Сергей Алексеевич Попов
Небо цвета крови. Книга первая

– Четверо, как сейчас помню, не из нашего отряда были, они с нами две недели провалялись, на перевязки походили, а потом пришел приказ и их домой в Штаты отправили – комиссовали, – напомнил Курт, – а мы больничные койки долго еще мяли, конечно…

Замолчали. Оба кружились, задумавшись об одном и том же моменте общей жизни, но о разных событиях, навеянных музыкой, какую любили так же горячо, как и друг друга.

Sing with me, sing for the years

Sing for the laughter and sing for the tears

Sing with me, if it's just for today

Maybe tomorrow the good Lord will take you away

Тут сладкую тишь нарушил стеснительный голосок Клер:

– Мам, пап, а можно к вам? – и прислонилась щечкой к дверному проему, с интересом наблюдая за танцующими родителями.

– Конечно, маленькая, иди скорее сюда! – позвала Джин. Клер подбежала к матери, взяла ее и отца за руки. – Потанцуй с нами. Наша с твоим папой любимая песня играет.

Dream on, dream on, dream on,

Dream yourself a dream come true

Dream on, dream on, dream on,

And dream until your dream comes true

Последний куплет семья протанцевала, держа друг друга за руки, слушая, как струятся горячие слова, поет гитара, закрадываясь в душу к каждому и разбегаясь по всему дому, а вместе с ней – как постукивают барабаны, понуждая сердца биться все сильнее и сильнее…

Но вскоре песня закончилась, запела другая, а оставленные ей эмоции долго еще не улетучивались, звенели где-то глубоко внутри у всех.

– Благодарю за танец, мэм! – по-офицерски поблагодарил Курт супругу и, галантно поцеловав ручку, чмокнул в щечку Клер, выключил магнитофон. На кухню резко вдвинулась усталая тишина, тоскливость, скука. – Это было восхитительно!

Дочка тут же подлетела к отцу и попросила:

– Папуль, а покатай меня! Пожалуйста! – и запрыгала на месте игривым щенком. – Папуль? А, папуль? Покатаешь, да?..

Глядя на нее, Джин умилительно качнула головой, подумала:

«Непоседа. Совсем замучает Курта!»

Курт охотно согласился.

Сноровисто посадив дочку на плечи – разок-другой покрутился на месте и, растопырив руки, под детский безудержный восторг громко прогудел:

– Я – истребитель! Запрашиваю разрешение на посадку! – и умчался в комнату дочки. – Как слышите!

– Внимание всем пилотам: через час будем кушать! – сквозь смех подыграла Джин, провожая мужа и дочь улыбчивым взглядом. – Просьба не задерживаться, а то все остынет!

– Хорошо, мам! – в унисон ответили Курт и Клер и с головой погрузились в забавы, мгновенно позабыв обо всем.

Понедельник, 19 февраля 2014 года

До огромного болота, сплошь затопившего спортивную площадку вязкой бурлящей массой, не густеющей даже в ярые морозы, добрался меньше чем за два часа. За всю дорогу лишь пару раз встретились вепри, ковыряющиеся в промерзлой земле, и разок пришлось отсидеться под козырьком обвалившегося подъезда, укрываясь от парящей низко над домами группы обуреваемых голодом костоглотов, явно увлеченных поисками добычи. Но даже все это меркло по сравнению с той задачей, какая ждала меня дальше, – пересечь топь. С каждым годом она прибавляла в размерах, захватывала все больше и больше нетронутой земли, томительно переваривала любое, что попадало в ее ненасытную тошнотворную пасть. Если однажды я мог со спокойной душой обогнуть трясину с левого края, затратив всего-навсего пятнадцать минут, то сейчас, осматривая нечеткие, размазанные границы, наполовину расплывающиеся в мглистых испарениях, – сложно и приблизительно подсчитать требуемое время на переправу.

