Себастьян Фитцек
Я – убийца
4
Слезы наворачивались полицейскому на глаза быстрее, чем он успевал моргать. Мартин Энглер застонал, не открывая рта, запрокинул голову и стал ощупью шарить рукой по столу, пока не нашел то, что искал. В последнюю секунду разорвал упаковку, вытащил носовой платок и приложил к носу.
Аа-а-апчхи-и-и.
– Прошу прощения. – Следователь комиссии по расследованию убийств шмыгнул носом, и Штерн подумал, не вырвалось ли у того вместе с мощным чихом какое ругательство.
Было бы неудивительно. После того как Штерн добился оправдательных приговоров для многих нарушителей, задержанных лично Энглером, адвоката вряд ли можно было причислять к закадычным друзьям комиссара.
– Хм.
Тучный мужчина, сидевший рядом с Энглером, откашлялся. Штерн быстро повернулся к чиновнику, у которого из-под двойного подбородка выпирал мощный кадык. Войдя в комнату для переговоров, он представился Томасом Брандманом. Без звания или должности. И за исключением гортанных хрюкающих звуков, которые каждые пять минут доносились из его глотки, он не произнес с тех пор ни одного слова. Штерн не знал, что и думать. В отличие от Энглера, который за двадцать лет стал практически частью инвентаря уголовной полиции, этого великана он видел впервые. Его нежелание общаться могло означать, что он руководит расследованием. Или обратное.
– Хотите? – Энглер поднял в воздух упаковку аспирина. – Судя по вашему виду, вам тоже не помешает.
– Нет, спасибо. – Штерн покачал головой и потрогал ноющую шишку у себя на лбу. После падения в подвале голова его гудела, и Штерн сердился, что даже сейчас, несмотря на покрасневшие глаза и насморк, комиссар производил более живое впечатление, чем он сам. Солярий и утренние пробежки в лесу имели другой эффект, нежели долгие ночи в бюро перед компьютером.
– Хорошо, тогда я резюмирую.
Следователь взял записную книжку, и Штерн не смог подавить улыбку, когда Брандман опять откашлялся, хотя ему по-прежнему нечего было сказать.
– Вы обнаружили труп сегодня во второй половине дня, около семнадцати тридцати. Мальчик, Симон Сакс, в сопровождении медсестры, Карины Фрайтаг, привел вас к месту преступления. Вышеупомянутому Симону десять лет, у него опухоль головного мозга, и в настоящее время…
Энглер перелистнул страницу.
– …он проходит лечение в отделении неврологии клиники Вестэнд. Утвержает, что убил этого человека в прошлой жизни.
– Да, пятнадцать лет назад, – подтвердил Штерн. – Если не ошибаюсь, я повторяю вам это уже в восьмой раз.
– Не ошибаетесь, но…
Энглер замолчал на середине предложения и, к удивлению Штерна, снова закинул голову. Потом зажал обе ноздри большим и указательным пальцами.
– Не обращайте внимания, – прогнусавил он, напоминая какого-то комического персонажа. – Чертово кровотечение из носа. Оно у меня всегда, когда я простужен.
– Тогда вам лучше не принимать аспирин.
– Разжижает кровь, я знаю. Так на чем мы остановились? – Энглер все еще говорил в серый потолок. – Ах да. Восемь раз. Верно. Столько вы уже рассказали мне эту историю. И каждый раз я спрашиваю себя, не назначить ли вам тест на наркотики.
– Не сдерживайтесь. Если хотите еще больше нарушить мои права, пожалуйста. – Штерн повернул ладони внутренней стороной вверх, словно держал поднос. – Уже не так много в жизни доставляет мне удовольствие, но подать в суд на вас и всю вашу организацию стало бы приятным развлечением.
– Пожалуйста, не волнуйтесь, господин Штерн.
Роберт вздрогнул.
«Надо же, какое чудо, – подумал он. – Двухметровый великан рядом с Энглером все-таки умеет говорить».
