Сергей Федоранич
Бог тебе судья

С момента, когда Денис стал женатым человеком, его карьера пошла резко вверх. Он стал зарабатывать больше, дома его ждали полная свобода и независимость от стереотипов. Лизу устраивало не только объемное тело мужа, но и его стремление стать не таким, как все. Они вместе делали татуировки, экспериментировали в постели, покупали разные вещи, путешествовали в экзотические страны. Мама Дениса, став вдовой, ушла в монастырь, переписав свое имущество на сына, и попросила ее больше не беспокоить. Денис смирился. Да, поначалу он очень хотел, чтобы у его ребенка была бабушка, но родители Лизы окружили молодого человечка такой заботой и любовью, что в новоиспеченной монашке никто не нуждался. А она не нуждалась ни в ком. Денис не знает, жива ли мать, он не навещал ее уже много лет.

Потом случился второй ребенок и новый виток карьеры и свободы – чета Елизаровых путешествовала вдвоем, оставив детей на попечение пенсионеров-родителей Лизы, которые вовсе не были против. Свобода окрыляла, вдохновляла и раскрепощала. Их квартира стала тесной, захламленной, в ней появилось много всяких вещей, которые были совсем не нужны, но раз привезены и поставлены на место, значит, должны стоять там.

Домохозяйкой Лиза была никудышной. Уюта и тепла в их доме не было, еда была из ресторана или фастфуд, даже детям. Начались проблемы с желудками, пищеварением, лишний вес. Лиза, и без того крупная, начала стремительно округляться. Денис заплыл жиром до того, что ему стало тяжело носить свое тело. Нужно было что-то менять, но ведь свобода позволяет все, даже быть толстым и неповоротливым.

Денис предложил жене пересмотреть их девиз по жизни и взять себя в руки. Грустно осмотрев свое жилище и свои тела, они отправились к семейному диетологу и сели на диету. Но не выдержали и двух месяцев, хотя результаты шокировали даже врача – они стремительно теряли вес даже после того, как ушла вода. У них был потрясающий метаболизм, о котором мечтают все люди с лишним весом. Но чета Елизаровых успокоила себя тем, что они любят друг друга и такими, и снова стали есть бессистемно и не считая калорий. Вес, болячки, хандра – вернулись.

– И в один момент мне все надоело, – признал Денис. – Вот просто все. Мне надоело быть толстым. Надоело смотреть, как мои дети жрут еду словно свиньи. Надоело жить в грязи. Надоело чувствовать себя плохо. Хотелось другой свободы – от грязи, лишнего веса, вседозволенности. Захотелось просто жить обычной жизнью.

И это стало камнем преткновения в семье. Каждый теперь воспринимал свободу по-своему. Лизе хотелось экспериментов в постели с другими мужчинами и женщинами, а Денис сгорал от стыда. Ей хотелось больше приключений, а Денису – квартиру посвободнее. Дети любили мать, потому что с ней было все можно, а Денис хотел, чтобы они учили языки с раннего возраста, потому что это действительно важно в жизни. Он давно бросил работу на атомной станции и перешел в немецкий концерн по производству технологического оборудования, и зарабатывал еще больше.

– Я предложил Лизе вернуться на работу. Все же работать – это быть в обществе, заниматься полезным делом… И как-то держит в узде, что ли?.. Но она не соглашалась. С финансами все было неплохо, но если бы мы оба работали, скопить на квартиру побольше получилось бы меньше чем за год. От мамы досталась квартира, она просто переписала ее на меня перед уходом в монастырь, но мы ее не продавали и не переезжали в нее. Лиза не хотела. Она не хотела квартиру больше, она загорелась идеей сделать из нашей квартиры шурбал – жилище ацтеков, но не простых, а ацтеков-каннибалов. Ее привлекала их культура…

– Как вы сказали? – впервые задал вопрос Рождественский.

– Да, Лиза увлеклась этим течением. Без меня, мне было неинтересно, да и некогда. Она ездила на их собрания и встречи, слушала про эту народность, их культуру и жизненные устои. Они вдохновляли Лизу. Она даже заточила зубы себе и детям. Мы тогда сильно поругались, потому что я был против. Но Лизу нельзя было переубедить. Хотя это шло вразрез с философией свободы, дети ведь не могли адекватно выбирать, надо им это или нет. Они ведь еще маленькие.

