Сергей Брилёв
Разведка. «Иван» наоборот: взаимодействие спецслужб Москвы и Лондона в 1942—1944 гг.

Основа основ

Утро в Кушнаренкове начиналось с того, что руководители групп рапортовали «коротко, почти по-военному, о наличном составе», а все стояли «как по команде “смирно”»^[72]. Леонгард отмечал: «Для меня все это было ново […] От партийной школы я этого уж никак не ожидал. […] Мы должны были в кратчайший срок изучить […] обращение с ручными гранатами и миномётами и с предельной быстротой разбирать и собирать револьверы, винтовки, лёгкие и тяжёлые пулемёты. […] Для подготовки к будущей нелегальной работе нас обучали обращению с ручным огнестрельным оружием, со взрывчатыми веществами и ручными гранатами и преподавали “технику конспирации”, чтобы мы могли возможно дольше осуществлять свою подрывную деятельность в тылу врага и не быть раскрытыми»^[73].

Ещё курсантов обучали радиоделу и радиопропаганде, организации партизанского движения и разведывательно-диверсионным навыкам^[74], а из экзотики, как нам рассказали в музее Кушнаренкова, в программе было даже восточное единоборство джиу-джитсу^[75]. Чехословацкий коммунист вспоминает: «Коллектив мужчин и женщин со всех оккупированных европейских земель нас принял и мы стали частью организованной партийной ткани. […] Так как мы поступили в школу с середины учебного года, мы должны были усвоить материал и за первую половину. […] Надо было учиться, бегать, упражняться, стрелять, боксировать а также танцевать. На танцах играл особый джазовый оркестр».

К танцам вернёмся чуть позже, а пока добавим еще несколько штрихов – об идеологии. Слепое следование ей не раз и не два подводило довоенный СССР (вспомним хотя бы отказ от коалиции коммунистов и социал-демократов, приведший к формально демократическому назначению Гитлера канцлером Германии, обернувшемуся его воцарением в диктаторах). Реалии войны многое изменили.

В Кушнаренкове был вольнодумный, по советским меркам, взгляд на догмы, которые ещё вчера казались незыблемыми и неприкасаемыми. М. Вольф вспоминал: «Мы узнали от компетентных лиц нам дотоле неизвестное из переменчивой истории рабочего движения и Коминтерна. Анализ, сделанный VII конгрессом Коминтерна, причин прихода к власти Гитлера и собственных ошибок коммунистов дали нам на будущее много поучительного и запоминающегося. Мы были убеждены, что по окончании господства нацистов на повестку дня встанет вопрос строительства антифашистско-демократического порядка на очень широкой политической основе и уж никак не строительства социализма. Действительно, шаги, предпринятые непосредственно после гибели гитлеровской империи: образование многих партий, стремление к объединению с социал-демократами, демократическая земельная реформа – первоначально соответствовали этим представлениям»^[76].

То, как после войны советская зона оккупации Германии превратилась в ГДР (и в какую ГДР!) – предмет не этой книги. Наш разговор – о Кушнаренкове.

В своих воспоминаниях М. Вольф не раз заочно полемизирует с В. Леонгардом, журя последнего за то, что он представил учёбу в Кушнаренково как догматическую. Но справедливости ради скажем: Леонгард тоже признавал, что атмосфера в Кушнаренкове отличалась от обычных советских учебных заведений. Например, о начальнике школы он свидетельствовал: «Михайлов […] не производил впечатления крупного должностного лица или директора школы. Не было трафаретных вопросов и ответов»^[77].

Друг Вольфа, Гельмут, добавлял: «У меня сложилось впечатление, что всей постановкой обучения, дискуссиями об отдельных проблемах, заданиями по самостоятельному изучению источников (Маркс, Энгельс, Ленин, Роза Люксембург, Карл Либкнехт, Август Бебель, Франц Меринг и другие) […] стимулировали обдумывание и собственные выводы для будущей работы и принятия решений в определенных ситуациях»^[78]. В свою очередь, чехословацкий коммунист вспоминал: «Очень часто к нам приезжали заведующие, функционеры исполкома Коминтерна и докладывали о международном положении. Большое впечатление на меня произвело выступление Пальмиро Тольятти. […] Тольятти отвечал мгновенно, точно и коротко».

Насколько можно понять, в школе рассматривали и, скажем так, морально-психологические, этические проблемы. Например, как рассказывал Вольф, «на одном из семинаров был поставлен вопрос, как должен действовать нелегал, внедренный в вермахт, если его включат в расстрельную команду. Трудный вопрос совести»^[79].

В целом же Вольф говорил о «смеси лекций, семинаров, военной и практической подготовки по конспиративной технике»^[80].

Конспирация и расшифровка

Выезд двух эшелонов с коминтерновцами с Казанского вокзала Москвы в столицу Башкирской АССР пришелся на октябрь 1941 г.^[81] И в годы войны именно из Уфы вели свои передачи радиостанции Коминтерна (аж на восемнадцати языках!^[82]) – в этой связи чаще всего и вспоминают о Башкирии в контексте III Интернационала. Мы уже упоминали колодец у входа в уфимский почтамт. Так вот, он открывал путь в коллектор, по которому из почтамта (где располагалась радиостудия) шёл кабель за город (где было оперативно обустроено грандиозное радиополе, демонтированное лишь в XXI веке).

Георгий Димитров прибыл в Уфу из Куйбышева лишь 20 декабря 1941 г.^[83], а до тех пор аппаратом Исполкома Коминтерна в Уфе руководил Тольятти. 23 октября Димитров писал ему: «Примите меры еще в самом начале, чтобы наше учреждение внешне существовало в Уфе под флагом организации радиовещания, а не как ИККИ. Нецелесообразно разглашать перевод нашего учреждения из Москвы в Уфу»^[84].

По идее, учитывая распоряжение Димитрова, переезд части сотрудников в Кушнаренково должны были провести в условиях максимальной секретности. Однако… Сначала было объявлено, что ликвидировался эвакуированный в Кушнаренково детский сад научно-исследовательского института «Каучук»^[85]. Но, как говорят в России, «свято место пусто не бывает», и потому вскоре сразу 52 человека (сотрудники Коминтерна и члены их семей) разместились в самом Кушнаренкове, а ещё 178 сотрудников и их домочадцев подселили к колхозникам Измурзинского сельсовета всё того же Кушнаренковского района «для совместного проживания»^[86].

Коминтерновцы прибыли в Кушнаренково ночью 26 октября 1941 г. на нескольких грузовиках. Встречал и размещал всех заместитель председателя исполкома райсовета Александр Емельянович Салий. Местным сотрудникам техникума невнятно объяснили, что прибыли слушатели техникума № 1 из Москвы^[87] – хотя, как мы уже знаем, в селе и так был и есть техникум (теперь колледж) с таким номером.

Конечно же, скоро кушнаренковцы раскусили, кто такие их новые постояльцы. Читаем в воспоминаниях чехословацкого коммуниста: «Когда становилось теплее, чаще шла речь о том, когда начнется ледоход. Сначала это не привлекало мое внимание, что из того, что на какой-то реке ломается лед? […] Всё случилось однажды ночью. Сторож объявил аврал. Все выбежали бегом во двор и осторожно с восхищением смотрели. От реки шел большой шум ломающегося льда». Коминтерновцы тоже не остались у себя в расположении: «С лампами, крючками, топорами и динамитом пошли к бурной реке»^[88]. Естественно, встретились с местными. А те, само собой, обратили внимание на акцент – если ещё раньше не поняли, в чём дело.

Доцент немецкой секции Пауль Вендель вспоминал, как коминтеровцы помогали со сбором урожая колхозу «Большевик»^[89]. А житель села Е.А. Муромцев с гордостью рассказывал, как ему, 14-летнему подростку, дали ответственное задание: возить в бочке питьевую воду на ток, где работали иностранцы. Скоро и на виноградник пришли, помимо Димитрова, другие южане: слушатели-испанцы, итальянцы, французы^[90]. И разговаривали они друг с другом явно не на башкирском!

Снова обратимся к воспоминаниям М. Вольфа: «Чтобы сохранить школу в рабочем состоянии в суровую зиму 1942/43 года, в то время, когда бушевала битва под Сталинградом, нам пришлось вырубить прекрасную аллею из старых дубов, шедшую через овраг к усадьбе. Колоть дубовые чурки топорами и клиньями было ужасно трудной работой. В деревне оставались только женщины, дети, старики и инвалиды войны. Во время уборки урожая обученные слесарному делу из нашей среды ремонтировали тракторы и комбайны, остальные помогали на уборке. Это было так же жизненно важно, как и разгрузка барж. Мешки весом в 50 килограммов нужно было переносить по узким деревянным ступеням на крутой берег. Естественно, более сильные были в лучшем положении, но пот лился ручьями со всех»^[91]. То есть, опять же, – они встречались с местными жителями.

