Сергей Анатольевич Шаповалов
Император

– Кадетский женский корпус? – усмехнулся Панин.

– Зря острите. Готовят их отменно: языки, танцы, этикет – все на высшем уровне. Ученицам Сен-Сирского института далеко до наших дочерей. Мадмуазель Софии прочат должность фрейлины.

– Вот как! – выразил искренне восхищение Панин. – Поздравляю. Но все же, хоть вы и говорите, что старше меня в два раза и опытнее в делах, но я тоже чувствую людей. – Он бросил косой взгляд на собеседника. – Скрываете вы что-то.

– Не доверяете? – прищурил в ответ один глаз фон Пален.

– Ну, если начистоту.

– Хорошо, давайте начистоту, – согласился генерал-губернатор Курляндии. – Я вижу в вас благородного и честного человека. Да и дурного о вас ничего не слышал. Так что, могу довериться. Только учтите, отныне вы идёте со мной рука об руку, хоть на парад, хоть на эшафот.

– Согласен! – махнул рукой Панин. – Но, если дело стоит того.

– Стоит, я вас уверяю, – загадочно произнёс фон Пален. – И Семён теперь наш сообщник.

Ну, так говорите! – загорелся Панин.

– Учтите, я доверился вам.

– Слово дворянина – не погублю и не предам, – слегка обиделся Панин.

– Вы помните год назад, а может того меньше объявился некий пророк из Никола-Бабаевского монастыря?

– Да, что-то припоминаю, – кивнул Панин. – Кажись, монаха Авелем звали. Книжку неугодную сочинил с какими-то пророчествами, за что и был заключён в Шлиссельбургскую крепость.

– Если бы каждого монаха за книжки в Шлиссельбургскую крепость сажали – казематов бы не хватило, – усмехнулся фон Пален. – А книжка у него была не простая. В ней описаны многие события, которые свершились и должны свершиться. И заметьте, ни в одном своём пророчестве этот Авель не ошибся.

– Так за что его в крепость?

– Вот! – фон Пален многозначительно поднял указательный перст и, понизив голос, таинственно произнёс: – За предсказание смерти императрицы.

– Господь с вами! – Панин испугано перекрестился. – Откуда вы знаете?

– Из уст того, кто его допрашивал. Да и сама императрица с глаза на глаз беседовала с монахом, после сего и приказала заточить его, дабы не болтал лишнего.

– И когда сие несчастие должно случиться?

– На днях.

Вы шутите? – Панин испуганно вытаращил глаза и принялся неистово креститься.

– Помилуйте, Никита Петрович, кто такими вещами шутит, – обиженно фыркнул фон Пален.

– И вы хотите этим воспользоваться? – Панин пристально взглянул на него.

– Почему бы – нет. Новый император будет раздавать должности новым людям. Если заметили, Павла Петровича не очень жалуют при дворе. И он нынешних министров недолюбливает. Возможно, мы только что проявили себя с лучшей стороны перед будущим вседержителем. Если бы вы ещё не выкаблучивались, возможно, уже готовились на высокую должность.

– А вы, однако, дьявол! – с уважением произнёс Пани.

– Чего и вам желаю, – посоветовал фон Пален и выпил очередную чарку вина.

– За нас и нового императора! – согласился Никита Петрович и тоже выпил.

– Простите, господа, но мне ужасно неприятно слышать от вас такие речи! – возмутился я и не стал пить.

– А вы привыкайте, – холодно ответил генерал-губернатор Курляндии. – Ещё не к такому придётся привыкать, если, конечно, не хотите всю жизнь тянуть лямку где-нибудь под Оренбургом и окончить службу пьяницей-полковником.

– Хочу признать, что Семён Иванович – умнейший человек, – попытался защитить меня Панин.

– Я понимаю. Наследник просто так не поставил бы его командиром батареи. И чем же вы так понравились Павлу Петровичу?

Лицо фон Палена сделалось каким-то деревянным, глаза безжизненные. Стало не по себе, глядя на него. Как будто стоишь голый перед толпой.

– Он хорошо разбирается в математике. Превосходно знает языки: французский, немецкий, английский, латынь…

– Английский? – встрепенулся фон Пален. – И насколько хорошо вы понимаете английский?