– А в этом обществе не совершали противозаконных действий?

– Нет, если вы думаете, что они загрызали людей, то нет. Никакого человеческого мяса в пищу они не принимали.

– Как вы можете быть уверены в этом?

– Потому что ацтеки-каннибалы – народ непростой. Чтобы стать каннибалом, нужно быть не младше восьмидесяти лет и иметь определенные достижения, которых в нашем мире добиться нельзя. Например, есть мясо людей можно только тем ацтекам, которые участвовали в охоте на кита, успешной охоте, которая закончилась тем, что тушей кита питались бы многие люди долгое время. Там весь смысл направлен на то, чтобы быть максимально полезным обществу, тогда их Карасара, богиня, позволяет есть мясо себе подобных. В общем, к каннибализму это общество имеет весьма опосредованное отношение. Разве что в названии.

– Это секта?

– Нет, – отмахнулся Денис, – скорее, клуб по интересам. Они читают рукописи, книги, смотрят фильмы и рассматривают картины тех времен.

– Вы считали, что ваша жена перегибает палку? Что ей требовалась помощь? – задал вопрос Сергей Юрьевич.

– В каких-то моментах, конечно, она перегибала. Но нам удавалось договориться. После того инцидента с зубами детей мы договорились, что подобные вещи будем решать только вместе, и она согласилась.

– У вас были конфликты?

– В последнее время – да.

– На почве чего?

– Ацтеки-каннибалы стали очень навязчивыми. Не само общество, а некоторые представители. Обычные члены их клуба. Они стали подолгу сидеть в гостях, начали давать советы, как нам жить. Меня это раздражало. Лиза их слушала. Это сильно напрягало.

Денис прикладывался к бутылке через каждые пять-десять минут. Причем делал внушительные глотки. Опьянение начало его подкашивать, и он стал говорить короткими, отрывистыми фразами. С каждым глотком он потел сильнее, и пространство вокруг нас обросло салфетками.

Для меня было немного странно, что Денис не выглядит безутешным отцом, потерявшим двоих детей. И убитым горем вдовцом он не выглядел. С другой стороны, каждый человек переживает горе по-своему, и, если в этот самый час, что мы сидим с ним, он не рвет на себе волосы, это не значит, что ему не больно.

Рождественский что-то быстро записывал себе в блокнот, не переставая кивать на каждое отрывистое слово Елизарова. Мне было жарко, несмотря на открытое окно, удушливый запах пота вперемежку с алкоголем делал свое дело. Я ослабил узел галстука и скинул ботинки, чтобы дать ногам подышать.

Рождественский же сидел полностью упакованный и даже не покраснел.

– Как вы относитесь к обвиняемому?

– Вы имеете в виду этого чокнутого художника?

– Да.

– Мне на него глубоко похер. У меня случилось горе, но не он в этом виноват. Не знаю, где там глаза у следачки, но вы сами-то его видели? Хиляк! Он бы не справился с моей Лизой… Она бы порвала его как мышь.

– Простите, что скажу это…

– Я знаю про сонную артерию, – кивнул Денис. – Я все знаю. Но Лиза бы никогда не подпустила к себе постороннего человека.

– То есть вы думаете, что это сделал кто-то из ранее знакомых ей людей?

– Я сказал об этом следователю. Я думаю, ей стоит более внимательно присмотреться к тем людям, с которыми Лиза проводила большую часть времени. Ацтеки-каннибалы, как общество, безобидные. Ну верят люди во что-то. Ну восхищаются устоями и культурой… Что в этом такого? Но вот больных хватает везде. И я думаю, что искать следовало бы среди них. Но следачка уверена, что эта мышь серая и убила мою семью. Мне глубоко похер что она там себе думает, пусть это все решает суд. Я не судья. Бог им всем судья. Простите, наш разговор окончен, мне надо прилечь…

* * *

Если Роберт Смирнов и способен на убийство, то разве что мухи. Маленький, тщедушный, тощий как трость, сухой старичок сорока восьми лет. Нет, я знаю, что большинство мужчин в сорок восемь лет бодры и полны сил. Но этот человек, казалось, умирал.

