Сергей Глезеров
Любовные страсти старого Петербурга. Скандальные романы, сердечные драмы, тайные венчания и роковые вдовы

«Теперь мы счастливы, и никто нас не разлучит»

Со времен истории Карла и Эмилии трагические случаи, едва ли не достойные пера Шекспира, еще не раз происходили в нашем городе. Более того, на рубеже XIX–XX вв. городская хроника просто пестрела сообщениями о суицидах. Горожане всерьез были обеспокоены «эпидемией убийств среди молодежи». И одной из причин всегда служила несчастная любовь.

Только за 1889 г. зафиксировано 263 покушения на самоубийство, из них 100 человек смогли осуществить задуманное. А по данным статистического отделения Городской управы, каждый летний месяц 1908–1910 гг. происходило по 125–130 самоубийств и попыток к ним, а в остальные месяцы их число достигало 80– 120 случаев.

«Странное, несомненно психически ненормальное время переживаем мы, – сетовала одна из петербургских газет. – Не только ежедневно газетная хроника пестрит самоубийствами и покушениями на них, но появился новый “дневник самоубийств”, романических, и, так сказать, на товарищеских началах…».

Вот лишь несколько трагедий. В 1901 г. влюбленный гимназист Фефилов и молодая девушка Федорова утопились в Неве, привязав себя друг к другу веревкой. Спустя пять лет петербуржцев потрясла другая история: дворник Нилов и девушка Воронова бросились в пролет лестницы. В 1911 г. снова произошло «двойное самоубийство»: несчастных возлюбленных, отравившихся цианистым калием, обнаружили на тротуаре 2-й Рождественской улицы. В руке молодого человека нашли зажатую записку с такими строками: «В смерти нашей просим никого не винить. Мы безумно любим друг друга, жизнь полна неприятностей и злобы, умираем, чтобы не разъединиться и за гробом».

В августе того же 1911 г. на 24-й версте Балтийской железной дороги случилась история, не менее трогательная, чем рассказ о Карле и Эмилии. Звали героев Иван Петулько и Клавдия Козлова. Об этом эпизоде немало сообщали в те дни газеты, привлекая читателей заголовками типа «Ужасная драма на рельсах».

Молодые возлюбленные, юнкер Военно-топографического училища Иван Петулько и его невеста, дочь чиновника сыскного отделения Клавдия Козлова, легли на рельсы и погибли под колесами поезда. Их тела обнаружил путевой сторож Балтийской железной дороги во время обхода в 11 часов вечера.

По его словам, вид погибших был ужасен: «На рельсах лежал труп раздавленного человека. Колесами паровоза труп скрутило в большой ком мяса и тряпок, пригнув раздробленную голову к ногам». Невдалеке лежал труп девушки «с оторванной половиной черепа и разметавшимися длинными волосами, покрывавшими обезображенное молодое лицо». Перепуганный насмерть сторож бросился на станцию, и на место происшествия вскоре выехали на дрезине чины жандармской полиции вместе с понятыми. По словам репортеров, «разобраться в куче человеческого мяса, раздробленного колесами поезда, было очень трудно». След от тел убитых показывал, что они легли сами на рельсы.

Рано утром следствие возобновилось. Как оказалось, ни машинист, ни главный кондуктор поезда № 296, под колесами которого погибли самоубийцы, не слышали криков и не почувствовали никакого толчка на рельсах. Жандармы осмотрели окружающее несчастье место. Нашли аккуратно сложенную юнкерскую шинель, а рядом с ней фуражку. На погонах стояли буквы Военно-топографического училища, а штемпеля на подкладке показывали, что ее владелец юнкер этого училища. Такой же штемпель нашли на портянке самоубийцы.

В кармане шинели нашли записку, написанную погибшим юнкером. Из нее следовало, что они решили по уговору покончить с собой, потому что их любви мешают «посторонние влияния», а жить друг без друга они не могут, хотя конкретных причин их решения в записке не указывалось. Они лишь обращались к родным с последней просьбой: «Похороните нас вместе и не горюйте о нас, теперь мы счастливы и никто нас не разлучит».

