Сергей Коин
Мэй-дэй, мэй-дэй
Таня поняла, что он дурачится, чтобы ее успокоить. Ей стало стыдно и она сказала нарочито строго:
–Ладно, полетели… сексист.
–Вот, другое дело! Слушаюсь, барыня, – Дима немного завозился с ремнем. – Сейчас, только…
Он стал торопливо, но без нервозности, пристегиваться, положив на колени выключенный планшет. Застегнувшись, машинально наклонился на бок и проверил, как застегнут ремень Тани.
Та от неожиданности замерла, не зная, как реагировать. Дима замер тоже, так и не убрав до конца руку.
–Блин, Тань… Прости. Я по привычке. То с женой, то с детьми, всегда проверяю… Извини.
–Да ничего, – выбрала великодушно ответить Таня.
Дима все равно покачал головой, словно осуждая самого себя, и вернулся к подготовке. Достал откуда-то сбоку планшет, уже канцелярский, с табличкой и ручкой, закрепленной возле металлического зажима. Положил тоже на колени и, взяв с приборной панели наушники, кивнул на вторые:
–В полете шумно будет, через наушники будем общаться.
Таня поморщилась – лететь несколько часов в громком гуле не хотелось – и надела послушно тяжеленькую гарнитуру. Вопреки ожиданиям, даже регулировать ничего не пришлось: наверняка их надевала Димина жена или кто-то из детей.
–Раз, раз, – сразу, как только она убрала руки от дужки, сказал Дима. Голос был искажен неприятным эффектом, как в рациях. – Слышишь меня? Скажи что-нибудь.
–Слышу… – Таня растерянно повторила. – Раз, раз.
Ее голос тоже искажался.
–Супер. Значит, так… Ты слышишь всех, тебя – только я. Можешь снимать, если надоест, но тогда я тебя не буду слышать скорее всего. И это… Я говорил, нет… Штурвал и педали не трогай.
–Не буду.
–Так… – сказал задумчиво Дима и взял планшет с табличкой.
Стал быстро, вполголоса читать с листа речитативом термины, параллельно трогая ручки, кнопки, все перед собой.
–Это «молитва» называется, – вдруг пояснил он, не открываясь от бумаг. – Чтобы не забыть ничего проверить… сейчас уже полетим. – И он продолжил перечислять системы и параллельно проверять все бегло руками.
Слова, полушепотом, через радио, незнакомые, слились в один сплошной шум. Таня закрыла глаза.
Даже в наушниках услышала, как включился двигатель. Она приоткрыла на секунду веки, увидела, что винт начал раскручиваться, и опустила их обратно.
Дима общался с диспетчером – судя по голосу уже возрастным, но бодрым и добродушным мужчиной. Они оба были вежливы, Дима запрашивал разрешения, диспетчер охотно все подтверждал. Звучали числа, термины, позывные, все сливалось в непонятную, но немного будоражащую речь. Сейчас они полетят, Таня то ли поняла это из разговора, то ли почувствовала по интонациям. И действительно, она скоро ощутила, как самолет начал двигаться, и открыла глаза.
Они выруливали на основную полосу, прямую и длинную, с черными следами шин, слившимися в длиннющие пятна. Сердце забилось чаще. Захотелось одновременно и остановить все, вылезти и уехать на такси… и просто взлететь уже.
Они стали разгоняться… Таня мельком глянула на Диму – тот был погружен в процесс, казалось, будто он не столько смотрит перед собой, сколько пытается руками ощутить мельчайшие движения штурвала в своих ладонях. Самолет уже не ехал, а несся по полосе, которая двигалась под ним светло-серой сплошной лентой. И несся он, казалось, все быстрее и быстрее, а конец полосы, тоже запачканный кучей черных следов от шасси, был все ближе и ближе… А потом стопы почувствовали легкий толчок снизу, который не прошел, а так и остался ощущаться странным но приятным давлением пола кабины на подошвы, а седушки кресла – на ягодицы. И полоса под самолетом словно отвалилась и стала плавно опускаться, как и поле, как и вся земля. Опускаться и уменьшаться. И Таня поняла, что они взлетели.
И выдохнула словно после долгого чудесного поцелуя.
***
В полете Таня не понимала, действительно это так, или просто мозг додумывает за тело, но она почти физически ощущала, что от неба, заполненного ветром, от падения их отделяет сейчас намного меньше, чем в привычном лайнере. Чувствовала, что обшивка тоньше, и словно бы хлипче. И сам самолет был намного чувствительнее к порывам ветра, сила которого хорошо ощущалась даже в герметичной кабине. Но это не вызывало страха или даже дискомфорта, напротив, какую-то радость от того, что тут она ближе к стихии. Ей казалось, что она словно летит сама, почти как ведьма на метле, почти как в детских снах о полете, почти как на руках отца, когда он был еще молодым, с волосами без седины, высоким великаном, сильным настолько, чтобы взять ее на руки и пронести по воздуху…
Дима, сидевший рядом, много говорил с диспетчерами, весь полет. То и дело приветствовал, слышал ответное приветствие и начинал странный диалог. Разговоры эти были Тане неприятны: то ли из-за душной однообразности, то ли из-за непонятности, то ли из-за помех, сопровождавших каждую фразу, будто слова были завернуты в дешевый хрустящий целлофан. В перерывах Дима заботливо бросал Тане:
–Смотри, вон там внизу видишь?