Абсолютно потухший взгляд, никакого стремления к жизни, никакой воли. Кого может убить это само по себе убитое существо? Муху, да и только.

Рождественский знакомился с новыми материалами дела, а я сидел напротив Роберта и смотрел ему в глаза. Смирнов спал с открытыми глазами, не может человек так прямо смотреть, даже не моргая. Абсолютно отсутствующий взгляд, пустые глаза без каких-либо эмоций.

– Вы понимаете, в чем вас обвиняют? – спросил я в который раз.

Смирнов не реагировал. Я достал из портфеля снимок его картины и положил на стол. Он медленно опустил взгляд на снимок и снова уставился мне в глаза.

– Это ваша работа?

Никакой реакции.

Я взял снимок и сделал вид, что внимательно его изучаю. На самом деле дома я несколько часов провел в Интернете, пытаясь установить жанр, в котором работает Смирнов. Помогла мне Жанна – она сказала, что магический реализм сейчас очень моден и в ее экспозиции есть несколько полотен, но сейчас все они на выставке у Полины и у нее нет даже снимков. Такие работы не фотографируются и не выставляются для онлайн-продаж, только офлайн или через аукцион.

– У нас очень требовательный автор, – объяснила Жанна. – У него слишком много заморочек. Он запрещает распространение копий даже в целях рекламы и продажи. Но это не помеха, работы идут с молотка практически все, редко когда на его картину один покупатель.

Я попросил Жанну рассказать мне что-нибудь, чем можно зацепить художника.

– Если бы вы писали картину для продажи, – начал я заготовленную фишку, – то вам пришлось бы написать к ней объяснение. Ничего не понятно, хотя магический реализм вызывает ассоциации и принятие у любого человека, ведь каждый видит свои страхи в этих сюжетах. Ну вот хотя бы взять каждую деталь в отдельности. Я не думаю, что вы, как автор картины, задумывали целостный сюжет, скорее всего, это мозаика – все взаимосвязано, но у каждого элемента своя история. Что мы видим? Один круг в половину полотна, второй ровно такой же. Темно-бордовые на черном фоне. В центре алая точка. Что это может значить? Закос под Малевича? Мне кажется, вы сделали вещь, но сами еще не решили, что ею скажете. Поэтому, скорее всего, вам и придется писать к ней аннотацию. Конечно, если вас посадят за двойное убийство, цена на картину будет существенной.

Никакой реакции. О’кей, идем дальше.

– Я думаю, что вы свою работу еще не закончили. У меня есть подозрение, что на этом полотне должен быть изображен дьявольский пенис, яички вы уже намалевали. Теперь на очереди член, судя по оставшемуся размеру полотна, он либо будет непропорционально яичкам маленьким, либо как у кабана спиралькой. Как будет?

И снова угрюмое молчание. Я сложил снимок пополам и убрал в портфель. Рождественский оторвался от своих дел и посмотрел на меня с упреком. Расслабьтесь, Сергей Юрьевич, у меня в запасе есть еще кое-что.

– На самом деле не важно, что вы собирались изобразить на картине. Она – вещественное доказательство, и после суда ее уничтожат. Так что расслабьтесь, ничего писать не придется.

Глаза Смирнова вспыхнули. Я возликовал – они натурально загорелись, и его как будто включили. Роберт прикрыл глаза, размял шею и посмотрел на меня уже совсем по-другому. Это был осмысленный взгляд человека, который боится потерять ценную для него вещь. Я нашел точку манипуляции, но судя по тому, что Рождественский резко поднялся из-за своего стола чуть поодаль, я сделал что-то не так.

– Мой помощник прав, картину действительно уничтожат, если вас признают виновным. Возможно, ее и нельзя назвать орудием убийства, но она содержит фрагменты тел жертв, это изымут и передадут родственникам, которые сами распорядятся полотном.

– Картина – моя собственность, результат моего интеллектуального труда, – ответил Роберт тихим глубоким голосом. – Никто не вправе забрать ее у меня. Конфисковать мое имущество можно, только если оно добыто преступным путем либо является орудием преступления. Моя картина ни то ни другое. Вы мне лжете.