Более того, мы собственными глазами видели, что на Девичьей горе в Кушнаренкове (где нет аэропорта) стоит списанный самолёт. Для чего его там поставили, о чём он призван напоминать? Оказывается, в войну под Кушнаренковом был аэродром, на котором действовал филиал Уфимского парашютно-планерного клуба^[92]. Будущие разведчики осваивали там десантирование с воздуха. На этот же аэродром прилетали мгновенно узнаваемые советскими людьми лидеры международного коммунистического движения: помимо упомянутых выше австрийцев, немцев, итальянцев и болгар, бывала там и Пассионария – лидер испанских коммунистов Долорес Ибаррури^[93].

Среди тех испанок, которые ещё и родились тогда в Кушнаренкове, следует назвать переводчицу на кастильский язык «Мастера и Маргариты» Амайю Лакаса^[94]. Из этого, кстати, следует, что, в отличие от довоенной МЛШ, куда студентам запрещалось привозить родственников^[95], в Кушнаренково всё было устроено человечнее. Но, значит, и прозрачнее.

В общем, «конспирация» та еще… И тем не менее, даже для курсантов в Кушнаренкове была запретная зона. Дело в том, что помимо австрийской, болгарской, венгерской, испанской, итальянской, немецкой, польской, румынской и судетской секций^[96] там имелась и занимавшаяся отдельно корейская^[97] (которую скрывали даже от своих, так как Корея входила в состав Японии, а с Токио у Москвы до 1945 г. сохранялся нейтралитет).

Историю Кушнаренкова предстоит ещё писать и писать. Однако мы в дальнейшем сосредоточимся на тех выпускниках кушнаренковской и других спецшкол Коминтерна и советской разведки, которые добрались (или могли добраться) до Британии, – на реальных и потенциальных «ледорубах».

Глава II
Операция «Оранж». Футболист. Партиец. Разведчик?

Знаменитый советский футболист-«совиспанец» Агустин Гомес^[98]. Каким он был разведчиком?

…Согласно советским паспортам, предъявленным британским иммиграционным властям, этих советских агентов-«ледорубов» звали так: «Михаил Белов», «Антон Марсов» и «Иван Русаков». Однако в Лондоне сразу поняли, что никакие они не славяне, а выходцы с Пиренейского полуострова. Именно это следует из характеристик SOE.

О 27-летнем «Михаиле Белове» в SOE написали: «испанский француз с ярко выраженным испанским акцентом; возможно, баск; жизнелюбивый, болтливый»^[99]. Также в британских документах говорится, что он готовился к отправке в континентальную Европу и под французским именем – Michel Belfort, и под испанским – Miguel Gonzalez (правда, в последнем варианте отсутствовал полагающийся в таком случае по правилам испанского языка знак ударения над буквой «а»; впрочем, англосаксы не особенно задумываются о таких «мелочах»), и под смешанной франко-испанской фамилией Belfort Gonzalez.

В 28-летнем «Антоне Марсове» разглядели «возможно, испанца, но хорошо владеющего французским и имеющего родственников во Франции; весёлого, общительного». Также из документов SOE следует, что из Британии на континент он собирался под именем Antoine Martin.

30-летний «Иван Русаков» был описан как «маленький, чернявый, похожий на испанца; владеющий лишь азами французского или русского». Его «имя» – Jean Roussel.

Вместе они – группа «Оранж».

Из британских источников об этой англо-советской операции известно лишь то, что она была. Три агента-испанца парашютировались в ночь с 14 на 15 сентября 1943 г. в районе французского Авиньона^[100] с предполагаемым «прицелом» на Испанию. И это, по сути, всё.

Тем больше был соблазн решить эту головоломку с помощью российских материалов!

Однако и на российской стороне нас ждали «засады». Ни одно из этих имён и псевдонимов, найденных в TNA в Лондоне, мы не обнаружили в Москве – ни в РГАСПИ, ни в Государственном архиве Российской Федерации, где вообще-то хранятся дела всех «совиспанцев» по линии Красного Креста, а также документы о получения ими советского гражданства^[101]. Более того, согласно официальному ответу из СВР в адрес ВГТРК, не нашлись они и в картотеке советской / российской внешней разведки.

Тогда мы решили поискать участников операции «Оранж» среди выпускников спецшколы в Кушнаренкове. Благо, по воспоминаниям Вольфганга Леонгарда, «испанская группа была самая многочисленная, в ней было 30–40 курсантов»^[102].

