Сергей Ходосевич
Невероятное рядом. Сборник поэзии и прозы с мистическим сюжетом

Девушка пустила слезу. Ян опять не решался утвердительно сказать, симулирует Вика или нет.

– Но что будет с тобой? – причитающее, сквозь слезы протянула Вика.

– Я отчаюсь.

– Я настоящая?

– Не могу сказать.

– А я не даю себе отчета в своем происхождении.

– Сейчас ты выглядишь реальнее, чем когда-либо.

– Я появилась, когда ты вошел. Мое первое воспоминание – это скрип двери и твоё лицо. И всю свою жизнь я шла за тобой. У меня нет от тебя никаких тайн. А ты можешь мне ответить тем же? Расскажи, чей облик я ношу.

– Зачем?

– Это одна из тайн моего рождения. Если бы ты встретил Бога, тебе стало бы интересно, почему ты был создан таким, какой ты есть?

Наступило минутное молчание. Ян все тщательно обдумывал.

– Ты носишь облик моей первой любви.

– Ее звали Вика? – в голосе Вики появилась радость, что она достигла своего.

– Да.

Ян укусил кулак, помолчал еще с минуту и продолжил.

– Я встретил её, когда нам было по восемнадцать, а разорвала она все контакты спустя два года. То есть шесть лет назад. Вот почему ты так молодо выглядишь.

– Но я не знаю, как можно выглядеть иначе. – Вика подняла тонкие, выразительные брови.

– Не знаю, какие мы должны быть в старости или младенчестве.

– Не перебивай.

– А если очень хочется? Это плохо? – Вика эту фразу игриво и с улыбкой на лице, однако заплаканные глаза у нее по-прежнему оставались стеклянными.

– Мы познакомились у репетитора… – Ян запнулся. Стоило ему посмотреть на глаза спутницы, как отвращение и ощущение подмены опять нахлынули на него.

– Хотя знаешь. Мне не интересна эта история. Пожалуй, хватит пока того, что я ношу облик твоей первой любви.

– Почему?

– Потому что я не брошу. Потому что я теперь, знаю почему ты так на меня смотришь. А еще, – Вика выдержала намеренно наигранную паузу – потому что ты плохой рассказчик.

Проходили долгие месяцы их совместного скитания по замку. За это время у Вики появились вкусы, любимые блюда, места. Однажды, сидя в библиотеке Ян расплакался. Вика вопросительно посмотрела на него. Он держал в руках книгу «Мастер и Маргарита». Вика спросила:

– Эта книга такая грустная? – теперь она намного искуснее изображала эмоции.

– Нет, Вика… понимаешь… замок… я не знаю как… он время от времени пополняет библиотеку новыми книгами.

– Тебе грустно от того, что замок, может быть из откуда-то ворует?

Ян промолчал. Вика взяла в руки произведение Булгакова. Этот писатель ей раньше не попадался. Вика еще не понимала, что к чему, но уже, желая утешить, взяла Яна за руку.

– Посмотри на дату публикации. – успокаиваясь, сказал Ян.

– Тысяча девятьсот шестьдесят седьмой?

– Да. Я попал в замок, когда на дворе был шестьдесят третий! – Ян сдерживал вновь подступившие слезы. – я в замке уже четыре года и это только самое малое, может и дольше.

– Но ты здесь не оди… – Вика не закончила фразу. Она не знала, как успокоить Яна.

Она только догадывалась о том какой мир где-то там далеко. Она так же только догадывалась о том, как сильно Ян скучает по этому миру. Она перебирала в голове все, что можно сказать, но ничего не находила. Тогда она обняла Яна и тихо пустила слезу. Настоящую слезу. Она чувствовала сострадание?

Нельзя сказать, испытывала ли сострадание действительно или притворяясь. Она так преуспела в притворстве, что потеряла грань между симулированием и настоящим переживанием чувств. Да и не существовало уже значительной разницы. Если она и симулировала, то она очень хорошо обманывала и себя. Она была уверена, что по-настоящему любит Яна. Но он не мог ответить тем же. В действительности для Вики статусы «настоящий» и «не настоящий» являлись чем-то очень интересным, но на практике не слишком существенным. Больше всего ее волновало то, что из-за этих статусов Ян не может с ней сблизиться.