Я, честно признаться, не мог ответить на его утверждение. С одной стороны, он прав. Картина действительно его собственность, и оснований забрать ее у суда нет. Но! Для ее изготовления использовались фрагменты тел людей, которые необходимо передать родственникам и захоронить в соответствии с законодательством и обычаями. Здесь есть коллизия, и как она разрешается судами, нужно проверить. Я не уверен, что в нашей практике найдутся подобные прецеденты, но наверняка что-то схожее есть. Ну или нужно будет сослаться на зарубежный опыт, или создать такой прецедент.

– Роберт, послушайте, – сказал Сергей Юрьевич, – нам непонятна ваша позиция. То, что вы не общаетесь с представителями следствия, – ваше право. Вы вправе самостоятельно вести линию защиты, и мы обязаны вас поддержать и поддержим. Но с нами вы должны общаться. Даже если вы виновны, мы будем на вашей стороне. Мы обязаны сохранять адвокатскую тайну, и все, что вы скажете нам, дальше нас не уйдет. Все же предлагаю вам подумать и ответить на наши вопросы.

– Вы не задали ни единого вопроса по существу, – сказал Роберт. – И адвокат до вас, и вы сами, и ваш помощник говорите со мной о вещах, которые вас не касаются. Буду ли я разговаривать? Буду ли писать объяснение к картине? Что я думаю по поводу обвинения? Какая вам разница? Спросите то, что относится к делу, и я отвечу.

Вот ведь козел упертый! Вопросы ему, видите ли, не понравились!

– Хорошо, – сказал Рождественский. – Давайте все начнем сначала. Итак, первый вопрос, который адвокат обязан задать: вы понимаете, в чем вас обвиняют?

– Да, в убийстве троих людей и в надругательстве над телами умерших.

– Верно, – ответил Рождественский. – Вы понимаете, к какому наказанию вас может приговорить суд?

– Я читал обвинительное заключение, скорее всего, к максимальному – пожизненному лишению свободы.

– Верно. Теперь следующий вопрос: вы виновны в убийствах, в которых вас обвиняют?

– Нет.

– Как мы можем доказать вашу невиновность?

– Зачем?

– Чтобы вас не посадили пожизненно. Этого мало?

– Я полагаю, что работа следствия – доказать вину обвиняемого и далее в суде защитить свою позицию. Я невиновен в принципе, если суд не установит обратного. У следствия есть доказательства моей вины в убийствах? Прямые?

– Не уверен, что это можно истолковать однозначно…

– Отчего же? Отпечатки на телах жертв не свидетельствуют о том, что я их убивал. Я использовал их тела для получения материалов для написания картин. Все об этом знают, это преступление, и я готов за него ответить. В моей квартире нашли фрагменты тел? Правильно. Как бы я сделал краски без них? Задача была написать картину именно такими красками.

– Следствие может это перевернуть несколько иначе, – мягко заметил Рождественский. – Например, вы специально все устроили так, чтобы оправдать и отпечатки на телах жертв, и наличие крови и фрагментов тел в вашей квартире. Зачастую наличие крови на одежде подозреваемого означает, что убил именно он. Есть экспертиза, которая может установить способ попадания крови на одежду, и доказать что-то обратное будет сложно. Поэтому я и прошу вас сказать, как мы можем доказать вашу невиновность.

Роберт откинулся на спинку стула и сказал:

– Я скажу вам то же самое, что сказал своему предыдущему адвокату. Расслабьтесь, они ничего не докажут, потому что убил этих людей не я. И скоро все это поймут.

– Как?

– Потому что они взяли не убийцу. Убийца на свободе, и он не остановится. Следующая жертва уже выбрана. Она тоже станет частью произведения искусства.

В тот бы момент мне понять, что ситуация стремительно выходит из-под контроля. Но я, как обычно, пропустил все сигналы и теперь несся на всех парусах прямо в пропасть.

* * *

Автомобиль Рождественского остановился возле леса в нескольких километрах от Москвы, там, где были обнаружены трупы Лизы Елизаровой и ее детей.

– Только не говорите мне, что мы будем играть в сыщиков и искать улики, которые просмотрели криминалисты, – сказал я.

