Сергей Ходосевич
Любовь, вдохновение и весна. Том второй

Редактор Сергей Ходосевич

ISBN 978-5-4498-8741-2 (т. 2)

ISBN 978-5-4498-4977-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Весне-красавице и святой любви посвящается

Татиана Бельская \Танцующая под дождем

Осенний туман

 
Осенний туман застилает глаза,
 Брожу я по городу ночью один.
Я будто ослеп – свистят тормоза,
 Мне кто -то кричит, что я полный кретин.
 
 
 Все мысли мои далеко, там с тобой,
 Пытаюсь забыть я твой взгляд навсегда.
 Сейчас я не тот, я словно другой,
 Как жаль, что тебя не вернуть никогда.
 
 
 Вот осенний туман весь город накрыл,
Рассвет не принёс ничего кроме боли.
А я дверцу любви случайно открыл,
Теперь на губах на моих привкус соли
 

«Дождь»

 
 Опять усталый дождь стучит в окно,
Оставив всё, за ним я наблюдаю.
 Он мне твердит, что всё прошло давно,
Но я ещё надежды не теряю.
 
 
 Я жду тебя с рассветом каждый день
И твой любимый кофе наливаю.
 А вечер прикоснётся словно тень
Накрою стол и свечи зажигаю.
 
 
 Смотрю в окно, там дождь идёт с утра
И на стекле следы он оставляет.
А у меня который день хандра,
Мне всё лишь о тебе напоминает.
 
 
Я помню, когда были мы с тобой,
 То даже в дождь гулять всегда ходили.
Друг с другом говоря наперебой,
 Смеялись, целовались и любили…
 

Расскажи мне

 
Расскажи о волшебных и сказочных снах,
 Поделись затаённой печалью со мною.
Этой грустью в любимых, родимых глазах,
 И той нежной улыбкой – такой дорогою.
 
 
 Расскажи о наивных девичьих мечтах,
 Где невинные мысли порою витали.
О твоих самых первых коротких стихах,
 Когда чувства в груди будто бы трепетали.
 
 
 Расскажи о ромашках, что в нежных руках:
Лепестки в своём танце тебя окружали.
Мне поведай о солнечных, летних лучах,
 Что красивую душу твою согревали.
 

Сквозь шум дождя»

 
1)
Сквозь шум дождя разносится песня в ночи,
 Под плач гитары и блики тающей свечи.
 Поёт мальчишка, срываются его слова,
 Озябли пальцы, по струнам бьют они едва…
 
 
Припев:
 И его слёзы смешались с каплями дождя,
Душа рыдает, любви ответной не найдя.
Поёт мальчишка, он не забудет эту ночь,
А фраз обрывки уносит ветер сразу прочь.
 2)
 Из сердца крик, ведь в первый раз любовь пришла, И чувства нежные она сожгла сразу до тла,
Поёт мальчишка, ему сегодня не до сна,
 Ведь он испил чашу предательства сполна.
 
 
Припев:
 И его слёзы смешались с каплями дождя,
Душа рыдает, любви ответной не найдя.
Поёт мальчишка, он не забудет эту ночь,
А фраз обрывки уносит ветер сразу прочь.
 

Балет

 
Единство музыки и танца —
балет зовёт в свой мир меня.
 Я – отражение в искусстве,
во власти яркого огня.
 Здесь моя роль и представление:
 я превзойду саму себя.
Вдыхаю жизнь в свои движения,
 своею грацией слепя.
 Все мысли, чувства обострились,
в неволе и свободна я.
 И музыка мне подчинилась,
 поняв, что здесь игра моя.
 

Тихий всплеск

 
Тихий всплеск и лишь шёпот несёт волна,
 Но прохладой своей обожжёт она.
 Стихнут звуки совсем, пропадут миражи,
 Разъедают мне душу раздумья в тиши.
 
 
Поцелуй твой застыл на горчащих губах,
Я кричу о любви в своих сладких снах.
Ты не смог слёзы скрыть от меня тогда,
 Но в душе у меня лишь кусочки льда.
 
