Роман Газета
Ключ под ковриком

Первое сентября

В конце лета ночи становились всё холоднее. Лёсику с Олежкой даже приходилось надевать куртки, отправляясь на рассвете рыбачить в порт. Олежка, двоюродный брат, был младше на целый год. Ну сущий ребёнок, – снисходительно рассуждал Лёсик. Вот и вчера пришлось повозиться с Олежкой на замысловатом пути к причалу. Каждый скользкий камень они уже знали наизусть. Где пролезть под забором, где перепрыгнуть, где затаиться. Сначала удирать от портовых собак, потом от хромого, и, наверное, поэтому злого сторожа с квадратиком усиков под носом. Прямо Гитлер, и такой же свирепый. А на пирсе моряки, они добрые. Семилетний Лёсик, вспоминая вчерашние приключения, опять замечтался. Городок на берегу моря продувался малосольными ветрами круглый год. И улочка, на которой они жили, настолько близко подходила к берегу, что шум прибоя слышался почти всё время. Особенно летом, и особенно ночью. Впрочем, вчера лето закончилось. Около детсада, куда ещё недавно водили Лёсика, высилась огромная бронзовая скульптура: рыбаки в волнах добывают белугу. Рыбина была здоровенная, в два человеческих или в четыре детских роста.

Осетрины в Азовском море водилось много. Дети ненавидели полезную чёрную икру. Солёная и невкусная. Ведь куда лучше пломбир за двадцать копеек, особенно шоколадный. В магазине Гофмана, куда бабушка посылала за молоком и хлебом, к счастью, из икры продавалась только кабачковая. Дети думали, что магазин называли в честь сказочника. Оказалось, по фамилии завмага. «Завмаг» и слово магическое, и был он какой-то могущественный среди взрослых авторитет. Других деталей Лёсик с Олежкой не понимали, да и не особо интересовались. Сказано к Гофману – значит, айда босиком по тёплой грунтовой дороге с песком и ракушками. Возможно, осетровой икры в магазинчике не было потому, что она шла на экспорт. Потом, в старших классах, Алексей узнает, что спустя тридцать лет после войны людям нужнее были многоэтажки, заводы и санатории. Тем не менее, бабушка на свою скромную воспитательскую пенсию нет-нет, да и покупала пол-литровую банку малосольной зернистой, аж за тридцать рублей. У рыбаков из-за высокого портового забора. Причём озираясь, как разведчик на задании. Не то, чтобы дед Коля с бабушкой были какими-то богачами. Бабушка после войны до самой пенсии и даже больше работала в интернате для сирот. У неё-то и своих детей было шестеро, и всё равно ещё чужих растила. Впрочем, какие же они чужие. А дед учил Лёсика плавать, рыбачить, играть в шахматы и смотреть футбол. Это теперь Лёсик понимал, что надо болеть вместе с дедом за «Динамо» Тбилиси. А когда был маленький, спрашивал во время трансляций у взрослых: где тут наши, а где немцы? До войны-то было рукой подать, по крайней мере во времени. В общем, дед болел за команду из города, где они с бабушкой познакомились в сорок четвёртом. Прямо в госпитале, куда дед Коля попал после тяжёлого ранения. Ну тогда, конечно, совсем не дед. Молодой неунывающий парень из донских степей.

Лёсик уже понимал, что обычно у всех детей по две бабушки, но не всегда по два деда. Потому что один, а то и оба, могли оказаться погибшими на войне. Вторая бабушка Лёсика жила в деревне. Там было много удивительного и необычного. Огромная русская печь, как в сказке про Емелю. Необычный говор, смесь русского и украинского. А ещё корова с огромными очами. И её дочка тёлка. Тёлку звали Лютка.

– Людка, Людка, – повторял Лёсик, а деревенская бабушка улыбалась. И объясняла: Лютка, потому что родилась в лютом. По-украински значит в феврале. Март это березень, поэтому тёлка, рождённая в марте – Берёзка. Апрель – квитень, стало быть Квитка. Ну и Майка…

– Если родилась в мае! – догадался Лёсик. Хотя май на украинском был травень.