– Нет, не будем, – ответил Сергей Юрьевич. – У меня другая идея. Сиди здесь.

Он вышел из машины и зачем-то открыл багажник. Через пару минут вернулся в спортивном костюме и кроссовках и бросил на сиденье кучу тряпья.

– Мой старый костюм, – сказал босс. – Надевай.

– Зачем?

– Я же сказал, у меня есть идея.

Знаю я ваши идеи, Сергей Юрьевич! Если Рождественскому пришло в голову выдоить из камня воду, будьте уверены, засухе не бывать. Что он собрался делать в лесу в половине шестого вечера? Да, пусть на дворе июнь, тепло и солнечно и до заката солнца достаточно далеко, но мне не хотелось бы провести несколько незабываемых часов в лесу в поисках дороги обратно.

Но Рождественский ждал и нетерпеливо пофыркивал, глядя, как я неловко меняю одежду. В конце концов я плюнул, вышел из машины и быстро переоделся. Чему быть, того не миновать – проще смириться с затеей босса, чем пытаться как-то его вразумить.

Из багажника появился рюкзак, который Рождественский накинул себе на плечи.

– Идем. Делай вид, что ищешь грибы.

– Какие грибы в июне?

– Обычные. Делай вид, искать их на самом деле не нужно.

Боже мой, что в голове у этого человека? Как-то раз он потащил меня на Истринское водохранилище, где был обнаружен труп молодой изнасилованной девушки. Несколько часов мы ходили по берегу и что-то высматривали, причем я – с особым старанием, потому что не понимал, что именно мы ищем. Вы удивитесь, но вскоре подъехали водолазы и целая бригада криминалистов. Дно водохранилища внимательно исследовали и обнаружили еще три трупа молодых девушек, которые были привязаны к бетониту. Экспертиза установила, что трупы пробыли в воде больше месяца и все были утоплены. ДНК, обнаруженная в сперме при исследовании трупов каждой девушки, была одинаковой. Нашему подсудимому дали пожизненное, но еще три семьи обрели покой – пропавшие без вести девушки были найдены.

У Рождественского нюх на трупы.

Сергей Юрьевич сверился с картой и компасом на своем телефоне, указал в какую-то неведомую чащу и с энтузиазмом туда двинулся. Я поспешил за ним, ломая ветки и наступая на что-то противно хрусткое, словно птичьи кости. Шли по бездорожью мы долго, но в конце концов появилась тропинка, которая вывела нас на небольшую поляну, где остались следы работы криминалистической бригады. Оборванные ленты, пакеты из-под реактивов или чего там они рассыпают всюду, чтобы что-то высветить? Валялись даже перчатки и бахилы. В земле под большой липой была вырыта яма, а рядом небольшие ямки подкопов, которые делают, чтобы определить, есть что-то в земле или нет. Судя по хорошему залеганию земли и ровному пушистому моховому ковру, искать в земле нечего.

– Смирнов – псих, – сказал Рождественский, – но он не убийца. И если бы ты дал себе хоть минуту подумать, что, впрочем, мало бы к чему привело, но все же, ты бы понял, что нам нужно всего лишь найти еще тела и связать их каким-нибудь общим основанием, чтобы доказать, что Смирнов не имеет отношения к убийствам.

Ой, ну как же ты меня достал, умный ты наш! Я, между прочим, и сам об этом почти подумал.

– Или насобирать для следствия доказательств, которых им не хватает, чтобы упрятать нашего клиента за решетку. Вы так умеете.

– Не язви, – огрызнулся Рождественский. – Я не мог игнорировать то, что было очевидно всем, кроме следователя. Трупы нужно находить и извлекать из мест, где их бросили. Живые имеют право проститься с родными. А наш подзащитный и так признал вину, но не говорил, где искать еще его схоронки. Хуже я не сделал, тайну адвокатскую не нарушил.

– У адвокатской палаты было другое мнение на сей счет, – напомнил я.

– Палата может засунуть свое мнение куда подальше и постараться его переварить тем местом.

– Вот лишат вас лицензии…

– И что? Лишат, и что? Я, в отличие от тебя, изучал не только русское право, но и английское. Поеду в Великобританию и буду зарабатывать еще больше.

– А вы можете не переводить на меня всякий раз, когда вам ответить нечего?