Следствие выяснило, что 20-летний юнкер Петулько командирован училищем на практические занятия по съемке местности в Витебской губернии, но самовольно уехал к невесте в Петербург. По словам сестры и брата Клавдии Козловой, которой было всего 18 лет, она отличалась впечатлительностью, а с юнкером была знакома уже давно – первая встреча их произошла на балу.

Молодые не скрывали своей любви и намерения связать себя брачными узами. Все родные Петулько жили в Тифлисе, поэтому у родственников невесты он нашел себе второй дом. Был он не из состоятельных, а его заветная мечта заключалась в том, чтобы служить в гвардии.

Заботы о похоронах жертв трагедии взяло на себя Военно-топографическое училище, где воспитывался юнкер Петулько. От его родителей из Тифлиса, которым послали телеграмму, никаких вестей не было, и, не дожидаясь их приезда (тела начали разлагаться), несчастных возлюбленных похоронили на Митрофаниевском кладбище.

На вокзале тела погибших встречали начальник училища, офицеры и нижние чины училища и родственники Клавдии Козловой. В церкви Митрофаниевского кладбища состоялось отпевание. Юнкера училища исполнили последнюю волю – их похоронили в одной могиле. На гроб Петулько возложили металлический венок от офицеров и юнкеров, а на гроб девушки – скромные цветочные и елочные венки. Как писали газеты, «земля навеки соединила жениха и невесту, погибших вместе и пожелавших, чтобы их не разлучали и в могиле».

Сегодня вы уже не найдете ни могилы несчастных возлюбленных, ни самого Митрофаниевского кладбища – оно ликвидировано в 1930-х гг., как и многие другие старинные петербургские погосты.

«Что такое жизнь и для чего люди живут?»

Три трагических истории произошли в окрестностях Петербурга всего за несколько недель августа и сентября 1910 г. Объединяло их то, что во всех случаях жертвами стали молодые девушки. Причем две из них ушли из жизни добровольно, повинуясь охватившей тогда общество «эпидемии самоубийств». Одна не перенесла предательства своего возлюбленного, другая, начитавшись философской литературы, тщетно пыталась решить вопрос, в чем смысл жизни, а не найдя ответа, утопилась в озере. Наконец, третья девушка стала жертвой безумного «Отелло», который убил ее на почве ревности, следуя принципу, «так не доставайся же ты никому!»…

«Верю в загробную жизнь»

В конце августа 1910 г. в дачном поселке Левашово под Петербургом загадочным образом исчезла 18-летняя «педагогичка» (слушательница Женского педагогического института) Анна Виноградова, которая давала здесь частные уроки. Поисками занимался урядник. Вскоре он обнаружил у двух местных крестьянок одежду, похожую на костюм исчезнувшей девушки. Они сознались, что подобрали одежду у купален на берегу большого озера в Левашовском парке.

Отправившись на указанное ими место, урядник обнаружил там мелко изорванные клочки бумаги. Когда он сложил их вместе, то смог прочитать предсмертное письмо пропавшей девушки. Оно было написано карандашом и помечено «26 августа станция Левашово». По-видимому, девушка писала его, сидя здесь, на берегу озера.

«Кругом меня чудная природа, день прекрасный, и я умираю, вполне сознавая, что делаю, – говорилось в записке Анны Виноградовой. – Умираю, так как не могу разрешить долго мучившего меня вопроса: что такое жизнь и для чего люди живут? Сама я не могла разрешить этого вопроса, к другим не хотела обращаться, а потому и умираю, веря в будущую, загробную жизнь».

После этого стало ясно, что девушка утопилась в озере. Крестьяне принялись «кошками» и баграми шарить по дну озера.

