Андрей Семенов
Иное решение
X
«Не исключена возможность, что СССР будет вынужден, в силу сложившейся обстановки, взять на себя инициативу наступательных военных действий».
«Красноармейский политучебник», с. 155
Советское правительство с 1918 года было обеспокоено близостью границ к Ленинграду. До войны они располагались совсем не там, где теперь, а гораздо ближе к городу. Ленинский лозунг о праве каждой нации на самоопределение поляки и финны поняли чересчур буквально и отделились от молодой советской республики. В 1918 году никакой возможности удержать их в границах РСФСР не было, так как молодая советская республика сама задыхалась в кольце фронтов Гражданской войны, и никто в мире не мог поручиться, что она просуществует сколько-нибудь долгий срок. В 1939 году ситуация изменилась. Курс на индустриализацию, проводимый партией и правительством, позволил создать в СССР одну из самых передовых и боеспособных армий своего времени. Бои на озере Хасан и на Халхин-Голе показали лучшие качества Красной армии и отличные боевые качества красноармейцев. Поэтому советское правительство и озаботилось переносом границ подальше от города Ленина. Озабоченность эта возрастала все больше по мере укрепления Красной армии, а после подписания пакта Молотова – Риббентропа она переросла в прямое беспокойство. Финской стороне были предложены несколько вариантов территориального обмена для того, чтобы отвести границу западнее и севернее Ленинграда. Правительство Финляндии, надеясь на линию Маннергейма и опираясь на уверения англичан, делало вид, что не понимает прозрачных намеков, шедших из Москвы. Такая непонятливость маленького соседа огромной страны привела к тому, что в советской печати появилось следующее сообщение ТАСС:
«Ленинград. 30 ноября с. г. в 2 часа ночи в деревне Ковойня, что на северном берегу Ладожского озера, группа финских солдат со стороны деревни Манесила, нарушив границу СССР, атаковала передовую заставу Красной армии. ПРОТИВНИК БУДЕТ УНИЧТОЖЕН! …Финские войска снова открыли стрельбу. От этих слов на лицах советских людей гнев. Но с радостью было встречено сообщение о том, что Красная армия перешла финскую границу.
«Правда», 1 декабря 1939 г.
«Каллио (президент Финляндии) объявил состояние войны с Советским Союзом».
Рейтер. Лондон. 30 ноября 1939 г.
В ночь с двадцать девятого на тридцатое ноября из штаба округа пришла директива, в которой дивизии предписывалось находиться в состоянии боевой готовности номер один и быть готовой действовать по-боевому. Колька узнал о ней одним из первых, так как во время приема директивы находился на узле связи. Ему не спалось последние дни. Необъяснимое предчувствие чего-то плохого, что должно скоро произойти, не давало ему покоя. Перечитав директиву, Колька подумал: «Ну, вот оно». Он вышел в коридор штаба. За дверью кабинета начштаба горел свет. Колька постучал и вошел. Начальник штаба разговаривал по телефону. Увидев Кольку, он сделал приглашающий жест, показывая на стул, а сам тем временем продолжал отвечать по телефону:
– Так точно! Есть! Есть! Готовы, выполним… Есть выполнять!
Наконец он положил трубку и посмотрел на Колю:
– Осипов? Что у тебя?
– Вот, товарищ полковник, – Коля положил на стол листок с директивой.
Сарафанов взял лист, прочитал директиву, поморщился.
– Знаю уже. Только что разговаривал со штабом округа.
– Товарищ полковник, что же это?
– Это? Это война, товарищ лейтенант. Война!
– Как же так? – растерянно спросил Коля.
– Раком! – отрезал Сарафанов. – Приказано разбить финнов – значит, разобьем, никуда не денемся. Связь готова к работе в полевых условиях?
– Так точно.
– Содержание директивы больше никому не разглашать. До личного состава доведем завтра на построении. Иди, собирайся. Завтра, – он посмотрел на часы, – нет, уже сегодня выступаем.
Как это часто бывало и раньше, Красная армия воевала бездарно и бестолково, заваливая укрепления линии Маннергейма трупами своих бойцов. Танки вязли в двухметровом снегу. На затворах винтовок и замках орудий на морозе застывала смазка, и они отказывались стрелять. Из штаба округа не поступило ни тулупов, ни валенок, ни теплого белья, ни меховых шапок. Красноармейцы были одеты в обычные шинели на рыбьем меху, кирзовые сапоги, которые трескались от мороза, и суконные буденновские шлемы. По приказу командарма Тимошенко все новые и новые стрелковые цепи окоченевших красноармейцев бросались через минные поля на штурм бетонных дотов. Финны отвечали ураганным минометным и пулеметным огнем, и все атаки, захлебнувшись, откатывались, оставляя на белом снегу сотни скорченных трупов в серых шинелях.
