Сергей Федоранич
Выжженная трава

4

До следующей нашей встречи я пытался понять, что это было. Со мной так всегда – и в жизни, и на работе. В момент, когда что-то происходит, я не всегда успеваю провести анализ и сделать выводы, чтобы сразу уточнить, что не понял. «Задней мыслью» я догоняю то, что должен бы понять сразу.

Ну, вот так я устроен.

В ночь после нашей с Катей первой встречи я много думал. В голове варилось всякое и, к моему удивлению, не самое приятное. Я пришел к выводу, что плохие мысли обосновались в голове из-за того, что я на подсознательном уровне (том самом, который позволял в школьные годы мне взять в руки книгу, не зная, что Катя выбрала точно такую же) понял, что Кате на самом деле я стал безразличен. Ни мои достижения, ни моя сверхидея ей, на самом-то деле, не интересны.

Зачем она тогда пришла? Зачем задавала вопросы?

Ответов у меня не было.

Ведь проще было сказать как есть: просто позвонить и отменить встречу, для начала сославшись на занятость, а то и сразу озвучив причину. Катя, которую я знал три года назад, так бы и сделала. Она не стала бы крутиться, она бы четко и правдиво сказала мне: Рома, в этом больше нет необходимости, прости. Я бы расстроился, конечно. Но и понял бы тоже: чувак, три года прошло, не зря мы перед этапом договорились, что если кто-то из нас не захочет восстановить отношения, то другой в обиде не будет. Все-таки три года – это не три дня и даже не месяц.

Но она пришла.

Можно допустить, что Катя изменилась и поэтому так себя вела. Пришла, хоть не хотела, слушала и спрашивала, хоть и было неинтересно. Но я в это не верил, потому что знал Катю, а люди не меняются.

Я верил в то, что человеческий характер – константа, на которой строится не одна математическая модель, и она управляет миллионами людей. Это заложено в основу всего и вся – человек не меняется, и точка.

Измениться могут только обстоятельства, под воздействием которых люди начинают вести себя по-другому. Это я понимал как математик, и моей задачей до нашей новой встречи было понять: какие обстоятельства изменились?

Но время внесло поправку в эту задачу: при каких обстоятельствах кристально честный и справедливый человек опустится до вранья, чтобы посвятить свое время неинтересному ему персонажу?

Углубляясь в эти размышления, я находил множество вариантов, но ни один из них не подходил идеально. В любом случае я получал четкий алгоритм, который загрузил в голову: если бы Катя была машиной с такими-то установками, то в таком-то случае она бы не сделала то-то. И ни разу у меня не выходило выстроить обстоятельства так, чтобы получилась ее модель поведения в ту встречу.

Информации не хватало. Но я не стал шпионить или что-то делать у нее за спиной. Я решил спросить прямо при следующей встрече, и все. Когда мы были детьми (да и подростками тоже), серьезные вопросы всегда поднимала она, но на сей раз это сделаю я. Обстоятельства ведь изменились.

Я тщательно подготовился к встрече. Мне предстояло рассказать Кате о личном, и я собирался сделать это подробно и без утайки (но с оговорками, которых мы достигли много лет назад, то есть без пикантностей и хвастовства). Но только после того, как о личном расскажет она. В итоге, хоть мы и не хотели перегружать нашу первую встречу, получится, что на второй встрече о личном расскажут оба, а потом еще Катя – о своей карьере.

Из того, что я знал по переписке: Катя пыталась устроиться на работу в Роскосмос, но не прошла отбор, однако очень понравилась их HR-отделу, и ей предложили начать карьеру в одной из подрядных организаций, с которыми заключен контракт. И Катю действительно взяли в «Космические вычисления», где она, насколько мне известно, работает до сих пор. Сообщения о замужестве Катя не присылала, что должно было означать, что замуж она не вышла. Больше мне ни о чем не известно.

Мне пришлось отпроситься на работе на несколько часов пораньше, потому что мы договорились встретиться в Измайловском парке и прогуляться, а до парка мне было очень далеко ехать – из Крылатского, где свои штабы обустроили все ИТ-гиганты, да на машине в вечерний час пик…

Как я и предполагал, увяз в пробке. Водитель я не очень опытный (перестроения даются еще тяжело из-за мотоциклистов, которые с воем вылетают, едва ты начинаешь сползать на соседнюю полосу). Я торчал в мертвом бездвижье почти час, нагнать не сумел, поэтому приехал минута в минуту – Катя уже ждала у метро.

Мы тепло обнялись, решили, что перекусим после прогулки, и направились в парк.

