Сергей Кейм
Антиутопия господина Шивина

1

Бледная, белая, залитая лучами восходящего солнца, стена. Поворот головы на девяносто градусов и в результате белый, бледный, обшарпанный потолок. Лень белить, лень вставать с кровати. За грязным, покрытым чёрной пылью окном, нервные гудки, постепенно нарастающие содрогание тишины и свирепое рычание моторов – железных сердец бездушных машин. Жизнь в колесе, постоянная необходимость прогнуться и всё внимание на стрелки часов.

Без четверти восемь. Снова опаздываю. И если вопрос «Куда?», отчасти ясен, то вопрос «Зачем?», зацепился за горло, как рыболовный крючок, вопросительным знаком. Закрыть глаза вновь, снова заснуть? Какая разница… Всё это один и тот же сон. Брожение сознания по зыбким тротуарам, им же созданных улиц. Где лица пешеходов несущихся, пусть даже и в одном направлении, впредь поблекнут со временем, рано или поздно, встретив конец на одном из перекрёстков существования, того последнего, что в последствии тоже придётся забыть.

Ритм, метр и темп обусловлены инстинктами. Никакой импровизации, траурный марш. Мир, ясность, естьность, отсутствие мыслей, осознанность в высшем ознаменовании, глубина, спонтанная, творящая тишина, отсутствие смысла и, как коннотация жизни, сама жизнь – выдумка, сказка, извращённое желание больного интеллекта, ересь. Поэтому ничего более не остаётся, как вздёрнуться, потом ещё раз вздёрнуться, сбросить одеяло, продрогнуть, зевнуть, встать с кровати и шагнуть в темноту ванной комнаты. Включить воду, влиться в струю, добавить жару, очистить душу журчанием. Далее, стиснув зубы давить на живое, из стороны в сторону, блюсти чистоту ротовой полости. Потом чёрный кофе, разбавленной каплей белого молока, утренний Янь в Инь без сахара под тление первой сигареты. Затем одежда, надёжное прикрытие голой правды. Ремешок потуже, вокруг шеи шарф, шапка, полное отсутствие шарма и поникший куда-то в чёрные старые туфли взгляд.

Снаружи ноябрь, деревья отдают последнюю дань осени, сбрасывая золото на холодную, промокшую землю. Томная изморозь, пронизывающий ветер, студящая кровь, проникающая глубоко внутрь, коварная влажность, мысли о снеге и отражённом в нем солнце. Мысли о том, что всё это уже было, и о том, есть ли конец этой мысли. Есть ли апофеоз у осени, бывает ли последний ноябрь, и сколько времён года ещё должны сменить друг друга, чтоб в сердце наконец наступила весна.  А, впрочем, всё это тоже чушь, так, ментальная квёлость.

Вот уже пять лет на посту, во имя здравого смысла, во имя чистоты вод, вен и артерий земли, рек полноводных, текущим по телу планеты. Сразу после университета, полный энтузиазма, сильно не раздумывая о освободившейся тогда вакансии общественного инспектора в одной из технически развивающихся сибирских провинций, переехал, сменив тем самым полностью столичное место жительства. Вначале было интересно и познавательно, полно разных значений и не особо замысловато. Многое, как мне тогда казалось, зависело только от меня одного и было вполне по силам. Пускай, что остальные отсутствуют или потеряли веру, делают работу механически, в пользу лени или ещё более важных обстоятельств. Заводят детей, планируют жизнь иначе, просто пытаются выжить, живут, как полагается или думают только о том, что зимой не смогут завести машину. Конечно, никого не хотелось бы винить, но просто по мне, такое существование было слишком слабо для того, чтобы зацепиться за ветку мудрого и могучего дерева жизни. Для того, чтобы самому пустить корни в почву бессмертного бытия, стать стержнем в истории человечества, чем-то основательным для примера, где воля берет своё, объединяясь с верой и любовью к созидательной активности, начало. Где труд и надежда на лучшее служат поколениям на пути гармонизации природы и общества, эволюции тела и сознания, осознание осознания, разумной осмысленности в спонтанном проявлении спланированной творцом реальности. Поэтому старался сам особенно зряче подходить к делу, принимал всё, как есть и не задавал при этом лишних вопросов. Думал, мол, бери пример с себя и не говори лишнего, не причитай, делай. Поступками ограничь мышление, побудись к действию и не серчай на мир. Скажи миру да, будь внимателен, не разворачивай это «да» в другую сторону, не превращай жизнь в «ад». Будь открыт, искренен, лоялен, дыши полной грудью с животом морозную сибирскую прану, не откладывай, не проклинай, работай, цени условия, в которых оказался, лови момент и просто наслаждайся своим никчёмным существованием. Посмотри-ка, думал, у тебя же уже всё есть, съёмная квартира от города, красивая, одинокая соседка на одной лестничной площадке, лес за окном, мёртвая морозная тишина улиц, ночной ларёк неподалеку, отдаленность и покой. Один месяц лета, зимой всегда холодно. Совершенное, экстремальное, неограниченное пространство для творчества, для горячего сердца, творящего, согревающего и пробуждающего окружающих постоянной внутренней весной.