Не то чтобы Семен Константинович Тимошенко был болван и не понимал, что творит, бросая своих солдат тысячами на верную смерть. Возможно, он яснее всех понимал, что таким образом линию Маннергейма не прорвать. Но у него был приказ это сделать, и этот приказ исходил от человека, спорить с которым в Советском Союзе не рисковал никто. Сталин ничего не говорил о возможных потерях. Он только приказал прорвать линию Маннергейма и обозначил рубежи, на которые должна была выйти Красная армия. Это можно было понимать и так: хоть по трупам, пока у финнов патроны не кончатся, но выйди, товарищ командарм, на эти рубежи. Если ты положишь сто тысяч красноармейцев, то я дам тебе другие сто тысяч. Если двести – найду и двести. А если ты линию Маннергейма не прорвешь и к намеченным рубежам не выйдешь, то ко мне в Кремль лучше с оправданиями не приезжай. Ты лучше там, в Карелии, застрелись.
Застрелиться было не так страшно, как не выполнить приказ Сталина.
«Войска Ленинградского военного округа в своем продвижении достигли следующих рубежей:
На Мурманском направлении наши войска, преодолевая сопротивление белофиннов, продвинулись на 35 километров южнее Петсамо.
На Ухтинском, Реболском, Поросозерском и Петрозаводском направлениях в результате успешных боев наши войска пересекли железную дорогу Нурмес-Иоэнсуу и продвинулись на 60–65 километров от гос. границы.
На Карельском перешейке, в восточной его части, наши войска после артподготовки прорвали главную оборонительную линию финнов, известную как «линия Мажино – Кирка».
Из Оперативной сводки штаба Ленинградского военного округа от 6.12.39 г.
На Карельском перешейке наши войска после артподготовки захватили безымянный хутор, хозяева которого сбежали в глубь Финляндии еще в конце ноября. В огромной риге был оборудован полевой узел связи. По-северному просторную избу хозяев занял штаб дивизии. За обеденным столом сидел начальник штаба и составлял донесение о потерях.
Донесение выходило невеселое. Дивизия, насчитывавшая 14 512 человек личного состава, за неполную неделю боев потеряла две трети бойцов. Из них убитыми 3102 человека, ранеными 3657 человек, обмороженными и больными 2841 человека. Под ружьем оставались 4912 человек. Линия Мажино – Кирка лежала километрах в трех от хутора, цела и невредима. Многочисленные атаки не принесли ей никакого вреда, красноармейцы гибли на минном поле под кинжальным огнем, не успевая добежать до финского переднего края. За четыре дня штурма дивизия была обескровлена и деморализована.
Большой урон причиняли «кукушки» – финские снайперы, усевшиеся на деревьях. Они имели хорошую оптику и не подпускали к себе наших бойцов ближе чем на шестьсот шагов. В этом радиусе, заранее пристреляв ориентиры, они, стреляя наверняка, убивали красноармейцев как в тире. Один патрон – одна смерть. До леска, в котором засели «кукушки», было метров восемьсот открытого пространства, которое хорошо просматривалось между веток с высоты деревьев, на которых снайперы оборудовали себе огневые позиции.
Сарафанов докончил донесение, крикнул вестового:
– Вестовой! Осипова ко мне.
Штаб округа рапортовал о том, что линия Мажино – Кирка прорвана. Штаб округа не может ошибаться. Это значит, что сегодня в ночь он поднимет всех оставшихся бойцов и пойдет с ними на верную смерть – штурмовать эту линию. Лучше умереть от финской мины, чем от чекистской пули. В том, что его расстреляют, если он останется жив, Сарафанову сомневаться не приходилось: невыполнение приказа – трибунал, приговор известен. Два года назад расстреливали и не за такое.
Умирать было не страшно, но жалко. Через несколько часов он, полковник Сарафанов, погибнет ненужной, глупой, ничего не меняющей смертью.
– Вызывали, товарищ полковник? – на пороге стоял румяный от мороза лейтенант.
– А, Осипов. Заходи. Отправишь вот это донесение в штаб округа и вызови мне командиров полков к шестнадцати ноль-ноль в штаб.