 
 Порван замкнутый круг, я сама не своя,
 Всех мечтаний и грёз – вырвалась струя.
 От себя, милый друг, мне хотелось сбежать,
Прятать чувства свои от тебя продолжать.
 
 
 Тихий всплеск и лишь шёпот несёт волна
И от мыслей своих я совсем пьяна.
Ты слезой той, своей, растопил во мне лёд,
 Ветер строки любви в даль к тебе унесёт.
 

Пустите в свое сердце волшебство

 
Пустите в свое сердце волшебство,
Пусть там всегда в тепле живёт оно.
 Пусть вместе с ним поселится мечта
И для чудес откроется душа.
 
 
 Вы за спиной раскиньте два крыла.
 Взгляните! Полон этот мир добра!
За все простите своего врага,
Друзей не предавайте никогда.
 
 
Нас окружают всюду чудеса,
Ведь в нас самих волшебная струна.
 Но нам тогда лишь музыка слышна,
Когда поверим мы в самих себя.
 

Гульнара Гуськова

Я иду

 
Я иду, поглощая просинь,
Вдоль полей и бесцветных равнин,
 Мимо леса из срубленных сосен,
Изолирую день в карантин,
 
 
 Не спеша, по разбитой бетонке,
 Говорю: «Не скули, потерпи,
Где же правда, в какой ждет сторонке?
Что же я, шестеренка в цепи?»
 
 
Посчитала кукушка мне годы,
Перепелка мелькнула в траве,
 Надоело! Не надо природы!
Непонятная чушь в голове.
 
 
Не могу слоняться кругами,
Без конца смотреть на карьер,
 Где же жизнь? И что станет с нами?
Кто дал имя мне «легионер»?
 
 
Запредельное счастье – при деле,
 Далеко, не ухватишь рукой.
 Скоро лето, грачи прилетели…
Неуверенность жмется тоской
 

Марат Валеев

«Откройте, полиция!..»

– Откройте!

– Хтой там?

– Мы из полиции, откройте, говорят вам!

– А-а, недобитки, явились таки! Мало я вас покрошил в войну! Учтите, гады, живым не дамся! Гдей-то у меня тут лимонка завалялась.

– Бежим, товарищ капитан!

– Сбрендил, сержант! Чего это мы, российская полиция, от какого-то старикана побежим? Пришли брать живущего по этому адресу хулигана Никоненко, значит, возьмем!

– Я вспомнил, что у этого Никоненко дед в юности был геройским партизаном! А для партизана что полицейский, что полицай один хрен! По рогам – и в кусты!

– Ох, черт, тогда быстренько валим отсюда! И когда ж только народ привыкнет к нам, а?

Трудное слово

Ездил я прошлым летом к себе на родину, в северный Казахстан, заглянул в родную редакцию. Здесь я не был уже много лет. И ничего не узнал. Теперь здесь и редактор был другой, и корреспонденты иные – пара молодых ребят-казахов, впрочем, исключительно чисто говоривших по-русски (как выяснилось, так же и писавших), и еще несколько сотрудников. Никого из них я, разумеется, не знал. Но все они, включая нового редактора, также как и я окончившего в свое время русское отделение факультета журналистики Казахского госуниверситета, отнеслись ко мне с большим уважением как к ветерану нашей районной «сплетницы» – так издавна любовно звали свою газету местные жители, как казахи, так и русские.

Я уже со всеми перезнакомился, когда пришла еще одна сотрудница, молодая женщина лет тридцати с неуловимо знакомыми чертами миловидного смуглого лица. – Кто это? – спросил я Гену, единственного из оставшихся мне знакомвых мне сотрудников. – Это? Дина Бекбатырова, наша завсельхозотделом. Даурена-то помнишь? Так это его дочь!

