Сергей Косов
Русская готика

Революция

1.

Впервые всю гнилую сущность капитализма Свят Васильев осознал в двадцать девять лет, когда внезапно был уволен с уютной должности младшего менеджера в компании "Каждая бочка", торгующей продуктами пробкового производства. Свят заведовал продажей пробок для шампанского и ежедневно терроризировал звонками директора единственного в Ужове ликероводочного завода – работа неблагодарная, но и не пыльная, а оклад какой-никакой, а был. И вот в один из обычных, казалось бы, дней, к нему подошёл старший менеджер и, с плохо скрываемой радостью, объявил, что, в связи с кризисом, отдел шампанского объединяют с винным, а самого Свята, несмотря на его заслуги в области менеджмента, увольняют к херам. Несчастный собрал свой рабочий скарб, как-то: две кружки с логотипом компании (дырявая деревянная бочка), корпоративная футболка и красивая рамка для фотографий со стандартным рисунком гор – и удалился из душного офиса, который он делил с двумя женщинами неопределённого возраста и должности.

Он шёл нарочито гордой походкой по пустой улице, обуреваемый отчаянием и гневом. В его душе образовалась внезапная пустота, будто вынули из неё разом всю повседневность, всю осмысленность, приятную будничность, оставив неприятное бередение и томящее беспокойство, а с мыслей, до того послушно пасшихся на пригорке, словно сняли привязь, пустив по полю. Одна из них и бежала в направлении смелой и дерзкой критики сложившихся в нашем обществе капиталистических отношений, приводящих к тому, что хороший, в сущности, человек бредёт сейчас, как пёс, в разгар рабочего дня по голой улице, и несёт пару кружек в фирменном пакете.

Другая мысль, не иначе как объевшись белены, требовала восстановить справедливость, а при одном только помысливании этого слова в любой человеческой личности трепещут все телесные и внутренние составляющие, одна сила этого буквосочетания наполняет существо мощью и неуёмной деятельностью. Так вышло и со Святом: услышав внутри себя призыв к дерзкому акту возмездия, он исполнился нетерпения и возбуждённого дрожания, на одном дыхании добежав до квартиры с нахальной, но в то же время удивительной по изяществу сути, мыслью: "Систему надо менять".

2.

Менять надо было всю систему, не иначе, пусть Свят стал её очередной жертвой, но долг любого трепетного сердца отвратить себе подобных от столь явного зла. "Как же можно, – рассуждал он. – Живого человека потревожить в его ясном согласии с миром ради объединения отделов? А ведь мой случай не единственный и не самый вопиющий – ради прибыли человек готов на любые мерзости, он не пожалеет и ребёнка, и бельчонка, всё ради икорки на хлебушек… Эх, подлость! Угораздило же родиться в столь тёмные времена. Наверняка, я не одинок в своём гневе – сколько же нас, униженных и растоптанных этим безблагородством, этой мерзкой жадностью под маской деловитости и жаждой показной респектабельности, сталкивающей в смертельной связи многомиллионность людей".

В своём теоретическом рассуждении Свят использовал призабытое содержание университетских лекций по экономике, которые он неизменно пропускал, но конспекты которых, позже, с учтивым беспокойством переписывал у одногруппницы Зойки, блондинистой и грудастой девахи. Свят немного сбился на воспоминания о гуляниях с Зойкой по шашлычным города, об их суетливых соитиях и том, как он игриво пощипывал её за ляжки в момент экстаза, и о прочих студенческих делах. За ностальгией прошла большая часть вечера. Как оказалось, всё же не зря: среди прочего вспомнилось, что в те годы Свят водил дружбу с Дениской Красавкиным, сыном то ли генерала, то ли подполковника. "Дениска наверняка устроился в администрацию – в военные его, вроде, не тянуло, значит, путь один, – подумал Свят. – Через него можно войти во властные структуры и саботировать их работу."