На самом же болоте ежесекундно рождались и лопались гигантские желто-зеленые пузыри, плюясь мерзкой жижей, схожей с гноем, пачкающей разъеденные деревья и металлические конструкции площадки, постоянно что-то бурлило, кипело, переваривалось. В измазанный, словно мазутом, подтаявший снег поочередно летели дымящиеся обваренные ошметки злотворной грязи, звонко шлепалась на расколотый зеленый лед и пепел мокрая черная глина. Еще сравнительно недавно стоящие детские горки и городки, чуть тронутые снежком, теперь плотно увязли во всепожирающей пучине, завалились круто вбок. Не смогли устоять ни баскетбольные щиты, ни уличные столбы, высившиеся в стороне, сиротливо склонив плафоны, увешанные бурой бородатой тиной, – все они медленно пожирались жижей, послушно гнулись к ней, понемногу укорачивались. А на это неприятное зрелище, свысока, точно насмехаясь, глядел медный солнечный блин, зависший на кровяном небе без единого облака. Его неяркие лучи распаривали попахивающее болотище, высвобождали пряный запах прелости, а шаловливый ветер тотчас разносил по сторонам, дерзко бросал в лицо.

Бульк… бульк…

– По правой стороне не обойти – можно даже не пытаться… – удрученно промолвил я, поворачивая голову и увидев все то же пузырящееся месиво, дожирающее крышу машины, – …просто утону – и все, – переместил ястребиный взгляд левее – там гнилье добралось уже до бетонных ворот детского сада, – и тут не пройти!.. Вот же засада, а!.. Куда же податься-то? Как пробираться?..

Терзаемый этими вопросами, переминаясь с ноги на ногу – наступил на торчащую из-под земли кем-то пожеванную покрышку и, кривясь от тяжелого болотного духа, еще раз окинул взволнованными глазами кошмарный омут – полная безнадега. Последнее, что оставалось, – карабкаться по незатонувшим сооружениям детской площадки, пытаясь не соскользнуть в ядовитую муть. Но и здесь не все так гладко, как могло бы показаться на первый взгляд – пузыри, лопающиеся то там то тут, словно шарики, в значительной степени все усложняли.

– Никаких альтернатив тут больше не вижу, – проговорил я и, сделав решительный шаг вперед, прибавил так, как будто меня кто-то силком тащил на это чертово болото: – Или так, или вообще никак. Эх…

Размял подмерзшие ладони, точно готовясь к затяжному прыжку, плечи и зашагал к тому месту, откуда рассчитывал взять старт, – невысокой железной скамейке, густо облепленной какими-то корнями.

Бульк…

Миновав толстое прожженное до дыр дерево, под каким уже плескалась затхлая вода, – с разбега запрыгнул на лавочку и чуть не бултыхнулся в варящуюся кипень – та очень нехорошо скрипнула, прогнулась назад и начала погружаться в вар.

«Не везет так не везет!» – мелькнула в уме единственная мысль.

Не дожидаясь, когда лавка совсем затонет вместе со мной, я в лихорадке заметался, заприметил помойку и, зачем-то вздохнув, перекинулся на нее, а оттуда – сразу на качели. В этот момент болото, как бы почувствовав присутствие чего-то живого, теплого, надуло, словно щеки, несколько внушительных пузырей и одновременно взорвало, желая спихнуть к себе вниз. Пригнувшись от дурно пахнущих комьев глины, насколько это получилось, – мигом перелетел на погнутую обросшую горку, потом на городок, пробежался по короткому деревянному мостику с переломанными дощечками, уклоняясь от летящих кусищ грязи, и соскочил на крышу детского автомобиля, под каким обильно курился какой-то бледный пар.

«Хоть один раз не туда сверну – ходов уже не останется…» – холодно подумал и, туго подтянув ремень винтовки, добавил тихо:

– А подыхать вот так не очень-то и хотелось бы.

Перемещаясь от одной детской постройки к другой – продолжил свое путешествие через смердящую дремучую болотину. Наконец, когда взобрался вверх по перепачканному баскетбольному щиту, подпирающему дырявый сетчатый забор, и скатился по нему, с ходу влетев в песочницу, заваленную горой мокрого снега, ненасытная трясина все же оставила в покое, продолжила гневно кипеть вслед, наверно по-своему проклиная. Теперь передо мной открывались целых два безопасных маршрута: первый – через территорию детского садика, второй – по неширокой заасфальтированной дороге, тянущейся вдоль. Ни тот ни другой, в принципе, не давал никакого особого преимущества во времени, но в первом случае идти было привычнее и даже удобнее, потому что сад сразу выводил к заброшенной младшей школе, а оттуда до супермаркета – вообще рукой подать.