– Вас ни в чем не подозревают, – пояснил Брандман.
Штерн не мог сказать точно, не послышалось ли ему «пока».
– Просто чтобы не было сомнений. – Роберт поборол искушение тоже откашляться. – Я адвокат, но не сумасшедший. Я не верю в переселение душ, реинкарнацию и прочую эзотерическую ерунду и не провожу свободное время за откапыванием скелетов. Беседуйте с мальчиком, а не со мной.
– Обязательно, как только он проснется, – кивнул Брандман.
Они нашли Симона без сознания в соседнем проходе. К счастью, обморок наступил не так неожиданно, как первый приступ два года назад. Когда опухоль в переднем отделе головного мозга дала о себе знать. Симон до крови разбил себе лоб о стол учителя, когда упал по пути к доске прямо в классе. На этот раз он успел опереться спиной о стену, прежде чем осел на пол в подтопленном подвальном коридоре. За исключением того, что мальчик погрузился в глубокий сон, с ним все было в порядке.
Карина повезла его в больницу, и поэтому Штерн был один на месте преступления, когда там появился Энглер собственной персоной со своими парнями и командой экспертно-криминалистического отдела.
– Еще лучше, если вы обратитесь к терапевту, – посоветовал Штерн. – Неизвестно, что этот Тифензее внушил Симону под гипнозом.
– Эй, отличная мысль. Психолог! Черт, никогда бы не догадался.
Энглер цинично улыбнулся. Носовое кровотечение прекратилось, и он снова смотрел Штерну в глаза.
– Значит, вы говорите, убитый лежит там уже пятнадцать лет?
Штерн застонал.
– Нет. Это не я говорю, а Симон. Но, вероятно, в этом он даже прав.
– Почему?
– Ну, я, конечно, не патологоанатом, но в подвале влажно, а труп находился в темноте, за деревянной перегородкой, куда, как и в закрытый гроб, не поступает кислород. Но все равно некоторые части тела почти полностью разложились. К сожалению, и голова, которую мне пришлось держать в руках. А это означает…
– …что мертвец оказался там не вчера. Правильно.
Штерн удивленно обернулся. Он не слышал, как вошел мужчина, который нарочито небрежно стоял в дверях, прислонясь к косяку. Со своими седеющими черными волосами и тонированными очками в золотой оправе Кристиан Хертцлих напоминал скорее стареющего тренера по теннису, чем начальника комиссариата при Управлении уголовной полиции. Штерн задавался вопросом, давно ли непосредственный руководитель Энглера слушает их жаркий спор.
– Благодаря нашей современной судебной медицине мы уже очень скоро узнаем точную дату смерти, – сказал Хертцлих. – Но не важно, случилось ли это пять, пятнадцать или пятьдесят лет назад, – он сделал шаг ближе, – в любом случае очевидно одно: это не мог быть Симон.
– Я того же мнения. Это все? – Штерн поднялся, нервно отодвинул манжет рубашки и демонстративно посмотрел на часы на запястье. Почти половина одиннадцатого.
– Само собой разумеется. Вы можете идти. Мне все равно нужно обсудить с обоими господами нечто более важное.
Хертцлих взял свернутую в трубочку картонную папку, которую все это время держал под мышкой, и презентовал ее своим служащим как трофей.
– Дело приняло новый, абсолютно удивительный оборот.
5
Мартин Энглер дождался, пока адвокат закроет за собой дверь. Он больше не мог сдерживать злость и так резко подскочил с места, что его деревянный стул опрокинулся.
– Что это был за бред?
Брандман откашлялся и даже собирался что-то сказать. Но на этот раз его опередил Хертцлих, который положил на стол папку лицевой стороной вниз.
– Почему? Все прошло просто великолепно.
– Ерунда, так нельзя проводить допрос, – возразил Энглер своему шефу. – Такими глупостями я больше не занимаюсь.