Также в тот вечер он подбил оставшиеся финансы – расчёт сложил в кучку с некоторыми сбережениями – сумма вышла вполне достаточная для некоторого периода жизни, посвященного лишь борьбе за идеалы. "Откажу себе в некоторых излишествах, – рассудил Свят. – Многого мне и не надо: картошечку да кефир, печенья, да куру по выходным – хватит на полгода". Он порыскал по шкафам и извлёк из антресоли тетрадку с котом, в которой когда-то писал списки покупок и телефоны, а ныне заброшенную за ненадобностью, нашёл ручку, и важно уселся за кухонным столом, занявшись написанием доктрины. Работал старательно, до глубокой ночи, внутренне осознавая, что утро можно теперь начать в любое удобное время, а сейчас, на горячих парах, писалось точно и стремительно.

«Человек есть продукт торговых отношений – вот что твердит капиталистическая пропаганда. Мы в корне не согласны с такой постановкой вопроса. Мы ставим вопрос ребром и по всей толщине даём ответ: Нет! Торговые отношения – суть искусственная форма натуробмена, выраженная в абстрактных величинах и их двусмысленном сочетании с драгоценными металлами. Выражение величины каждой торговой операции – по формуле: энное равно а минус б с множителем, где а -деньги, б – продукт, множитель – посредник, а энное суть спекулятивная выгода, измеряемая в числах» ....

Да и лёг он, всё ещё перешёптывая, как в бреду: числа, натура, спекуляция…

3.

Изображение Красавкина Свят встретил на доске почёта городской службы водоснабжения – лицо было отретушировано, оттого и неестественно – но не узнать эту уютно-пухлую физиономию было нельзя. Свят, нисколько не сомневаясь, шагнул внутрь конторы, где его сразу встретил турникет и охранник, сидящий за стеклом с узким окошечком, усатый мужичок, глядящий поверх очков.

– Чего? – спросил охранник.

– На приём к Красавкину.

– Какой Красавкин?

– Работает здесь, – Свят был подчёркнуто деловит, зная, что на всякого вахтёра производит впечатление выпуклая авторитетность посетителя. Иного – не разбираясь пошлют вон.

– Звоните секретарю, – охранник кивнул на выцветший телефонный аппарат, стоящий столике рядом. Рядом на стене был налеплен листок с телефонами разных приёмных.

Свят, не снижая градуса достоинства, накрутил нужный номер и, всячески выказывая нетерпение, стал ждать ответа. Ответил женский голос:

– Слушаю.

– Пройти бы к Денису Андреевичу…

– Может, Антоновичу?

Свят поморщился, но голосом не дрогнул.

– Да, точно, к нему.

– А по какому вопросу вы?

– По личному.

– По личному просили не принимать.

Разговор явно затягивался, и охранник начинал с подозрением оглядывать посетителя. Свят занервничал – он всё же не имел достаточного опыта противодействия бюрократической машине, да и девушка на том конце провода, видимо, не отличалась сообразительностью.

– К Денису Антоновичу нужно пройти.

– А вы кто?

Свят отвернулся и тихо, чтобы не слышал охранник, произнёс:

– Друг я.

– Что? Не слышу вас…

– Друг, – чуть громче.

– Кто?

Свят повесил трубку и удалился из помещения.

Он стоял за углом и непрестанно думал о тех многочисленных препятствиях, кои будут возникать на пути каждого ярого бойца за справедливость. Власть, трусливая, а значит, не безгрешная, отгораживается от простых людей охранниками, турникетами, телефонами и тупыми секретаршами, а сама сидит в кабинетах и пухнет от безделья. Но недолго осталось протирать задницы всяческим красавкиным, настигнет их гневливая волна народного мщения и вынесут их из кабинетов на вилах.

В это время сам Красавкин внезапно вышел из конторы, оглянулся по сторонам и недовольно поёжился, будто предчувствуя свою незавидную участь. Свят бросил думать о будущем торжестве справедливости и, радостный, подбежал к нему, раскрыв руки для объятия.

– Дениска, дружище. Сколько лет, сколько зим!

Дениска смутился, отчего лицо его, и так глуповатое, сделалось совершенно как у младенца за секунду до плача.