Он все еще не мог заставить себя до конца поверить, что Вика – человек. Всему мешали её глаза. Она периодически принимала пищу, пила, спала и ходила в туалет, но Ян не знал, действительно ли ей это нужно. Она почти не делала ошибок в мимике. Они вместе где-то два или три года, а за все время он её даже не поцеловал. А она, затаив дыхание, ждала того прекрасного чувства, о котором неоднократно читала у Чехова, Шекспира, Бунина, Цвейга, Достоевского.

Время от времени они обнаруживали новые особенности замка. Например, выяснилось, что Вика может понимать любой язык, на котором написаны книги в замке. Она не может говорить на новых языках, но она понимает написанное. Впервые это всплыло, когда она наткнулась на роман Станислава Лема «Солярис» Читая и воплощая в жизнь истории Лема, Вика и Ян узнали жуткую деталь замка – в комнатах могла уменьшаться или даже отключаться гравитация. Пугало это тем, что теперь нельзя было с уверенностью сказать, что замок находится на Земле.

Так же выяснилось, что замок может создавать еще один тип людей. Когда узник и его спутница пошли в театр, они увидели, что там играют люди. И играют они правдоподобно, изображая каждую эмоцию как надо, временами только, чаще между актами, их глаза становились стеклянными. Однако, когда представление кончалось, эти люди замирали и исчезали, как только от них отводишь взгляд. Во время представления они были абсолютно абстрагированы от мира и не реагировали ни на что.

– Да что это за хреновина такая? – со злобой выпалил Ян, смотря на актера, изображавшего Доктора Джекилла.

– Оставь его. Ты ничего не добьешься. – сказала ему Вика.

– Мы здесь живём уже долго, неужели тебе не хочется узнать природу людей, которых создает это проклятое… это… эта чертовщина?

На секунду Вика за задумалась. Она давно смирилась с тем, что тайна её природы останется тайной. Она ждала, пока Ян тоже с этим смирится.

– Вика, я прежде всего хочу правды и хочу ее для тебя. Долгие месяцы мы пытались выяснить, являешься ли ты человеком или ты только видимость.

– И?

– И я пришел к выводу, что на данный момент тебя почти ничего не отличает от человека. Все дело в глазах.

Вика заметно погрустнела. Ей не нравилось, когда Ян говорил о её маленьком дефекте.

– Ты хочешь до конца понять отличаюсь ли я от тебя? Но как ты это можешь выяснить?

Вдруг открылась дверь. В обычного окружения комнате стояли большой чемодан и стол, на столе лежал человек и две больших книги

с оглавлениями «Анатомия человека» и «Хирургия и препарирование».

– Ты… ты не можешь… это слишком. – Вика с ужасом смотрела на книги.

– Я должен, Вика. Я пытаюсь полюбить тебя, но я не могу этого сделать. Мне нужно знать, реальна ли ты. – взмолился Ян.

– Неужели это уже имеет какое значение? – Вика заикалась – я… я… не переношу кровь… и потом как вскрытие этого человека может что-то решить? А… а… если я отличаюсь?!

– Ты права

Открылась новая дверь в комнату, похожую как капля воды на предыдущую. Только теперь на столе лежала копия Вики.

– Нет…

В действительности Ян знал, что он перегибает палку. Он уже давно почувствовал себя сумасшедшим.

– Нет… – повторила Вика. Она начала плакать.

– Я знаю, милая – Ян первый раз так назвал Вику.

Открылась дверь в комнату с полукруглым потолком и звездным небом, которое было усеяно небывалыми космическими узорами галактик, туманностей, квазаров, блазаров и фантастических созвездий. Вика любила это место. Они вошли, дверь закрылась, отправляя в небытие ужасный момент.

– Прости. – тихо начал Ян – до твоего появления замок был мучением для меня. Моя жизнь тут была бессмысленной. Поэтому я пытался убить себя.

Вика смотрела на него с шокированным лицом, её губы приоткрылись, но глаза все еще ничего не выражали.