– Я так понимаю, ты ждешь от меня подробностей личной жизни и карьеры? – спросила Катя после минуты гнетущего молчания, за которую я уже успел трижды перезапустить алгоритмы и каждый раз удивиться результату.

– Все верно, – подтвердил я.

– Ром, правда, я не знаю, что расскажу тебе.

Мы помолчали, проходя мимо суетливых потухших мамочек с колясками, вокруг которых изматывающими кругами бегали дети. Всегда, когда вижу такую картину, спрашиваю себя: неужели может человек, выглядящий настолько вымученным и изможденным, быть одновременно счастливым?

Мне нужно было отвлечься на эту мысль только ради одного: задать вопрос, который при внимательном обдумывании я мог придержать. Но поскольку голова анализировала судьбу мамочек, я постарался мягко спросить:

– А зачем тогда ты пришла? Неужели для того, чтобы послушать меня еще раз?

– Я бы с удовольствием послушала тебя. Не возражаешь?

– Возражаю, – сказал я. – Я хочу услышать твою историю. Твоя история важна. Сейчас сильнее, чем прежде.

– Почему сильнее, чем прежде?

– Потому что ты изменилась, Катя, – ответил я. – А люди не меняются. И я могу сделать один только вывод: в твоей жизни произошло что-то такое, что заставляет вести себя иначе. И я хочу знать, что именно.

– А зачем тебе это знать?

– Чтобы понять. Чтобы помочь.

– Ты хочешь меня понять? И хочешь мне помочь? – спросила она.

– Хочу. Всегда хотел.

Она остановилась, просто замерев посреди пестреющей густой зеленой листвы. Где-то ухнула кукушка и прожужжал шмель.

А потом Катя тихо спросила:

– Так где ты был три этих года? Почему не понял? Почему не помог?

– Но мы ведь договорились…

Своим слабым зрением (очки я снял в машине) я пытался сфокусироваться на ее лице, но вокруг было слишком много зелени, фокус никак не собирался, а мне было чертовски важно видеть сейчас ее лицо. Видеть, что она чувствует и не говорит.

– Я знаю, – ответила Катя совершенно не своим голосом и посмотрела на меня чужими глазами, это я увидел прекрасно: два темных уголька, в которых совсем не было жизни.

Такого ее взгляда я прежде не видел.

Такой женщины, в этих серых брюках и длинном балахоне, я не знал.

Я знал эти волосы, лицо, руки, даже сумку (серая средних размеров из мягкой кожи, мы вместе ее выбирали на распродаже в одном из магазинов в «Меге», она до сих пор ее носит, а я не могу вспомнить ни на себе, ни дома вещей трехлетней давности, за исключением, быть может, бытовой техники, и то не всей). Знал эту походку, эти жесты. Я знал это тело в обозримом виде, в комбинации разной и привычной одежды. Но кто теперь там, внутри, я не знал. Это была не моя Катя. Это была чужая женщина.

Мне удалось справиться с шоком. На это потребовалось еще несколько гнетущих минут тишины. Когда я был готов произнести хоть что-то, Катя остановила меня, сказав первой. Сказала так, как не говорила очень давно, даже в самые отчаянные минуты, когда ей было невмоготу кривляться манерой речи с вопросом в каждом предложении; но даже если сравнить ее сегодняшний монолог с прошлым и допустить, что время что-то исказило, то не настолько. Не настолько!

– Я всегда была уверена в тебе. Была уверена, что ты рядом, что ты меня чувствуешь и поможешь. Даже эта наша с тобой трехлетка не могла стать причиной тишины, когда один из нас кричит от боли. Я была уверена, что ты придешь на помощь. Я знала это. И жестоко ошиблась. Ты не понял, ты не пришел. Я была одна, хотя мы обещали друг другу, не говоря об этом ни разу, поддерживать и помогать. Но тебя не было. Ты просто исчез, воспользовавшись той минутой, когда решение было принято. Ты мне не снился, я не страдала, не видела тебя мгновениями и не слышала фантомных звонков. Ничего этого не было, потому что ты не умер. И это плохо. Потому что если бы ты умер, я бы или тоже умерла, или бы училась жить сама – третьего не дано. Я училась бы дышать под этой толщей воды без оглядки на тебя, не надеясь, что ты отдашь мне свой кислород. Я бы боялась, что ты не придешь на помощь, потому что умер, а не потому, что не понял или не захотел. Мы переоценили нашу дружбу и привязанность, ведь в моем понимании ты должен был помочь. Это означает только одно: не так мы были близки, не так мы срослись, чтобы три года наращивать шероховатости для новой спайки. Мы с тобой фатально ошиблись, и если твоя жизнь хотя бы в карьере сложилась, то моя полетела прахом. И все из-за нашей с тобой дружбы, которая оказалась мифом. Опасной иллюзией защиты тогда, когда на вещи нужно было смотреть трезво. Поэтому, Рома, я не буду тебе ничего рассказывать, в моем случае ничего не получилось. Все провалилось и оказалось ужасным. И помочь мне нечем. В любом случае, переживать тебе не стоит: все в прошлом. И наша дружба, и моя боль. Живи и работай дальше, поворачивай время вспять, строй карьеру, получай зарплату. Что у тебя там еще?.. А обо мне забудь. Оставь меня в прошлом и никогда мне больше не звони. Исчезни теперь навсегда, очень тебя прошу.