И показывал кивком на поля, леса, дороги – на все, что считал красивым. Один раз он даже сказал с легкой гордостью:
–Я специально маршрут поменял… чтобы показать. Вон там вон озеро, приглядись. Сейчас над ним пролетим.
–Спасибо, – растеряно ответила Таня.
Озеро действительно оказалось красивым, особенно когда оно проползло прямо под ними, особенно сегодня, в солнечную погоду. Оно сверкало внизу, и это было прекрасно, но тане нравились не красоты далеко под самолетом. Ее восхищало само ощущение полета, и виды за окном казались лишь частью, важной, возможно даже главной, но лишь частью этого потрясающего ощущения. Ей только мешало кое-что.
–Дима?
–Ась?
–А можно же снять наушники?
–Конечно! Только я тогда тебя, наверное, не услышу, если что, но… придумаешь что-нибудь, – закончил он и усмехнулся.
–Хорошо. Спасибо, – зачем-то добавила она и сняла обитую кожзамом дугу, только сейчас поняв, что та немного давит на темя.
Стало шумно, но не настолько, как она ожидала. Мотор ритмично рычал, громко, но не громче чем в старой папиной машине, и уж точно тише стиралки в режиме отжима… Но достаточно, чтобы не дать ей чего-то, Таня сама не понимала, чего именно. Словно он мешал полностью сосредоточиться на полете, на этом скольжении по небу. Она посидела так немного, потом заметила, что Дима смотрит на нее с интересом. Виновато поджала губы и надела наушники обратно.
***
О том, что они скоро сядут, Таня поняла по переговорам. Все же, общался с диспетчерами Дима по-русски, и общий смысл сказанного она начала улавливать, даже не вслушиваясь специально в короткие диалоги.
Она ничего не уточняла, но Дима сам вдруг сказал ей:
–Вон там вон видишь, впереди? Полоса. Сейчас сядем.
Таня пригляделась и кивнула. Вспомнила, как назло, что почти все катастрофы происходят при взлете или посадке, немного поежилась, совсем капельку, Дима и не заметил, и стала ждать.
Полоса была все ближе, Таня уже могла составить впечатление об аэродроме – такой же почти, как и тот, первый. Бетонная лента визуально увеличивалась и двигалась к самолету все быстрее и быстрее. Таня поймала себя на том, что смотрит на нее как завороженная и почти ни о чем не думает. И страха не было, было желание поскорее сблизиться, ощутить телом, как оно будет, когда они коснутся бетона колесами. Вспомнила взлет и прислушалась к ощущениям. Теперь было ровно наоборот: если тогда пол и кресло давили, мягко толкая в стопы и попу, то теперь под ними ощущалась легкая нехватка такого же давления, словно пол убегал вниз из-под нее, но недостаточно быстро, и она его так же постоянно догоняла. А потом Таня поняла, что так оно и есть, и улыбнулась.
Вдруг она почувствовала, как в кармане дважды коротко дернулся телефон: пришло сообщение. В джинсах мобильный носить она не привыкла, захотела его вытащить, но Таня не стала. А потом телефон дернулся вибрирующими толчками еще несколько раз. Она поморщилась, провела ладонью по выпирающему под тканью прямоугольнику, словно успокаивая его, и продолжила смотреть на уже вовсю летящую к ним полосу.
А потом был толчок снизу, резкий и крепкий, от которого внутри все словно скакнуло вверх. И дальше сошло какое-то повисшие в последние секунды перед посадкой напряжение, и они покатились вперед по полосе, как на машине. И даже не сразу стало понятно, что они замедляются.
Здание тут тоже было уютным. Тане даже стал импонировать этот стиль аэродромных построек, но Дима предложил посидеть на улице, «а то солнце такое хорошее, с зимы такого не помню». Таня согласилась.
Они сели чуть в стороне, за одним из двух пластиковых столиков под большими зеленым зонтом с логотипами «Хайникен». Столики и стулья были совсем как в дешевых кафешках. На одном даже стояла табличка «Зарезервировано». Таня подумала, может это и вправду какое-то кафе, но Дима перехватил ее взгляд и взял в руки табличку. Постучал ею об стол легонько и сказал:
–Шутка юмора такая у мужиков.