– Ну-с, так и поступим, что ли? – обратился к себе с вопросом. – Ты как, Курт, не возражаешь?

И, выбравшись из песочницы, – побрел к бетонному забору, чавкая по еще пока что не зыбкой грязи, лениво омывающей его. В том, что болото вскоре засосет всецело весь детский сад, – сомнений не оставалось, однако произойдет это уж точно не сегодня, не завтра, и не через пару месяцев – слишком большая область для захвата. А там предвещается бурная дождливая весна, знойное лето, и топь непременно подсохнет, обмелеет, потеряет в размерах. Тогда ходить через нее станет гораздо проще и менее накладно, нежели сейчас.

Перемахнув через склизкий забор, я с треском рухнул в кустарник, разросшийся сразу внизу, наряженный, словно елочными игрушками, обомшелыми грязевыми наростами, и принялся выкарабкиваться. Погода держалась хорошей, не морозной. Светило солнце. Бойко шумел ветерок. Над двумя идущими друг за другом двухэтажными корпусами, выложенными голубовато-серой плиткой с большими зарешеченными окнами, скрипели, будто костями, огромные бесформенные деревья. На сгнившие перила и ступени пожарных лестниц в два-три витка сизой катанкой намотался «полоз» – растение-паразит, сумевшее без труда приспособиться к нынешнему своенравному климату. На подъездах разрослись жухлые лохматые травы. Декоративные колонны поделили поровну между собой шерстистый мох и плесень. В другой стороне, у давным-давно обвалившихся веранд, расписанных выцветшими героями мультфильмов, и вовсе выросла целая непроходимая трущоба из щупленьких, но страшно колючих и шипастых кустов. Едва заметную сквозь пепел вперемешку со снегом тропинку, выложенную камнем, – и ту уже заняла жирная шевелящаяся бледная лоза, имеющая очень интересную особенность: кочевать с места на место. А за всеми этими дикими зарослями гремел звонкий собачий лай, сливался с воем ветра.

Гав!.. Гав! Р-р-р…

– Вот на них-то сейчас нарваться хочется меньше всего, – прислушавшись, невесело пробубнил я, топча ботинками лозу, какая на ощупь чувствовалась тверже всякого кирпича. – Если заметят – будут преследовать, пока не загрызут. По-другому они и не умеют. Иначе все бы давно передохли.

Стащив с плеча винтовку – осмотрительным шагом пошел в сторону корпусов.

Между ними, утопая среди вялого разнотравья, приобретшего благодаря солнцу рыжеватый оттенок, словно нить, тянулась совсем узкая дорога, пронизывающая насквозь весь детский сад вплоть до запасных ворот. Чтобы до них дойти, надо просто идти все время прямо и ни в коем случае с нее не сходить. Но отклонись чуть влево – и запросто заблудишься в местных кущах, где вполне вероятно можно натолкнуться на мясодера, очень любящего обустраивать логово в подобной глуши.

Так, отмахиваясь прикладом от дотошных стеблей, настойчиво лезущих в лицо, шаг за шагом, под хруст снега, проделал половину пути, между делом пытливо разглядывая знакомые здания, куда когда-то захаживал. Ничего, как мне казалось, в них не изменилось, разве что кое-где под тяжестью льда отвалился водосток, да слетела с крепежей парочка-другая труб. Окна целы, только сверху донизу промерзли, помутнели, утратили всякую прозрачность, затянулись морозными узорами.

– Даже не верится, что никто, кроме меня, туда так и не заходил… там же столько всего интересного можно отыскать! – с каким-то восторгом восклицал я, припоминая все те вещи, что достал для дочери именно здесь. – Что, ни у кого детей нет, что ли? Одежда не нужна? Или попросту не знают об этом тихом местечке…

Тут мыс ботинка уперся во что-то сплошное, неподвижное, скрывающееся в высокой траве, за снегом, я запнулся, едва не споткнувшись, поспешно бросил рассеянный взгляд под ноги – передо мной ничком лежало замерзшее скрюченное тело в поношенных зимних вещах. Перевернув на спину – ужаснулся: на месте правого глаза зияла почерневшая от крови дыра, грудь и шея – искусаны зверьми.