Она развернулась и быстро пошла обратно, к метро. Я не успел разглядеть слез на ее лице, но даже со своим плохим зрением был уверен: их не было.

Я даже ее не остановил. Не знаю, почему.

5

С той нашей встречи прошло несколько недель. Я старался не думать о Кате, пытался собраться с силами и жить, но не выходило. Меня одолевала тревога, – симптом вины, – и поэтому возвращался к ее словам и пытался понять, в чем же я был неправ, если делал все строго так, как мы договорились.

Я перешерстил почтовый ящик за три года, отобрав в папку все ее письма, их было около сотни. Прочитал все, пытался найти тот крик о помощи, о котором она говорила и который я когда-то пропустил. Ничего не нашел и сейчас, хотя точно знаю, что как минимум в одном сокрыто что-то ужасное.

Катя однозначно права: если бы она умерла, время бы уже начало лечить, ее образ бы тускнел, пока от него не останутся лишь рамки, в которые была вшита жизнь. Я бы имел точку отсчета, в которой остановилась Катина жизнь и началась моя новая – без нее. Было бы мучительно больно, горько, одиноко, тоскливо, но я бы уже поправлялся. Потому что кануло девять дней и скоро настанет сороковой, после которого, говорят, становится легче. Самое страшное было бы уже позади.

Но она была жива, дышала где-то у себя в Тропарево, ходила в магазин, готовила еду и смотрела по вечерам кино. Я точно не знал, как она сейчас проводит вечера, возвращаясь домой после работы, но как-то она их проводит, и это не дает покоя. А вдруг она снова кричит от боли? Вдруг ей снова нужна помощь?

А я бездействую.

Я поставил автоматическое уведомление об открытии электронных писем, но она к ним не притрагивалась. Я звонил ей, телефон был недоступен. Сообщения оставались без ответа. На исходе третьей недели я собрался с духом и поехал к ней.

Мне не открыли. Я простоял час у знакомой обитой красным дерматином двери, звонил в звонок, на мобильный, пытался услышать хоть какое-то движение в квартире. Кати там не было. Тогда я постучал в соседнюю квартиру, где жил Стас, сосед Кати; его я знал давно. Он с семьей – женой Жанной и малюткой Варей – заселился в тот год, когда мы с Катей заканчивали школу. У Стаса были смешные оттопыренные уши и очень большие кисти рук, грубо слепленные, словно неумелым мастером из холодного пластилина. Рукопожатие было крепким, но влажным; судя по запахам из квартиры, в семье родился еще один ребенок, а может, и не один – пахло молоком и стиркой.

– Ты Катьку ищешь? Давно тебя не видел.

– Да все дела, – ответил я, – сейчас времени совсем нет, работа поджирает. В гости не находишься.

– Давно ты у нее не был, видимо. Она здесь не живет уже два года. Сдавала квартиру, но ее жилец помер. Это был какой-то очень странный дедок, почти не выходил никогда. Я целыми днями с детьми дома и слышал, что если за неделю он пару раз выходил ненадолго, то хорошо. А потом помер.

– А как ты узнал, что он помер?

Из квартиры раздался сердитый плач. Стас гаркнул жене, чтобы она успокоила ребенка, прикрыл дверь и вышел на площадку.

– Дети – это цветы жизни, но не круглыми сутками. Когда они устраивают вечерние оры, это просто… Короче, хоть вешайся. Но вечер – это время жены, я типа отдыхаю. Как узнал, что он помер? Катька приехала и постучалась ко мне. Говорит, что ее жилец на звонки не отвечает, просрочил оплату, чего за ним не водилось никогда. Ну, мы заподозрили плохое, возраст-то у него был немолодой, и вызвали участкового. Он дверь вскрыл, а жилец на кровати лежит, давно помер. Запаха, что удивительно, сначала не было, а потом как дошло… Катька всю мебель из квартиры выбросила, но ремонтировать ничего не стала. Просто закрыла квартиру – и все, с тех пор здесь не появлялась. Я видел несколько раз риелторов, которые приводили клиентов на покупку, но, видимо, что-то не срасталось, квартира пустая.