– Виноват, товарищ полковник, с полками нет связи. Наверное, миной провод перебило.
– Так устраните повреждение, – в голосе Сарафанова появилось раздражение.
– Днем невозможно, товарищ полковник: «кукушки». Ночью найдем обрыв и все починим.
Упругой пружиной Сарафанова подбросило со стула. Ночью идти на штурм. Ночью их всех будут убивать. Без разбора будут крошить в капусту и полковников, и рядовых, а этот долболет в лейтенантских кубарях тут еще какие-то слова говорит. О чем это он?
Сарафанов достал из кобуры наган, взвел курок и направил наган в упор Коле между глаз.
– Через час, нет – через сорок минут, товарищ лейтенант, я жду от вас доклада о том, что связь работает как надо. А в шестнадцать ноль-ноль наблюдаю командиров полков в штабе. Вам ясно? – тяжело дышал полковник.
– Так точно, ясно, – моментально побелел Коля.
– Выполняйте.
– Есть! – лейтенант четко отдал честь, так же четко повернулся кругом через левое плечо и вышел из избы.
– Назарбаев, Сидоров! – подозвал он двух связистов. – Возьмете катушку, винтовки и пройдетесь по линии. Задача: найти и починить обрыв.
В риге повисла тишина. Все понимали, что это – верная смерть.
– Так, товарищ лейтенант… – начал было Назарбаев.
– Отставить. Выполнять приказ. За неисполнение – расстрел, – оборвал Осипов, будто не он минуту назад обмирал от страха под дулом сарафановского нагана. – Маскхалаты наденьте. Передвигаться только ползком, – добавил он уже мягче.
Два связиста, захватив катушку с проводом, поползли по ровному и открытому полю вдоль линии связи.
Коля присел на пустой ящик из-под патронов. Потянулись минуты. Одна. Вторая. Пятая. Десять минут. Пятнадцать. Двадцать.
«Прошли. Наверное, прошли, – думал о своих подчиненных Коля. – Выстрелов нет, значит – прошли».
И тут один за другим сухо щелкнули два выстрела.
Коля посмотрел на часы. Прошло двадцать три минуты. Он встал, прошелся по риге. Первым естественным желанием было побежать посмотреть, что со связистами. Но он вспомнил сарафановский приказ наладить связь во что бы то ни стало, вспомнил наган, направленный ему в голову, и между лопаток, несмотря на мороз, протекла капелька пота. Еще два связиста под угрозой расстрела были отправлены на поиск обрыва провода. Два выстрела раздались через восемнадцать минут.
Колька с тоской посмотрел на оставшихся связистов. Его душило чувство взятого на душу греха. Ведь он понимал, что, приказывая днем на открытой местности искать обрыв, он отправляет своих людей на верную гибель. Нет и не было у них шансов доползти.
Колька стал натягивать маскхалат, взял катушку, повернулся к оставшимся связистам:
– Прощайте, товарищи. Не поминайте лихом.
Ему никто не ответил.
Коля лег на живот и по-пластунски выполз из риги.
По полю была проложена довольно глубокая борозда, оставленная проползшими здесь связистами. Не поднимая головы, Колька стал вглядываться вдаль. Метрах в трехстах от него лежали без движения, уткнувшись в снег, два красноармейца. Еще дальше, шагов через сто, лежали другие двое. Колька видел черные подошвы их сапог. «Ну и ладно, – подумал он. – И пусть. По грехам мне и мука. Нечего было грех на душу брать».
Он пополз по борозде, вжимаясь всем телом в снег. «Интересно, а где меня убьют?» – продолжал он свои размышления, невольно переводя взгляд в сторону леска, в котором засела «кукушка». Если убьют до первых двух связистов, то будет жалко, что не прожил еще несколько минут, а если после – то можно считать, что он обманул свою смерть, выкроив для себя несколько лишних мгновений.
«Стоп! – В крестьянском Колькином мозгу мелькнула догадка. – “Кукушка” не сорока, чтоб с ветки на ветку порхать. “Кукушка” сидит на каком-то одном дереве, где у него оборудована огневая позиция, откуда он заранее пристрелял местность. – И тут же вторая догадка услужливо пришла в голову. – Все правильно! “Кукушка” целыми днями сидит на дереве без движения, разглядывая в бинокль вот это унылое ровное поле. Глаз “замыливается”, внимание рассеивается, поэтому первую пару “кукушка” заметил позднее второй. Убив Назарбаева и Сидорова, он встрепенулся и стал ждать вторую пару, поэтому ребята успели проползти меньше».