– Кто ж тебя так, а?.. – и, бегло оглядевшись по сторонам, рассудил: – Недавно, судя по всему, – два-три дня максимум… – Задумался – тот, кто стрелял, точно знал в кого и зачем… опустил глаза: карманы не вывернуты, следов разбоя нет. – И явно не ради наживы.

Вытянулся, осмотрелся: ничего подозрительного, все на удивление спокойно.

– Не стоит тут задерживаться… – решил я.

И только собрался идти дальше – в крайнем левом заволоченном инеем окне второго этажа последнего корпуса заметил яркий отблеск света. Он длился всего секунду, миг, но этого хватило, чтобы успеть отскочить в сторону. Сразу за ним – одиночный выстрел, перекрывший собой дальний ор бродячих псов, стекло разлетелось вдребезги, посыпалось вниз, и в то место, где я только что находился, сбрив несколько травинок, ударила горячая пуля снайпера. Взлетевшая залежавшаяся снежная пыль долго кружилась в холодном воздухе, а потом натолкнулась на резкий ветер и понеслась куда-то следом, словно покоряясь неукротимой силе.

– Метко бьет, сволочь!.. – усмехнулся я, залег с винтовкой в траве, силясь разглядеть через прицел стрелка-невидимку. Но он исчез бесследно как тень – наверняка тоже искал меня, дабы уж точно добить без промаха. – Ждал меня, скотина… мог же прикончить еще раньше, но просчитался…

Собаки через некоторое время затихли, ветер поменял направление, гладил траву против шерсти. На небе началось беспорядочное движение кровавых лохматых облаков. Таинственный снайпер по-прежнему сидел в засаде и никак себя не выдавал, а его прицел, однажды сыгравший с ним злую шутку, больше не мерцал.

«Я знаю, что ты рядом… – с уверенностью думал я, – живым со своей территории теперь точно не выпустишь…»

И тут осмелился на безрассудство – вступить с потенциальным убийцей в контакт.

– Эй!! – зычно крикнул я. – Предлагаю поговорить!!

А сам – ползком назад, не отрывая глаз от зловещих окон, где затаилась смерть. Ответа, конечно же, никакого не получил, но радовало одно – не последовало и выстрела.

– Я тебе не враг!.. – пытался убедить я. – Слышишь? Эй?.. Я просто мимо шел!..

Тишина.

И когда уже стал думать, что, наверно, зря все это затеял, из самого первого призрачного окна донесся загашенный, какой-то утробный голос, совсем не напоминающий человеческий:

– Все вы просто мимо проходите, – в нем звучали нотки укора, – людьми порядочными прикидываетесь… погреться у костра просите… – и словно озверел: – А потом нож к глотке подставляете!.. Последнее уносите, твари! Бога в вас нет! Собаки!

«Бредит, что ль?» – мелькнула мысль, а потом бросил:

– Кто ж тебя так обидел-то, что ты в первого попавшегося человека палить начинаешь да тварью и собакой оскорбляешь?

Снайпер долго молчал, будто бы и сам не до конца понимал этого, не мог объяснить.

Наконец ответил так:

– Был тут один… – начал он, заметно потеплев в голосе, – за хорошего человека принял ведь, доверился, даже разговорились, а как отвлекся – он – раз! – и за ножичек! «Давай-ка, говорит, свой мешок сюда и ружье, пока еще дышать можешь». Ограбить вздумал!

Слушая его, я невольно скосился на труп и подумал:

«Вот и нашел свой конец, видимо… – и добавил: – Только не самый лучший…»

Будто бы догадываясь, куда сейчас смотрю, снайпер продолжил:

– Он как раз там, где-то рядом с тобой лежит, догнивает! Я ему хорошенько мозги проветрил! Только не смотри, что такой – это над ним так позапрошлой ночью два молодых потрошителя порезвились… зубки у них еще маленькие, нетвердые, кусают неуверенно, пугливые очень… – говорил уверенно, увлеченно, даже с долей наслаждения, словно отмстил не простому грабителю, а кровному врагу, – ну ничего-ничего… уроком послужит!