– Появилась ты и я стал делать из тебя настоящую девушку. Это, наверное, был новый смысл моего существования. Со временем я начинал влюбляться в тебя, это легко: ты же отчасти и мое творение. Замок всего лишь дал материал, пускай и очень податливый.

– Как Пигмалион. – выронила Вика.

– Не совсем, но близко. Ведь все время меня останавливала от окончательной влюбленности неуверенность в том, являешься ли ты человеком. Я и до сих пор не могу побороть это.

На пару минут воцарилось молчание.

– Ян, я веду себя как человек, я чувствую как человек и думаю тоже.

– Но нельзя сказать, что ты до конца человек.

– Зачем ты хотел препарировать пустых?

– Довольно иронично, что ты их называешь пустыми. Они все-таки ближе…

Ян осекся. Он знал, что Вике не нравится, когда ее сравнивают с другими созданиями замка.

– Потому что твои глаза остаются кукольными, как бы мы не пытались научить тебя быть человеком. Стало быть, ты не человек на физическом уровне. Наверное, твое тело не человеческое.

Молчание воцарилось опять. Вика, робко, нарушила его.

– Знаешь. Тело человека, женщины, создано с одной лишь целью. Мы можем проверить, человек ли я и другим путем, никого не кромсая.

– Ребенок?

– Да.

В сущности, рождение ребенка не показывало является ли Вика человеком. Но оно смогло объединить Вику и Яна. Беременность проходила без каких-либо проблем. Хотя она показала, что Вике действительно нужна еда, ну или еда по крайней мере начала быть нужной. Роды прошли хорошо. Это была девочка. Анна.

По правде говоря, рождение ребенка указало на еще одну деталь, которая свидетельствовала против реальности Вики. Очень часто, когда Анна капризничала, открывались двери. Они хлопали туда-сюда, как от сквозняка, что выглядело жутко, ибо иногда за открывшейся дверью была стена. Так или иначе, это значило, что ребенок чего-то хочет и косвенно указывало на то, что Вика не может чего-то по-настоящему хотеть, следовательно, чувствовать, а может даже и по-настоящему мыслить. Но это, как и стеклянные глаза, теперь не волновало Яна.

Между тем время шло. Появлялись новые книги, 70-го, 71-го, 72-го года публикации. Девочка росла, как родителям казалось, быстро. А родители, на удивление, старели раза в четыре медленнее, чем должны.

– Теперь ты чувствуешь себя счастливым? – спросила Вика.

– Теперь я чувствую, что моя жизнь наполнена счастьем и смыслом более, чем у любого человека извне.

Вика, улыбаясь и обнимая трехлетнюю дочь, лежала головой на животе возлюбленного, смотря на млечный путь.

– Я сильно похожа на нее?

– Ты все время была похожа на нее только внешне.

– А ты любишь меня или ту… другую… – Вика с трепетом в голосе обронила эти слова.

– Душа моя, «та» давно в прошлом. Теперь я даже больше не хочу бежать из этого замка. Его подделки и иллюзии стали для меня исчерпывающей реальностью.

Вика рассмеялась.

– Что если замок создал меня для того, чтобы я заставила тебя прекратить искать выход. Может быть, ты был близок к побегу?

– Это не важно. Главное, что ты хорошо справилась.

И правда, Вика справилась хорошо. Она заставила Яна каждый день на протяжении долгих лет просыпаться и засыпать счастливым. Они жили долго и счастливо. До одного момента.

Однажды Вику и Яна разбудил звук захлопнувшейся двери. Еще не осмотревшись, они с ужасом поняли, что произошло то, чего они ждали и боялись. Анна. Она вышла из комнаты. Вика бросилась к двери и начала дрожащими руками открывать и закрывать ее с такой силой, что та слетела с петель. На том месте, куда ушла их дочь была голая стена.

– Замок. -скрипел зубами Ян. – он забрал ее.

– Ей было всего шесть…

Проходили часы. Теперь Вика и Ян молчали. Мысли в их головах метались и путались. В глазах Яна было отчаяние. И пускай в глазах Вики не было ничего, она переживала бурю эмоций, которые она никогда не симулировала. Эта буря была абсолютно настоящая.