Испанцы в Кушнаренкове

В Кушнаренкове было действительно много испанцев, в том числе, как мы уже выяснили, детей. Например, известно о двухлетнем мальчике Хосе, за которым присматривала местная жительница А.А. Троицкая^[103]. Она вспоминала, как однажды, пока его родители были на занятиях, они с Хосе смотрели на митинг, проходивший во дворе школы. На нём выступала Долорес Ибаррури. «Мне было-то 13 лет, что я понимала в политике, но до сих пор помню, как ярко и зажигательно она говорила»^[104].

В Кушнаренково Ибаррури прилетала не только к однопартийцам, но и к родственникам. Вот что вспоминал безымянный слушатель спецшколы из Чехословакии: «В танцах первыми были молодые красивые испанки, среди которых была […] дочь Долорес Ибаррури. Тонкая, с черными волосами, синими глазами и белой, как снег, кожей. Ей было тогда 18 лет и среди остальных она была самой интеллигентной и темпераментной. Она иногда скучала. В те мгновения вспоминала своего брата, который недавно погиб как красноармеец-доброволец на фронте»^[105]. Ну, а Вольфганг Леонгард писал так: «На третий день пребывания в школе Коминтерна я увидел испанскую девушку исключительной красоты, лицо которой мне показалось знакомым. Казалось, что и она меня знала. Это была Амайя Ибаррури, дочь Долорес Ибаррури. […] Её здесь звали Майя Руис»^[106]. Опять же, конспирация не очень-то продуманная: Руис – фамилия мужа Ибаррури.

На момент публикации этой книги мы смогли вычислить и ещё кое-кого из испанцев – слушателей спецшколы в Кушнаренкове и их детей^[107]. Большинству наших читателей эти имена ничего не скажут. За исключением, пожалуй, имени актёра и режиссёра Альгиса Арлаускаса, сыгравшего в кинофильме «Спортлото-82», – его в России знают все. Литовскую фамилию он получил от отца, а вот его мать – Кармен Пинедо – испанка – слушательница спецшколы в Кушнаренкове, позже окончившая Московский энергетический институт (к которому мы в этой главе ещё вернёмся).

Альгис Арлаускас – наверное, самый именитый потомок испанских слушателей Кушнаренкова. Кадр из фильма «Спортлото-82», реж. Л. Гайдай. Производство к/с «Мосфильм», 1982 г.

Примечательно, как описывал этих людей чехословацкий коммунист: «Когда испанские товарищи показывали корриду, они мне казались играющими детьми. Никто не видел в них капитанов, полковников и генералов из Гражданской войны, которые ещё недавно защищали Мадрид»^[108].

Однако кто из них был участником операции «Оранж»?!

Мы решили начать с самого именитого.

Самый именитый

В советские годы его имя гремело. Собственно, помимо хоккеиста Валерия Харламова, футболист Агустин Гомес – наиболее титулованный советский спортсмен-«совиспанец».

Гомес – звезда столичного «Торпедо», двукратный обладатель Кубка СССР (1949 г. и 1952 г.), бронзовый призёр всесоюзного первенства 1953 г. (когда он стал заслуженным мастером спорта СССР^[109]). Был он зачислен и в олимпийскую сборную Советского Союза, собиравшуюся на Игры в Хельсинки.

В многочисленных публикациях российской и испанской периодической печати все чаще утверждается, что в своей «параллельной жизни» этот футболист являлся агентом-«нелегалом» не только родной для него компартии Испании (КПИ). Якобы он имел связи и с советской разведкой^[110]: вернувшись из Москвы в Испанию, был там то ли «агентом КГБ»^[111], то ли даже «левшой КГБ» (так Гомес назван даже в испанском правительственном издании!^[112]), а когда перебрался из Испании в Латинскую Америку, то работал «под защитой и для КГБ»^[113], превратившись «из звезды советского футбола в призрак»^[114].

Что ж, действительно, есть версия о том, что с НКВД/НКГБ Гомес был связан со времен войны^[115]. Почему «версия»? Как мы уже сказали, ещё в советский период был рассекречен факт учёбы А. Гомеса в специфическом учебном заведении – таком же, как спецшкола в Кушнаренкове, поставлявшем не только будущих партработников, но и агентов для советских спецслужб.