Обо всё этом и размышлял Алексей на своей первой школьной линейке. Вдруг из хрипящих репродукторов донёсся скрипучий голос грозной тётки с громоздкой высокой причёской. Это рыжее сооружение у неё на голове было похоже на Вавилонскую башню из журнала «Огонёк». Лёсик, впервые в жизни одетый в неудобный и нелепый костюм, немного испуганно оглядел новый для себя мир. Этот мир был огромный и шумный, и назывался школьный двор. Столько детей сразу Лёсик видел только по телевизору, когда показывали, например, столицу. А настоящих бледных москвичей летом очень много приезжало к ним в городок прямым поездом. Их на улице было видно сразу. Обгоревшие на пляже с непривычки и от нетерпения, в первые же дни отдыха. Красные, как варёные раки. Лёсик жалел наивных жителей столицы. Что за будни у них? Сплошные площади и колонные залы, только и делай что ходи на демонстрации, а моря-то и нет. Вот разве что парад на девятое мая, вот это да. Бравые подтянутые ветераны со сверкающими медалями, безукоризненно чеканящие шаг солдаты и так же безукоризненно отбивающие ритм военные оркестры. Не то, что на первом звонке сегодня. Шум, гвалт, как на птичьем рынке. Линейка уже заканчивалась грустной песенкой «Учат в школе». Ветерок с моря призывно зашелестел листами огромных тополей. Ну и хорошо, подумал Лёсик, было интересно, а теперь пойду-ка я на пляж. Но что это? Оказалось, что войти в школу было легко, а выйти непросто. Учительница выстроила их и повела к высокому крыльцу. Лёсику стало себя жалко. Он загрустил, озирая школьный двор, обнесённый кованой оградой.

Начался урок. Учительница с трудно запоминающимся именем Лидия Хаджумаровна восторженно поведала, что весь год они будут учить буквы и к концу первого класса научатся читать. Лёсик читал уже давно, и к грусти добавилась скукота. Лёсик не просто читал и считал, он уже в шахматы играл наравне с дедом. Если, конечно, дед не поддавался. Лёсик разбирался в календаре, знал, что сегодня первое сентября 1977 года, и радовался, что его год рождения – 1970-й. Как легко высчитывать возраст будет потом, когда количество прожитых лет увеличится, – радовался про себя первоклашка. Только вот получается, что придётся целый год учиться тому, что он и так умеет? Ну уж нет. Поброжу хоть по школьному двору, если на море нельзя, – прикинул Лёсик, встал тихонько из-за парты и двинулся в коридор. Учительница застыла, долго соображала, что к чему, потом громко его одёрнула. Лёсик застыл в ступоре, на него никто никогда не кричал раньше. Да что за день такой.

Наверное, поэтому на ближайшей перемене аккуратный первоклассник в новом костюмчике около школьного забора как бы невзначай подпрыгнул, вскарабкался на каменный парапет, и, прошмыгнув в дыру между коваными прутьями, выскользнул на волю. Перевёл дух. По эту сторону легче дышалось, и снова зашумело море. Тем временем раздался неприятный звонок на второй урок. Звучал совсем по-другому, чем перед этим на переменку. Малышня, повизгивая и толкаясь, как стайка гусят во дворе у деревенской бабушки, кинулась в корпус. Учителя подгоняли и направляли в двери, ну точно, как гусят. Лёсик пошёл снаружи вдоль ограды. Старшеклассники, совсем взрослые, кое-кто даже с проступающими усиками, играли в футбол – там, внутри двора. Совсем презирая звонок. Мяч вылетел через забор. Лёсик хотел было поймать, но его опередил какой-то расторопный пацан. У него на лацкане была звёздочка с профилем Ленина. Не меньше, чем второклассник, – уважительно прикинул Лёсик. Этот тип пнул по мячику, но не смог перебросить забор. «Давай, шкет», – поторапливали старшеклассники. Шкет ещё раз, и снова не получилось. После третьей попытки не выдержал Петя, старшеклассник с усами. Его имя Лёсик узнает через пару лет, когда Петю прямо из-за парты оденут в наручники, затолкают в жёлто-синий бобик и больше не вернут.