– Она тоже может открывать двери. Вероятно, замок увеличивает свои размеры за счет того, что появляются новые комнаты. – с обреченным видом причитала Вика.

Ян кричал. Стены рушились под ударами его головы.

– Вот он и забрал её. Потому что раздельно мы будем создавать больше комнат. – продолжила Вика.

– Она была человеком!

– Да, она была. Но еще она была созданием замка. Значит, замок может влиять на нее.

– Что ты имеешь ввиду?

– Это как бутерброд. Созданный замком, он может не портиться, а может изгнить за мгновения. Ты, пускай и не скоро, состаришься и умрешь. Ты извне. А Анна может быть и не постареет, будет жить в замке вечно.

– Заткнись! Замолчи! Не надо… пожалуйста. – Ян вцепился в Вику. Отчаявшись он заполз на кровать.

Вика сидела перед дверью, а Ян одним глазом смотрел на нее. Вика тараторила «Анна, верни ее, верни Анну, отдай, отдай нашу дочь» а Ян редко и тихо смеялся. Вика впервые на его памяти стала молиться замку, словно создателю. Эта сцена продолжалась долго. Вдруг дверь справа от Вики открылась. В комнате сидела Анна.

– Я открыла дверь? Я могу желать! Да! Я… я… настоящая! – кинулась Вика к Яну.

Потом, окликнув Яна, бросилась к дочери, схватила её и закричала от ужаса – это была не её дочь, а пустышка с внешностью Анны. И тут Ян увидел, что впервые за много лет у Вики ожили глаза. Глаза её наполнились отчаянием, страхом, грустью и слезами.

Потом от ужаса закричал и Ян, когда перед его носом закрылась дверь, отделявшая его от Вики. На месте дверного проема была голая стена…

– Теперь у замка есть по меньшей мере три человека для… – Ян остановился, так как эту фразу никто, кроме него, не услышит. Он закричал.

Он кричал. Кричал громко, но ответом ему было молчание стен. Он не покидал комнату. Потому что постель еще сохраняла вмятины, очертаниями похожие на тело возлюбленной. Он не видел смысла идти дальше, менять комнаты. Его жизнь опять потеряла смысл. Он не мог убить себя. А еще ему было мерзко. Мерзко от замка.

Он неделю лежал на полу, желая выбраться. Потом он неделю сидел на кровати, желая выбраться и неделю он бился головой об стену, желая выбраться. Замок его не прогонял из комнаты. Вероятно, теперь замку Ян был не так уж и нужен. Однако думать об этом Ян не хотел. Он хотел выбраться. Дверь открылась. Ян безразлично посмотрел в проход. За ней было поле. Ян вышел и огляделся, нигде не было видно стен, кроме стены с проемом из которого он вышел. Он видел замок снаружи. Замок отпускал Яна. Замку он больше не был нужен.

Долго он скитался по полям и лесам. Он не знал, как добраться до хотя бы куда-нибудь. Но ему это было не важно. Ян вырывал коренья, сдирал кору с деревьев, ел сорванные ягоды. Ему нравилось то, что приходится трудиться, что его желание есть не выполняется сиюминутно. Очередной сырой корнеплод пополам с землёй был вкуснее, чем самые изысканные блюда, предоставляемые замком. Однако сладость свободы не вымывала горечь утраты. Ян смотрел на луну и видел Вику. Сырая земля была мягче перин из замка, но сон был невыносим без Вики. Она приходила во всех снах, и сон был ужасен, он был наполнен горечью утраты.

Солнце четырежды вставало с тех пор, как Ян вышел из замка. Со временем ему становилось хуже, ведь еды было не достаточно. Он так и умер бы от истощения, если бы не наткнулся на небольшой фермерский поселок. Ян вошел в первый попавшийся дом… и разбил головой деревянную стену. Потом он сломал об запястье нож и порвал веревку, пытаясь затянуть петлю вокруг шеи. А смотрели на все это фермер и его жена. Пустыми, ничего не выражавшими глазами.