Почувствовав шанс на спасение, Колин мозг стал работать как сложное и дорогое счетно-решающее устройство.
«А что это означает? – спросил парень сам себя и через секунду сам себе ответил: – А это означает, что вершина сектора обстрела “кукушки” находится на линии леса и располагается где-то посередине между первой и второй убитыми парами».
Установить местонахождение снайпера – значит наполовину победить его. Только что толку в таком знании? До того леска метров четыреста. Колька не видит «кукушку», а «кукушка» пока не видит Кольку. Значит, покуда двигаться вперед не надо. А когда будет надо? Если Колька передвинется вперед, то снайпер его заметит наверняка, а сам Колька в лучшем случае успеет засечь вспышку выстрела его винтовки перед самой своей смертью. Что делать? Третья – спасительная – догадка не заставила себя ждать. «Сидит же без движения! – додумался Колька. – А пописать ему сходить надо? Ладно, пописать можно с дерева, а если покакать или просто ноги размять?»
И это была победа.
Морозило. Погода выдалась безветренная. Деревья стояли ровно, ветви не колыхались. Любое шевеление веток мог произвести только человек. Колька рассчитал так: «По такому снегу четыреста метров я пробегу минуты за три. Если где-то зашевелится ветка и хрустнет снег, это будет значить, что “кукушка” пошел по своим делам. Он наверняка в маскхалате поверх тулупа. Пока маскхалат снимает, пока тулуп расстегивает, пока дела свои делает, потом обратно собирается, у меня будет минут десять. Главное – не торопиться, дать “кукушке” на корточки сесть. А если я не прав, то первая же пуля – моя. И конец мученьям».
Коля застыл, мучительно, до боли в глазах, вглядываясь в ветки деревьев, стоящих на опушке, и прислушиваясь ко всем звукам, доносящимся из леса. Мороз стоял градусов тридцать. Коля месяц назад успел купить теплые кальсоны, но холод сверху и снизу проникал через фуфайку и маскхалат, пробирая до костей. «Водочки бы…» – подумалось Кольке.
Примерно через полчаса на опушке качнулась толстая ветка. Раз, другой, третий. Потом качнулась ветка пониже. У Кольки бешено заколотилось сердце: «Вот оно, пошло дело». Скоро, как и рассчитывал Колька, послышался хруст снега, будто в него уронили что-то тяжелое. «Спрыгнул. Теперь надо досчитать до двадцати, чтобы дать ему отойти от дерева». Через двадцать секунд Колька с низкого старта саженными прыжками, бросив катушку, с винтовкой наперевес поскакал через поле, местами по пояс проваливаясь в снег.
«Скорее! Скорее! Скорее!» – стучало у него в мозгу. Сердце ухало в груди от подбородка до живота и готово было выскочить наружу. Ему казалось, что он не бежит, а топчется на месте.
«Вот и опушка. Добежал. И все еще живой. – Колька с разбегу рухнул в снег и пополз на брюхе. – Вон оно, то дерево. От него в сторону леса вела цепочка следов. Только бы не смена караула. Только бы он не ушел».
«Он» не ушел. Метрах в двадцати от дерева пролегал небольшой овражек. В этом овражке со спущенными штанами сидел щуплый паренек лет восемнадцати и – скажу мягко, не конфузьтесь – «по капле выдавливал из себя раба» прямо на снег. За этим занятием он и был застигнут бравым Колькой. Рядом с ним на ветке орешника висел тулуп, винтовка была воткнута прикладом в снег.
Услышав шум за спиной, паренек обернулся. Можно не сомневаться, что в этот момент у него процесс пошел поживее.
Коля навел на него винтовку, жестом приказывая подняться.
Непослушными руками паренек застегнул штаны и тщетно пытался попасть в рукава тулупа.
– Неси прямо так, – Колька показал винтовкой в поле. – Пошли.
Паренек выбрался из оврага, держа тулуп под мышкой.
– Винтовку не забудь, – Колька показал на винтовку.
Паренек снова спустился в овраг и, ухватив винтовку за цевье, бросил ее к Колькиным ногам.
Проходя мимо дерева, на котором «кукушка» оборудовал себе гнездо, Колька поднял взгляд и увидел красный термос, висящий между ветвей.
– Давай его сюда, – показал он финну на термос, – нечего добром разбрасываться.
Паренек юрко вскарабкался на дерево и через секунду спрыгнул с термосом. Все это время Колька держал его на прицеле.