– Так ты охотник, что ли? – сразу догадался я и, с намерением поддержать холодный разговор, прибавил льстиво: – Четко ты ему… в глаз-то, будто шкурку не подпортить хотел…

Послышался неприятный, нездоровый смех – стрелка такие слова растрогали.

– Ну, еще бы! Охотой живу же не один год! – и, вспомнив о том, как я точно угадал его призвание, посмеиваясь, заявил: – Хе-хе! А ты молодец – сразу определил, чем на кусок хлеба себе зарабатываю.

Я усмехнулся.

– А тут вариантов-то немного: либо собиратель, либо охотник, – знающе поддержал я, – за сбором бутылок тебя не застал, выходит, охотник…

Тот опять засмеялся.

– А ты у нас, значит, ни «Бес», ни «Мусорщик»? – продолжил расспрашивать снайпер, приписывая то к одной фракции, то к другой. Голос гремел так басовито, что окна в рассохшихся рамах отчетливо звенели, словно столовый хрусталь. – Ни пес на поводке у Дако? Ни «Одиночка»?

– А похож разве?

– Ну, как тебе сказать… – неуверенно проскрипел в ответ тот, – …и похож вроде, а вроде бы и нет…

Сказал это, и я еще сильнее почувствовал, как он смотрит через перекрестие прицела, старательно выискивая среди зарослей. Стало не на шутку чудиться, что охотник просто заговаривает зубы, отвлекает, чтобы усыпить бдительность, а потом довершить свое черное дело одним нажатием на курок. Но чутье все-таки обмануло – снайпер, все это время о чем-то размышляя, обратился неожиданно тепло и даже как-то обрадованно, приветливо:

– Ладно, – резюмировал стрелок, и я прямо всем своим телом ощутил, как в меня прекратили целиться, – считай, что это была проверка на вшивость. Ты ее прошел – поздравляю. Теперь поднимайся ко мне – угощу чаем, погреешься, поговорим о том, о другом, о третьем.

Облегченно вздохнув – встал на ноги.

– Вот уж не ждал, – честно признался я, – спасибо за приглашение.

– Проходи-проходи, – поторопил снайпер, – на второй этаж поднимайся – я тебя встречу. Дверь тут, внизу, еще с тех времен осталась, через нее проходи.

Помявшись два-три мгновения на месте, все еще не веря в то, что произошло, я засопел, смахнул с плеч снег и поспешил к двери. Та гляделась и вправду хиленькой, ненадежной, дерево и фанерная обивка уже давно сгнили, по сей день держались только оледенелые петли и дверная скоба, но и их век уже подходил к исходу.

Со скрипом отворив – прошел, по привычке сбросил с головы заснеженный капюшон.

Здесь – темно, промозгло, в воздухе летали смешанные запахи из сырости, грязи и чего-то жареного, на редкость аппетитного. Принюхавшись, сразу узнал, что же такое готовилось – собачатина.

«Гурман, – подумал я, – самую заразу ест. Хорошо, что хоть не крыс».

И, поднявшись по бетонной лестнице, заволоченной хрупким льдом, на второй этаж, столкнулся с тем самым безликим охотником. Передо мной, разборчиво виднеясь в полумраке, тускло освещаемом костром, возвышался коренастый мужчина в заштопанном темном зимнем пальто с высоким воротником, держа в огромных руках ружье с оптическим прицелом. Лицо – тучное, заросшее, на заостренном подбородке дыбилась неуклюжая бородка, приплюснутый нос дышал устало, тяжело, выпуская сероватый пар, короткие волосы небрежно торчали во все стороны, сощуренные глаза глядели на меня по-звериному, недоверчиво, словно проедали насквозь. Косые неровные тени, плавающие по стенам, выкрашенным в болотный цвет, всякий раз дотрагивались до щек, придавая ему особенно жуткий, мрачноватый вид.

– А сверху ты мне повыше казался, – наконец промолвил снайпер, вдоволь рассмотрев с ног до головы, – ну да ладно. Прошу, как говорится, к столу.

– Да и тебя я себе несколько иначе представлял, – ответил я, усмехнувшись.

Тот промолчал. Проследовал за ним.