Берендей

Вечерело. На опушке леса ютилась неказистая срубленная изба с маленьким двором. Настежь открытая калитка со скотного двора смотрела в окружавшую холодную темень. В прочем, от скотного двора тут была пара куриц в наспех сколоченном сарае и пес. Огромные черные стволы сосен вздымались ровно там, где кончается забор, будто двор отвоевывает землю у дремучей чащи. Старый, дряхлый пес мерно сопел, зарывшись в снегу. Над ним, в одном из окон избы погас свет.

Мальчишка возраста, когда еще слушают сказки на ночь, кутался в теплые перины, вслушивался. Из соседней комнаты приглушенно доносились перестукивание дерева об дерево, мерное щелканье языков пламени и тихий запев пожилой женщины – бабушка Нина прядет.

Тихая песнь убаюкивала бы мальчика, но детское воображение превращало шумы за окном в завывания волков, рев медведей и прочие неслыханные звуки невиданных зверей. Мальчик боялся открыть глаза. Если откроет, то детское воображение, воспаленное звуками, превратит россыпь царапин на окне в паутину гигантского паука, повешенный на крючок к стене свитер – в силуэт приведения. Мальчик этого наверняка не знал, он чувствовал, что глаза открывать не стоит.

И вот глаза все же открылись, комната наполнилась всяческими чудищами, которые недвижимо стояли, словно замороженные. Пальцы ребенка впивались в перину, а от самого него остались два больших глаза, выглядывающих из-под одеяла.

– Деда, поди сюда. – из комнаты мальчика послышался протяжный, жалобный голос.

– Чего не спишь, Дань? – дверь чуток отворилась, в комнату пробился спасительный теплый свет, из щелки показался густой, седой ус.

– Деда, а давай мне историю. – слово «история» мальчик выделил протянутым «О».

– Какую такую тебе еще историю? Я уж все, что припомнил, рассказал. Ложись-ка ты спать. А по утру да встанешь.

– Ну, деда!

Ребенку было стыдно признаваться в боязни темноты. Но он смотрел в лицо делу такими просящими глазами, что последний все понял, поводил зрачками, как бы ища припасенную историю, и начал.

– Жили-были…

– Деда, да я уж слыхал ту историю.

– Как ты можешь так говорить, если я толком-то еще не начал? – со смешком ответил дед.

– Все истории, что начинаются на жили-были… – принялся размышлять Даня неуверенным, дрожащим от остатков страха голосом. – …кончаются на «Жили долго и счастливо», а мне кой интерес такое слухать? Давай, какую да интересную, чтоб кончалась она не по обыкновению.

Паренек хотел храбриться перед дедом, доказать, что не боится.

– Страшную! – Даня опять выделил слово, теперь протянутой буквой «А».

Дед присел рядом с кроватью внука, зажег лучинку. Теплый, яркий свет красноватым отблеском осветил переплетения старческих морщин. Седые, жиденькие волосы на голове контрастировали с пышными, густыми усами и бородой. По-детски смеющиеся глаза, в купе с растительностью на лице делали старца похожим на деда мороза.

Дел пожевал губами, глаза его на секунду прекратили выражать какие-либо чувства. Он задумался. Потом вспляснул руками и начал.

– Эх, Данька, сейчас будет тебе… история…

Стоял отсюда к югу город один. Чуть от стен его – сразу встречает густой лес – зверей немерено. Так немерено, что заходили в лес охотники, а возвращались богачи.

Среди всех охотников выделялся один – Алес. Пришел в город он бродячим охотником, только слухи о нем бегали по улочкам, прыгая из уст в уста сплетниц. Брал заказы, да убивал лесное зверье. Таков был его кусок хлеба, и когда пришел он в город, сразу понял, что наткнулся на золотую жилу – вокруг лес, полный косолапых, оленей, волков, да и в городе шкуры в цене.

Показал себя Алес мастером, да обстроился скоро: плотники ему срубили избу на краю города, поближе к лесу, стал охотник богатство наращивать.

Толи деньги, толи взгляд его манил девушек, да и женился он скоро, сына завел.

Тогда он стал больше в лесу пропадать. Придет раз, обвешанный шкурами, следом повозкой тушу-другую привезет, задержится дома на день, и опять пропал. А Алиса, жена его, продаст добытое, да стол накрывает, мужа ждет.