Но так не прошло и две есени, где будень за буднем, сменив друг друга семь раз родили седмицу, а через четыре недели отчёт пошел на месяцы, потом через год я начал наблюдать, что нет никакого смысла в моей экологической защитной деятельности, что есть бизнес, и ему всё равно на природную чистоту в её изначальной девственности, даже если и есть за это ответственные, им просто на это плевать. На природу там, на здоровье население, на целые поколения. Конечно, вдох и выдох для них также происходят автоматически, только их лёгкие не подвержены неестественным загрязнениям, потому что отдаленность их обонятельных органов чувств находится в значительной дальности отсюда, чисто физически, и нет поэтому никаких чувств по поводу негармоничного развития личности, организма, и физиологически они не страдают от постоянного принятия растворенной в воздухе химической грязи. Такие люди не смотрят на чистоту пресных рек, не пьют из них воду, такие люди закрыли глаза, заткнули уши и держат руки открытыми, а в них текут деньги рекой, на которые можно купить всё, что угодно, легко заставить замолчать таких как я, со своими проектами и докладами, жалобами и мольбами, таких как я, беспокойных, не смирившихся с истиной – что нет никакого здравого смысла, что нет никакой совести в мыслях у людей, для которых всё, кроме себя, своих интересов и ближайшего окружения, не имеет абсолютно никакого значения.

В таком исходе, в будничном нагнетающем противостоянии, не сразу, но постепенно, все мои чистые помыслы покрылись угарным брыдом от бесполезного пыхтения. Мысли мои были полны горечи, обид и огорчений. И впоследствии я стал просто недолюбливать, позже появилась тихая ненависть, затем начал чувствовать отвращение и открыто проклинать чёрное, пыхтящее гарью, металлургическое наследие страны. Эту вонючую необходимость экономики. Расправленное, бурлящее месиво, металлическое безобразие, выдыхающее сернистый газ и отхаркивающее в атмосферу пары ртути, сурьмы, свинца, соединения мышьяка, фосфора, цианистый водород и смолистые вещества; речные воды, загрязняющие ядовитое излияние тривиальной технической концепции примитивного технологического комплекса в пределах третьей мировой недоразвитости. Абсурдное явление неживой природы, угнетающее собой дышащее первозданное начало. Неестественная надобность, помощь для существования современному человеку, напрочь забывшему изначальность своей естественной сути.

И в последствии такой юдоли со мной произошла практически полная сдача сей иллюзорной реальности. Незапланированная встреча с безысходностью, где в украшенном блёклым закатом саду несбывшихся грёз, под мелодию уныния, я кружу танец отчаяния на балу у депрессии, снаружи кажусь живым, одушевлённым, но внутри всё сникло, вяло, сыро и полно плесени. Все видимые возможности, существующие ранее, помутились, и мое существование осложнилось, обременилось. Голова отяготилась, пытаясь понять сие предзнаменование, участь, не знаю кем и зачем приготовленную, и, если бы знать заранее, в чём предназначение сего залипания, возможно, появилась бы сила, и на втором дыхании поднялось бы вновь мое пёстрое, символизирующее правду знамя, но нет, это скорее просто очередное переживание, очередная иллюзия, самообман, мысль, не соответствующая действительности майя.