– Превосходно, как и русский, как и французский, благодаря матушке, – ответил я. – Она из старинного шотландского рода.

– Вот оно что! – серьёзно задумался фон Пален. – А не соизволите провести сегодня вечер со мной. Уж сильно вы мне пригодитесь.

– Почту за честь, – заверил я. А что мне ещё делать вечером в незнакомом городе?

– Вот и отлично. Я перед вами буду в неоплатном долгу.

Какое-то время мы ехали молча. Я находился под впечатлением пребывания в Гатчинском замке. Сразу столько нового обрушилось на меня, что я никак не мог поверить, что все со мной происходит наяву. Я внезапно попал в другой мир.

– Что с вами, Семён? – обратил на меня внимание фон Пален. – Вы выглядите, как будто вас контузило в голову.

Вы не могли бы мне рассказать о наследнике? – попросил я.

– О Павле Петровиче? А что вы хотите о нем знать?

– Все!

– Все я не знаю, но Никита Петрович мне поможет. Уж он-то хорошо осведомлён.

– Кое-что, – кивнул Панин.

– Как вам известно, – начал фон Пален. – Павла Петровича родила, тогда ещё, Великая княгиня Екатерина в двадцать пять лет. Я правильно говорю?

– Да, вы совершенно правы, – откликнулся Панин. – Двадцать пять. В шестнадцать лет её привезли в Россию. Пётр третий был племянником матушки Елизаветы и объявлен наследником престола.

– Насколько я помню, у Петра был какой-то мужской дефект, – вспомнил фон Пален. – Вы нас простите, Семён, может это и анекдот. Но вся история построена на анекдотах.

– Нет, не анекдот. Он действительно обладал дефектом, – подтвердил Панин, – посему целых шесть лет супруги жили раздельно, и Пётр не показывался в спальне у жены.

– Зато, как мне известно, в эту спальню зачастил граф Сергей Салтыков, бывший тогда на должности камергера. – Сергей Васильевич ещё тот Ловелас, – кивнул Панин.

– Но Павел Петрович, все же сын Петра третьего? – попросил уточнить я.

– Его долго уговаривали и все же уговорили на небольшую операцию, – сказал Панин. – Всего-то делов – один надрез – и он уже нормальный мужчина.

– Вот, тогда-то матушка наша и забеременела.

– А сама матушка Екатерина откуда происходит? – спросил я.

– Город Штеттина, столица Померании. Знаю, что отец её, Кристиан Август Ангальт-Цербский, происходил из цербст-дорнбургской линии Ангальтского дома и состоял на службе у прусского короля. Он был полковым командиром, комендантом, затем губернатором города Штеттина, где будущая императрица и появилась на свет. Как-то он даже баллотировался в курляндские герцоги, но неудачно, службу закончил прусским фельдмаршалом. Так что, как её звали до крещения? – спросил фон Пален у Панина.

Панин задумался, вспоминая, через минуту сказал:

– Если не изменяет память, принцесса Фредерика София Августа Ангальт-Цербстская. А после крещения – Екатерина Алексеевна.

– Так вот, – продолжил фон Пален. – Основная её задача была произвести наследника российского престола, что она с честью и выполнила в сентябре пятьдесят четвёртого. Счастливая мать просила показать ей ребёнка, но не тут–то было. Матушка Елизавета тут же приказала отнести младенца в её покои. У Императрицы были свои виды на ребёнка: он принадлежит Российской империи. Его окружили заботами кормилицы и няньки.

– Да, это печальная история, – подтвердил Панин. – Мать не допускали к младенцу. Лишь пару раз разрешила матушка Елизавета взглянуть на ребёнка, и то, с её личным присутствием.

– Няньки же были из простых, – продолжал фон Пален. – А сами знаете поговорку: у семи нянек дитя без глаза. Вот и нашего маленького Павле Петровича кутали, пеленали, укрывали…. В итоге мальчик рос болезненным. От малейшего сквозняка тут же подхватывал насморк, вечно болело горло, да и желудком был он слаб.