Лёсик знал, что такое наручники. У них был сосед по улице, здоровенный парень дядя Витя. Он был очень взрослый, лет двадцати, а то и больше. И вот однажды вечером на улице случилась какая-то нехорошая история. Так говорила бабушка. С приездом милиции и скорой помощи. Взрослые скрытничали по этому поводу, Лёсик не особо расспрашивал, но кое-что подмечал. Да и потом, однажды подвыпивший кореш деда Коли обронил при встрече у гастронома: Алексей, твой дед настоящий герой. Лёсик узнал, что увалень Витя с дружками хотели сделать что-то очень плохое. Что именно, Лёсик не понял. Его представления о плохих, а тем более очень плохих поступках, были весьма скудными. А дед Коля, седой, маленького роста, весельчак и балагур, с этими хулиганами подрался. Так шептались бабушка с мамой.

В общем, Лёсик снова замечтался у школьной ограды. И вдруг, в нетерпеливом ожидании футбольного мяча, старшеклассник Петя обозвал неуклюжего второклашку как-то очень забавно, по-взрослому. Тремя необычными словами. Ни разу прежде Лёсик таких слов не слыхал, но они ему понравились и запомнились. Тем более, остальные старшеклассники закатились от смеха. Вот оно как взрослые называют нелепого смешного персонажа, – смекнул Лёсик и неспеша побрёл домой, повторяя вслух услышанное.

У двора стоял грузовичок. «Ура, тётя Марина приехала!» – обрадовался Лёсик. Тётей Мариной была мама Олежки, она работала заготовителем в Ростовской области, за тридевять земель и триста километров. Кто такие заготовители, Лёсик не до конца разбирался. От этого слова веяло сибирским холодом и соболиными шкурами. Но грузовик привёз помидоры, яблоки и арбузы: «награды полей». Именно так взрослые весело называли гостинцы тёти Марины, и, посмеиваясь, поглядывали на Лёсика. Дело в том, что Лёсик, рано научившись читать, с удовольствием выхватывал буквы все подряд и отовсюду. И вот как-то таскал он по двору газету «Труд» с передовицей «Награды полей», и расспрашивал взрослых: зачем поливать награды, они ведь заржавеют. Мама, улыбаясь, объяснила, что награды это не только ордена и медали, что хранятся в комоде у деда Коли. Лёсик тогда не мог понять, какие ж ещё бывают награды. Он, когда ещё был маленький, однажды сказал деду, мол, у тебя всего семь медалей с орденами, а я видел ветеранов, у которых по десять и больше. Дед ничего не ответил, пожал плечами и вышел на перекур. Хотя только недавно выходил. Больше Лёсик об этом не спрашивал, предполагая, что ляпнул какую-то глупость.

Раз приехала тётя Марина, значит, и бабушка с дедом дома. Да и вообще все планы поменяются. Потому что ещё пять минут назад Лёсик рассчитывал переодеться и снова побежать на море. Купаться и ловить бычка. Делов-то, достать ключ под ковриком, заскочить, скинуть ненавистный жёсткий костюм. Надеть взамен привычные уютные затасканные штаны с майкой и айда. Но сегодня к вечеру будут гости, понял Лёсик. Взрослые в суматохе и не заметили, что Алексей пришёл со школы раньше положенного. Ну и хорошо. Врать Лёсик не умел, да и не пробовал никогда раньше.

Если собирается огромная семья, все дороги ведут к огромному обеденному столу. Было очень душевно. В этот раз, в честь первого сентября первого в семье внука, приехало много взрослых. Даже отец Олежки, врач-хирург. Родня называла его Толиком. Хотя Лёсик знал, что настоящее его имя Тажудин Гаджиевич. «Алексей, ты парень серьёзный, – говорил ему дядя Толик. – Тебе скажу, потому что они не понимают и называют меня то чеченцем, то дагестанцем. А я даргинец. А ещё у нас аварцы, агульцы и много других». Дядя Толик разговаривал с Алексеем как со взрослым и серьёзным парнем, но сам Тажудин был совсем не серьёзный. Никогда ни на что не жаловался, всегда веселился, соседскую девчонку Вальку называл Валка. Многие шутки дяди Толика Лёсик не понимал. Например, что значит: «цветы без шампанского – деньги на ветер». Однажды Лёсик случайно услышал, что медики пьют спирт. «Из кружки Эсмарха?» – по-взрослому осведомился Лёсик. А про себя подумал: наверное, поэтому спирт и называется медицинский.