Много молвы ходило о том, что Алиса вдова при живом муже. Бабы вслед ей шушукались, а мужики провожали глупыми улыбками. Но Алес возвращался. Оттаивало тогда сердечко у жены, оживало, с души волнения сходили.

Весь день после возвращения Алес сытно ел, покупал жене наряды да весело время проводил. Соседи ничего сказать Алисе при муже не решались, а лишь завистливыми глазами глядели на купленные ей мужем наряды.

На следующее утро, проснувшись, вцепится Алиса в мужа и тихо рыдая приговаривает. «Мой, мой, никуда не пущу. Ну что же ты, останься.» Но Алес уходил назад в лес.

И вновь Алиса густила у окна, потихоньку выполняла работу по дому, за сынишкой приглядывала. Соседские сплетни вновь начинали кружиться вокруг охотничьей жены, а она вновь чувствовала себя вдовой.

Один раз приходили городом успокаивать ее – муж не показывался дома десятый день. А он пришел довольный, невредимый, с виноватым видом.

Пошла тогда мода тогда на шкуры медве… – тут дед, рассказывающий историю, осекся. По поверью нельзя упоминать медведя, ибо можно его так на себя навлечь… – косолапых. Никто не хотел охотиться на зверя того, принялся за дело только Алес. С горящими глазами он пять дней выслеживал хозяина леса, расставлял ведмежьи ловушки, жевал сухари и спал, одним глазом бодрствуя. Да не находил он бурого, как вымерли.

Отчаиваться тогда стал охотник, не желал он вернуться в город ни с чем. Благополучию это бы не сделало удара, да только гадко становилось Алесу от мысли, что впервые за много лет не выполнит он своего заказа. Покуда жили люди – все величали лесного царя, да боялись. Немногие выходили на бой с бурым зверем, а тех, кто все-таки решался, называли «отпетыми». Вот и стал для Алеса тот заказ вызовом.

На шестой день Алес услышал рев, сотрясающий макушки деревьев. Добирался охотник не долго до того, кто ревел, а когда добрался – обомлел. Хозяин леса, да такой большой, что в ловушке ведмежьей поместился лишь край лапы.

Он был спокойным. Сидел, рассматривал кусок метала, повисший на лапе. На спине зверя были плетёные хвостики косматой шерсти. В глазах же его словно теплился огонек разума. Охотник замер. Он слышал из легенд о берендеях – про людей, обворощенных в косолапых, и каждый раз, с младых лет он с недоверием фыркал и щурил, отводил взгляд.

Между тем Алес и теперь щурился – он не верил, что этот берложник был настолько велик. Охотник тихо, привычными движениями, словно кошка, забрался на древо. Зверь закончил изучать сковавшую ловушку, встал и навалился на нее всем своим весом так, что та разжалася. Косолапый вновь издал оглушающий рев.

Алес навел ружье на зверя и замер – зверь нашел его. Опытный охотник пропитался тем страхом, которым ему запомнилась первая охота. В голове его пронеслись воспоминания. Еще, когда он был неопытным, и вышел один на один с добычей, когда огромное, пышущее жаром тело сохатого лося неслось на него, Алес замер и не мог нечего сделать. Тогда ему пришлось сделать огромное усилие над собой, чтобы заполучить первую добычу.

И сейчас ему приходилось делать над собой усилие, и сейчас он боялся зверя. А в косолапом не было страха, косолапый быстро понял, чего хочет охотник, от того в звере была только ненависть к Алесу. Огромными лапами, медлительно, с ужасающей ритмичностью движений, зверь навалился на ствол и ствол начал трещать.

Услышав треск и почувствовав, как дерево валится, Алес очнулся, он осмелел от страха, вскинул ружье и выстрелил. Зверь отступил. Он отшатнулся больше от того, что его застал врасплох громкий звук, чем от того, что заряд ему навредил. Алес спрыгнул с накренившегося дерева и понял, он не знает, что теперь делать – пуля не пробила череп.

Бурый держался поодаль рассматривая своего врага. Алес не мог отделаться от чувства, что перед ним разумное существо. Зверь смог обезвредить ловушку, и теперь держится на почтительном расстоянии, как будто он понял, чем чревата схватка, и не хочет вступать в битву. Тогда охотник всерьез задумался над тем, не персонаж ли это бабушкиных сказов перед ним сидит.

«Берендей – это обворощенный в потапыча человек. Чтобы обратить такого назад, нужно надеть на него какую-нибудь одежду» Так думал Алес. Он осмотрел себя, перевел взгляд на врага. Ничего, что на себе носил охотник не смогло бы налезть на зверя. Только поясом можно было опоясать берендееву лапу. Но Алес не собирался лезть на него, в несколько раз превышавшего по размеру и весу не то, что охотника, а своих родичей. Охотник снял с себя ремень, заменил его веревкой и бросил его берендею, понадеявшись на то, что тот сам оденется.

Зверь словно потерял рассудок. Он оскалился, протяжно заревел, фыркая мясистыми губами, отшатнулся от одежды. «Точно берендей, да назад только, паскудник, не хочет…» – подумал Алес. Тогда он подошел к ремню, схватил его и, сперва робкими, но постепенно смелеющими шагами пошел на берендея, держа на вытянутой руке пояс. Зверь в панике побежал. Охотник, ошалев, погнался за ним. Бежали долго, а бурый еще и вслепую от накатившего страха, потом зверь встал. Алес, не понимая, повторил за убегающим, как вдруг осознание пронзило голову охотника. Хозяин леса угодил в болото.

Поникшим взглядом Алес провожал утопающего. Погружался косолапый очень медленно. Сперва, осознав свое положение, он ревел, что есть силы и бил лапами по воде, пока трясина не затекла ему в глотку, пока подводные растения не связали ему лапы. Охотник чувствовал угнетение, потому что позволил умереть человеку и потому что придется возвращаться, первый раз в жизни, ни с чем.

Слабый ветерок шевелил ветвями у самых вершин деревьев, создавая приятный гул, к которому Алес прислушивался, пока грустил. Лес ему казался домом, настоящим, но чтобы охотник не чувствовал, там, где кончался один, начинался другой дом с женой и ребенком. И сейчас он подвел второй дом. Но ему было все равно. Сейчас его окружал шепот ветра, солнечный день и лучики света, пробивавшиеся сквозь купола раскидистых крон.

Подойдя к месту, где лежало ружье, охотник понял, что он не один. Все его существо замерло, слух напрягся. Вскоре Алес заметил, что поодаль от него прятались за поваленным деревом, робко нюхая воздух, трое маленьких хозяев. Пускай их шерстка не успела огрубеть, а во взглядах читалось наивность, размером они были с крупного, но обычного хозяина.

Вряд ли маленькие дети превратились в берендеев, ибо не было во взгляде их и тени разума. Берендей, вероятно, зачал их от обычной зверины и появились на свет они обычными, хотя и крупными. «Понятно почему он не хотел превращаться в человека…»

Человек их не боялся. Они не знали бояться ли им человека. Они никогда не видели такое существо, им казалось, что сила на их стороне и поэтому не стоит бояться существо с палкой. Зверята не знали, чего ожидать и от этой палки, когда человек, привычным движением взвел палку, и стал подходить ближе. Они не представляли, чем палка может им навредить, когда человек замер. И когда человек посмотрел через прицел палки на одного из них, маленький хозяин леса смотрел в ответ чистыми, заинтересованными глазами. Зверята не знали, чего ожидать. И через секунду двое из трех узнали, а один ощутил это на своем черепе.

Когда двое убегали, Алес присел и нажал на курок еще раз. Маленький хозяин дернулся и побежал медленнее, позже издал звук – не то рев, не то плач. На одну ловушку сработало больше.

Подойдя к раненому, Алес схватил ружье за дуло и, без жалости, размеренно, заученными движениями принялся бить прикладом зверенышу в голову – охотник берег заряд. После трех мощных ударов, звереныш собрался с силами, встал и попытался уйти, Алес не решился пойти за ним, охотник знал, что добыча уже не уйдет. И правда, что-то сломалось в голове у маленького хозяина – он, шатаясь и ревя, нарезал полукруг, а потом окончательно потеряв стороны света, вернулся к охотнику и уткнулся мордашкой в ногу. Еще через два удара, жертва прекратила кричать. Через пять – ее голова представляла уже собой кашу, бесформенное месиво со шкурой. Охоться Алес для себя – он бы оставил голову нетронутой и повесил как трофей, но заказчику нужна была только шкура, а попытайся охотник добить добычу ножом, он мог бы ее повредить. Алес возвращался домой.