Хотя оно было очень мелким, поиски затянулись на несколько часов. Тело утопленницы нашли и вытащили на берег. «Труп ее был найден со сложенными на груди руками, – сообщал очевидец. – Никакого волнения или страха перед смертью на лице девушки совершенно не было заметно. Надо полагать, девушка твердо решила умереть и привела свое решение в исполнение».

Что же стало причиной рокового поступка? По всей видимости, виной тому стали максимализм в убеждениях, помноженный на господствовавшие в обществе настроения и тяжелые материальные условия жизни. По словам близко знавших Анну Виноградову, она всегда отличалась крайним самолюбием и гордостью, переходящей в гордыню. Она закончила с золотой медалью Литейную гимназию, очень увлекалась философией. У нее часто собирались подруги, с которыми Виноградова любила обсуждать различные философские темы. Последнее время она особенно интересовалась психологией и читала много философских книг.

Положение наемной учительницы ее страшно угнетало. Она считала, что ее совершенно не ценят, не уважают, что она способна на большее, но никто этого не хочет замечать. «Трудны не занятия с учениками, – признавалась она подругам, – а отношение их родителей, которые смотрят на учительницу как на свою подчиненную». Больше терпеть такое положение вещей она не могла. Иного выхода, чем уход из жизни, девушка не смогла себе представить.

Анну Виноградову похоронили на Охтинском кладбище в Петербурге. Свежий могильный холм был весь усыпан цветами и венками.

Жертва измены, или Вечера в Поповке

Вблизи станции «Поповка» снимал дачу богатый петербургский купец 1-й гильдии. Его 16-летняя дочь Людмила училась в гимназии, но как можно скорее хотела избавиться от этого занятия. Молодая девушка буквально бредила сценой и мечтала поступить на драматические курсы. Она завела немало знакомств в артистическом мире, и в семействе купца на даче в Поповке часто устраивались вечера, куда съезжались актеры – знакомые дочери. Среди них был молодой актер, который ухаживал за девушкой.

Та отвечала ему взаимностью. Именно он и уговаривал свою возлюбленную бросить гимназию.

Так летели недели, но внезапно актер куда-то пропал и перестал бывать на вечерах в Поповке. Людмила безумно страдала и тосковала. А потом случайно она узнала от своих знакомых, что ее возлюбленный считается женихом какой-то начинающей актрисы. Трудно даже себе представить, как поразило это известие юную гимназистку. Она тяжело заболела.

Убитые горем родители приглашали врачей, вердикт которых оказался суровым: у дочери – серьезное нервное потрясение, и она может сойти с ума. Однако доктора погорячились: вскоре девушка стала поправляться. Впрочем, через некоторое время странные болезненные симптомы заставили ее вновь обратиться к врачу. Только тут она узнала, что ждет ребенка.

За несколько дней до трагической развязки всей этой истории Людмила тайком от родителей съездила в Петербург. Как говорили, чтобы последний раз повидаться с любимым человеком, хоть и совершившим измену. Вернулась она на дачу в Поповку в ужасном настроении. А вечером из ее комнаты раздались два выстрела.

Перепуганные отец и мать бросились в комнату дочери. Взломав дверь, они увидели страшную картину. В луже крови без признаков жизни лежала их дочь. Врач определил состояние самоубийцы безнадежным.

На столе нашли два письма. В одном, обращенном к родителям, девушка просила прощения и говорила, что в таком положении жить ей на свете не к чему. Другое письмо, с укорами в неверности и предательстве, было адресовано возлюбленному.

От ревности до убийства

«Отелло в Павловске» – так окрестили столичные газетчики убийцу, лишившего жизни свою возлюбленную. Это ужасное преступление произошло в Павловске. Вечером 10 сентября сторож, обходя свой участок железной дороги, обнаружил на рельсах труп молодой девушки. При осмотре жандармская полиция установила, что женщину задушили и всю изрезали ножом. «Тело ее было буквально превращено в кровавую массу, – сообщали газетчики, падкие до сенсаций. – На шее следы удушья, горло перерезано ножом».