Всю свою многочисленную родню одновременно Лёсик не видал никогда, уж слишком она была велика. Как велика была страна, по которой разъехались шестеро бабушкиных детей. Взрослые выпили за Победу. Деда уговорили рассказать о войне, что он делал крайне редко. Да и рассказывал в основном смешные случаи. А может быть, просто смешного было мало, поэтому дед так мало и рассказывал.

Дед Коля был морским пехотинцем. Как-то к ним в госпиталь приехал известный артист. Поёт всякие арии – фронтовики молчат. Артист старается изо всех сил, то про какого-то паяца, то про Онегина, то арию Хозе из оперы Бизе, а матросня всё скучает. Артист в сердцах: ну я вам задам! И как взялся наяривать блатные песенки, похабные частушки – моряки в восторге, кричат, свистят, хлопают. Известный артист взял паузу, нахмурился, и возмущённо: что вы за люди? Я вам классику – вам скучно, я муру какую-то – а вы в восторге. «К чёрту классику, муру давай!» – закричали десантники в ответ.

Все за столом весело засмеялись, и Лёсик вдруг вспомнил взрослое выражение, услышанное от старшеклассников сегодня на футбольном поле.

– Вот же блять ибанько федарас! – Лёсик отчётливо и с расстановкой выпалил три новых слова, услышанных сегодня от старшеклассника. Мол, вот смешной малый этот артист. Лёсик довольно замолчал, наслаждаясь произведённым эффектом. Повисла тишина, которую Алексей вспомнит в восьмом классе, читая финал «Ревизора». Тётя Марина нашлась первой. И произнесла, как ни в чём не бывало: ну что ж, кажется, начинается взрослая жизнь. Это точно, – подумал Лёсик, вспоминая высокую кованую ограду, в которую теперь придётся входить каждый божий день. Десять лет, целая вечность и даже больше. От звонка до звонка, повторил про себя Лёсик непонятную раньше фразу. Которую однажды обронил во взрослом разговоре Витя, сосед через дорогу. Тот самый, с профилем Ленина на груди.

Каша без топора

Воскресное летнее утро в общаге обычно наступало где-то в обед. В том числе утро двадцать шестого июня. Число мы знали точно, потому что вчера, двадцать пятого, был финал чемпионата Европы. Когда наша фееричная сборная, где были земляки Протасов и Литовченко, проиграла не менее фееричной сборной Голландии.

Накануне на все остававшиеся деньги мы с Борькой устроили просмотр финала. А заодно и пивную пирушку в комнате у Крота. Крот – это такая фамилия, причём вполне подходящая для прозвища. Взрослый, неспешный, расчётливый, как тёзка из мультика про Дюймовочку. У него был телек, взятый напрокат по восемь рублей за месяц. А у нас был Пашка, он же Паштет, крепкий весёлый деревенский парень. Мы втроём притащили ящик бутылочного пива. Ну как втроём, по обыкновению всё сделали мы с Паштетом, а Борька сказал, что его здоровье не позволяет ему поднимать ящик пива. А вот выпить – пожалуйста. Ещё прокатились в центр, в магазин «Рыба» на Карла Маркса, взяли ставриды горячего копчения и селёдки иваси целую жестяную банку. «На самом деле иваси вовсе не сельдь, а тихоокеанская сардинка, поэтому она такая вкусная, хоть и копеечная, – просвещал нас умный Крот в ожидании футбольного матча. – Лично мне иваси нравятся куда больше, чем осетрина. Правда, у нас в райцентре осетрина встречается очень редко».