Еще бы я не помнил Даурена! Он числился у нас корреспондентом-радиоорганизатором – была в свое время при районных газетах такая должность. Даурен брал у корреспондентов уже готовые свежие заметки и статьи, начитывал их на магнитофонную пленку, которая затем транслировалась по местному проводному радио. Работа у него была – не бей лежачего, и Даурен с удовольствием прожигал остатки свободного времени по своему разумению. Но это не мешало ему быть семьянином и растить дочь, хорошенькую метиску с миндалевидными смородиновыми глазками – жена Ольга у Даурена была русской.

Ольга заведовала районной аптекой. О, сколько раз она терпеливо «вытягивала» своего непутевого муженька из его загулов – ведь в ее распоряжении было несметное количество лекарственных препаратов и средств, с помощью которых она умело погружала ушедшего в очередной аут Даурена в состояние анабиоза, и он через пару-тройку дней просыпался как огурчик и с топотом мчался в редакцию – за очередной порцией наших материалов для своих радиопередач.

Дочу свою Даурен любил и всегда сам отводил ее в садик и забирал оттуда. Он настойчиво учил ее правильной, грамотной русской речи. И пока Дина была маленькой, не все уроки отца ей давались сразу. Иные слова она по-детски забавно коверкала очень долго, чем вызывала у любящего отца не столько озабоченность, сколько умиление. И он просил Дину повторить то или иное слово снова и снова и для удовольствия своих друзей. Подозреваю, что некоторые слова смышленненькая Дина сознательно не выговаривала очень долго – чтобы позабавить отца и тем самым простимулировать его на покупку ей очередной шоколадки.

И вот она стоит передо мной – стройная, смуглолицая и темноглазая красавица с правильными чертами лица, вобравшего в себя одновременно приметы и отца-казаха и матери-славянки – Здравствуй, Дина, – сказал я. – Не узнаешь меня? – Извините, нет, – внимательно вглядываясь мне в лицо, ответила Дина. – Ну, тогда скажи: бе-ге-мот! – Боже мой, дядя Марат! – всплеснула руками Дина. – Надо папе позвонить, он не знает, что вы здесь.

– Это успеется. И все же, как насчет бегемота? – лукаво прищурился я. Все, кто был в редакции, с любопытством прислушивались к нашему диалогу, пока еще непонятному для большинства. Лишь один Гена Державин закрыл рот ладошкой, скрывая ухмылку: похоже, он вспомнил, какая сейчас последует чума. – Ну, скажи же: бе-ге-мот!

– Так уж и быть, – сдалась Дина, слегка порозовев. – Только из уважения к вам!

И выдала, как тогда, в детстве – по слогам, только более громко и хорошо поставленным голосом: – ГИ-БА-НЁТ!

От дружно грянувшего хохота в редакции задребезжали оконные стекла…

Комплимент

– Витюша, глянь, какая у этой певицы грудь! Не то, что у меня, да? – Ну что ты, пусечка! Твоя куда больше! А у нее этот, как его, силикон, сразу же видно. – Ах, ты мне льстишь, негодник! А видишь, какие большие и глубокие глаза у этой дикторши. Вот мне бы такие, да, милый? – Ну тоже мне, нашла большие глаза! Да я в твои как нырнул месяц назад, так и не выплыву никак! – Ох, дорогой, какой же ты дамский угодник! Не зря говорят, что женщины любят ушами… Кстати, смотри, какие большие уши у этой ведущей! – Ха, разве это уши! Вот у тебя – уши так уши, настоящие лопу…

…И это были последние слова, которые запомнились Витюше в тот вечер…

Перитонит

– Ну, как себя чувствуем, больной? – Да вроде ничего, доктор, вот только… – Что там ничего – хорошо! Шов чистенький, температура нормальная. Операция-то пустяковая, подумаешь, язва. Уже и на поправочку идем! – Так-то оно так, доктор. Вот только ощущаю какую-то тяжесть в боку, а еще мне кажется, что у меня что-то внутри тикает. – Как это? – Ну, когда шумно в палате, не слышно. А когда все спят, слышу – тикает. – Да ну, бросьте! Это вы биение сердце за тиканье принимаете… Ну, давайте, я вас для вашего же успокоения послушаю. Хм. А ведь верно – что-то там не то. Ну-ка, на рентген больного…