– Что вас так возмущает?
– То, что я стал посмешищем. На эту уловку «хороший полицейский – плохой полицейский» никто больше не ведется. Тем более человек уровня Роберта Штерна.
Хертцлих посмотрел вниз на свои нечищеные кожаные ботинки, шнурки которых были безнадежно спутаны. Потом удивленно покачал головой:
– Вообще-то, Энглер, я думал, что вы поняли методику.
Методика. Какая дурь. Энглер кипел от злости.
С тех пор как к ним присоединился Брандман, не проходило ни одной недели, чтобы Энглер не принимал участие минимум в одном семинаре по психологическим аспектам ведения переговоров. Великана одолжили три недели назад в рамках образовательной программы у Федерального управления уголовной полиции, где комиссар считался опытным психологом-криминалистом. Официально он был приставлен к команде Энглера в качестве консультанта, но, похоже, его статус уже повысился до следователя по особо важным делам. В любом случае Энглеру приходилось терпеть его даже во время допроса.
– Должен согласиться с комиссаром Хертцлихом, – дружелюбно вставил психолог-криминалист. – Вообще-то все прошло как по учебнику. – Он откашлялся. – Сначала Штерн занервничал из-за долгого ожидания. Потом, из-за моего молчания, он не смог определить, к какому лагерю я отношусь. В этом, между прочим, заключается отличие от устаревшей методики допроса, которую вы только что описали, господин Энглер.
Брандман сделал искусственную паузу, и Мартин задался вопросом, почему этот тип глупо улыбается ему, читая нотацию.
– Именно потому, что я не играл «доброго полицейского», нервозность Штерна переросла в смятение, и он начал искать подход к вам. А не найдя, в конце концов разозлился.
– Хорошо, возможно, я даже довел бы его до лая, если бы мы постарались. Я только спрашиваю себя, к чему весь этот спектакль.
– Тот, кто злится, допускает ошибки, – проговорил Хертцлих, и Энглер не в первый раз задумался о том, насколько неподходящими могут быть некоторые имена[1]. Он не знал никого во всем полицейском отделении, кто бы согласился перейти на «ты» с шефом на рождественском празднике.
– Кроме того, нам были нужны различные эмоции Штерна для зрительного анализа его рефлексов.
Зрительный анализ рефлексов. Отслеживание взгляда. Пупиллометрия. Все это новомодная ерунда. Уже неделю мрачная комната для допросов, где они сейчас напустились друг на друга, в экспериментальных целях была подключена к всевозможному оборудованию. Одна из трех скрытых камер была направлена в глаза допрашиваемому. Согласно теории, преступника выдавало частое моргание, сужение зрачка и изменяющийся угол зрения при допросе. На практике Энглер соглашался с этим, но придерживался мнения, что опытный следователь не нуждается в такой чепухе, чтобы распознать ложь.
– Нам остается лишь молиться, чтобы Штерн не выяснил, что его снимали. – Он указал на стену за своей спиной. – Этот тип один из самых компетентных адвокатов в городе.
– И вероятно, убийца, – добавил Хертцлих.
– Да вы сами в это не верите! – Энглер сглотнул и быстро прикинул в уме, в какую дежурную аптеку можно заскочить по пути домой. Ему срочно нужен какой-нибудь обезболивающий спрей для горла.
– У парня IQ выше, чем Эверест. Он не идиот, чтобы привести нас к трупу человека, которого сам же и убил.
– Именно, и это может быть хитрый ход. – Начальник комиссариата приподнял тяжелые очки, чтобы потереть блестящие крылья носа, на которых остались отпечатки от оправы. Энглер не помнил, чтобы хоть раз видел глаза своего шефа. В полицейском отделении делали ставки, что он даже в кровать ложится с этим чудовищем на носу.
– Возможно, он к тому же свихнулся, – вслух размышлял Хертцлих, обратясь в сторону Брандмана. – В любом случае история с этим мальчиком кажется мне не вполне… здоровой.