– Мне есть что ответить. В отличие от тебя. Вот тут остановись-ка.

Во время разговора мы нарезали круги вокруг места обнаружения тел. Это был третий или даже четвертый круг, и с каждым разом мы увеличивали диаметр, тщательно глядя под ноги. Место, где Сергей Юрьевич велел замереть и не дышать, было похоже на место съемок фильмов ужасов. По земле стелился легкий туманец, цепляясь за корни деревьев. Корни торчали, испещренные венозным рисунком, толстые, прорывающие землю буграми и уходящие глубоко-глубоко. Рождественский указал пальцем на маленькую норку и достал из рюкзака фонарик.

Если бы криминалисты прошли на сто двадцать метров на восток от места преступления, они бы нашли эту норку.

Если бы они запустили собак, то псы бы указали на эту норку.

Тогда бы они увидели то, что увидели мы.

Чтобы внимательно разглядеть, пришлось присесть – норка была у основания дерева, спрятана от посторонних глаз множеством переплетенных корней и поросшая мхом. Я бы обязательно прошел мимо, любой бы прошел. Но не Рождественский.

У него ведь нюх на трупы.

* * *

– Ох, Сереженька… Вот что бы я без тебя делала-то? – спросила Валентина Семеновна. За четыре года, что я работаю на Рождественского, я всего несколько раз видел следователя Ховенко.

Во-первых, красоты эта дама необыкновенной. Изящная, утонченная женщина лет сорока или около того, идеально ухоженная и всегда потрясающе выглядит. Огромные бездонные синие глаза, губы пухлые, но не до пошлости.

Я не помню Валентину Семеновну в каком-то помещении, всегда видел ее на природе. И в тот раз, когда на Истре нашли трупы на дне, и сейчас она была в той же строгой форме с погонами и маленьким кожаным рюкзачком. Удобная обувь – ботиночки на небольшом каблуке, и женственно, и практично.

Во-вторых, Валентина Семеновна пользовалась уважением адвокатов и своих коллег из следственного комитета. Слово держала, была справедлива и требовательна к себе больше, чем к другим. Ее уголовные дела в судах не разваливались, свидетели не умирали, а вещдоки не терялись без следа. Никто даже и подумать не мог, что Валентина Ховенко может схалтурить или, упаси боже, взятку взять. Нет, это не про нее.

Она с болью смотрела на раскопки – под деревом мы обнаружили один труп, а под ним еще один и еще… Кто-то закапывал тела одно над другим.

– Не доставайте тела по одному, – велела Валентина. – Мне нужна фотография в разрезе. Копайте рядом, чтобы были видны слои. И позовите грунтовщиков, чтобы взяли все пробы. Мне нужно точно знать, что грунт местный, а не привезенный откуда-то. И с какой разницей во времени их закапывали. Сереженька, что делать-то будем?

– А какие у нас варианты?

– Ну какие? Я снимаю обвинение с твоего клиента, это даже экспертизу ждать не надо. Судя по вот этому мужчине, справиться с ним твой клиент явно бы не смог. Килограмм сто десять живого веса, не меньше. Боюсь, здесь не личное дело и мотивы тоже не личные. Тут маньяк, серийный. Вот ведь вляпалась я перед отпуском… По самые сережки.

Я видел всего два тела – криминалисты успели раскопать их прежде, чем Ховенко потребовала рыть рядом. У обоих тел были отхвачены куски. Тело, которое было вторым сверху, было располовинено, отсутствовала изрядная часть туловища, как будто кто-то бензопилой отрезал ломоть, словно от мясного рулета. Это была женщина, тоже очень полная, килограмм под сто, лет тридцати пяти – сорока. У трупа полного мужчины, что был сверху, не хватало ноги, на теле имелось очень много рубленых ран.

Валентина Семеновна все с той же болью смотрела на свою находку. Вернее, находку Рождественского – это ведь именно он увидел ухо жертвы, торчащее из норки. Эксперт сказал, что ухо обгрыз какой-то зверь, но вот вытащить свою находку целиком из могилы не смог.

– Почему разные места захоронения? – спросила Валентина Семеновна. – Троих закопал в двадцати метрах отсюда, а пятерых здесь. И сколько таких вот слоеных могил по лесу разбросано? Когда собаки приедут?

Молодой оперативник, с умным видом стоящий подле следователя Ховенко, тут же кинулся кому-то звонить. Валентина Семеновна не сводила взгляда с могилы. Могилу осветили мощными прожекторами, вокруг копошились люди, работали криминалисты, раскапывая тела. Щелкали затворы фотоаппаратов, все рабочие вопросы обсуждались полушепотом. Все знали, что Валентина Семеновна любит тишину, спокойствие и оперативную работу – в смысле быстро и качественно. Не что-то одно, а именно и то и другое.

Собак привезли через полчаса. Они разбежались по лесу и то и дело громко лаяли. Прибыли еще две бригады криминалистов. Под утро уставшая команда констатировала – найдено еще три могилы, а всего двадцать трупов. С троими Елизаровыми, найденными ранее, – двадцать три.

Это рекорд для Рождественского.

Первичный осмотр показал, что все трупы были использованы для каких-то целей. Фрагменты тел отсутствовали у каждого, не тронутого не было ни единого.

В десять утра лес уже был очень хорошо освещен. Было свежо, нам в спину дул легкий ветерок, но солнце понемногу набирало силу. Мы с Рождественским стояли достаточно далеко от площадки, куда сложили все обнаруженные тела. Валентина Семеновна же была в самом центре, в окружении черных мешков, расстегнутых наполовину, и смотрела по очереди в лицо каждому трупу.

– Двадцать… С Елизаровыми – двадцать три, – сказал Рождественский тихо. – Это маньяк, это точно маньяк. Ховенко в шоке еще, но скоро она придет в себя и начнет действовать. Этому маньяку очень не повезло, что он нарвался именно на нее. Она его поймает. И я хочу его защищать.

– Pro bono? – усмехнулся я. – Бесплатно?

– Неважно как, – ответил Рождественский. – Такие дела бывают только раз за всю карьеру. Ты видел такое где-то, кроме кино? Ты даже не слышал о подобном!

– Не слышал, – согласился я. – Но, когда возьмут этого маньяка, едва ли вы что-то сможете сделать.

– Что значит – вряд ли смогу? Я смогу его защитить.

Рождественский подошел к Валентине Семеновне. Она была сосредоточенна, собранна и внимательна. Я тоже приблизился к следователю и адвокату и зажмурился: в самом эпицентре груды трупов ни лесная свежесть, ни ветер не помогали: пахло смертью и гниением.

Ховенко посмотрела на моего босса усталым взглядом и сказала:

– Сереженька, ты их нашел, а мне разбираться. Тебе придется взять в защиту этого человека или людей. Столько тел… Я никогда не работала с таким количеством жертв. Это будет непросто.

– Посмотрим, смогу ли я взять дело…

– Сможешь. Увозим тела. Мы здесь закончили.

– Валя, подожди, – остановил ее Сергей Юрьевич, видимо, собрался набить себе цену. – Ты же знаешь, что мы дежурим, и едва ли ты успеешь…

– Сереженька, ты будешь сам биться за это дело, – спокойно ответила следователь Ховенко. – Пусть даже это будет стоить мне карьеры, но виновному в этом массовом убийстве я буду требовать в качестве наказания смертную казнь.

* * *

Рождественский отправил меня в СИЗО сообщить Роберту Смирнову о скором освобождении. Следователь Ховенко обещала, что завтра во второй половине дня она подготовит все документы для освобождения. Не сказать чтобы я горел желанием провести остаток воскресенья в СИЗО в процессе соблюдения всех процедур контроля, но домой мне не хотелось – Жанна чувствовала себя не очень хорошо, у нее не переставая болела голова, и все выходные она не вылезала из кровати. Даже отказалась мыться, заявив, что удар капель воды по коже сильно раздражает ее, и она не может настроить температуру: вода либо ледяная, либо ошпаривает кипятком. Поскольку она практически все время спит, то в нашей однушке нельзя было даже фильм посмотреть, не говоря уже о каких-то других домашних занятиях. Я бы, конечно, мог прогуляться или съездить к родителям, но мне не хотелось ни того ни другого. Поэтому я почти с удовольствием поехал в СИЗО.