– А на случай потопов?

– Ключи она мне оставила, но я не заходил туда ни разу.

– Можем зайти?

– Зачем? Говорю же, квартира пустая.

– Хочу убедиться, что с Катей все в порядке, – ответил я. – Мы повздорили несколько недель назад, и с тех пор я не могу до нее дозвониться. Вдруг она там?

Стас покачал головой и сказал:

– Понимаю, что ты переживаешь, но поверь мне – ее там нет.

– Стас, открой квартиру, пожалуйста.

Он помолчал немного и кивнул:

– Ладно, только быстро. Катьке не говори, что я тебя впускал. А то потом будет иметь претензии ко мне, ведь ключ у меня на аварийный случай, а не для ваших амурных разборок.

Я проигнорировал эти его «амурные» разборки. Стасу всегда было непонятно, как могут дружить парень и девушка и при этом не быть парой. Он был всегда уверен, что в такой дружбе кто-то кого-то хочет. Говорить, о чем думает, Стас не стеснялся никогда, в правоте своей был уверен, возражений не принимал, но и не настаивал, чтобы все было исполнено по его велению.

– Спасибо! Считай, что это аварийный случай!

Но он оказался прав – квартира была абсолютно пустая. Три комнаты без единого предмета, покрытые персиковыми обоями стены, местами засаленные и выцветшие, запыленные люстры. Не было даже кухонного гарнитура и раковины, обезглавленные трубы торчат там, где раньше была мойка. В туалете – пересохший унитаз, в ванной – засахаренная пылью ванна. Я быстро осмотрелся в квартире и понял, что здесь даже пару часов пересидеть не на чем, не говоря уже о том, чтобы спрятаться.

На пыльном старом паркете оставались только мои следы да полукружье у двери, где топтался беспокойный Стас. Ему, видимо, было не по себе, да и мне тоже, если признаться. Я поблагодарил Стаса, распрощался с ним и поехал домой.

Я очень долго не мог позволить себе набрать коллегу Антона, но в конце концов убедил себя, что другого выхода у меня просто нет, и позвонил. Антон занимается технической поддержкой нашего оборудования. У него был доступ к данным, которые мне нужны.

Честно, я поверить не могу, что позволил себе попросить его пробить для меня местонахождение конкретного абонента, но я это сделал. Антон скинул мне адрес, и я поехал не раздумывая. Я понимал, что в эту самую минуту я пробиваю дно, до которого никогда не опущусь.

Это была блочная девятиэтажка на севере Москвы, самая банальная и ничем не примечательная. Катя могла жить в любом из трех подъездов, на любом этаже.

И снова помог Антон, который вычислил, что я стою ровно у того подъезда, где чаще всего находился абонент, которому я безуспешно пытался дозвониться. Третий подъезд. Я дождался первого же жильца, это был парень с очаровательным рыже-белым псом, на вид помесью лабрадора и лайки. Пес выглядел довольным, ухоженным и любимым, смотрел на меня с интересом, но без опаски и агрессии. Он внимательно прислушивался к нашему разговору, а потом вальяжно лег, скрестив передние лапы, и лениво наблюдал за суетой двора.

Парень оказался словоохотливым и сказал, что Катя действительно живет в этом подъезде, но в какой квартире и на каком этаже, он сказать не может, и не потому, что не знает.

– Сейчас очень странное время, – сказал он, аккуратно промокнув бумажным платком вспотевший лоб, – но я вас понимаю. Предлагаю поступить так: мы с Ричем поднимемся в ее квартиру и сообщим, что вы Катю ищете, и, если она захочет с вами говорить, то спустится или позвонит вам, скажет, куда идти. Окей?

– Да, договорились.

– Только я вас сфотографирую – так, на всякий случай, да и объяснять будет удобнее.

– Щелкайте.

Парень меня сфотал, позвал Рича, который неторопливо встал и последовал за хозяином в подъезд.

Я клянусь, что перед тем, как зайти в подъезд, пес повернулся ко мне и улыбнулся!

Вернулся парень довольно быстро, без Рича. Сообщил, что Катя дома, но попросила ее не беспокоить.

– Я не хочу залезать в ваши разборки, – сказал он мне, – но по-человечески прошу вас уйти. Я сделал все, что мог, вошел в ваше положение и очень прошу не усложнять мне жизнь всей этой драмой.

– Я понял вас, спасибо за помощь. У вас очень красивый пес.

– Я знаю, спасибо, – улыбнулся он мне и пожал протянутую руку. – Всего доброго!