– Вы бы нянек его видели, – усмехнулся Панин. – Была из них старшая, Агафья. Нет, чтобы мальчику былины про богатырей рассказывать, она все ему про чертей, да про утопленников. После этих сказок Павел Петрович боялся любого шума. Спал только со свечой. Однажды матушка Елизавета пришла к нему со своим шутом-карликом. Павел принял его за чёрта. Такую истерику закатил, что его еле успокоили. После этого матушка Елизавета решила приставить к ребёнку воспитателя Фёдора Бехтерева.

– Посланник при Версальском дворе? – попросил уточнить фон Пален.

– Да. Обладал хорошими манерами. Тонко разбирался в придворном этикете. И вообще – слыл остроумным и начитанным.

– Почему уже его вскоре отставили?

– Разве мог Бехтерев сравниться с моим дядюшкой, Никитой Ивановичем?

– Ну, конечно же, – рассмеялся фон Пален.

Вы не представляете, что за человек мой дядюшка! С ним поговоришь, и чувствуешь себя вошью, ничтожеством. Он, казалось, знал все, разбирался во всем. Искуснейший дипломат. Двенадцать лет удачной работы в Стокгольме. Наследнику нужен был именно такой просвещённый наставник.

– И как же он взялся за воспитание Павла Петровича? – поинтересовался я.

– У него были очень интересные методы. Не просто воспитывать малыша с неуравновешенной психикой. Попробуй-ка! Павел Петрович рос капризным, неусидчивым. Никита Иванович приставил к нему шесть лакеев. Лично отбирал, чтобы были спокойные, внимательные, ответственные. Вот эти лакеи бегали за Павлом Петровичем и выполняли все его капризы. А между играми, когда ребёнок слегка утомлялся, Никита Иванович ненавязчиво предлагал Павлуше заняться наукой. Дядюшка сам потом признался, что Павел Петрович был способным ребёнком. Он быстро освоил грамматику и арифметику. Научился читать и свободно говорить на французском и немецком.

– Говорят, он очень любил читать библию, – вспомнил фон Пален.

– Да, дядюшка мне говорил, что во время чтения псалмов, по щекам мальчика вечно текли слезы. А ещё у него была странная черта характера: он совершенно не разделял плохие поступки и хорошие, милосердие и жестокость. Он мог пустить слезу по поводу несчастной собачки, которая мёрзнет на улице под дождём, и, в то же время, с азартом швырял камнями в кошку.

– А как родители на это смотрели? – спросил я.

– Матушке Елизавете некогда было заниматься ребёнком, – ответил фон Пален. – На её плечах забота о государстве Российском. Матери, как я уже говорил, было запрещено видеться с ребёнком. Впрочем, у неё появилось новое увлечение. Салтыкова после рождения Павла отправили в Стокгольм. Но свято место пусто не бывает. Екатерина Алексеевна увлеклась секретарём английского посла Станислава Понятовского, в будущем последнего короля Польши. У отца же было иное увлечение. Он болел пруссоманией. Пётр в Ораниенбауме строил какую-то крепость. Выписал из любимой Голштинии солдат и занимался с ними манёврами. А тут Екатерина Алексеевна вновь забеременела, и явно не от него.

– Ох, и суматоха тогда поднялась во дворце, – вспомнил Панин. – Понятовского тут же выперли в Польшу. Петра уговорили всеми правдам и неправдами признать ребёнка своим. Родилась дочь. Её крестили Анной Петровной. Красивый ребёнок, явно не от Петра. Мог вскоре возникнуть скандал. Но Анна вскоре умерла, и про этот инцидент постарались быстренько забыть. После этого матушка Елизавета вызвала моего дядюшку на серьёзный разговор. Она изложила ему свои мысли по поводу будущего императора. По её мнению, Пётр абсолютно не подходил для управления такой огромной державы, как Россия. Она называла его бездарным мальчишкой, способным только играть в солдатики. Следующим царём должен стать Павел. Императрица потребовала, чтобы дядюшка подошёл к воспитанию будущего правителя с полной ответственностью.

– Ваш дядюшка поистине гениальный человек, если смог из сумасбродного мальчишки воспитать государственного мужа, – сказал фон Пален.