У нас с Борькой в комнате не было телевизора. Мы вообще уже несколько месяцев жили в заброшенном крыле на первом этаже, где в будущем планировалась студенческая поликлиника. Тем не менее, комнаты были вполне себе пригодными, и минимальная мебель в наличии, и свет-вода, как обычно, без лимита. Как мы там оказались? Просто освободили свою законную комнату, чтобы у нашего друга молодожёна Рамазана и его жены появился свой уголок. Причём идея была Борьки, а от него ожидать какого-то благородства вообще не приходилось. То есть он просто собрал свои нехитрые пожитки и отдал свой ключ Рамазану. Ну подразумевалось, что третий пользователь, то есть я, сделает то же самое. Я так и сделал. Во-первых, Рамазан был больше мой друг, чем Борькин, а во-вторых, разве у меня оставался выбор? Так мы и очутились в заброшенном крыле. Но всё равно ведь мы были вместе со всеми своими, в том же добротном кирпичном корпусе с высокими колоннами и четырёхметровыми потолками.

Утром – правда, скорее днём – мы подсчитали нашу наличность. Почти полтора рубля. На такие деньжищи можно было накупить кучу еды. К примеру, десяток яиц и пачку маргарина. Или консервов: огромная банка риса с овощами в соседнем гастрономчике стоила 24 копейки, мы уже пару месяцев сидели на этой диете. Потому что водка-то при Горбачёве тянула аж девять-тридцать. А без водки творческим гостеприимным людям никак нельзя.

Борька сгрёб наш основной и оборотный капитал и почапал. Минут через сорок приволок початую бутылку пива и две пачки тушки. В смысле болгарских сигарет ТУ-134, которые в магазине на кольце продавали из-под полы на десять копеек дороже.

– Ты ж знаешь, я без сигарет не могу! – начал он с порога.

У Борьки была загадочная болезнь сердца. Эта хворь позволяла ему выкуривать сколько угодно и столько же выпивать, но не позволяла ходить на физкультуру и в армию. Борька стоял на каком-то там учёте и вместо кроссов и плаванья посещал ЛФК.

– Мог хотя бы «ватру» купить по 20 копеек, – пробормотал я. – Честно говоря, ты немного наглеешь.

– Это потому, что ты антисемит, – включил Борька свою заезженную пластинку. Он всегда выкручивался мгновенно.

– Зато у нас есть пиво! Один раз живём! – подытожил мой сосед и приложился к бутылке.

– То есть мне на обед наполовину пустая бутылка «жигулёвского»?

– Вот пессимист! – Борька снова отхлебнул. – Ты всегда видишь наполовину одетую девушку!

Вот просто интересно, как мы дотянем до завтра, – подумал я.

– Да ладно, не впадай в отчаяние, не имей такой привычки, – бутылка в руках Борьки пустела, что придавало ему всё больше оптимизма.

– Ну хорошо, надо набрать хоть хлеба в столовке, – согласился я. Столовка была в соседней общаге, хлеб просто лежал на столах, бери-не хочу.

– У Крота квашеной капустой разживёмся! – по-жегловски продолжил Борька. На минуту затих и, кажется, что-то надумал:

– Слушай, а пойдём-ка со мной, у тебя физиономия честная.

Тут Борька был прав. Когда мы были вместе, нам одалживали и посуду, и картошку, и деньги – знали, что я обязательно верну. Но ведь лето, общага почти пустая! Все разъехались по домам. А оставшиеся сами сидели без денег, ведь летнюю стипендию выдадут только в новом учебном году.

– Куда идти-то? – без энтузиазма пробурчал я.

– Как это куда? Как это куда? На поиски еды и приключений!

Впрочем, ни того, ни другого найти не удалось. Абитуриенток в наличии не было, поэтому приключения были под вопросом. А есть хотелось всё больше. Безуспешно потынявшись по этажам, мы уже плелись к себе вниз, в заброшенное крыло.

– Прям как в кино, – пробормотал Борька.

– В смысле чем дальше, тем страшнее?