Он пододвинул к себе третий стульчик, поставил на него небольшой рюкзак, который еще в Питере закинул в багажник, а сейчас непонятно когда достал. Раскрыл, порылся, пока Таня рассматривала с небольшой брезгливостью и несильным искушением полуполную пепельницу.
Достал Дима два завернутых в фольгу, довольно толстую по виду, свертка и антисептический гель в пузырьке. Свертки были подписаны темно-синим маркером размашисто: «Дмитрий ТБ» и «Дмитрий Стм».
–Это обед, – сказал он, снова нырнул в рюкзак и достал оттуда две пачки салфеток: влажных и обычных.
–Ой, Дим, я, наверное…
–Давай, давай! Это одно место есть, там такие сендвичи делают… Ммм. – Он быстро глянул на подписи, придвинул «Стм» к себе, а второй начал разворачивать. – Ты просто попробуй. Вот просто попробуй, откуси один раз. Если фигня – не ешь. А так «спасибо» еще скажешь. Я, можно сказать, только ради них и полетел. Съемки – это так… прикрытие…
Он раскрыл фольгу, сделав из нее что-то вроде широкой тарелки, пододвинул к Тане и указал на блестящую самодельную посуду рукой, приглашая угощаться.
–Что это? – Таня даже чуть приподнялась, заглядывая, хоть и так было видно, что там лежит средняя по размеру чиабата, разрезанная вдоль и проложенная чем-то. Мясо, вроде, лист салата, помидор. И соусы, красный, белый.
–Сендвич с телятиной жареной и соусом… Попробуй, мне интересно, поймешь или нет, каким. – Дима занялся вторым свертком. – Их, конечно, лучше горячими, но и так должно быть вкусно.
Таня смотрела с сомнением:
–Может, пополам? Я весь не съем.
Он небрежно махнул рукой и продолжил разворачивать себе обед:
–Придумаем что-нибудь. Ты лопай.
Таня вздохнула и протянула было руку, но Дима строго сказал:
–Подожди! – Взял со стола антисептик. – Руки давай.
Таня послушно протянула ему ладони. Дима несколько раз глубоко надавил на дозатор, щедро выпуская гель.
Тот был прозрачный и почти без ароматизаторов, кроме спирта чувствовался еще аромат, но очень и очень слабый, даже нельзя было понять, чего именно. Таня потерла ладони, потом дала рукам несколько секунд окончательно просохнуть и взяла с фольги сендвич.
Увесистый. Толстый и аппетитный, хоть и остывший за пол дня, из которых пара часов прошли на высоте, он приятно пах. Таня примерилась, подумала, что перемажется, но увидела, как Дима свой сендвич начал поедать вообще не заботясь о соусе, который уже вовсю капал на фольгу, и тоже куснула хорошенько.
Не то чтобы она планировала, это скорее было уже рефлексом: Таня должна была издать какой-нибудь довольный звук из вежливости, все же Дима старался, покупал… Но это и права было вкусно. Очень вкусно.
–Ммм! – промычала она совершенно искренне. Удовольствия там было мало, скорее приятнейшее удивление.
–Мугум, – гордо откликнулся Дима, как бы говоря: а ты думала? Говна не держим.
–Мммум, – ответила Таня и стала есть активнее.
Какое-то время они молчали, с аппетитом, а то и жадно, въедаясь в свои чиабаты. Запала хватило укусов на пять, потом паузы на прожевать стали больше, а потом и вовсе можно было побеседовать. Первым, жуя, заговорил Дима.
–Старый стал, без памяти… Надо было кофе еще сделать.
–Тут кофе есть?
–Там, в кабинете. Растворимый, конечно, но…
–Прекрасно, – сказала Таня, куснула, быстро прожевала и продолжила, проглотив, – Я как наемся – схожу сделаю… Там кружки?
–Стаканчики одноразовые.
–Прекрасно, – повторила она и снова куснула.
–Вкусно? – торжествующе спросил Дима.
Таня только посмотрела на него взглядом: ты издеваешься?
Он покивал сам себе:
–Да, место, конечно… Ох, – в его вздохе было сожаление не то о том, что такого же нету в Москве, не то о том, что Дима физически не смог бы съесть все из их меню.
–Адрес мне в телегу кинь, – скала Таня, без смущения вытирая уголок рта полусогнутым указательным пальцем.
–Кину. Так че, поняла, что за соус?
Таня торопливо закивала:
–По-моему, это ягода. Не клюква а, эта… Как ее… тоже красная… – Она вспомнила, что было написано «ТБ» и поняла. – Брусника!
–Да!
Таня вздохнула:
–Я вот не знаю, радоваться мне или нет, что он такой большой. – Сказала и подумала, что Миша сейчас бы обязательно пошутил пошло. А по Диме было видно, что ему эта очевидная шутка даже в голову не пришла. Ей понравилось. Она продолжила, раздумывая. – С одной стороны, можно есть, сколько хочешь. С другой – жалко оставлять.