На следующий день убийцу удалось поймать. Им оказался крестьянин Киселев. Сначала он отпирался, но вскоре под влиянием неопровержимых улик сознался в злодеянии. Поведал он печальную историю. Несколько лет он жил с убитой им теперь женщиной – крестьянкой Морозовой. Первые годы текли тихо и мирно, но потом между ними словно бы пробежала черная кошка. В семье начались частые ссоры и даже драки. Киселев запил. Начались сцены ревности и упреки друг друга в неверности.

Мучаемый ревностью, Киселев задумал убить свою «сожительницу». Во время очередной ссоры он увел ее в ближайший лес, где в ярости стал избивать ее кулаками. Потом в дело пошел нож. Когда Киселев пришел в себя, Морозова уже была мертва.

Чтобы скрыть свое преступление, он перенес труп на полотно железной дороги с целью изобразить самоубийство. Однако по какой-то причине этот маневр у него не удался. Тогда он решил представить ситуацию так, будто бы ее убили грабители. Он устроил дома разгром, изображая нашествие воров и хотел перенести туда тело. Но и тут ничего не получилось: полиция его опередила.

Преступника выследили в одном из местных трактиров. Заметив слежку, Киселев хотел было скрыться из Павловска, но его арестовали на вокзале. Безумный «павловский Отелло» закончил свои похождения.

«Прелюбодейный сенатор» и «черный кабинет»

Сегодня мы привыкли уже пользоваться электронной почтой, переписываться через телефоны и социальные сети. А раньше? Только бумаге и можно было доверить все свои тайны, в том числе и сердечные. Но на пути от автора к адресату неизменно вставал «невидимый» барьер, который в давние дореволюционные времена называли «непроницаемой тайной». Официально это «действие» звалось перлюстрацией – имелось в виду тайное вскрытие и чтение частной и дипломатической корреспонденции. Было это и в царской России, и в советское время.

У специальных сотрудников, занимавшихся просмотром частной корреспонденции, даже тени сомнения в том, что они делают что-то нехорошее, читая чужие письма, не возникало. Не только можно, но и нужно! Тем более, если это делается в «высших интересах государства».

Как отмечает известный петербургский ученый, доктор исторических наук, профессор Владлен Семенович Измозик, автор книги «„Черные кабинеты“. История российской перлюстрации XVIII – начала ХХ века», в России первые следы перлюстрации прослеживаются в XVII в., но реально она начинается при Петре I, а затем при Елизавете Петровне – с чтения дипломатической корреспонденции. Свое окончательное оформление перлюстрация получает при Екатерине II. Здесь уже широко вскрывается не только дипломатическая почта, но и переписка частных лиц.

После революции 1917 г. объявили, что позорное вскрытие чужих писем навсегда ушло в прошлое – как «наследие проклятого царского режима», но на деле оно приобрело только больший масштаб.

«Конечно, весь поток писем прочитать было невозможно, – их было слишком много, – отмечает Владлен Измозик. – Подсчитано, что в начале ХХ века служба перлюстрации вскрывала в год миллион писем. А всего объем почтовой корреспонденции составлял десятки миллионов.

Был специальный указатель – „алфавит“: список лиц, чья переписка должна обязательно вскрываться. В начале ХХ века он составлял около тысячи фамилий. Причем надо было читать письма и к ним, и от них.

Кроме „алфавита“, была еще и случайная выборка. Под особым контролем были послания „интеллигентным почерком“, письма до востребования, корреспонденция, отправленная за границу, особенно в центры революционной эмиграции».

Власть интересовалась главным образом настроениями образованных кругов общества – чиновников вплоть до министров, офицеров, представителей литературы, науки и искусства. Премьер-министр Петр Аркадьевич Столыпин, например, велел вскрывать письма родственников жены – Нейдгардтов, чтобы быть в курсе их финансовых дел…

Запрещалось вскрывать письма только трех персон: государя императора, министра внутренних дел, начальника III отделения (он же шеф жандармов), а затем унаследовавшего этот пост директора Департамента полиции. Почта императрицы, великих князей, министров не была защищена от перлюстрации.

Чтение чужих писем использовалось не только в политических целях. Личные секреты высокопоставленных персон тоже оказывались в сфере внимания, особенно если это касалось, например, царствующего дома.

К примеру, как отмечал в своих воспоминаниях «„Черный кабинет“: Из воспоминаний бывшего цензора» С. Майский (настоящие имя и фамилия – Владимир Иванович Кривош; цензор и при царе, и при советской власти), когда великий князь Михаил Александрович, младший брат Николая II, «увлекся красотой дочери предводителя дворянства одной из южнорусских губерний и серьезно подумывал о браке с нею, то приказано было снимать фотографии с переписки влюбленной четы и дешифровать детски наивный шифр, коим они думали скрыть свои планы на будущее. Благодаря перлюстрации, их намерение уехать в Англию, чтобы там обвенчаться, было расстроено».

Впрочем, Михаил Александрович все равно вступил в морганатический брак. В октябре 1912 г. он женился в Вене на Наталье Сергеевне Вульферт, урожденной Шереметьевской, – жене своего сослуживца по лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка. Этому событию сопутствовал грандиозный скандал.

В результате его уволили со всех должностей и постов, ему запретили возвращаться в Россию, и он жил с женой в Европе. Когда началась Первая мировая война, Михаил Александрович обратился к царствующему брату с просьбой разрешить ему вернуться на родину и служить в армии. Тот согласился, после чего Михаил Александрович возглавил Кавказскую туземную конную дивизию, сформированную из добровольцев-мусульман, уроженцев Кавказа и Закавказья.

В ночь с 12 на 13 июня 1918 г. Михаил Александрович был похищен и тайно убит группой сотрудников местной ЧК и милиции в Перми. Его жена смогла вырваться из Советской России. Жила в Париже, самопровозглашенный император всероссийский великий князь Кирилл Владимирович пожаловал ей даже титул княгини Брасовой, а затем – светлейшей княгини Романовской-Брасовой.

Среди высокопоставленных персон, пострадавших от чиновников-перлюстраторов, оказался даже директор Департамента полиции Петр Николаевич Дурново. Именно в его подчинении находился тот самый пресловутый «черный кабинет», который перлюстрировал переписку подданных Российской империи, да и не только их.

П.Н. Дурново

Этот курьезный эпизод случился в 1893 г.: в результате любовного скандала Петр Дурново лишился своей должности, к которой шел долго и упорно. В 1881 г. он становится управляющим Судебным отделом Департамента государственной полиции Министерства внутренних дел, спустя два года – вице-директором Департамента полиции, еще через год – директором Департамента полиции.

Виной его служебной катастрофы стало то, что он находился в близких отношениях с некой госпожой Доливо-Добровольской. Однако она оказалась дамой ветреной и одновременно закрутила роман еще и с бразильским поверенным в делах России Феррейро д’Абреу. Дурново стал подозревать возлюбленную в измене. Подозрения превратились в доказательства, когда «черный кабинет» перехватил откровенные письма его «дамы сердца» бразильскому послу в России. Взбешенный Дурново был вне себя от гнева и приступа ревности.

Как отмечает В. Измозик, по одной из версий, чтобы разоблачить тайную связь Доливо-Добровольской, Дурново внедрил агента Департамента полиции в число слуг бразильского дипломата. Спустя некоторое время тот, по указанию Дурново, взломал письменный стол посланника и доставил начальству найденные там письма и записки. Бразилец не знал, что за ним охотится сам Департамент полиции, и воспринял случившееся как нарушение дипломатической неприкосновенности. Он обратился в столичную полицию.