– Да, представляете, как нелегко ему пришлось. Мальчишка, пусть и наследник, был разбалован и не обуздан. Гнев его неожиданно сменялся на искреннюю нежность, то вдруг опять переходил в жестокую злость. Но Дядюшка, имея железную выдержку и опыт дипломата, смог войти в доверие к Павлу Петровичу, приручил его и направил все его эмоции в нужное русло. Учтите, что наследник ещё ребёнком был лишён родительской любви. Он не знал, что такое материнское тепло. Конечно же, это – ужасно: сирота при живых родителях. Помню, как дядюшка рассказывал о том, что Павел часто интересовался: как живут другие дети? Их тоже воспитывают кормилицы? Матерей так же к ним не пускают?

– Не представляю, как Никита Иванович выворачивался, – согласился фон Пален. – Помните, тогда ещё началась война с Пруссией. Вначале мы проигрывали, а потом такого пинка дали Фридриху Великому, что он сдал Берлин. Петра это привело в уныние. Он мечтал о союзе с Пруссией, а матушка Елизавета наоборот, поддерживала тесные отношения с Францией и Австрией. Тогда ко двору зачастил барон де Бертель, посланник Людовика. Он пытался убедить матушку Елизавету отстранить от наследия Петра и напрямую передать корону внуку. Она даже начала подумывать отправить племянника куда-нибудь в Германию с долгой миссией. Опасалась, что Пётр, управляемый Голштинским двором, ещё чего доброго задумает покушение на неё. Не знаю, правда это или нет, но говорят, что однажды в компании своих голштинцев, в подпитии, Пётр раскрыл планы на будущее. Он ждёт – не дождётся, когда матушка Елизавета скончается. Тогда он начнёт масштабные преобразования в стране. Прежде всего, он объявит свою супругу Екатерину в неверности и разведётся. Павла же он объявит незаконнорожденным и тем самым лишит его престолонаследия. Мать и сына отправит в Шлиссельбургскую крепость на вечное заточение. А новой императрицей станет его любовница, Елизавета Воронцова. И были определённые династии, которые хотели её видеть на троне, рядом с императором.

– Однако в шестьдесят первом матушки Елизаветы не стало, – развёл руками Панин. – А Павлу Петровичу тогда шёл восьмой год.

– Я помню, как пришёл приказ в войска приостановить наступление и отступить. В то время мы заняли Берлин, а непобедимая армия Фридриха драпала, сверкая пятками. Наши офицеры и солдаты приняла этот приказ, как предательство. Но России, возможно, это принесло облегчение. Все же семилетняя война сожрала всю казну. Но союзники в лице Франции и Австрии были в недоумении от столь резкого поворота событий. А какое послание Пётр написал Фридриху, восхищаясь им и заверяя в дружбе? Сам Фридрих принял своё спасение за чудо, ниспосланное небом. Он уже готов был распрощаться с Восточной Пруссией, а тут – такой подарок!

– Сепаратный мир возмутил всех, – вспомнил Панин. – Россия не только отказывалась от всех завоёванных земель, но и готова была объединить армии в борьбе с вчерашними союзниками.

– Офицеры срывали с себя ордена, – грустно произнёс фон Пален. – Их лишили славы, завоёванной неимоверными усилиями. Тысячи убитых и раненых были принесены в жертву напрасно. А ещё Пётр больше настроил армию против себя, когда решил переодеть солдат в прусскую форму.

Во многих полках вместо отцов-командиров были поставлены выходцы из Голштинии, которые даже по-русски не говорили.

– Зачем-то сунулся реформировать церковные порядки, – вспомнил Панин. – Рясы поменять на пасторские рединготы. Бороды священникам сбрить. Да ещё решил провести секуляризацию части имущества церкви. Отняв земли у монастырей, он ополчил против себя духовенство.

– Гроза должна была грянуть раньше, – сказал фон Пален. – Но помните, какой он делает хитрый ход: создаёт указ, освобождающий шляхетство от военной обязанности в мирное время и закрепляет за дворянами право на владение крепостными. То бишь теперь мужики стали собственностью, согласно реестру, как и поголовье скота. Этим указом он подкупил дворянство.