Удивительно, но злости не было. Только недоумение и даже какое-то успокоение. Если бы Кате было плохо или ей нужна помощь, то теперь она знает, что я рядом. Знает, что я ее не бросил, знает, что может позвонить – и я примчусь. Знает, что мне известно, где она живет.

Впервые спустя три недели с нашей последней встречи я возвращался домой с чуть ослабленным узлом в сердце. И, наверное, даже смогу нормально поспать.

Очень жаль, что в тот день идея еще не нашла свое физическое воплощение. Потому что если бы я начал обращать время вспять прямо у ее подъезда, под царственным взглядом Рича, я, может быть, успел бы предотвратить стремительно надвигающуюся беду.

Но время фатально летело вперед, не останавливаясь ни на секунду.

6

Катин отец умер, когда мы были в десятом классе. Сразу же после его смерти мама Кати уехала в Италию и вышла замуж. В Москве у Кати не осталось никого. Сначала мы переживали, что ее отдадут в детский дом, но мама все устроила – новый муж был неплохо обеспечен, и родительница приезжала довольно часто, чтобы примелькаться у соседей и быть на связи со школой. Так или иначе, тот факт, что Катя живет одна, никого не напрягал. И Катю, к слову, отъезд матери тоже не волновал: она восприняла все спокойно, словно это нормальное течение жизни, каким оно должно быть у всех.

Многие ночи в те годы мы провели у Кати дома – иногда учились, иногда оттягивались с друзьями. Уже сейчас я понимаю, что это была потенциально опасная ситуация, когда группа подростков могла натворить что угодно, тем более что чаще частого мы были пьяны, и друзья были в основном одноразовыми, которые после одной ночи никогда больше не возвращались. Откровенно говоря, друзей у нас (кроме друг друга) было мало, а постоянных – совсем ничего. В институтское время Катя жила в общаге, желая полностью погрузиться в учебный процесс и студенческую жизнь, а квартиру сдавала. И, видимо, так обратно и не въехала.

Так что позвонить было некому. Те люди, с которыми мы зависали у Кати дома в школьные годы, уже давно канули в Лету, я даже не знаю, живы они или спились, а может быть, скололись. Трехлетний период разорвал наши с Катей отношения полностью, разрубил даже хрупкие узлы знакомств со студенческими друзьями.

Электронного адреса Катиной мамы у меня не было. Честно признаться, я не помню даже, как она выглядит, знаю только, что ее зовут Ольга, она дизайнер интерьеров, в последний раз я ее видел с очень короткой стрижкой, практически лысой. Запомнил, потому что меня шокировал очень странный способ самовыражения – в то время бритая почти наголо женщина вызывала культурный шок, и вместо того, чтобы наладить с ней контакт и выстроить какие-то отношения, я старался держаться от нее подальше.

Наверное, в какой-нибудь соцсети я смог бы найти Ольгу: она могла быть там зарегистрирована под своей фамилией, или под той, которую носит Катя, или под фамилией своего мужа, или вовсе могла не иметь аккаунта. Я попытался прошарить несколько сетей, но никого похожего не нашел. Да если бы и нашел, что бы я написал? Здравствуйте, я Рома, помните меня? Не могу выйти на Катю? Если у них по-прежнему такие же отношения, как когда Катя была школьницей, то едва ли Ольга вообще знает, что мы с Катей продолжаем общаться после выпускного бала. А если они сблизились, то Катя по-любому рассказала ей о наших встречах и решении, которое приняла: расстаться и больше никогда не общаться. Так что Ольга не поможет…

А нужна ли мне помощь? Вот так, положа руку на сердце? Я пытаюсь достучаться до Кати после того, как она сказала точно и однозначно: не звони, исчезни. Не этот ли вариант мы предвидели, когда расставались на долгие три года, чтобы научиться жить самостоятельно? Не это ли было оговоркой, с которой мы согласились, понимая, что, не имея сожженного моста между нами, не сможем получить то, ради чего все это затевалось? Ответ я знал.

И с неделями, которыми я измерил пришедшую мне в голову мысль, до меня окончательно дошло: Катя встретилась со мной в первый раз для того, чтобы понять, насколько скучала. И с ходу не разобралась, поэтому пришла во второй, тогда ей все стало ясно.

Она могла бы приказать мне исчезнуть еще в переписке, когда мы решили встретиться в первый раз, но не сказала, надеясь, видимо, что все поймет, когда увидит меня во плоти. Так и зачем я нарушаю данное и ей, и себе обещание? Зачем?

Мне нужно оставить ее в покое и дать возможность жить. Без меня.