Через короткое мгновение оказался в просторной игральной комнате, где еще сохранились красочные рисунки на облупленных стенах и кое-какая мебель. Посередине, чуть в стороне от окна и дверного прохода, трещал буйный огонь, жадно облизывал ножки от маленьких кроваток, столов, стульчиков. Из него время от времени выскакивали курящиеся щепы и головешки, а искры, точно золотая пыльца, не успевали даже коснуться пола, как уже остывали, таяли, меркли. На двух больших рогатинах, умело срубленных из толстых ветвей, шипя и пенясь, жарилась на толстом строительном штыре освежеванная собака, бесперебойно проливала мутный жир на раскаленные докрасна угли. Дым от нее расползался по прокопченному потолку, закрадывался в самые темные углы, выползал в коридор. В самом же помещении было уютно, спокойно и безопасно.

– Ну, прямо как великаны в гостях у лилипутов, – пошутил я, проходя к костру, а потом обратился к хозяину: – Неплохо устроился, как погляжу. Странно только, что не видел тебя тут раньше никогда.

Снайпер на такое заявление только загадочно улыбнулся, не проронив ни слова, выдернул из пола ржавую железку, закинул с ее помощью обратно в пламя выскочившие угольки, повернул собаку другим боком и, усевшись со скрипом на крохотный детский стульчик, ответил деловито:

– Обживаюсь потихонечку, – и, указав вымазанным дулом ружья на точь-в-точь такой же, велел: – Присаживайся, чего стоишь-то? В ногах правды нет.

Я подвинул к себе стул, сбросил с плеч рюкзак, положил рядом винтовку, снял очки и протянул замерзшие руки к костру, ощущая ласковое, какое-то домашнее тепло.

Заметив это, стрелок по-стариковски ухмыльнулся, подкинул пару дощечек.

– Сейчас согреешься, – заверил он, – покушаем хорошо – и согреешься. А там и чайком подбавим.

– Давно ты тут поселился-то? – не заострив внимания на его словах, невзначай полюбопытствовал я и перевел изучающий взгляд левее: рядом с огнем лежали спальник, большой добротный рюкзак, несколько пивных бутылок, окурки, мятые сигаретные пачки. А про себя подумал: «Может, сигаретку у него попросить?»

– С декабря уж как, – охотно ответил бородатый охотник, – раньше я неподалеку от Ридаса обитал, но там сейчас неспокойно стало… – с волнением вздохнул, привстал, вынул из синих джинсов перочинный нож, сделал надрез на собачьем бедре – хлынул жир и моментом запекся на мясе – жар был силен. Потом, отвлекшись на секунду от своего начатого повествования, облизнув обветренные, шелушившиеся губы, заранее смакуя предстоящий обед, произнес: – Скоро уже кушать будем – мясо почти прожарилось.

– Как раз попробую собаку… – с сомнением в голосе отозвался я, – …с фасолью вприкуску.

– Никогда не ел разве? – удивился снайпер, выпучил черные глаза.

– Да как-то не доводилось… Я больше по волкам, знаешь ли. У них мясо пожестче, но зато привычное, и хотя бы остаешься уверенным, что не отравишься.

– Зря-я-я… – кинув на меня неодобрительный взгляд, протянул тот и объяснил почему: – Мясо у них ничуть не хуже, а если на костре приготовить правильно – вкус бесподобный. Можешь мне поверить на слово. Знаешь, на что похоже?

– Ну? – без особого интереса спросил я.

– На свинину… Отдаленно даже чем-то курицу напоминает, если вспомнить, конечно, что это за птица такая. Не все ее нынче помнят уже… – толково разъяснил собеседник и, увидев, что я даже приблизительно не могу это все представить, сокрушенно махнул рукой и сказал запальчиво: – Ай… попробуешь, в общем! Чего я тут тебе доказываю сижу…

– Ну, так и быть, поверю уж! На отравителя вроде не смахиваешь… – смирившись в конечном итоге с неминуемой участью, согласился я и тут задал вполне уместный вопрос: – А ты к консервам как относишься? Без брезгливости, надеюсь?

– Честно? – прямо поглядев в глаза, произнес стрелок. – Уже как два года в глаза не видел. Во сне если только.

– У-у-у… – протянул я и добродушно засмеялся, – многое упустил ты. А ну-ка, лови! Угощайся!