В конце жизни

Агустин Гомес прожил насыщенную, но, конечно, слишком короткую жизнь. Он родился 18 ноября в 1922 г.^[116] в г. Рентерия, что в Стране Басков, в семье горнорабочего^[117] (по одной версии) или служащего^[118], владевшего лавкой (по другой)^[119]. Ушёл из жизни он 16 ноября 1975 г. в Москве, два дня не дожив до 53-летия^[120]. Удивительное совпадение: через четыре дня после кончины Гомеса этот мир покинул и Франко. А ведь это из-за него, из-за каудильо, судьба Гомеса совершила столько резких и неожиданных поворотов…

Как пишут журналисты, коллеги российского соавтора, «под конец жизни [Гомес] был слишком больным для своего возраста: пытки в испанской полиции даром не прошли. Особенно сказались удары по голове»^[121]. Мы не собираемся вдаваться в такую деликатную и даже интимную сферу, как медицина, однако решимся предположить: ещё одним, психологическим ударом в тот период для Гомеса стало его исключение из ЦК родной КПИ. После этого целая интрига стала развиваться во всём международном коммунистическом и рабочем движении, которому он отдал столько сил и здоровья.

Перенесёмся в 26 ноября 1970 г., когда собкор ТАСС в Париже телеграфировал в Москву пересказ публикации газеты ФКП «Юманите». Газета французских коммунистов гневно обличала Гомеса и его фракционную группу, «клеветавшую на политику [Коммунистической] партии [Испании], оскорблявшую ее руководителей и активистов»^[122]. «Юманите» подчёркивала, что для ФКП «не существует двух испанских коммунистических партий, а существует только одна, именно та, где председателем товарищ Долорес Ибаррури, а генеральным секретарем товарищ Сантьяго Каррильо»^[123].

Для справки: генсек ЦК КПИ Сантьяго Каррильо был страстным футбольным фанатом, болел за «Спортинг» из Хихона, а, находясь в эмиграции, инкогнито посещал матчи, проходившие в третьих странах с участием испанских команд. Однако с футболистом-однопартийцем Гомесом у него, как мы только что прочли, случился какой-то поистине вселенский конфликт. Чем же Гомес так оскорбил руководство партии, что его из нее исключили?

Листаем его дело в РГАСПИ и обнаруживаем, что ещё годом ранее, в июле 1969 г., младший референт Международного отдела ЦК КПСС Е. Козлова писала: «Гомес был выведен из состава ЦК “в связи с тем, что он не согласен с позицией руководства КПИ по чехословацкому и китайскому вопросам”»^[124]. Оказывается, на заседании ЦК КПИ в сентябре 1968 г. Гомес заявил: «Я поддерживаю меры, принятые Советским Союзом и четырьмя странами-союзницами по отправке войск в Чехословакию. Считаю, что в очередной раз СССР и КПСС доказали свою революционную дружбу, выполняя свой интернациональный долг в отношении трудящихся и коммунистов всего мира»^[125].

От себя добавим: наверное, трудно было ожидать одобрения «доктрины Брежнева» от компартии такой страны, как Испания (которая в годы гражданской войны сама пережила иностранную интервенцию). Похоже, в своей партии Гомес действительно оказался своего рода «белой вороной». Он представлял «наиболее ортодоксальный сектор, верный СССР»^[126], и даже стал тогда издавать свою версию газеты El Mundo Obrero («Рабочий мир») с красной «шапкой» вместо чёрной^[127].

Впрочем, поддержка Гомесом «доктрины Брежнева» – не первое проявление его приверженности курсу Москвы. Например, в середине 1950-х, после смерти Сталина, многие «совиспанцы» только начали выходить из тюрем и лагерей, куда их поместили за то, что после войны они стали связываться в Москве с иностранными дипломатами в попытках вернуться на родину^[128]. Гомес же в августе-сентябре 1954 г. спокойно выезжал за границу – пусть и в социалистическую Чехословакию, пусть и на V съезд КПИ^[129]. Более того, 18 октября 1955 г. он написал Молотову: «Там на Родине (то есть в Испании. – Авт.) остались наши родители. Мы хотели, чтобы они приехали к нам и смогли жить счастливо среди своих сыновей и внуков»^[130]. Выходит, пока его соотечественники пытались покинуть СССР, он свою семью хотел вывезти в Советский Союз!

В том же году, по рекомендации Д. Ибаррури его принимают на заочное отделение Высшей партийной школы при ЦК КПСС^[131]. А на следующий год он становится одним из тех «совиспанцев», которым Москва не просто разрешит, а поручит выехать на историческую родину. Впрочем, не будем забегать вперёд.