– Да нет. Ты не знаешь. Элитарный фильм такой, «Скромное обаяние буржуазии». Там герои тоже бродят полтора часа в тщетном стремлении пожрать.

На втором этаже Борька повторно заглянул на кухню. О чудо, кухня теперь не пустовала. На одном из столов тщедушный Дюсик, который учился на год младше, разложил тушку настоящего кролика и, кажется, не знал, что с ним делать дальше. Падать на хвост, то бишь напрашиваться за стол к первокурснику, было бессмысленно – к младшим мы относились пренебрежительно, вдобавок этот очкарик был каким-то не от мира сего. Проще было у Сала выцыганить в долг бутылку водки, хотя пятикурсник Сало считался самым жадным во всём общежитии номер два по проспекту Гагарина. Да и поесть хотелось больше, чем выпить.

– Доброго дня! Чего это ты тут колдуешь? – приветливо начал Борька.

– Рагу, – настороженно ответил Дюсик.

– Что ли пословицы не знаешь? Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, а рагу отдай врагу! Тем более друзей у тебя нет! – буркнул Борька и вышел из кухни в коридор. Уже в дверях, обернувшись, обронил:

– Дюсик, а чего это ты кошку купил?

– Сам ты кошка! Облезлая! – обиделся Дюсик. – Это кролик!

Борька принципиально не сдавался ни в одном споре, поэтому вернулся на кухню. Я остался ждать в коридоре, с вялым интересом прислушиваясь к диалогу за стеной. Закурил на подоконнике. Курил я «ватру», в отличие от Борьки. Экономил общий бюджет.

– Какой ещё кролик? Ты видишь, у него меховая лапка!

– Так ведь продавцы на рынке специально лапку оставляют, чтобы было ясно: это не кошка!

– Ага, как раз для того, чтоб было ясно – это кошка! Дубина ты стоеросовая!

– Ты совсем шизанутый? Кто кошек будет есть?

– Как кто? – даже по голосу было слышно, что Борька для правдоподобия выпучил свои глаза, и без того навыкате. – Корейцы! Видал сколько корейцев на рынке появилось, они овощами торгуют!

Я теперь уже с любопытством слушал, восседая на подоконнике.

– Корейцы! Едят! Собак! – обидчиво выкрикнул Дюсик.

– Верно, но только корейцы из Южной Кореи! А откуда они у нас возьмутся? У нас все корейцы из КНДР! Понимать надо! Может, ты не в курсе, но война пятьдесят третьего года началась как раз на религиозной почве: южане верующие и едят собак, а в социалистической Корее это запрещено уставом партии! Ах да, ты ж не на историческом учишься, откуда тебе знать!

– При чём тут устав партии?! – Дюсик продолжал отчаянно защищаться. – А какая лапа тогда у кролика?

Борька взял театральную паузу и выдал учительским тоном:

– У кролика не лапа – ибо ведь лапы у хищников, верно? Ну там рысь, ягуар, лиса. А кролик травоядный! С этим ты, надеюсь, спорить не станешь?

– Не стану, – согласился Дюсик.

– А у травоядных что? Ну?

Борька, сдерживая смех на своей наглой роже, уже выходил в коридор.

– Копыта? – раздался из кухни рассеянный голос.

Мы быстро помчались подальше, чтоб проржаться незамеченными.

Даже чувство голода притупилось. Правда, ненадолго. По пути нам повстречался коренастый Пашка.

– Паштет, есть дело! – Борька отвёл однокурсника в угол, стал с ним шушукаться, а мне поручил одолжить у Крота сковородку и идти на кухню наблюдать вторую часть Марлезонского балета.

Когда я со сковородой поднялся на второй этаж, Борька опять убеждал Дюсика в парнокопытности кролей. Мол, пацан, не кощунствуй, не ешь кота, сходи пообедай в столовку.

– Не могу я в столовке питаться, у меня гастрит! – пожаловался Дюсик и вдруг встрепенулся:

– А как же заяц из «Ну, погоди»?

– Так это заяц! Он в лесу живёт и мелкими грызунами питается! А кролик совсем другой! Ты ж никогда не бывал в деревне?