– Так, сестра, давайте сюда снимок. Какой-то он нечеткий. Хотя… Ну-ка, ну-ка. Да вот же они, мои часы! Я ими очень дорожу, они мне от отца достались, а ему их дед оставил. Как же они попали в брюшную полость этого придур… этого больного? – Артур Генрихович, вы ведь сами жаловались, что браслет на ваших часах от старости постоянно расстегивается. – Да, да… Я их, видимо, забыл снять на время операции, вот они и того. Так, готовьте больного к операции. – А как ему объяснить? – Ну, что-нибудь придумайте. На то вы и старшая операционная сестра.

– Миленький, у меня для вас не совсем хорошая новость. – Что такое? – У вас начался перитонит. А то, что вы принимаете за тиканье – это пульсация крови в воспаленном участке организма. – И что, я умру? – Да ну, что вы! Вскроем вам еще раз брюшную полость, почистим, промоем, заштопаем. Как новенький будете! Ничего не пить, ни есть. С утра – на операцию! Понятно? – Да уж, не тупой.

– Ну, что я говорил? Вот они, родимые! Вечные, я бы сказал, часы. В такой среде – и продолжают работать. Вот мастера раньше были, а? Ну, все шьем… Так, это у кого телефон звонит? Сколько раз говорил – на время операции отключать. – Артур Генрихович, это не у нас! – А тогда у кого? – Похоже, у него. – У кого? У этого? Не может быть! Хотя… Блин, точно! За печень завалился. Это чей телефон, придурки!!! А я сейчас сам узнаю. Алло, слушаю! Игоря Викторовича? Ага, вот чей это мобильник! Нет, это я не вам. Нет его, он в отпуске, позавчера вот проводили. Как проводили? Хорошо проводили! А, так вы его ждете в гости? Ну, не знаю, где он. Ждите, может, объявится. До свидания!.. Ну все, шьем, и потом все ко мне – на разбор полетов.

– А вы зачем сюда, Аркадия Леопольдовна? Чего вам в операционной надо? Сегодня же не ваша смена? – Да я, Артур Генрихович, так, на минутку. Девочки, никто не видел перстенек, с зеленым камушком такой? Когда Игоря провожали, еще был. А потом, после той экстренной операции, как провалился куда… – А ну всем к больному! Добавьте наркоза – вскрываем его снова! А если еще кто-то хотя бы раз только пикнет про чаепитие на рабочем месте, независимо от повода – я сам вскрою того придурка вот этим вот ланцетом. Без наркоза!

Оптимизация

Директор небольшой издательской фирмы «Пегас» Скоробогатько Петр Бенедиктович тяжело вздохнул и негромко сказал по громкой связи: – Анечка, пригласите-ка ко мне моего заместителя и бухгалтера.

– Хорошо, Петруша… – мелодичным голосом ответила ему секретарша и поперхнулась. – Ой, то есть, Петр Бенедиктович!

Когда приглашенные явились в кабинет к директору, он снова вздохнул и заявил: – Я пригласил вас, Михаил Трофимович и Эльза Ахметовна, чтобы срочно принять меры по оптимизации расходов. Мы на грани банкротства. Ни зарплату нечем платить, ни арендную плату вносить за офис.

Сотрудники молчали и с тревогой смотрели на своего шефа во все глаза. Тот побарабанил пальцами по столешнице и продолжил: – Надо во что бы то ни стало избавиться минимум как от половины сотрудников. А можно и больше. Ваши предложения?

Повисла тягостная пауза. – Ну же, смелее! – поощрительно сказал Скоробогатько.

Заместитель подумал и изрек: – Прокушева надо сбросить с хвоста в первую очередь! Еще тот бездельник.

Скоробогатько замахал руками: – Ты что, Михаил Трофимович! Его попросили пристроить из самой налоговой! У него там дядя!

Тут в обмен мнениями вступила бухгалтер: – А я, Петр Бенедиктович, предлагаю выставить за дверь офиса Загурдянскую Викторию! Ходит тут, вся из себя! Подумаешь, ноги у нее длинные! Зато мозгов как не было, так нет.

– Ну, Эльза Ахметовна, вы тоже ляпнули: Загурдянскую! – разочарованно сказал Скоробогатько. – Забыли, кто у неё муж? Самый большой член областной Думы! Председатель какого-то там комитета! Правда, забыл, какого. Ну, давайте, дальше шевелите мозгами. Кто следующий?

– Анечка, – быстро сказала Эльза Ахметовна. – Эта кандидатура не обсуждается, – досадливо двинул плечом директор. И льстиво добавил: – Анечка, надеюсь, ты слышала?

– Ну, тогда Харченко! – выдвинул следующую кандидатуру на сокращение зам. – Ему все равно на пенсию.

– Нет, Михаил Трофимович, Харченко нельзя. – поморщился Скоробогатько. – А почему? – настырно спросил зам. – Скажи ты ему, Эльза Ахметовна! – попросил директор бухгалтера.

– Харченко – тесть двоюродной сестры второй жены Петра Бенедиктовича! – развела руками Эльза Ахметовна.

– А, ну тогда конечно! – часто закивал головой зам. – Но вот кого еще предложить под сокращение в таком разе – ума не приложу… Разве что нас с вами?

– Хм, а ведь это мысль! – оживился Скоробогатько. – Раз того трогать нельзя, этого… Пусть они тогда все остаются здесь. Вы тоже все завтра остаетесь, но по домам. Деньги у нас на счету еще есть. Есть же, Эльза Ахметовна? Еще не арестовали?

– Пока есть, – подтвердила бухгалтер. – В принципе, на четверых – в самый раз. – Ну вот, я подыщу новый офис, перерегистрирую фирму и приглашу нас всех четверых на новое рабочее место. – с облегчением сказал директор. – Особенно Анечку. Анечка, ты слышала?

– А остальные же как, Петр Бенедиктович? – уже вставая с места, на всякий случай поинтересовалась главный бухгалтер.

– Да откуда я знаю, Эльза Ахметовна? – пожал плечами просветленный директор. – Ну, походят, походят, да и бросят. Посмотрят: директора нет, зарплаты нет. Чего бесплатно-то ходить? Вот и бросят ходить на работу…

На пароме

Паромная переправа у Иртышска (это в Павлодарской области на северо-востоке Казахстана) … Нет, наверное, ни одного моего односельчанина- пятерыжца, который хотя бы раз не воспользовался услугами парома, в 60-80-е самоходного «СП-6». Потому как переправа располагалась всего в пятке километров от нашего села. А на той стороне – крупный райцентр Иртышск, куда и ездили многие мои земляки по самым разным надобностям: на Иртышский базар, за покупками, в гости к родственникам, а кто-то там и учился, как я, после своей восьмилетки, в Иртышской СШ №3.

И это было всегда приятное для души путешествие, хоть пешком, хоть на велосипеде или на телеге с родителями – по луговой, живописной такой дороге, вьющейся между благоухающих покосов, озер и ляг, кудрявых зарослей ивняка по берегу Иртыша до самой паромной переправы.

Это когда Иртыш «устаканился» и течет по своему обычному руслу и переправа устраивается почти напротив Иртышска. А в пору высокой воды переправа на какое-то время устраивалась выше по Иртышу, в урочище Чипишка (от слова шипишка, т.е. – шиповник). И тогда к парому ехать надо было верхом, по степной дороге. Но это не так интересно, как по лугу.

Правда, сама переправа на пароме тогда затягивалась чуть ли не на час, и это компенсировало пресность степного подъезда к нему. Парома порой приходилось дожидаться по полчаса и более, пока он набирал на той стороне полную загрузку машин и подвод, да еще и пилил потом по Иртышу, сносимый сильным течением, не меньше времени. И на нашей стороне мог застрять надолго, если не было нужного количества машин.

В общем, довольно муторное это было дело, дожидаться парома – если, конечно, вдруг не подгадываешь к моменту, когда он вот-вот должен был отчалить… Но я все же не об этом. Паромная переправа в те годы (я имею в виду 60-70-е) – это всегда большое скопление транспорта и людей, желающих как можно скорее перебраться на ту сторону Иртыша. И нередко в месте ожидания парома, и на самом судне случались запоминающиеся приключения.

Однажды я стал свидетелем, как долго скучающая в ожидании парома запряженная в повозку с резиновыми колесами лошадь часто и остервенело отмахивающаяся от назойливых паутов и слепней головой, хвостом и даже копытами, вдруг взбесилась.

Она буквально встала на дыбы и, чудом не выскочив из оглоблей, резко потащила телегу в сторону. Дремавший в передке мужик встрепенулся, но ничего не успел сделать. Телега встала боком, ездок вывалился из нее на землю, встал на карачки, и в таком положении его дважды переехало передним и задним колесами – прямо по спине и пригнутой к земле голове.

Все, кто это видел, ахнули, закричали. Кто-то из зевак успел прыгнуть к взбесившейся лошади и повиснуть у нее на узде. Та еще пару раз скакнула в оглоблях, пытаясь лягнуть невидимого врага и успокоилась, но все еще грызла оскаленными желтыми зубами железные удила. Люди бросились к лежащему калачиком на смятой траве хозяину повозки. Но тот сам завозился, встал и таким громогласным матом обложил все и всех вокруг, что стало понятно: жить будет! Спасло его от увечий, конечно, то, что телега была оснащена колесами на резиновом ходу, а не деревянными колесами, обитыми железными шинами.

А другой, на этот раз забавный случай, произошел уже на самом пароме. Загруженный под завязку машинами, мотоциклами, телегами и людьми, он ходко шел по течению к противоположному берегу с виднеющимися башней элеватора, низкими жилыми строениями с белеющими шиферными и даже глинобитными крышами, а также пришвартованными к пристани несколькими самоходными и прицепными баржами.

В те времена движение на Иртыше было знатное, и паром за каждую свою ходку не раз крикливо приветствовал идущие навстречу или обгоняющие его суда. Я стоял на носу (туда можно бы иногда пробраться и постоять там несколько мину, пока кто-нибудь из экипажа не прогонял тебя) и с удовольствием втягивал в себя влажный свежий воздух, напоенный тонким ароматом цветущих на обеих сторонах Иртыша верб, только что распустившихся клейких листочков тополей, дымком сжигаемых на огородах иртышан картофельной ботвы – дело было в мае.

И тут за моей спиной послышался шум, который не мог перекрыть даже мерный рокот паромного дизеля. Я обернулся. По парому с криками бегали люди, а от них с визгом, шустро ныряя под машины и телеги, убегали двое крупных – ну, килограммов на сорок, наверное, каждый, – чистеньких таких, беленьких поросят.

По-видимому, кто-то вез их продавать на базар. Да не усмотрели за живностью, хрюшки и сиганули из телеги или на чем их там везли. К погоне за юркими «пятачками» подключалось все больше людей, на пароме стояли хохот, крики, ругань, пронзительный поросячий визг. Казалось, вот-вот беглецов схватят и водрузят обратно на повозку.

Но тут случилось невероятное. Сначала один поросенок выбежал на совсем немного приподнятые ручной лебедкой после отчаливания от берега сходни, следом второй. А на них надвигалась целая толпа оживленных, раскрасневшихся преследователей. И поняв, что им больше некуда деваться, оба свинтуса, один за другим… прыгнули за борт парома.

По парому прокатился стон разочарования хозяев свинюшек и жизнерадостный хохот зевак. Я тогда впервые увидел, как свиньи умеют плавать. Наш паром полным ходом продолжал идти к надвигающему Иртышску, а поросята, высунув из воды свои треугольные уши и пятачки, ходко, рассекая воду как две маленькие торпеды, плыли в другую сторону, к своему берегу, откуда их хотели предательски увезти на продажу хозяева…