Иногда правда, очень редко, где-то в промежутках между окончанием одной мысли и возникновением следующей, когда в небе ни облачка, о прошлом ни одного воспоминания, для будущего нет ни единого желания, когда высь так чиста для обращённого в него, подавленного, замутнённого взгляда. Тогда стремление жить как будто само реализует себя неописуемым, лёгким, но в тот же момент сильным и понятным состоянием. Когда нет никакой двойственности, так, что любая ответственность за происходящее лежит целиком и полностью на плечах у этого пребывания в единстве с самим собой, с миром. Тогда в отсутствии помыслов, ожиданий, всей этой скверны, мешающей созерцать естественное, течь, как река, освободиться от оков, жить настоящим, истинным, нейтральным…, на короткий момент удаётся почувствовать что-то похожее на свободу, может даже, на счастье, ни с чем не сравнимое, полное и самодостаточное. Но это только иногда. Поскольку, чаще всего этим я живу только в воспоминаниях. Также же можно думать о море, находясь в зловонной канаве. Представлять свежий запах соли, ежедневно вытирая грязь с лица. Такое чувство, что день за днём я всё сильнее забываю дорогу к этому переживанию. Многие из ключей уже потеряны, да и двери находятся за пределами досягания. Лень, неохота, апатия. Всё тленно и уныло. Иногда просто хочется повеситься или утопиться. Правда… Соседка вышла замуж, ларёк закрыли за недостаточностью финансирования, плата и ответственность за квартиру полностью перешли на меня. Лютый дубак достал своей проницательностью, лес вблизи дома срубили, и теперь даль моего окошка наполнена ровными квадратиками таких же окон, где сутки напролёт можно наблюдать толкотню тел, человеческих судеб, обременённых жизнью, непонятно зачем случающуюся, день ото дня проходящую, тоже, непонятно куда.

…

Сегодня иду, сам того не зная, зачем, на дальнюю остановку. Наверное, хочу испытать что-то новое. По пребывании встаю, закуриваю, делаю пару затяжек, выкидываю мимо урны бычок, некрасиво, конечно, но ладно, плевать, ведь надо же успеть втиснуться в маршрутный автобус, подошедший раньше времени вопреки расписанию.

– О, привет, Вован! Опять вместе на работу едем, вот так встреча. Как дела? – слышу устную речь сзади чуть поодаль.

– Отлично, опять ты. Как же ты мне дорог, как же я не хочу видеть тебя, достал, ей богу, вот так встреча, просто феерическая случайность, удача бля – думаю про себя.

– Всё классно! Привет. Как сам? Рад тебя видеть, – сделав на лице что-то типа улыбки, притворно отвечаю, тихо себя ненавидя.

Далее делаю плавные аритмичные па в сторону собеседника, протискиваюсь, нарушая интимное пространство граждан под шуршание дешёвой Болоньи, и, достигая цели, начинаю разговор во всеуслышание соседней аудитории, ни о чём сильно не спрашивая, в принципе, осознавая лажавость свершающегося сейчас говорения.

Автобус едет медленно, встаёт в пробку.  Давка. Больше нет тем, беседа сама исчерпала себя, и каждый, как бы обременённый обстоятельством, совершенно естественно утыкается в экран телефона. Но вдруг всё резко меняется, и на пути возникают виновники дорожной тянучки, участники утреней аварии. Дожидаясь инспектора ГИБДД, катаясь по полу, вцепившись в друг дружку, изредка нанося удары, доказывая тем самым правоту, отстаивая позицию, вкладываясь, не жалея силы, матерятся, из-за нескольких вмятин на бампере убивают друг друга. И тут наша маршрутка остановилась как раз напротив, все смотрят, как стая мангустов водят внимательно головой почти синхронно туда-сюда, тратят своё внимания, жадно вбирая всю конъектуру, что вмещает данная интерлюдия. Я прошу водителя открыть двери и незаметно исчезаю с этого наиинтереснейшего мероприятия.

Мокрая снежная каша, приправленная экстрапеском и солью, тонкий слой льда, обёрточно покрывающий низкий бордюр, нога соскальзывает, падаю, забывшись, кричу от боли, потом собираю с асфальта промокший, никому не нужный, собственный, живой пока ещё, труп. Граница злосчастия пройдена, злополучие до нельзя свежо, жаль, движение остановлено, так бы кинулся под автобус и пошло бы всё подзем, шёлковую, молчаливую, мёртвую глубину. Вот такая вот драма печальная, вот такие вот суперстихи, вот такая вот жизнь неслучайная, для того, кому кажутся миллионы вселенных, боги, демоны, плохие дороги, злые водители и прочие ходоки.

…

Мощённое, двухцветно-серое, пятиэтажное здание городской администрации, влитое в улицу аккуратным, тупым прямоугольником. Ничего лишнего, ничего нового. Фасад здания украшен разросшимися кустарниками, ветвями, спутавшимися между собой, на крыше клокочет выцветший триколор, захваченный порывистым ветром. Тяжелые двери открываются, вхожу, киваю тётеньке в приёмной, она улыбается и тоже приветствует меня. Какая же всё-таки милая женщина, даже несмотря на её квадратную стрижку. Потом далее по коридору и здесь, в самом конце, похожий на старый чулан, заваленный разной макулатурой, находится мой личный кабинет, вмещающий стул, стол, стакан, сахар рафинад, индийский чай, вечность, заключённою в пространство между этими предметами из цельного дерева, сделанный маленький табурет и в вазе стоящие одиноко цветы, собранные ещё в июле этого лета.