– Не бывал, и что? Ты вон в Корее тоже не бывал, ни в Северной, ни в Южной!

– А вот давай спросим кого-нибудь настоящего сельского!

Как раз в это время, прихрамывая, на кухню зашёл Пашка.

– Что это с тобой? Чего хромаешь? – обрадовавшись поводу сменить тему, переключился на нового персонажа совсем измученный Дюсик.

– Так до батькив у село йиздыв, – ответил Пашка на своём обычном суржике.

– И что? С велосипеда упал? Или с лошади? – прищурив свою наглючую физиономию, как бы мимоходом поинтересовался Борька.

– Та ни, мене кролик в сарае копытом лягнув!

Через пять минут мы уже без Дюсика снова катались от смеха. Немного неловко было перед доверчивым пареньком, но теперь у нас была сковородка и кролик.

– Ну что, поджарим жаркое? Ромка, ты, кстати, умеешь готовить?

– Я-то умею. Только вот что. Мы сейчас раздобудем самую большую кастрюлю, найдём у кого-нибудь картошки, луковицу, что там ещё… И приготовим суп. И всех, кого найдём в общаге, позовём к Кроту на футбольной обозрение!

– Я картошку притащу, у меня даже морковка есть! – похвастался Пашка. – И домашнее сало!

– Кстати про Сало. Как думаете, даст в долг бутылку? Роман, может ты попросишь? – спросил Борька.

Сало приторговывал водкой. По двадцать рублей. Если вдруг кому среди ночи нужна была – ну мало ли, романтический вечер начать или продолжить. Как-то это было не по-студенчески, что ли. Но Сало уже тогда унюхал ветер перемен и стал первым предпринимателем. Рамазан как-то порывался ему морду набить за такое предпринимательство. Сало это тоже была фамилия, а не кличка. С такой-то фамилией и кличка не нужна, верно? Тем более очень подходящая. Зажиточный, себе на уме.

– Боря, иди-броди! Я Салу до сих пор бутылку должен, которую ты взял с собой на вечеринку в филфаковскую общагу, помнишь?

Борька не помнил.

Тем не менее, мы с Паштетом закатали рукава и принялись готовить бульон, чистить картошку и всё такое. Часа через полтора уже накрывали стол. Не столько мы, сколько Валька из сорок восьмой комнаты. Валька была детдомовская, ехать на лето ей было некуда. Когда по телеку будет футбольное обозрение, мы не знали. Газета с программой передач ещё вчера куда-то запропастилась. Да и не до футбола уже было. На ароматное кушанье выползли все оставшиеся студенты, нас собралось человек десять. Дюсика я тоже привёл. Разумеется, сознавшись ему во всём и извинившись за нашу дурацкую выходку. Дюсик улыбнулся в ответ:

– Да ладно, а то я не понимаю… Тоже мне, Ширвин и Державиндт.

Даже Сало пришёл! «О, скромное обоняние буржуазии сработало», – процедил я. Однако Сало в этот раз явился не на шару. Он проставился: сразу две бутылки! Пир вышел на славу. Валька притащила овощи и тушёнку, Пашка – сало и домашние котлеты, хлеба нагребли в столовке, там же попросили десяток гранёных стаканов.

С Дюсиком пришли две однокурсницы, мелкие, невзрачные и веснушчатые пигалицы. Но это до второй бутылки. Потом мы с Борькой начали поглядывать на них и заговорщицки перемигиваться.

– Алё, гараж! Руки прочь от первого курса! – утихомиривал нас осмелевший Дюсик. – Тоже мне, друзья-порнокопытные!

Застолье, друзья, телевизор, жизнь была бесконечной, спокойной, счастливой. По крайней мере тогда нам так казалось. Тёплым летним вечером тысяча девятьсот восемьдесят восьмого. Завтра наш второй курс отправлялся на практику «в лагеря». В пионерские, в смысле. Там нас ожидало море, вкусная еда и пионеры с пионерками. «И прекрасные незнакомки-пионервожатые», – мечтательно щурился Борька.