И, вытянув из рюкзака тяжеленькую баночку с консервированной фасолью в собственном соку, бросил ему. Тот одной рукой проворно поймал ее, подвел к одному глазу, покрутил, одобрительно хмыкнул и, отложив ружье, нетерпеливо вскрыл ножом. Потом макнул грязный палец, облизнул.

– Вот за это спасибо… – от сердца поблагодарил охотник, – уж думал, что совсем вкус забуду, а тут вот… – поставил банку на пол, прошел к рюкзаку, – …ты их… Где раздобыл-то? Не подскажешь местечко?

– Да… – невнятно ответил я, не особо желая раскрывать перед едва знакомым человеком все карты. И солгал: – В холодильнике одного заброшенного дома стояли, я и прихватил… вот…

– А. Это дело. Это дело… – дважды повторил снайпер, видимо почувствовав, что лукавлю. – Значит, собиратель?

– Ну как… Скорее и то и то, – неопределенно ответил я, – не могу себя четко к кому-то приписать. Когда есть возможность – охочусь, мимо домов каких-нибудь пройду – загляну, может чего и отыщу там. Как-то так, в общем.

– Ясно-ясно, – заулыбался снайпер, вытащил из рюкзака две походные тарелки, вилки, стал ломтиками срезать мясо со штыря, обоим накладывая одинаковые порции. Передав мне тарелку – вернулся на место, первым кусая зарумянившуюся собачатину черными обломками зубов. – Приятного аппетита, путник.

– И тебе, – ответил я, приступая к обеду.

За ним и разговорились. Я решил вернуть своего собеседника к прошлой теме, опасаясь, что тот о ней забудет и больше не вспомнит.

– Так ты говоришь, что в Ридасе сейчас неспокойно? – напомнил я, старательно пережевывая мясо собаки, оказавшееся вопреки сомнениям гораздо вкуснее волчатины.

– Ах, да… точно… – вспомнил охотник, вытер рукавом пальто жир с бороды и продолжил: – Как ты, думаю, знаешь, его еще как пять лет назад захватили «Мусорщики». Хлопот они, конечно, пока не доставляли, но сильно мешали нашему поселению собирателей, расположенному вблизи Ридаса. Сначала они запретили нам входить в город, а потом и вовсе потребовали убираться с их земли ко всем чертям, угрожая жестокой расправой за неповиновение. Конечно же, многие, включая меня, моего брата и сестру, на это не пошли, а решили своими силами выбить бандитов из захваченного города, какой, по сути, и кормил нас всех своими оставшимися запасами. Без него мы бы все давно померли: на ядовитых пустошах ничего не растет, за сутки можно настрелять одну случайную дворнягу, а дома мелкие давно обчищены, как бабушкины сундуки. Как жить-то?.. Вот-вот…

На этом собеседник замолчал, даже отложил недоеденный обед. В глазах затаилась темная скорбь, веки чуть приметно дергались, а на лбу проступили капельки пота, похожие при свете пламени на прозрачные жемчужины.

– И что потом?.. – осмелился я прервать тишину.

Тот минуту помолчал, затем взъерошил грязные волосы и все-таки закончил:

– Да ни черта не вышло из этого. Всех, кого они увидели тогда на своей территории, зверски убили. Забили как животных прутьями и ржавыми трубами. Там же погибла и моя сестра… – и, сжав кулак, добавил: – А брата с собой утащили. Его и еще пятерых людей. Одному богу теперь известно, что с ними… – стиснул зубы до скрипа, закрыл огромной ладонью лицо, часто-часто задышал, – и знаешь, что самое страшное?.. Что я все это видел своими собственными глазами, прячась под лестницей, и ничем не мог помочь! А брат звал меня!.. Умолял меня помочь, а я…

– Мне очень жаль… – как смог утешил я, пропустив через сердце короткую, но жуткую историю, – …что ты тут мог поделать? Сомневаюсь, что «Мусорщики» пожалели бы тебя, как его…

Замолчали.