– Но из-за этого начали вспыхивать крестьянские бунты, – напомнил Панин. – Вспомните, сколько поместий сожгли.

Пришлось в ситуацию вмешиваться армии.

– И в этот момент гвардию начинают подбивать к неповиновению братья Орловы. Многие офицеры их поддерживают.

– Надо сказать, что и мой дядюшка принимал непосредственное участие в подготовке к перевороту. Только он думал, что станет регентом при малолетнем императоре. Но у матушки Екатерины были свои планы.

– Главное событие произошло в конце июня шестьдесят второго, – сказал фон Пален с ехидной улыбкой. – Пока Пётр развлекался в Ораниенбауме, матушка Екатерина тайно покинул Петергоф, где он держал её под арестом, и приехала в Петербург. Здесь её уже ждали. Духовенство и гвардия поддержали переворот. В Зимнем дворце в присутствии дипломатов и высших чиновников Екатерину объявили спасительницей России. Я помню, как на площади перед дворцом собралась огромная толпа народу. Требовали показать императора. Екатерина вышла на балкон в мундире гвардии Семёновского полка. На руках она держала перепуганного Павлушу. Толпа взорвалась приветствиями, так, что стены Зимнего содрогнулись. На следующий день Екатерина во главе восставших полков направляется в Петергоф, откуда прислала своих эмиссаров к

Петру в Ораниенбаум с актом об отречении от престола. У Петра было два выхода: отречься или погибнуть. Его голштинцы готовы были оказать сопротивление, но их было слишком мало, да и сам Пётр струсил.

– Дядя мне рассказывал, что Пётр разрыдался, как ребёнок, молил о пощаде, просил отпустить его в родную Голштинию. В конце концов, сам переписал акт, где полностью отрекался от Российского престола без всяких условий. Подписал его и передал эмиссарам. Дядюшка, от имени Екатерины гарантировал ему сохранение жизни, но за пределы России выезжать ему запретил. Теперь Пётр имел статус государственного узника и должен был следовать в Ропшу. Вроде бы мягко с ним поступили: ни в Петропавловскую крепость, ни в Шлиссельбург, а в прекрасный дворец в Ропше.

– Согласен с вами, – подтвердил фон Пален. – Ропша – чудесный уголок для охоты, прогулок и размышлений. Вот, пока Пётр горевал в этом дворце, Екатерина неделю спустя опубликовала манифест об отречении Петра и о её восшествии на царствие.

– Пётр Алексеевич, а вы были участником тех событий? – спросил я.

– Непосредственным, – кивнул он. – Но я был младшим офицером конного гвардейского полка. Наш полк одним из первых перешёл на сторону матушки Екатерины. Но моё участие в перевороте весьма незначительное. Всего лишь один из двадцати тысяч солдат и офицеров.

– И что же произошло дальше? – спросил я.

– Охрану Петра доверили Алексею Орлову, – сказал Панин. – Волку доверили стеречь козлёнка. Уж не знаю, что там произошло, все как-то непонятно и неправдоподобно. Но официальная версия смерти свергнутого императора: скончался от геморрагического припадка, впав в прежестокую колику. Конечно же, полнейшая ерунда, но все сделали вид, что поверили. А иначе как? Иначе можно скомпрометировать новую императрицу: мол, взошла на трон через кровь, через убийство.

– Похоронили Петра в Александро-Невской лавре, – сказал фон Пален.

– А почему не в царской усыпальнице, в Петропавловском соборе? – спросил я.

– В том-то и дело, – ответил Панин. – Петра не успели короновать, значит, он не царская особа, и не обязан быть похоронен рядом с Петром Великим. Да и похоронил его как-то быстро без всякой помпезности. Ни Екатерина, ни Павел Петрович не присутствовали на погребении.

– А матушка Екатерина, вопреки партии тех, кто желал видеть её всего лишь регентшей, к ним относился и ваш дядюшка, короновалась в Москве с благословления церкви.