Алиса вцепилась в мужа. В этой хватке было все. Любовь, отчаяние, злоба и облегчение. Охотник обошелся без объяснений. Отделался «так надо было» и парой новых гостинцев. Да и жена ему ничего поперек сказать не могла. Только тихо плакала и тосковала. Муж это чувствовал и на этот раз остался дома на один день дольше. Потом опять в лес.

– Кабан – это быстро… – виновато улыбаясь, говорил Алес. Он чувствовал себя должным Алисе, но это не могло удержать его. Он ушел за кабаном.

Вернулся охотник скоро. Когда вышел он из лесу, издали еще завидел, что порога его к лесу тянулась цепь косолапых следов, на каждом четвертом виднелись следы порезов. Охотник ускорил шаг, сердце у него екнуло, а глаза увидали беспокойную толпу соседей.

Снимали шапки, расступались и тупили взор в землю они, покуда охотник робко шагая приближался к дому. «Соболезную», «понимаю», «скорблю» он слышал со всех сторон. Медленно, словно боясь кого-то разбудить, прошел Алес через развороченные сени и замер. Об Алисе напоминали лишь скатерть, измазанная перевернутыми яствами – ждала мужа, клоки растрёпанной одежды и оторванная нога чуть выше голени. Развернулся тогда охотник и пошел домой. Не было у него больше дома, кроме леса. Берендей отнял у него человеческий дом. Неизвестно какой леший помог ему выбраться из болота, но Алес лес делить с берендеем не собирался.

Охотничья выдержка помогла Алесу в поисках берендея. Когда Алес подошел к пещере, он почувствовал странное родство с тем, кого собирается убить. Точно так же зверь подходил к сеням в его избе и, вероятно, такое же дурманящее предчувствие мести спирало его дыхание. Берендей лежал, не то сопел, не то придавлено рычал. Он не замечал присутствия охотника, когда зверь выбирался из болота, он позволил грязной воде просочиться в тело через раны и теперь, он лежал неспособный как-либо сопротивляться охотнику. Неспособный его даже заметить.

Алес молча приблизился, достал большой нож и вонзил его в косматое тело. Берендей стал стонать чуть громче, а лапы его начали едва приподниматься.

– Щенок губастый! Реви, реви, сейчас я тебе нареву. – Алес надавил на нож и остановился. Он боялся потерять самообладание и поддаться чувствам. Сейчас он поддался и на секунду задумался правильно ли это. Его взор, как будто ища решения, прыгал по пещере, глаза быстро приспособились к темноте. В одном углу, вдоль измазанной кровью стены темнели куски человеческого тела, и голова со знакомым цветом волос. Вот оно, решение.

– Ты отнял у меня мое сердечко. Теперь я вырежу твое.

Алес измазал руки в крови. Мерными движениями он вспарывал зверя чуть ниже ребер. Берендей становился все тише. Жизнь, вместе с сердцем и последними, хрипящими вздохами, покинула его.

Сжимая сердце, словно ребенок сжимает игрушку, Алес подполз к останкам своей жены.

– Алиса. Вот я и вернулся, я вернулся с охоты, я все-таки вернулся. Слышишь? Радуйся мне – голос охотника принялся дрожать, вслед задрожали и плечи. Потом охотник уснул.

Когда проснулся и вытер следы обсохших слез, увидел млечную россыпь звезд. Как он выходил за берендеем, было утро. Время текло обычным урядом, замечая горя одного человека. Еще раз посмотрел на останки жены. Свершилось необратимое. Поэтому Алес почувствовал себя ничтожно маленьким и беспомощным. Сверчки по-прежнему пели в кустах, а ветер успокоительно шумел в кронах дубов. Но это не успокаивали теперь человека, казалось безмолвной насмешкой. Никому не было дела до его утраты, Алесу было мерзко.