Радостную новость об освобождении Роберт Смирнов воспринял не так, как я на то рассчитывал. Я ожидал бури эмоций, положительных, качественных, словом, ждал, что человеку снова захочется жить.

Но нет.

– Еще трупы нашли? Сколько?

– Вместе с Елизаровыми в том лесу похоронено двадцать три тела, – ответил я. – Вы понимаете, что я только что вам сказал? Следователь готовит документы об освобождении, вас не подозревают более в убийствах.

Роберт Смирнов молчал, глядя в стол. Я недоумевал – в чем же дело? Отчего человек, которому грозило пожизненное лишение свободы, так реагирует на новость об освобождении? Да, обвинения в надругательстве над телами умерших с него никто не снимал, и вина там очевидна и доказана, но по этому преступлению нет наказания в виде пожизненного лишения свободы. Я молча ждал реакции, и она наконец наступила.

– В США есть такое понятие, как сделка с правосудием. У нас есть что-то подобное?

– Да, есть сделка со следствием. Но о чем вы хотите рассказать? Следователь и так нашла тела, она в курсе, что есть еще жертвы. Но у нее нет претензий к вам.

– Как вы думаете, что она скажет, когда узнает, что на телах есть мои отпечатки? Что она будет думать?

Мне показалось, что я оглох. Как такой маленький человек мог уложить в могилу столько людей? И оказался пойманным на такой ерунде?! Не может этого быть! Я не верил своим ушам. Роберт между тем поднял на меня полные злости глаза и сказал:

– Если вам кажется, что я шучу, можете дождаться результатов вскрытия и экспертиз. Они найдут там мои отпечатки. Но я думаю, что, когда они их найдут, требовать сделки будет уже поздно. Я никогда не смогу доказать, что этих людей убил не я.

– Вы знаете, кто их убил?

– Да.

– Тогда нужно срочно вызвать Рождественского и вместе придумать, что мы будем делать дальше. Я думаю… Нет, давайте я думать не буду, все-таки ваш адвокат Сергей Юрьевич, ему и решать. Я скоро вернусь.

Я вышел из переговорной и позвонил Сергею Юрьевичу. Трубку он долго не брал, а когда взял, на заднем фоне приглушено играла музыка и слышался плеск воды. Ну да, конечно, самое время отбыть на дачу и плескаться в бассейне под летним солнышком. Облом, Сергей Юрьевич, труба зовет.

В СИЗО Рождественский приехал к половине восьмого вечера, когда я уже извелся в ожидании. Час назад у меня села батарея на телефоне, что решительно не позволяло и дальше истреблять резвыми птичками противных зеленых свинюшек в детской игре, которую я любил именно в моменты, когда нужно было убить время. Книги у меня с собой не было, зарядного устройства или powerbank тоже. Охранник в общем зале ожидания читал газету, изредка осматривая помещение, хотя там был только я.

Меня давно мучает вопрос: ну почему нельзя в таких казенных заведениях сделать приличный ремонт? Почему болотно-зеленая краска обязательно должна быть нанесена на половину стены и пузырями, а оставшаяся часть стены и потолок – побелены серыми белилами, которые отваливаются и трескаются, расползаясь паутиной по всей длине? А мебель? Деревянные стулья со спинками, которые могут сломать и ребра, и позвоночник, до того они твердые и острые. На стульях написано все, что только можно, – и про заключенных, и про судебную систему, и про полицию, даже про адвокатов нашлось место. Ручками синей, красной, черной – огромный выбор; и все это в присутствии этого самого охранника, который не выходит из помещения. Но даже эта убогость меркнет перед помещениями, в которых содержатся арестованные. Начиная от коридора, в который нет входа людям свободным, и заканчивая камерами, в которых у нормального человека руки чешутся или сделать ремонт, или повеситься. Мрачно-серые помещения, изобилующие грибком и плесенью, сырые и затхлые, как будто после задержания человек утрачивает не только свободу, но и право на жизнь в светлых, чистых, проветриваемых помещениях. Вероятнее всего, при выборе цвета для покраски помещений в СИЗО ответственные за это люди руководствовались принципом «ничего приятного», иначе такого бы никогда не получилось.