– Чтобы дядюшка не возмущал общественность, царица возвысила его в ранг личного советника. После этого назначения он не мог полностью отдавать себя воспитанию Павла, поэтому царевичу назначили лучших педагогов. Франц Урлих Эпинус – известный учёный, преподавал ему математику. Анри Николаи, Франсуа Лаферье и Лавек преподавали языки и литературу. Заметьте, приглашён был лучший богослов, умнейший человек, архимандрит Платон. Ну, а Григорий Николаевич Теплов, тот самый, что составлял манифест об отречении Петра, преподавал политические науки, в том числе и устройство государства, законотворчество, юриспруденцию. Сами понимаете: с такими учителями Павел Петрович получил блестящее образование. Но Никита Иванович думал, впрочем, как и многие из его партии, что к шестнадцатилетию царевича они подготовят России просвещённого монарха, и он вступит на престол, а его мать отойдёт на второй план.

– Вы ещё забыли сказать про Семена Порошина, – напомнил фон Пален.

– Да, конечно, воспитатель маленького Павла, – согласился Панин. – Знаю, что он был из простого дворянского рода. С отличием закончил Сухопутный шляхетский кадетский корпус. При нем же был оставлен учителем геометрии и арифметики. После был замечен Петром и возведён в ранг флигель-адъютанта. Дядюшка мой выделил его и приставил к Павлу. Порошин был удивительным человеком: воспитанным, выдержанным и преданным.

– Почему же ваш дядюшка его потом отставил, да ещё сослал в действующую армию, при этом не в гвардию, а в Старооскольский пехотный полк? – спросил фон Пален.

– Тёмная история, – пожал плечами Панин. – Говорят, он вёл дневник, где подробно записывал обо всем, что происходит при дворе. Как-то записи попали к моему дядюшке.

Но ходят ещё слухи, что в опале Порошина повинна фрейлина Анна Петровна Шереметьева. Порошин в неё влюбился и даже пытался посвататься. Но на неё имел виды мой дядюшка. Анна Шереметьева являлась наследницей огромного состояния государственного канцлера, князя Алексея Михайловича Черкасского. А тут какой-то Порошин из нищих шляхтичей, никому не известных.

– Но ваш дядюшка все же с ней был помолвлен, – напомнил фон Пален.

– Мало того, готовили грандиозную свадьбу. Но несчастная девушка заболела чёрной оспой и скончалась. Вот, так распорядилась судьба. Порошин тоже умер через год. Тоже – молодым.

– Судьба! – Развёл руками фон Пален.

– А между тем, Павел Петрович подрос, и матушка Екатерина с ужасом заметила в нем привычки и склонности своего бывшего супруга. Его кумиром тоже стал Фридрих Великий. Царевича тянуло ко всему прусскому. К тому же возникла сильная неприязнь между Павлом Петровичем и Григорием Орловым, тогдашним фаворитом царицы. Решив, что сыну надо непременно жениться, дабы умерить спесь, Екатерина начинает подыскивать ему невесту. После долгой переписки с главным знатоком европейских дворов, бароном Ассебургом, выбор императрицы пал на дом Гессен-Дармштадский, в коем подросли три принцессы: Луиза, Амалия Фредерика и Августа Вельгельмина. Екатерина решила пригласить всех трёх претенденток в Петербург, чтобы Павел сам выбрал себе невесту.

– Я помню, Андрей Разумовский был отправлен с флотилией из четырёх кораблей за невестами. Каждой из претенденток предоставлялся целый фрегат.

– Да, за невестами был послан лучший друг Павла Петровича, Андрей Разумовский. Юноша с прекрасными манерами, остроумный и к тому же – красавец.

– И как проходили смотрины? – спросил я.

– Как обычно: беседы на разные темы, знание французского, танцы, этикет…. Но Павел Петрович с первого же взгляда влюбился в Вильгельмину. И, как не странно, её величество одобрила выбор без колебаний. В августе семьдесят третьего, несмотря на протесты отца, ландграфа Гессен-Дармштадского Августа, Вильгельма была крещена в православную веру и получила имя Великой княжны Натальи Алексеевны.

– Как вы только все эти даты помните? – удивился фон Пален.

– Хорошая память и долгое служение при дворе, – объяснил Панин. – Венчание состоялось в сентябре в Казанском соборе. Был произведён грандиозный салют. Представляете, в этот день, по приглашению императрицы прибыл в Петербург Дидро. Он подумал, что салют дают в его честь. Я помню, какой грандиозный бал закатила императрица. Танцевали всю ночь. Приглашён был чуть ли не весь Петербург. Ужин на три тысячи персон, не считая фуршетов в перерывах между балетами.

– Что вы можете сказать о принцессе? – спросил фон Пален.

– Близко я с ней не общался, но хочу заметить, что девушка очень красивая, к тому же не глупая, образованная, но не зануда. Нрав у неё был весёлым, и в то же время она умела кокетничать тонко и непринуждённо. Павел влюбился по уши. Таким одухотворённым и мечтательным его ещё не видели. Матушка Екатерина вздохнула с облегчением. Её непутёвый сын был увлечён загородными поездками, охотой и иными развлечениями, поэтому не лез в политику и не мешал ей своими претензиями на престол. Но вскоре матушку императрицу начинает раздражать чрезмерная ветреность невестки. Наталия Алексеевна не желает учить русский язык, и вообще ей не нравится русский образ жизни. Она – немка, и немкой желает остаться. Екатерина обрушивается с упрёками на дядюшку. Но тот ничего не может поделать. Тогда она его удаляет из дворца, а на его место назначает генерала Николая Салтыкова. Павел негодовал по поводу нового гувернёра. К тому же Салтыков настойчиво советовал удалить от супружеской четы лучшего друга Павла, Андрея Разумовского. Павел Петрович возмущался, отправился к императрице и потребовал справедливости. Но царица жёстко поставила его на место. Вот тут-то и появилась пропасть в отношениях между матерью и сыном.

– Мне известно, что ваш дядюшка хотел поднять бунт или что-то в этом роде, – напомнил фон Пален.

– Да какой там бунт, – махнул рукой Панин. – Обиделся, конечно, что его отлучили от всех дел. Решил напомнить матушке Екатерине, что она народу и гвардии обещала передать трон, как только Павел Петрович достигнет совершеннолетия. Были у него сторонники. И немало. Даже в сенате несколько министров. С Павлом Петровичем он провёл беседу: мол, надо что-то делать. Не сидеть же ему в наследниках до глубокой старости. Но кто-то пронюхал. Скорее всего, генерал Салтыков и преподнёс царицы сей замысел, как подготовку переворота. Список заговорщиков составил. Матушка Екатерина пришла в неописуемый гнев. А поделать ничего не может. Нельзя же арестовать половину сената, да дядюшку моего, как зачинщика, а вместе с ними и наследника. Вызвала она к себе сына и невестку. Вот тут Павел Петрович, извините за выражение, сдрейфил. Раскаялся во всем и умолял забыть сей нелепый инцидент.

– И что же матушка? – спросил фон Пален.

– Сожгла на глазах у сына и невестки список заговорщиков, потребовала, чтобы впредь заговоры не устраивали, иначе она поступить жестоко, напомнив участь сына Петра Великого, Алексея.

– В те годы нелегко пришлось императрице, – сказал фон Пален. – Помните, на юге России сколько Лжепетров появилось? Аж четверо. Все хотели смуту поднять. Потом Пугачёв, тоже объявил себя опальным императором. Напугал тогда он всех. Города брал один за другим. На Москву хотел идти.

– Почему армия не справлялась с ним? – спросил я.

– Тогда война с Турцией велась. Все силы были брошены на отвоевания побережья Чёрного моря. Когда Румянцев сокрушил османов, подписал выгодный мир, только тогда двинул армию на подавления уральского бунта. В семьдесят пятом бунтари были повержены, а сам главарь схвачен, привезён в Москву и там же казнён.

– Почему Наталья Алексеевна не родила ребёнка Павлу? – интересовался я.

– Трудно сказать, – задумался Панин. – Говорят, у неё были тайные связи с Андреем Разумовским. Всякие слух ходят. Якобы она подмешивала порошок опия в вино Павлу Петровичу. Тот засыпал крепким сном, а Наталья Алексеевна с Разумовским предавались любовным утехам. Но это – только сплетни. Доктора говорили о каком-то костном дефекте у невестки. Два года она никак не могла зачать. Тогда матушка Екатерина совершает пешее паломничество в Троицко-Сергеевскую лавру. Было это в мае. А в начале июля у Натальи Алексеевны появились признаки беременности. Вот так молитвы помогли зачатию. Но все закончилось печально. Ребёнок родился мёртвым, а сама роженица скончалась спустя несколько дней.

– Как воспринял смерть жены Павел Петрович? – спросил я.

– Он обезумил от горя. Часами рыдал, стоя на коленях перед образами. То вдруг его охватывал приступ ярости, и он вне себя от гнева, крушил мебель, срывал портьеры. Однажды чуть не выпрыгнул в окно. Лакеи стащили его с подоконника и скрутили. Екатерина приказала убрать от него всякое оружие. Затем отвезла его в Царское село.

– И тогда пошёл слух, что Наталью Алексеевну можно было спасти, но матушка Екатерина не дала врачам этого сделать, – вспомнил фон Пален.

– Эти сплетни понёс барон де Корберон, бывший тогда поверенный в делах французского двора. Якобы он за обедом беседовал с хирургом Моро, и тот возмущался, какие врачи при дворе бездарные, и что великую княгиню можно было спасти, – объяснил Панин. – Но барон де Корберон всегда слыл сплетником. Мало кто ему поверил. Между тем, матушка Екатерина приказывает очистить покои умершей великой княжны, чтобы ни что не напоминало Павлу о её присутствии. И вдруг один из лакеев обнаруживает в тайнике за камином шкатулку. Ключа к ней нет. Екатерина вызывает мастера, и тот вскрывает её. В тайнике оказалась любовная переписка Натальи Алексеевны и Андрея Разумовского.

– Вы уверены, что все так и было? – с недоверием спросил фон Пален.

– Опять же – только слухи, – развёл руками Панин. – Императрица вызывала убитого горем Павла и читала ему эти письма. Как говорится: клин клином вышибают. Павел, прочитав пару писем, чуть не сошёл с ума. Он крушил все на своём пути, пока его не скрутил приступ. После снотворного и нескольких часов сна Павел Петрович смирился и признал правоту матери. Андрей Разумовский тут же был удалён от двора. Его отправили в Ревель с какой-то дипломатической миссией. Самому Павлу Петровичу Екатерина предложила путешествие в Берлин, где он будет принят обожаемым им Фридрихом. Сопровождать Великого князя будет принц Генрих Прусский. Но поездка в Берлин была устроена вовсе не для отвлечения Пала Петровича от горя, а для смотрин ещё одной невесты Софии Доротеи Августины Луизы Вюртембергской. Фридрих Великий после разгрома его русскими войсками, начал терять своё величие, посему был особенно заинтересован в браке принцессы с русским наследником. Союз с Россией ему нужен был, во что бы то ни стало. К Софии в то время сватался принц Людвиг Гессен-Дармштадтский, но Фридрих грубо посоветовал принцу поискать другую невесту. Софии Доротеи уже нашли партию. Хоть жених ещё не знает о её существовании, но это все – мелочи. Все уже было решено. Молодая, красивая девушка, которой едва исполнилось семнадцать, с прекрасным воспитанием. Образованная, кроткая, сентиментальная, она не расставалась с томиком Жан- Жака Руссо. Павел при первой же встречи был очарован белокурой нимфой с ясными голубыми глазами.

– Ну, вы скажете тоже, – не поверил фон Пален. – Так уж и с первой же встречи.

– Посудите сами, Павел Петрович все это время прибывал в глубоком трауре, а тут вдруг танцевал на балу и предался веселью. Потом, сам король Фридрих, его кумир, представил ему Софию Доротею. Как только принцесса прибыла в Петербург, матушка Екатерина тут же учинила Софии Доротеи долгую беседу. Для себя выяснила, что это кроткое создание никогда не подумает о бунте и даже не посмеет перечить ей. Невеста – то, что нужно. Главное, чтобы родила наследника. Её крестили и дали имя Мария Фёдоровна. В сентябре семьдесят шестом архиепископ Платон соединил их браком.