– Пошли, что ли? – Колька показал винтовкой впереди себя.
Пока вел пленного, Колька прислушивался к его бормотанью и вдруг осознал, что понимает по-фински… Тот говорил, что «русские – звери» и что «теперь его убъют». И тогда Колька, проверяя себя, задал на своем родном языке пару вопросов финну, на которые тот быстро ответил.
В риге, куда Колька привел пленного, бойцы встретили его как выходца с того света. Связисты не ожидали больше увидеть своего командира. Помкомвзода Грицай, здоровенный черниговский хохол, переминаясь с ноги на ногу, промямлил:
– Товарищ лейтенант, а мы вас того… Не ждали уже… сегодня.
– Грицай, мигом доложи начштаба, что я захватил пленного. А вы двое, – Колька указал на связистов, – быстро на линию, и чтоб через полчаса связь была. «Кукушек» перед нами больше нет, – он указал на пленного. – Я его спрашивал. Катушку подберете в поле. Их там целых две.
Через минуты в ригу зашел Сарафанов.
– Осипов?! Живой?! – обрадовался полковник. – Как же ты это ухитрился, я имею в виду финна?..
– Да так как-то, товарищ полковник, – будто оправдывался почему-то Колька. – Должно быть – со страху.
– Что, страшно было? Поди, полны штаны наложил, пока его поймал.
– Маленько есть, – честно признался Колька. – Но он больше.
– Ну что ж, Осипов, – Сарафанов посмотрел на Кольку, потом на пленного. – Тебя за твой подвиг к ордену представим. А этого, – он показал на «кукушку», – как говорится, по законам военного времени. В расход. Сам его пустишь или помощь нужна?
– Так, это… Товарищ полковник… Допросить бы его.
– Где ж я тебе переводчика найду? Через пять часов на штурм идти. Даже по команде сообщать о нем нет смысла, все равно не успеет до нас переводчик добраться.
– Товарищ полковник, разрешите мне? Я могу, – попросил Колька. – Я, кажется, по-ихнему понимаю.
– Да ну? Интересно… Спроси у него, много ли еще «кукушек» в лесу?
– Спрашивал уже. Он говорит, что на два километра вправо и влево от того места, где я его поймал, никого нет.
– Тогда спроси, может ли он показать нам схему их обороны? Если покажет – останется жив.
Колька стал говорить с финном по-мокшански. Пленный закивал и с надеждой смотрел то на Кольку, то на полковника.
– Ну, тогда веди его в штаб, – подвел итог Сарафанов.
В штабе перед пленным финном расстелили карту двухверстку, дали ему синий карандаш.
Сарафанов приказал:
– Рисуй.
Колька перевел. Пленный взял карандаш и стал наносить на карту значки и линии.
– Переведи ему, что если он что-то напутает или забудет нарисовать, то он пожалеет, что родился на свет. Смерть его будет мучительной и долгой.
Колька снова сказал несколько слов на мокшанском. Пленный кивнул и еще глубже погрузился в работу. Минут через десять он сказал, что все готово.
– Ну и что это за китайская грамота? – спросил Сарафанов.
Пленный залопотал, объясняя свои значки, а Колька переводил:
– Это, товарищ полковник, минные поля. Тут, тут и тут. А это – финские доты. Здесь и здесь. В этой деревне располагается батальон, который прикрывает этот участок обороны. Этот финн говорит, что можно пройти мимо минных полей и дотов и захватить деревню врасплох.
– Пусть покажет по карте.
Полковник Сарафанов полностью изменил заготовленную диспозицию. Когда в назначенное время прибыли командиры полков, он довел до них совсем другой план прорыва финской обороны. Исходя из сведений, полученных от пленного, были направлены две небольшие разведгруппы с задачей уничтожить доты противника. Пленный финн показал безопасные подходы к дотам. В это время остатки дивизии просачивались мимо минных полей. Взрыв дотов послужил сигналом к атаке. Финны не ожидали увидеть в своем расположении красноармейцев, да еще и ночью. Все было кончено в несколько минут. Линия обороны была прорвана, финский батальон взят в плен.
Оперативная сводка штаба Ленинградского военного округа от 6.12.39 года подтвердилась ранним утром седьмого декабря. По крайней мере, в части событий на Карельском перешейке. Но это был только первый эшелон линии Маннергейма. Впереди было сорок километров дотов, минных полей, надолбов и траншей, которые еще предстояло преодолеть.