– Чего надо? – выдавил он.

– Это же я, друг твой студенческий, Свят Васильев!

Красавкин прижал к груди портфель, то ли защищая его, то ли себя.

– Чего? Чего пристал?

Свят пытался сохранить радушие, но выдал фразу, которая с этим чувством не сочеталась, а оказалась только более зловещей.

– Ах ты рожа буржуйская, – сказал он, будто шутя и подзадоривая, думая, что Красавкин включится в игру. – Засиделся на службе, друзей не узнаёшь?

Денис в игру не включился, а только встрепенулся с визгом и, кинувшись обратно, заверещал: "Охрана!" Святу ничего не оставалось, как ретироваться. Но первый день борьбы не прошёл напрасно: лицезрев врага, холёного и бестолкового, он понял, что не нужно пытаться вступить в переговоры с властью, корчащейся в агонии, а нужно давить её склизкое тело, давить, пока не останется мокрое место, потому что этой власти угоден закабалённый человек, а без неё и кабале не быть, а быть только солнцу и прочему достатку.

4.

Свят посвятил много времени поиску единомышленников. Он изучал социальные сети, списки журналов и газет, имеющих ярко выраженную идеологическую окраску, блоги прогрессивных деятелей, в общем, неравнодушных к болезням общества людей. Таковых оказывалось немало: интернет полнился гневом и отчаянием людей, в основным совсем молодых, некоторых совсем пожилых, и бушевала пенистая масса их взволнованности за судьбы Отечества, грозясь пролиться на клавиатуру Свята. Множество, как и он, находили корень бед в хищнической круговерти капитала, высасывающей все соки из простодушных, но хороших людей ради подлой пользы нечестивцев, и множество же призывало бросить все силы на борьбу против такого положения дел.

Свят читал и радовался. Жив ещё в народе славный дух, стремление к высокому и прекрасному, не все мозги в этой стране перековались на плутовской манер, а значит, и надежда есть на возрождение, на сладкий призывный дух построения утопического мира, во главе, возможно, с ним, Святом Васильевым, бывшим менеджером.

Он в необыкновенном воодушевлении оставил несколько комментариев к полюбившимся постам, записался в участники пары собраний и принялся за доктрину:

«Народное единение есть залог внезапной исторической победы. Наше оружие – сослагаемость всех элементов общества в сторону борьбы за идеалы, а значит, и количество и качество возможно перемножить, образуя сильнейший конгломерат борцов за правое дело. Наш лозунг: "Единение сопротивлением!"…

Первая встреча проходила в здании бывшего театра, а ныне наполовину хозяйственного склада, наполовину бесхозного помещения, сторожимого коммунистом Николаем Антоновичем Рублёвым. Именно он организовывал собрание единомышленников в рабочее, почти ночное, время, провожая их в бывшую гримёрку некогда знаменитого актёра драмы Василия Тихоновича Струпского, где на стенах сохранились афиши славных лет с портретом самого бывшего хозяина гримёрки. Николай Антонович встречал приходящих с деловитой приветливостью, сам провожал в гримёрку и подставлял под задницу гостя старый, видавших зады известных актёров, а ныне еле стоящий, стул.

Николай Антонович чрезвычайно обрадовался появлению Свята, с особым усердием сопроводил его в комнату собраний и воткнул под зад лучший из имеющихся стульев. Он представил его собравшимся – двоим старикам, один из которых крепко спал, а второй, совсем сухонький, был, кажется, напуган появлением гостя.

– Приятно знать, что молодёжь интересуется жизнью своей страны, – подчеркнул Николай Антонович.

Спящий старик кивнул.

Было видно, что участники собрания немного смущены – завсегдатаи не ожидали появления нового человека, да ещё такого молодого, а Свят не ожидал, что собрание будет проходить в такой камерной обстановке. Так они и сидели какое-то время, переглядывались и хмыкали, одновременно улыбаясь друг другу.

– А чем вы занимаетесь? – спросил Николай Антонович Свята.

Дома Свят готовился к собранию, чтобы при случае сразить присутствовавших остротой и мощью своих идей, и сейчас он, уже готовый взорваться от нетерпения, вскочил и загремел на всю гримёрку:

– Занимаюсь я, друзья, тем, что ищу путь освобождения из тяжкой трясины потребительски-спекулятивных отношений! Весь мир, затаив дыхание, смотрит на нас с надеждой и тоскою в ожидании знамени новой революции! Потому что мы в силах поднять это знамя!

Тут Свят заметил, что его речь не производит впечатление на публику, ну разве что испуганный старик ещё больше съёжился и вытаращил глаза. Да и громогласие это совсем неуместно было в келье сторожа.

– Ну вот… – замялся Свят и опустился на стул.

Николай Антонович прикрыл глаза, будто смакуя речь молодого гостя и, прямо-таки цокнув от удовольствия, выразил солидарность:

– Да, приятно слышать столь трепетные речи. Мы с дедами, – тут он, не скрывая насмешливости, кивнул на товарищей, – уже ничего от этой жизни не ждём, а вас, молодых, жалко. В жестоком мире живёте.

– А как бороться-то, – резко бросился в разговор пугливый старичок. – Какими методами?

– Какими получится, – грубовато произнёс Свят. "Уж этот-то бороться не будет, явно", – подумал он.

– Одно знаю, – продолжил Свят. – С нынешней властью нам не по пути.

Все трое стариков согласно кивнули.

– Анархист? – выпалил пугливый.

Свят задумался на секунду и, поменяв положение тела на более конструктивное, отчеканил:

– Нет. Необходимая власть сама возникнет из новой системы.

– Коммунист? – не унимался старик.

"Чего он раскудахтался? Будто квочку с насеста выпнули", – подумал Свят. Крестьянская терминология вообще одолевала его в последнее время.

– Ну, а вы что предлагаете? – сказал он.

Старик молчал. Потом выдал, тараща глаза прямо в собеседника:

– А я, знаешь, при любой власти страдал. Коммуняки меня по психушкам таскали за позицию в правовом вопросе, демократы выставили на улицу, центристы пенсии лишили. Уж не знаю, кто мне помочь может.

Свят поменял положение тела на народно-доверительное и с чувством сказал:

– Поможем, батя!

В это время на улице раздался какой-то шум, не то звон стекла, не то сигнал автомобиля, и Николай Антонович встрепенулся, в мгновение ока выхватил из какого-то шкафа двустволку и выскочил за дверь.

Гости гримёрной молча ожидали хозяина.

Вскоре Николай Антонович вернулся, взбодрившийся, румяный и весёлый.

– Да детишки камнями кидаются, соревнуются, кто в чердак попадёт, да по стеклу и саданули. Форточку, так что ничего, всё равно там нежилое.

Он спрятал ружьё, повернулся к сидящим и, потирая руки, сказал нетерпеливо:

– Ну, братья во Христе, к дебатам будем приступать?

Все будто этого и ждали.

После кодовой фразы артистическое трюмо за пару резких движений заполнилось двумя бутылками дешёвой водки, какими-то консервами и банкой с мутным соленьем. Старики оживились, и даже спавший теперь ловко что-то нарезал. Свят оглядел это со странным чувством брезгливости и умиления, попрощался со всеми и пошёл к выходу. Николай Антонович вызвался его проводить.

– Скажите, – сказал Свят у последней двери. – Кто этот старик, который весь вечер спал?

Николай Антонович добродушно улыбнулся.

– Ну ты что! Это же знаменитый драматический актёр Василий Тихонович Струпский. Там и афиши висят с его лицом. Не узнал, что ли?

– Не узнал, – признался Свят и вышел прочь.

Дома он вписал в доктрину:

"Новое общество ждёт новых людей! Людей – братьев, людей – радетелей за общее дело светлой народной жизни, свободных от мерзкой потребительской практики, страстных до добродетели и воспитанных в беспримерном сострадании к любому, а не только к ближнему. Потоковое обеспечение товарищеской массы – задача каждого этапа освобождения вплоть до торжества счастливых отношений!"

5.

В поисках экономии Свят отправился не в кричащий рекламой и блеском витрин универмаг, который до этого без особой вдумчивости посещал, а на крытый рынок в квартале от дома. "Вот где всё начинается, – думал он. – Среди деревянных прилавков, говорливых тёток в застиранных фартуках, где раздаются запахи рубленного мяса и пряностей, свежего хлеба и кошачьего корма, где снуют бабушки с сумками на колёсиках, бомжи и попрошайки, и обязательно в углу стоит кавказец с золотым зубом в окружении арбузов".

Свят не спеша обходил ряды с мясом, с недоверием присматриваясь к заляпанным кровью ценникам. "Так это ж трудового народа кровь", – поэтически заключил он. Себя он тоже отнёс к трудовому народу и мясо брать не стал. А вот у колбасного отдела всё же остановился – колбаса дешевле мяса, а белка поставляет столько же. "Ещё и с макарошками можно расжарить". Так он и стоял, выискивая наиболее дешёвый сорт, но, находя всё же такой, думал, вдруг есть дешевле, и не останавливался в поиске.

Продавщица колбасы была довольно молодой блондинкой с рыхлой кожей, достаточно извилистым, но подразмякшим телом и взглядом голодной рыси – взглядом женщины незамужней, но натерпевшейся от всяческих мужиков – и ухажеров, и покупателей. Она окинула Свята привычно разочарованным взглядом и нараспев воскликнула:

– Ну, чего мнёшься? Колбасу брать будешь?

Свят поднял глаза и увидел воцарённый на её левой груди бейдж с витиеватой надписью: "Зоя".

– Зоя Кудрявцева? – спросил он громко, но с робостью.

Женщина замерла, будто её программа сбилась от неучтённой фразы и невозможностью реакции на неё, но вскоре расплылась в улыбке:

– Святоша! Светик!

– Я, – скромно кивнул Свят.

– А ты… а как же… ой, – Зоя вспомнила, что она сейчас в костюме продавщицы, не самом уместном для встречи со студенческой любовью, и покраснела.

– Как ты меня нашёл? – спросила она.

Свят не стал её разочаровывать признанием в том, что искал он в первую очередь дешёвую колбасу, и пожав плечами, сказал:

– Да так, ходил тут рядом, смотрю – ты.

Зоя счастливо засмеялась.

– Я могу закрыться сейчас, сходим куда-нибудь? – с еле скрываемой надеждой спросила она.

Свят засомневался – с одной стороны он рад был бы провести время с женской особью, тем более, что такого шанса уже давно не выпадало, но с другой стороны он не имел права отвлекаться от славной борьбы за освобождение человечества, да и денежки, неминуемо использующиеся, надо бы попридержать. Но с третьей стороны (а Свят всё чаще использовал для своих мыслительных конструкций равносторонний треугольник) ему не помещала бы боевая подруга, да ещё и имеющая источник дохода. Взвесив всё, он непосредственно улыбнулся и сказал:

– А чего там, айда!

Свят ждал её на улице, наблюдая за копошащимся в поисках дешёвой пищи людом, и надвигающейся на всё это копошение равнодушной осенью. Ему было и волнительно и неохота. Даже в юности он не слишком много времени уделял женскому полу, может, потому что минимальное количество женского пола доставалось ему само собой, стихийно, а сверх меры добиваться его было обременением. Разве что Зойка какое-то время вполне официально числилась его девушкой и, кажется, сохранила некие чувства, ведь и разошлись они только из-за навалившейся учебной нагрузки, просто однажды занявшись своими делами, так что, будь оба менее усердными, сейчас, глядишь, детишки уже бы в школу ходили.

Зоя окликнула его из-за угла, выйдя служебной дверью.

– Куда пойдём? – она была весела и щедро напомажена, а с фартуком снялась и пара годков с лица. Свят даже залюбовался ею и не сразу сообразил, как вести беседу.

– Можно прогуляться, последние тёплые денёчки проводить, – выдвинул предложение он.

– Хорошо, – наложила резолюцию она.

Они гуляли, выбирая тихие улочки, вспоминали студенчество. Свят рассказал, как встретил Красавкина, конечно, без многих деталей, отчего в итоге вышло, что встреча была случайной, продолжительной и для обоих радостной.

"Женщина не поймёт всех нюансов политической борьбы, – справедливо заключил Свят. – Испугается ещё, скажет, террорист или экстремист."

Спустя час гуляние заметно наскучило девушке.

– Может, зайдём куда-нибудь? – сказала она без обидняков.

Посещение любого кафе было бы слишком серьёзным ударом для бюджета Свята, да и вся его наличность не позволяла проявить широту души в полной мере, поэтому он, невзирая на возможные домыслы, предложил посидеть у него в квартире, которая расположена как раз в пределах досягаемости. Зоя сначала нахмурилась, домысливая это предложение, потом в её глазах мелькнул азартный огонёк, как бы говорящий – чего ей терять, двадцатидевятилетней продавщице колбасных изделий. И она согласилась.

Любовное приключение начинающего революционера и опытной капиталистки продолжалось стремительно.

Пока они поднимались на нужный этаж, Свят вспомнил, что ему нечем привечать гостью. "Колбасу-то забыл взять, дурень! – ругал он себя. – Да и в квартире ведь не прибрано. Невозможно отвлечься на обустройство быта!"

Вид квартиры явно обескуражил Зою. За время общения со Святом она успела представить её светлой, большой, обставленной дизайнерской мебелью, в каких наверняка и живут успешные менеджеры (Свят, конечно, скрыл от неё свой нынешний социальный статус). А перед ней открылась узенькая прихожая, бедная кухня, да задрыпанная комнатка, мало чем отличающаяся от её собственного жилья.

– Ты проходи, раздевайся. Посидим, пообщаемся, – Свят от смущения стал излишне говорлив и суетлив. Накинув её плащ на спинку стула, стоящего у шкафа с тех пор, как Свят доставал тетрадку с котом, он излишне вежливым жестом пригласил Зою к дивану.

Девушка чуть поморщилась, взглянув на серую поверхность дивана, и села на уголок.

– У тебя есть что-нибудь перекусить? – спросила она неожиданно жалобно, так, что Свят разом вспотел от сочувствия.

– Конечно, конечно. Ты посиди, я придумаю чего-нибудь, – он бросился на кухню.

Распахнув холодильник, Свят замер в растерянности. Мало того, что холодильник дыхнул на него чем-то резким и противным, отчего в глотке засвербело, так он ещё и был практически пуст. В маленьком лотке находился кусочек сливочного масла с отпечатком пальца на нём, в углу притаилась банка морской капусты, а в центре возвышался тетра-пак кефира, судя по засохшим желтоватым следам, оставшимся на его рваных картонных краях, давно начатый.

– Я телевизор включу? – донеслось до него.

– Я антенну не подключал, – выкрикнул Свят. – Нечего смотреть – насилие только и пропаганда.

На самом деле телевидение в его квартире отключили за неуплату, хотя Святу действительно было не до развлечений – днём он искал единомышленников, а вечерами корпел за доктриной. Естественно, признаваться в подобном не стоило. Свидание грозило обернуться катастрофой, поэтому Свят решил ввести в бой своё самое грозное оружие – неотразимое обаяние самца.

Он ворвался в комнату, весь такой необузданный и разгорячённый, намереваясь одним порывом смять Зою в объятиях, но на диване её не увидел. Зоя успела отойти к окну и, глядя на карапуза, взбирающегося на качели, замечтаться о семейном счастье, которого достойна любая женщина, тем более такая симпатичная и добросердечная, как она. И так крепко Зоя задумалась о необходимости в жизни крепких мужских объятий, что когда Свят пылко обхватил её плечи, девушка невольно вскрикнула.

– Ты чего? – испуганно спросила она, повернувшись.

Свят стушевался, не ожидая столь яростного неприятия.

– Просто хотел тебя обнять. Думал, ты тоже этого хочешь.

– Конечно хочу, дурачок, – с улыбкой сказала она, окончательно дезориентировав Свята. Теперь она обхватила его, и оба, радостно кружа и целуясь, приблизились к дивану, который только крякнул, когда на него упали возбуждённые тела.

Свят ликовал – под его мужским напором, видимо, сложно было устоять даже самой неприступной девушке, хотя Зоя и не казалась таковой, но та лёгкость, с которой она отдалась его воле, свидетельствовала о том, что при приложении чуть больших усилий падёт и более высокая крепость. Зоя же прежде всего обратила внимание, что от её будущего любовника несёт чем-то кислым, а, стянув с него рубашку, заметила на ней белёсые пятна, как будто от кефира.

– А ты рубашку давно менял? – наконец решилась спросить она.

Свят замер в ужасе. Подобная бестактность могла означать только то, что проблема была серьёзной, и раз вопрос прозвучал, значит, рубашка была непоправимо грязной.

– Да вот, времени нет, работа… – промямлил он.

Зоя уже вошла во вкус уничижающей критики.

– А мылся ты как давно? Да от тебя потом за версту несёт.

Она даже встала с дивана, разом обозначив границу, за которой к Святу становиться невозможно приближаться чистым людям.

– А в трусы к тебе я и подавно не полезу! Не снимал их поди неделю. Фу!

Она как могла изобразила отвращение и подалась к выходу, оставив обескураженного Свята на облегчённо выдохнувшем диване.

В дверях она позволила себе ещё несколько острых замечаний.

– Живёшь как бомж, прибрался хоть бы в халупе своей. Ещё и честных девушек заманиваешь, а сам нищий.

Она вышла, громко хлопнув дверью.

Свят ещё какое-то время оставался в немом потрясении, пока смысл её последних слов не стал ему окончательно ясен. Ведь назвав его нищим, Зоя подчеркнула, что материальное состояние является для женщины определяющим критерием для выбора мужчины, а значит, в её глазах он не более чем неликвидный товар, протухший и потерявший вид, подлежащий списанию и утилизации. Таким образом, Свят был исключён из системы любовных отношений, так же как из системы товарно-денежных.

В нём воспылал гнев. Свят распахнул окно и выглянул во двор. Подождав, когда Зоя выйдет из подъезда и покажется в поле его зрения, он начал скандировать:

– Спекуляция затмила для тебя искренние чувства! Ты торгуешь не колбасой, а своими женскими органами, как на аукционе, ожидая, кто предложит больше!

Свят подумал ещё и выкрикнул:

– Шалава!

Бабушки, сидящие во дворе на лавочках, согласно кивали.

"Функция организма – главное препятствие на пути любого революционера. Исключение её хоть и представляется невозможным, всё же вполне достижимо и необходимо. Не стоит отвлекаться на обеспечение самого себя, нужно полностью посвящать борьбе и разум, и неразумный организм. Революционер – больше, чем человек, это живое знамя борьбы, не существо, а вектор. И единственное удовольствие, достойное его – искреннее удовлетворение от осознания осмысленности его устремлений."

6.

Следующие дни не принесли особых результатов, и дело революции не двигалось с места. На улице больше холодало, Свят ходил в пальто, но всё равно, после долгих блужданий, тело скручивалось в себя, и хотелось домой. В качестве развлечения он иногда садился в трамвай, тут же принимая вид сонного, упревшего от дальней дороги пассажира, и кондуктор обходил его стороной. Тогда Свят со спокойной душой обозревал проползающий город через мутноватое, с паутинами трещинок, стекло. Пространство увядало – серого становилось всё больше, а зелёного меньше, мусор стал бросаться в глаза, а бродячие псы бежали по обочинам медленно и понуро. Грустно было и Святу – ему уже надоели бессмысленные прения в кружках полоумных пенсионеров, он был готов к решительным действиям, но он был единственный в своём роде, хоть и предельно героичен в душе, но всё же недостаточно решителен, чтобы действовать в одиночку.

В салоне сидело несколько неудовлетворённых жизнью людей, тётки сжимали в руках пакеты, а единственный, кроме Свята, мужчина поправлялся пивом. Кондуктор, сухонькая, но бодрая старушка, взобралась на своё место и отключилась. Трамвай какое-то время петлял между гаражами и то ли парком, то ли свалкой, пока не выкатился аккурат к проходной винно-водочного завода. Время было дневное, поэтому вместо толпы рабочего люда в трамвай важно вошла шпана – два парня в кепках, совсем мальчишки, правда, один выглядел чуть постарше и посерьёзней, в ярко красных спортивных штанах, подчёркивающих его статус главаря шайки.

Не вынимая рук из карманов штанов, они прошли в конец салона и уселись, вытянув ноги. Пока к ним подбиралась старушка – кондуктор, ребята обменялись понятными только им шутками, и бешено засмеялись.

– Оплачиваем, – грозно сказала она. Свят, находящийся в непосредственной близости, непринуждённо уставился в окно.

– Мы сироты, – ещё смеясь, ответил старший. – Нас государство возит.

Старушка протёрла один глаз за очками, как бы счищая налипшую ложь.

– Справку давайте, – сказала она прежним учительским тоном.

– Дома забыли, – сказал второй, еле сдерживая смех.

– Вы поменьше хулиганьте, – сказала кондуктор, или транспортный пролетарий, по терминологии Свята.

Пока они привычно препирались, Свят подумал о том, что настоящая действенная сила, способная преобразить картину мира, заключена именно в таких ребятах, юных, циничных, неосознанно бунтующих против общества потребления и социальной несправедливости, порождаемой в этом обществе.

– Да что вы действительно пристали к сиротам! – вдруг воскликнул Свят. Жажда борьбы, так долго копившаяся в нём, рвалась наружу, но следом он понял, что кондуктор не виновата в жестокости текущей жизни, и поспешил уставиться в окно.

Бабушка отвлеклась от детей в сторону наглого пассажира.

– А ты сам оплатил?

Свят занервничал:

– У парка садился.

Бабушка подошла ближе и пригляделась к нему: пассажир как пассажир, очередной неуютный человек пережидает движение из одного момента повседневности в другой, потасканный, наверняка холостой, волнительный, возможно, от голода, но скорее от отсутствия билета – насмотрелась она на таких, тридцать лет кружа по этим рельсам. И рада бы не видеть, да на этом маршруте других не бывает.

Хлопнула дверь, показывая остановку. Свят, не теряя достоинства, вышел из трамвая, напоследок посмотрев на бабушку как можно совестливее, чтобы она успела понять, что перед ней не просто трамвайный хам, а человек, глубоко болеющий, в том числе за её, кондукторские, интересы.

Вышел он чёрт знает где, с неудовольствием огляделся, предвкушая утомительную пешую прогулку, и услышал позади себя мальчишеский голос:

– Выпить хочешь, дядя?

Свят оглянулся и увидел тех самых двоих ребят из трамвая.

– Что? – не понял он вопроса.

– Пивка, чего ж ещё, вон ларёк.

Говорил старший, тот, что был в красных штанах. Он же подошёл к Святу, легко похлопал по плечу, направляя вперёд:

– Да ладно, угостим, мы не бедные. Ты за нас вступился, мы пацаны реальные, в долгу не останемся.

Пока Свят соображал, как нужно себя вести, его уже подвели к ларьку и налили в пластиковый стакан пенящейся жидкости из объёмной тары. Старший пил из горла, младший терзал бутерброд.

– Как жизнь, дядя?

Свят даже забыл на мгновение, что перед ним ребёнок – настолько деловитым и рассудительным тот казался.

– Жизнь? Да ничего, – философски заключил он и отхлебнул из стаканчика.

– А работаешь где?

– Нигде… – признался он.

Как ни странно, после первого же глотка этого ядовито-жёлтого пойла со вкусом плесени, ему стало хорошо и свободно, захотелось непринуждённого мужского общения, и, хотя архаровец в красных штанах мало подходил на роль приятного собутыльника, Свят предпочёл довольствоваться имеющимся.