Проверка почты военной цензурой

Сыщики достаточно быстро выяснили обстоятельства дела, разразился скандал, обернувшийся против Петра Дурново. А он сам, по словам современников, заявился к даме, изменившей ему, отхлестал ее по щекам и швырнул ей письма в лицо.

Скандал дошел до государя императора. На докладе столичного градоначальника Александр III начертал знаменитую резолюцию по адресу Петра Дурново: «Убрать эту свинью!». Петра Николаевича лишили высокого поста, но, как это зачастую бывает с высокопоставленными персонами, не выгнали со двора, а переместили по «горизонтали». Он стал членом Сената, правда, с подмоченной репутацией. В Петербурге его называли «прелюбодейный сенатор».

Об этом, в частности, записала в своем дневнике в феврале 1893 г. известная в столице собирательница сплетен и слухов Александра Викторовна Богданович, жена генерала от инфантерии, члена Совета министра внутренних дел, старосты Исаакиевского собора.

«Был сегодня Галкин (речь идет о начальнике Главного тюремного управления. – С. Г.), – сообщала Александра Богданович. – По случаю назначения Дурново (полиция) в Сенат, который туда попал, учинивши скандалы, Галкин сказал, что в городе его называют „прелюбодейный“ сенатор. Галкин тоже говорил, что Черевин и другие дополнили сведения Шишкина насчет безобразий, которые производил Дурново в течение 5 лет: посылал своих любовниц агентами тайной полиции в Париж, давал 5 тыс. на путешествие и, не бывши уверенным, что там они останутся ему верны, отправлял туда же следить за их поведением настоящих сыщиков. А тут думали, что все это делается с целью государственной охраны!».

А вот что говорил по этому поводу сам Петр Николаевич Дурново. В дневнике издателя Алексея Суворина есть упоминание, как тот возмущался: «Удивительная страна! Девять лет я заведовал тайной полицией, поручались мне государственные тайны, и вдруг… бразильский секретаришка жалуется на меня, и у меня не требуют объяснений и увольняют! Какая-то девка меня предала, и человека не спросят. Я не о себе, мне сохранили содержание, дали сенаторство… Что это за странная страна, где так поступают с людьми – в 24 часа!».

Как отмечает В. Измозик, начальник столичного охранного отделения А.В. Герасимов в своих мемуарах изложил свою, несколько отличающуюся версию. По его словам, с Петром Дурново сыграл дурную шутку его взрывной темперамент. Мол, Дурново, уличив даму в измене, закатил ей скандал, та пожаловалась бразильскому посланнику, а тот на одном из придворных балов пожаловался на начальника Департамента полиции самому государю императору. Тот возмутился, тут же на балу подозвал к себе министра внутренних дел и с присущей ему резкостью заявил: «Немедленно убрать этого дурака».

Вообще, по словам Герасимова, «Дурново был очень своенравный, вспыльчивый человек, абсолютно не терпевший противоречий, иногда самодур». Тем не менее способности Дурново как государственного деятеля Герасимов оценивал очень высоко. Так что если обманутым любовником Дурново еще и можно назвать, то вот глупцом он точно не был. На высших государственных постах он находился еще долгое время, в 1900–1905 гг. – заместитель министра внутренних дел, а в октябре 1905 г., в самый разгар Первой русской революции, – министр внутренних дел.

Но ярче всего Петр Дурново вошел в историю своей пророческой запиской, поданной Николаю II за несколько месяцев до начала Первой мировой войны. В ней он убедительно предостерегал царя от вступления России в войну, весьма аргументированно доказывая, что она приведет Российскую империю к неминуемому краху и революции.

Однако последний русский государь был крайне упрям и доверял только своей внутренней интуиции. А она его, как ни странно, постоянно подводила. Записка Дурново осталась гласом вопиющего в пустыне… На следующий год, в сентябре 1915-го, Дурново не стало. Еще через полтора года рухнула Российская империя и царский дом Романовых.