Костер тихо потрескивал, по-змеиному шипел, все ловчась дотянуться до подвешенной собаки своими огненно-рыжими языками. Снаружи – тихо, не слышно ни потрошителей, ни костоглотов, лишь где-то позади, в коридоре или на лестнице, временами раздавались леденящие душу шорохи – это развлекались с мусором сквозняки, сумевшие просочиться сквозь щели в толстых стенах. Порой они могли повторяться подряд несколько минут, делаясь более настойчивыми и отчетливыми, и тогда создавалось впечатление, что так делает уже совсем не ветер, а тот, кто таким способом хочет выманить нас из укрытия.

– Наверно, ты прав, – после недолгой тишины ответил охотник и, будто бы соглашаясь с самим собой, произнес: – «Мусорщики» бы вряд ли пощадили… вряд ли…

– Вот-вот, – больше не найдя, чего еще добавить, проговорил я, погруженный в какие-то свои раздумья. Заметив, как я несколько сник и не очень-то расположен к общению, собеседник почти бесшумно усмехнулся, сдержанно вздохнул и опять вернулся к обеду, успевшему слегка остыть.

Но вскоре снова предпринял попытку разговорить:

– Слушай, а мы ведь с тобой даже и не познакомились… – с каким-то виноватым оттенком в голосе проговорил охотник и сразу взял инициативу в свои руки, представившись первым: – Дин Тейлор, рад знакомству! – И протянул крепкую волосатую ручищу, больше похожую на лапу гориллы.

Я с неожиданной для него готовностью пожал ее, тоже представился:

– А я – Курт Флетчер! Очень приятно, – и, улыбнувшись, вставил: – А то как-то сидим тут, кушаем, разговоры разговариваем, а знать-то друг друга и не знаем.

Дин на это согласно моргнул, растянулся в улыбке, чувствуя, что теперь общение между нами значительно улучшится, будет не таким пресным, как прежде. И, не теряя настроя, отныне, наверно, сочтя вполне уместным спросить меня об истинной цели пришествия в детский садик, неловко, даже смущенно, запинаясь после каждого слова, полюбопытствовал:

– А ты… сюда, стало быть, не случайно… так, да?.. – И точно сам пожалел о своей дотошности, поежился на месте, пытаясь подавить не то зуд, не то холод, не то стеснение. В глазах, казавшихся от полумрака угольно-черными, блеснула настороженность, губы чуть скривились, словно ожидали того, как я сейчас зверем накинусь за этот вопрос.

– Не случайно, – подтвердил я, покончив с обедом. И честно ответил: – Я к супермаркету шел.

Тот промычал, поднял мохнатые брови, выражая удивление.

– Вот как? Хе-хе… – покряхтел Дин, потом поковырялся в зубах, вытаскивая застрявшее мясо, и вновь обратился ко мне: – И не боишься? Там волков – тьма. Иной раз людей видел, стреляли, бывало. Еще гнезд костоглотов немало – птенцы их круглыми сутками верещат, есть просят. Если идти мимо – можно и на родителей нарваться. Растения опять же кое-какие ведут себя не так…

Все, о чем он говорил, было для меня далеко не в новинку и никоим образом не сеяло никаких сомнений. Я прекрасно понимал и осознавал всю величину опасности такого похода, однако поворачивать назад и не собирался: спасую – и семья останется голодной. Но кое-какие подробности в предостережении все-таки заинтересовали – Дин, вытекало следствие, нередко бывал в тех местах, раз столько всего довелось узнать. А если мои предположения верны – неплохо бы в таком случае расспросить обо всем собеседника поподробнее.

– Так ты что, охотился там? – начал я, не без любопытства посмотрев на Дина. Тот незаметно поглядывал то в мою сторону, то на окно за мной, а потом вдруг встал, поднял помятый чайник, что стоял, неприметный, возле рюкзака, проверил воду и, чего-то буркнув под нос, повесил за крючок на штырь у задних лап собаки. Следом юркнул к рюкзаку, приготовил две алюминиевые чашки без ушек и вернулся, пока ничего не говоря.

– Почему же «охотился»? Охочусь, и часто… – наконец ответил он и, вручив кружку, в очередной раз ушел от разговора: – Сейчас чай будем пить. Заварки на двоих хватит с лихвой.

Я на сей раз помолчал, а Дин, скосившись на дверной проем позади, будто услышав кого-то, продолжил загадочно: