Лев Корчажкин
Хуторяне XXV века. Эпизоды 1-21

– А гудят все-таки препротивно, – пожаловалась Марья Моревна, закрывая уши ладонями.

– Сделай звук погромче, – посоветовал старичок Прохор, с любопытством глядя в телевизор.

Он поерзал на лавке, устраиваясь поудобнее, и позвал:

– Марья Моревна, иди сюда. Твоя передача – кулинарная,

– А то и правда, совсем забыла, захлопоталась! – воскликнула Марья Моревна, усаживаясь рядом с Прохором.

В телевизоре медленно поворачивался великолепный, украшенный кремом, взбитыми сливками, ягодами и чем-то еще по виду вкусноты неописуемой огромный торт. От экрана медленно поплыл аромат ванили, клубники, арбуза и цветов.

– Пахнет, как плантация фиников, – сказал Джон.

– Как земляничная поляна, – добавила Василиса.

– Как вересковая пустошь в цвету, – щегольнул эрудицией Иван.

– Моей шестидесятиградусной пахнет, – пробубнил старичок Прохор.

– Да помолчите вы! – сказала Марья Моревна, бесшумно шевеля губами, повторяя рецепт с экрана.

Тут черное облачко под потолком издало совсем уж гнусное жужжание, сгруппировалось в клин и … стремительно влетело в экран, облепив торт со всех сторон!

Запахло горелой пластмассой, что-то вспыхнуло, и экран погас. Мухи посыпались вниз. Из-под дальней лавки тут же выбежали давешние ВУмники с отвертками в лапках, а оба подметальщика бойко застучали лапками по полу.

– Пойду на свежий воздух, – сказал Иван, – пока эти тут приберутся.

Он прошел мимо бадьи со щукой, на ходу смочив ладонь и протерев холодной живой водой лоб, вышел на крыльцо.

– Черт! Чтоб его! – раздался через минуту с крыльца громкий крик.

– Случилось что? – спросил Джон, выходя следом за Иваном.

– Случилось, – сказал Иван, показывая на дорожку к забору. Калитка была сорвана и лежала так, как будто ее сильно толкнули наружу.

– Это тебе месть за ЭДИПов комплекс, – посочувствовал Джон, – надо написать в управление, чтобы сменили почтальона.

– Бесполезно писать, – сказал Иван.

– Почему?

– Да потому, что мы думаем, это бунт машин, а это перекос в мозгах!

Вечером, как обычно, сидели в саду на скамейке.

Джон достал трубочку и умело плевал через нее жеваной бумагой по мухам, попадая часто.

Старичок Прохор делал то же самое, но все время промазывал.

– Попробуй, разберись тут, какие из них настоящие, какие нет? – ворчала Марья Моревна. – Кто теперь этим автоматам ум-разум вправит.

Ум-разум автоматам вправляла щука. Вокруг бадьи в прихожей собралась челядь и, опустив объективы к полу, внимали ее неслышным наставлениям. ВУмники, подметальщики, огородники и прочие помощники поскрипывали и попискивали. Молчали только полные синеокие подавальщицы, пришедшие с кухни.

Впрочем, всем и так известно, что подавальщицы вообще не говорят – а только хороводы водят, да поют.

ВРЕМЕНА ГОДА

Батя сидел за столом на своем стуле с высокой резной спинкой. Стучал кулаком по столу.

– Кто!

Удар

– Написал!

Удар.

– Времена!

Удар.

– Года!

Удар.

Звенящая тишина.

Удар.

– Да кто бы не написал, с него и взятки гладки, – сказал с лавки старичок Прохор.

– И что это за новость такая нежданная, – в расстроенных чувствах добавила Марья Моревна, – этот циркуляр сыграет недобрую шутку с нами.

– Лучше я сейчас сыграю, – воскликнула Василиса и побежала к полке.

Достала рулончик, расстелила скатомузку прямо на столе, сама уселась поудобней.

– Вот, "Времена года". Со “Святок” начну!

– Хорошо, – сказал Батя, а сам насупил брови.

Старичок Прохор на лавке согнулся, положил подбородок на ладони, но пальцами уши то прикрыл. Василиса низко нагнулась над напечатанной клавиатурой и ударила по клавишам.

– Хорошо, сказал Батя, – громко!

В прихожей затопали. Вошел Джон.

– Празднуете уже? Или только репетируете? Правильно делаете, Рождество скоро.

– Да уж теперь не известно, когда, – пробормотал Иван.

– А может, и вообще никогда, сказал старичок Прохор и ткнул пультом в телевизор. – Вместо погоды одни амазонки.

– Плохо, – сказал Батя.

– Случилось что, Трофим Трофимыч? – спросил Джон, приваливаясь спиной к двери.

Дверь вздохнула и ощутимо напружинилась.

– А под стол загляни, – сказал Батя.

Под столом лежали смятые в комки бумажки. Джон вопросительно посмотрел на Марью Моревну. Марья Моревна щелкнула пальцами.

– Ох! Самому уж и не нагнуться с трудов-то, родимому!

На щелчок из-за сундука выбежал на восьми ногах покрытый шелковистой ангорской шерстью в пол шустрый подметальщик. Побежал под стол, но не выдержал – сделал крюк, стер капельки от растаявших снежинок с сапогов Джона, и, прибавив скорости, помчался к бумажкам. Уставил на них три из четырех глаза, а четвертый воздел вверх прямо сквозь столешницу на Марью Моревну.

– Почитать! – строго сказала Марья Моревна.

Подметальщик завертел лапками, разгладил листы.

– Ему! – Марья Моревна кивнула в сторону Джона.

Подметальщик побежал, неся белые листы над собой, как белый флаг. Подбежал к сапогам Джона и подпрыгнул на добрые полтора метра, всучил циркуляр прямо в черные руки, опустился медленно, распушив как облако белую шерсть, и, зыркая во все стороны глазами на палочках, спрятался за сундуком.

– Зачем вашему четыре глаза? – спросил Джон.

– Чтобы лучше видеть, – хихикнула Василиса.

– Четыре глаза, – хорошо, сказал Батя.

– Да только инженеришки с мозгами что-то напутали, – добавил Иван. – Он, когда в перекрест сам на себя смотрит, задумывается. Пинать приходится.

– Сам себя не узнает, горемыка, – жалостливо пояснила Марья Моревна.

Джон тем временем прочитал бумагу, почесал облупившийся нос.

– А с носом-то что? – спросила Василиса.

– Да подморозил вчера на ветру, – ответил Джон, удивленно разглядывая циркуляр, – на санях-самоходах наперегонки вдоль взлетной полосы гонялись.

– Так, значит, видел ящик с надписью, которым двух погрузчиков вчера же и придавило? – спросил Иван.

– Ящик видел, – ответил Джон. – И лапы погрузчиков, торчат снизу как щупальца осьминогов. Дергаются, выбираются помаленьку.

– Вот-вот, – прокудахтал старичок Прохор. – Скоро и в нашем озере осьминоги заведутся.

– Плохо, – сказал Батя.

Джон посмотрел на свои подчищенные подметальщиком сапоги, шагнул к столу, сел.

– А надпись на ящике прочитал? – продолжал спрашивать Иван.

– Читать некогда было, – ответил Джон, – гонка!

– Вот, молодежь, – всплеснула руками Марья Моревна, повернувшись к Бате, – ящик такой, что лес загораживает, сблизи смотреть, а они надписи не читают. Ничем не интересуются!

– Плохо, – согласился Батя и повернулся к Василисе, – а ты с музыкой-то повремени. Дело обмозговать надо.

– Да что за дело? – спросил Джон, – не томите. У меня голова не щучья, самому догадываться.

– Щука не догадывается, она точно знает, – поправила Джона Марья Моревна

Ее поддержал старичок Прохор:

– Вот и я говорю, щука – не попугай. Здесь вам не Африка!

– Не вам, а нам, – обиделся Джон, – при чем тут Африка!

Старичок Прохор уставился на Джона, как будто первый раз увидел.

– Читать надо на ящиках, не на заборе, чай, для знающих людей писано.

– А все равно не поссоритесь, – сказала Василиса.

– Ну, значит, так, – сказал Батя и задумался, подперев голову кулаками. – Дело, значит, не простое, а государственное.

Все замолчали. Джон тихонько пересел на лавку к старичку Прохору, наклонился к самому уху, спросил:

– Я что-то совсем ничего не пойму, дед Прохор. Государственные дела разве в вашей избе делаются. Я думал – там, – Джон кивнул на потолок.

– Там, там, – также шепотом ответил Прохор. – Там делаются, а тут переделываются.

Батя вздохнул, сжал кулаки. Марья Моревна, сидящая по-прежнему рядом, обвела настойчивым взглядом по лицам.

– Коровам оно, может и хорошо. А где мне амбары новые строить? А молотилку вторую кто подаст? – угрожающе произнес Батя.

– Медведи шалить начнут. Надо бы патронов прикупить, – задумчиво сказал Иван.

– Погреб затопит. И так худой. А как без погреба? – Марья Моревна склонила голову на плечо Бати.

– Колено, ох! – разболится, – старичок Прохор начал интенсивно растирать больное колено.

– А в отпуск когда же, Ванечка! Ведь собирались! Африку повидать мечтали, – взяла Ивана за руку Василиса.

– А скажи ты нам, будь добр, как у вас в Африке без погребов живут? – встрепенувшись, спросила Марья Моревна Джона.

Старичок Прохор толкнул локтем Джона в бок и предрек:

– И про санки-то забудешь.

– Да нормально живут, – ответил ошеломленный таким мрачным прогнозом Джон и вскочил.

– Что у вас тут происходит. Когда я входил, Трофим Трофимыч про “Времена года” спрашивал. Кто написал. А про санки я не забуду. Очень я эту забаву люблю!

Батя выпрямился на стуле, насмешливо посмотрел из-под густых бровей на Джона. Старичок Прохор тут же понял, какой ветерок подул, и тоже насупился.

– И кто написал? – спросил Батя.

– Наши, – Петр Ильич Чайковский, – ответила за Джона Василиса.

Потом посмотрела на стену, где с незапамятных времен висела картина маслом, изображающая виноградники на склонах Везувия, и добавила:

– А их – сеньор Антонио Лусио Вивальди.

– А ЭТИ? – спросил, ткнув пальцем в сторону бумаг в руках Джона, Батя.

– Эти, – Джон растерянно зашелестел листиками, – эти… – он нашел нужное имя, – министр Занзибаров.

– Так! – сказал Батя. – А выше что написано?

Старичок Прохор выдернул листки из рук Джона, кряхтя взобрался, на лавку.

– Читаю, – сказал он и начал нараспев:

– Циркуляр номер… так-так… Начало пропускаем, вот главное: "установить в квадрате, ограниченном 50-ой и 70-ой параллелями северной широты, 25-ым и 45-ым меридианами восточной долготы среднюю зимнюю температуру, равную температуре всхожести овса плюс 5 градусов Цельсия." А называется циркуляр "О временах года". Вот!

– Новость, так новость, – согласился Джон, глянул на картину с Везувием и добавил:

– Виноград посадите?

– Не дождутся! – ответил Батя.

– Наше все – из яблок и с медом, – многозначительно вставил старичок Прохор.

– А на ящике, – внес ясность Иван, – написано: “Даешь два урожая в год!”. В ящике – термоустановка.

Старичок Прохор засуетился и поминутно кивая головой на телевизор стал выдавать неслыханное:

– Особый луч устремляется вверх, достигает озонового слоя, отражается от него и плавно опускается по заданной параболической траектории, обеспечив в зоне покрытия среднюю температуру заданного диапазона.

– Как-то так, – вздохнула Василиса, по молодости и неразумению тоже иногда слушавшая новости.

Джон, наконец, уразумел широту проблемы. Он перевел глаза на другую стену, где тоже висела картина маслом, но изображающая солнечный февральский денек и детей на горке. Он встал и патетически провозгласил, почти как мавр в известной пьесе, текст, правда, использовал свой собственный:

– Я сюда не за этим ехал!

Потом повернулся к Бате:

– Что делать будем, Трофим Трофимыч? Письмо писать?

Зазвонил телефон. Василиса поднялась, сходила в прихожую, принесла трубку, протянула Ивану:

– Тебя. С космодрома.

Иван встал и отошел к окну, повернулся ко всем спиной.

А Джон пересел с лавки к столу:

– Трофим Трофимыч! Давайте прямо сейчас писать. На обороте – для наглядности.

– Ясность в этом деле должна быть полная, – согласился Батя.

– Я карандаш принесу, – промолвила Василиса и снова пошла к полке.

– И про погреб не забудь, – напомнила о своем Марья Моревна.

– А для наглядности большими буквами, – посоветовал Прохор.

– Ох! Вот незадача. Карандаш-то поломан, – воскликнула Василиса.

– Плохо, – проговорил сумрачно Батя, – кто за карандаши в доме отвечает?

Василиса поджала губки и щелкнула пальцами. Снова из-под лавки выскочил подметальщик, он же точильщик карандашей.

– Ой, как плохо! Опоздаем! Почта закроется! воскликнула Марья Моревна.

Иван закончил говорить по телефону, повернулся с сияющим лицом:

– А никуда торопиться и не надо. Отбой тревоги.

– Что случилось, Ванечка? – спросили Марья Моревна и Василиса в один голос.

– Не тяни льва за хвост, – поддержал их Джон.

– Вы-кла-дай! – по слогам произнес Батя.

Иван сел на лавку, обнял за плечи старичка Прохора:

– Дело, значит, такое. Погрузчики из-под ящика выбрались. Разозлились на него, и раздолбали в пыль. Это же универсальные складские автоматы. В случае надобности неликвиды и тару поломанную утилизировать обучены.

– Да это же не тара! – удивился Джон. – Как они могли перепутать! Роботы ведь! Они штрих-код читать умеют!

– А это ты Прохора спроси, – ответил Иван, – твои механики вчера к нему приходили. Чем они погрузчикам окуляры протирали?

– Как чем? Нашим, лучшим, из яблок с медом, – гордо произнес старичок Прохор.

– Ой, как плохо! – схватился за голову Джон.

– Да уж, куда нагляднее, – хихикнул старичок Прохор.

– А не надо экономить на протирочном материале, – съязвил Иван.

– Ой, плохо-то как! – Джон закачался из стороны в сторону.

Некоторое время все смотрели на него и молчали.

– Ну, что ни делается, а все к лучшему, – степенно произнесла Марья Моревна.

Помолчав, нежно добавила:

– А ты, дочка, поиграй нам. Снова со “Святок” начни.

– Хорошо! – сказал Батя.

– И за “Времена года” не вредно бы…– резонно добавил Прохор.

Никто и не заметил, как он успел прошмыгнуть за дверь и вернуться с бутылью, которую из осторожности держал обеими руками.

Вечером снова сидели в заснеженном саду, кутались в тулупы, воротники которых страстно обволакивали шеи. Джон так вообще пытался расстегнуться – не получалось: не мог преодолеть барьер застежек-самостежек.

Спутники не взлетали. Вместо звезд с неба густо падали снежинки.

– Вань, – спрашивала Василиса. – Мы точно в Африку поедем? Не передумаешь?

– Конечно, поедем, – нежно отвечал Иван, – щука сказала. Надо ехать.

ПЕТУХ

Накануне Нового года из туч обильно просыпался мягкий сухой снежок.

Старичок Прохор вернулся c сеновала и теперь сидел на лавке под окном, поджав босые ноги и с тоской глядя на скинутые у печки валенки. Правый валенок стоял неподвижно, и вокруг него постепенно образовывалось море разливанное от таявшего снега.

Левый валенок исправно выполнял очистительную функцию, напрыгивал на правый, постукивал об него боками, притоптывал об пол подошвой.

Правый не шевелился.

– Ишь, как прочно стоит, – сказал Батя,

– Уж как прочно, – согласно забормотал старичок Прохор. – У них, у валенок моих, когда мозги забарахлят, всегда этакая монументальность пробуждается. Не сдвинуть теперь, пока не высохнет.

– Бывает, – проговорил Батя, поводя головой в сторону самовара.

– Да ведь не дело это, – сказала Марья Моревна, наливая чай в стакан в серебряном подстаканнике и пододвигая его поближе к Бате.

– Точно, не дело – заерзал на лавке Прохор, – надо бы дровишек подбросить в печку, для жара. Они – валенки мои – побыстрее и высохнут.

Он замолчал, покосившись на свои босые пятки и лужу у печки.

Марья Моревна глянула через плечо на валенки, воду на полу, хлопнула в ладоши. Тут же из-под широкой лавки выкатился подметальщик, позыркал во все стороны глазками на телескопических усиках, побежал к луже.

– Вот ведь как сосет, – завистливо покачал головой Прохор, вытянув губы трубочкой и издавая звук почти такой же, что получался у подметальщика, который высунул из брюшка малый засосик и со свистом втягивал в себя талую воду и кусочки не успевшего растаять снега.

Подметальщик попытался сдвинуть правый валенок с места, чтобы убраться под ним, потерпел неудачу, попал, не успев увернуться, под пятку скачущего левого, обиженно замигал покрасневшими лампочками и скрылся под лавкой.

– А ты зачем на двор ходил? – спросила Марья Моревна.

– Мышей на сеновале гонял. И кровлю инспектировал – не прогнулась ли. Снега-то сколько навалило, – сдвинув для серьезности редкие брови, ответил Прохор.

При этом он зачем-то сунул руку в правый карман кафтана и что-то там пощупал.

– Ну и как, много мышей?

– Много! Ох, как много. В сене и притаились.

В трубе завыло, а в окна застучала снежная крупа.

– Зима! – веско сказал Батя.

– Ты ворота на сеновал прикрыл? – строго спросила Марья Моревна Прохора. – А то снегу нанесет, сено-то и замокнет.

– А то! Как же! Первым делом, – ответил старичок Прохор.

Теперь он уже оттопырил карман и внимательно глядел в него.

– Нету, – горько вздохнул Прохор. – Вот ведь незадача, пропала.

– Потерял что? – спросила Марья Моревна.

– Да нет, не потерял, положил где-то, – ответил Прохор и весь как-то съежился под пристальным взглядом Марьи Моревны.

– Значит, там и лежит, где положил. Не на лавочке у крыльца? А то занесет.

– Зима! – повторил Батя и пододвинул пустой стакан к Марье Моревне.

Дверь распахнулась, и в горницу влетели Василиса с Иваном: щеки красные с мороза, глаза веселые.

– Эх, ну и мороз, – воскликнула Василиса, сбрасывая шубку на руки подавальщицы.

Та повернулась и тихо покатилась за дверь, но промахнулась и ударилась в стену, так как Иван накинул на нее сверху и свой тулуп, закрыв объективы.

– Валенки, валенки у печки снимите! – закричала Марья Моревна. – Воды по всему дому наносите!

– А мы твою трубку нашли, – сказала Василиса, подсаживаясь к старичку Прохору.

– Где? – спросил Прохор.

– Да у сеновала, почти у порога. Я дымок приметил, – ответил Иван. – Смотри, и сейчас еще теплится.

– Тс-с, – прошипел Прохор, прикладывая палец к губам и косясь на Марью Моревну.

– Понял, – заговорщицки подмигнул Иван, наклонился к уху Прохора и прошептал:

– А то, неровен час, запалили бы сено.

– Что-то вы припозднились. Весело на горке-то? – спросила Марья Моревна.

– Да уж как весело, все там! Гуляют! – ответила Василиса.

– Только вот мы петуха нашего не слышали, не простыл бы. Морозец крепкий, – сказал Иван.

– Морозу как не быть. Зима! – произнес Батя, хлебнул из стакана.

Марья Моревна тут же захлопотала вокруг него – пододвинула блюдо с пряниками и ватрушками.

Дверь снова распахнулась, и вошел Джон. Он огляделся по сторонам, и спросил:

– Не опоздал? А то я все жду, жду, когда петух ваш к ужину прокричит, а он молчит и молчит. Не простыл бы. Пришлось на свои смотреть.

Он посмотрел на запястье, на котором сиял золотом браслет новомодного хронометра.

– Чудная машинка, тикает, – сказал старичок Прохор, прислушиваясь. – Прямо как сверчок.

– Всю премию ухлопал, из самой столицы заказал, – начал рассказывать Джон. – А все равно петушок привычнее. И душевнее как-то.

– Я тоже не слышала, – забеспокоилась Марья Моревна. – Вань, сходи на двор, проверь петуха.

Иван ловко вскочил в пританцовывающие у печки валенки и исчез за дверью.

Джон подошел к старичку Прохору и сел возле него.

– Я заметил, ты на сеновал с трубкой ходил. Не опасаешься? От искры, говорят, пламя возгорается.

– Я же говорила – рядом с сеном не курить! – воскликнула Марья Моревна. – Спалишь сено, чем кормить скотину будем?

– Тс-с, – запоздало прошипел старичок Прохор, еще ниже опуская плечи.

– Да ладно, ничего ведь не случилось, – сказал Джон.

Василиса его поддержала:

– Прохор внимательно курит. И он больше не будет.

Потом хлопнула в ладоши:

– А ужинать скоро будем? Проголодалась на горке.

– Что это вы все на сеновал зачастили? – Марья Моревна подозрительно посмотрела на Василису, потом перевела взгляд на Джона. – Подозрительно это!

В горницу вернулся Иван, держа за лапы петуха. Петух безжизненно висел в его руках, болтая головой с красным гребнем и желтым раскрытым клювом.

– Замерз, бедолага, – сказал Иван, садясь на лавку. – А в сенях душно. Я дверь на улицу приоткрыл, проветрим немного. А то щука жаловаться будет, всю ночь не уснем.

Потом подмигнул старичку Прохору и Джону:

– На сеновале все в порядке.

Старичок Прохор и Джон потеснились. Иван положил петуха к себе на колени, осмотрел его внимательно. Потом достал из заднего кармана штанов перочинный ножик, открыл какое-то лезвие и ткнул в петуха. Петух даже не дернулся.

– С ним не так надо. Дай я попробую, – Джон протянул руку, и петух перекочевал на колени к нему.

– У меня в прошлом году был такой. «Танец маленьких лебедей» выдавал вместо кукареканья. А потом наглотался на дворе червей, так танец превратился в похоронный марш.

С минуту Джон пытался что-то нащупать на шее у петуха, потом чем-то щелкнул, и голова вместе с изрядной частью шеи отскочила в сторону так быстро, что Иван еле успел поймать ее на лету. Несколько белых перышек выпали и плавно опустились на пол. К ним тут же ринулся подметальщик.

Старичок Прохор встал и засеменил к столу, поближе к Марье Моревне и Василисе.

– Не люблю я петухов этих. От них одни неожиданности. Вон как голова сиганула. Могла ведь в глаз клювом ткнуть.

Джон заглянул внутрь обезглавленного тела.

– Тут шило нужно. И маслице.

– Понятно тебе, – Иван пнул подметальщика.

Подметальщик застрекотал и побежал, снова еле увернувшись от левого валенка старичка Прохора, в кладовку. Через минуту он вернулся, радостно сияя синей лампочкой и гордо неся в одной лапке шило, а в другой масленку.

– А зачем ты его на двор выпускал? – поинтересовался Иван, передавая Джону шило и масло.

– Так он не спрашивал, сам выбегал. Жутко эти петухи бегать любят. Отпоет, и скок с подоконника на землю – и давай шнырять между кур. Огородники его не любили, пытались прогнать, да он своим клювом одного в пыль раскрошил, все микросхемы вывалились.

Джон капнул немного масла куда-то внутрь безголового тела, потом засунул в него шило, поковырял там.

Внутри петушиного тела что-то звякнуло, щелкнуло, и из шеи вырвался сноп искр. Безголовый петух задергался в конвульсиях, вывалился из рук растерявшегося Джона на пол, поднялся и заковылял кругами по комнате.

– Эх! – воскликнул Джон, – коротнуло!

Он бросился на безголового петуха, но промахнулся. Сбитый им петух вскочил на обе лапки, забил крыльями и побежал кругами по горнице уже так быстро, что старичок Прохор и Василиса даже зажмурились. Иван схватил со скамейки голову и швырнул ее в петуха. И тоже промахнулся.

Подметальщики прекратили убирать талую воду у печки, и рассредоточились, поворачивая вслед за передвижениями безголового петуха свои объективы, явно намереваясь взять его в кольцо.

– Ай, – воскликнула Василиса, поджав ноги, когда петух, продолжая сыпать искрами, пробежал под ее стулом.

– Мощный у него аккумулятор, – проговорил Джон, пытаясь накрыть петуха покрывалом. – И быстрый какой! Быстрее моего.

– Подушкой попробуй, – посоветовал старичок Прохор. – У подушки аэродинамика лучше, чем у покрывала. Или же ковер-самолет достать. Он его быстро накроет. Василиса, где у вас ковер-самолет?

– В сенях, в сундуке, рядом с кадкой, – прокричала Василиса, уже с ногами забравшаяся на стол.

Марья Моревна стояла коленями на стуле и пыталась достать петуха полотенцем, когда он стремительно пробегал мимо.

– Сейчас, сейчас принесу, – сказал старичок Прохор и короткими перебежками, как был босиком, побежал за ковром-самолетом.

– Дверь не открывай, – крикнул ему Джон, но было поздно.

Петух как был без головы, продолжая сыпать искрами, каким-то чудом проскользнул между ног Прохора в открытую им дверь. Было слышно, как он ударился с разбегу в кадку, потом послышался испуганный скрип подавальщицы, звон упавших на пол тарелок. Затем все смолкло.

– На двор побежал, – сказал старичок Прохор, опасливо выглянув в сени.

– А на сеновал ворота заперты? – спросил Батя, ставя на стол пустой стакан.

Иван, Василиса и Джон переглянулись между собой, потом не сговариваясь, кто в чем был, ринулись из горницы. Даже Прохор не удержался и запрыгал за ними следом, подхватив с пола свой левый валенок и натягивая его на ходу.

Но петух, хоть и был без головы, а может, именно потому, что был без головы, уже добежал до сарая с сеном и, судя по красным отблескам из-за двери и запаху дыма, сделал свое черное дело.

– Звонить надо пожарным, – жалобно произнесла Василиса.

– Уже летят, – ответил Джон.

И в самом деле, уже был слышен мерный гул, прерываемый курлыканьем, пожарной команды. Огородники под ногами тащили шланг от колодца, а полнотелые подавальщицы передавали друг другу ведра.

– Вы что, с ума посходили! – махнула на них полотенцем Марья Моревна. – Додумались живой водой заливать. Что щука скажет? А ну, давайте обратно несите.

Послушные подавальщицы повернулись и понесли воду обратно в сени, в кадку со щукой.

Огонь потушили быстро. Вернулись в горницу.

– Да, дела! – сказал Батя.

– Бывает, – пожал плечами Иван. – От судьбы не уйдешь.

– Бывает, – согласился Джон. – Непредсказуемая техническая неисправность.

– Чем скотину кормить теперь? – Марья Моревна горестно подперла голову ладонями.

Василиса всхлипнула.

– Да, дела! – задумчиво повторил Батя, нахмурив брови.

Вечером, завернувшись поплотнее кто в шубу, кто в тулуп, поджав ноги в валенках, сидели на скамейке перед домом. Старичок Прохор, так и не дождавшийся, когда придет в сознание его правый валенок, обмотал ногу прожженным в нескольких местах покрывалом.

– Двадцать литров! Двадцать литров чистейшего смородинового…, – бормотал он себе под нос, горестно поглядывая в сторону черной обгоревшей двери амбара.

Потом вздыхал и немного менял репертуар:

– А сколько чистейшего яблочного…

Щука простила всех за пролитую из бадьи живую воду. О чем-то пошепталась с Марьей Моревной, и та, улыбнувшись, тоже шепотом передала что-то на ухо Бате.

– Ну, сказал Батя, – не беда. Раз уж цена на комбикорм упадет, а Зорька отелится, справимся. Не дрожите, погорельцы!

Иван наклонился к старичку Прохору:

– Прохор, а ведь в хлеву за застрехой все цело. Еще не начатая!

– Ш-ш-ш, – прошептал Прохор, прикладывая палец к губам и опасливо поглядывая на Марью Моревну.

Он вытянул вперед ногу в покрывале и снова затянул:

– Двадцать литров! Двадцать литров чистейшего смородинового…,

По его морщинистой щеке скатилась слеза, и упала на снег, блеснув как звездочка, отраженным светом фонаря над крыльцом.

– А теленочек будет черненький с рыженьким пятнышком на лбу, – мечтательно произнесла Василиса. – Назовем Звездочкой. Или Огоньком.

– Тьфу на тебя, – встрепенулась Марья Моревна, – накликаешь снова чего!

Старик Прохор завозился, подтянул покрывало на ноге.

– Надо бы ворота в хлев проверить, заперты ли, а то не ровен час – простудится Зорька, – он вдруг поднялся, покряхтывая. – Да ты сиди, Иван. Я сам доковыляю.

– Да что ты, помогу, – ответил Иван, подставляя плечо под руку Прохора, – как ты без валенка. А ворота – тяжеленные.

И они удалились в темноту, в поскрипывающие под ногами сугробы, откуда сладко несло навозом, и позванивала колокольчиком пегая Зорька.