– Он производит впечатление психически неуравновешенного человека, – согласился психолог.
Энглер закатил глаза.
– Повторяю: мы теряем время не на того человека.
Хертцлих удивленно повернулся к нему:
– Я думал, вы терпеть его не можете.
– Да, Штерн сволочь. Но не убийца.
– Что вам это подсказывает?
– Двадцать три года опыта. У меня на такое нюх.
– Ну да, мы видим, как хорошо он сегодня работает.
Хертцлих единственный рассмеялся над своей шуткой, и Энглер отдал должное Брандману, что тот еще не полностью подпал под влияние начальника комиссариата. Но, к сожалению, уже не успел обосновать, почему Роберт Штерн неспособен зарубить человека топором. Неожиданно из носа ручьями хлынула кровь. Когда целлюлозный носовой платок окрасился в темно-красный цвет, Энглеру пришлось снова закинуть голову.
– А, неужели снова…
Хертцлих недоверчиво разглядывал его.
– До этого я думал, что носовое кровотечение – часть шоу. В таком случае вы вообще в состоянии вести расследование?
– Да, это просто небольшой насморк. Ничего страшного.
Он оторвал от носового платка две чистые полоски, скрутил их и вставил турундочки в ноздри.
– Уже все в порядке.
– Хорошо. Тогда собирайте команду и приходите ко мне в кабинет через десять минут.
Энглер застонал про себя и посмотрел на часы. Без четверти одиннадцать. Помимо того что ему нездоровилось, он должен срочно выпустить погулять Чарли. Несчастный пес, запертый в маленькой квартире, ждал его уже более десяти часов.
– Не делайте такое лицо, Энглер. Это недолго. Ознакомьтесь с делом. Тогда вы поймете, почему я хочу, чтобы вы продолжали прорабатывать Штерна и задали ему жару.
Энглер взял папку со стола.
– Почему? Что там написано? – крикнул он вслед Хертцлиху, который уже собирался выходить из комнаты для допросов.
– Имя одного знакомого. – Хертцлих обернулся. – Теперь мы знаем, кто жертва.
6
На следующий день, когда в двенадцатом часу ночи Штерн переступил порог своей виллы, его отвлек печальный голос на автоответчике. За прошедшие сутки Карина много раз пыталась дозвониться, но оставила одно-единственное сообщение. За это время ее тоже допросили, а сегодня утром главврач временно отправил Карину в отпуск.
– У Симона все хорошо. Он спрашивает о тебе. Боюсь, теперь у тебя два клиента, которым нужен адвокат, – устало пошутила она. – Они правда могут прицепиться к тому, что я увезла Симона из больницы? – Карина нервно засмеялась и положила трубку.
Штерн два раза нажал на семерку и удалил сообщение. Он перезвонит ей завтра, в субботу. Если вообще перезвонит, потому что больше не хотел иметь со всей этой историей никакого дела. У него и так проблем по горло.
Не снимая пальто, Штерн прошел с почтой под мышкой в гостиную. Включив ненадолго свет, он оглядел комнату, которая выглядела так, словно до него здесь уже побывала организованная банда воров и вывезла на грузовике всю дорогую мебель и ценные предметы. На мгновение Штерн застыл на месте, потом выключил свет, который напоминал ему о том убогом помещении, где вчера его допрашивали Энглер и Брандман. После всех событий этой недели он мог вынести вид собственного запущенного жилища только в полутьме.
Шаги Штерна по паркету вишневого дерева эхом отдавались от голых стен дома. По пути к дивану он прошел мимо опрокинутого садового стула и засохшего растения. Ни полок, ни штор, ни шкафов или ковров – не было ничего. Только покосившаяся серебристая напольная лампа без абажура стояла рядом с диваном. Даже включенный, торшер не смог бы осветить огромную гостиную, так как три из четырех лампочек отсутствовали. Поэтому непосредственным источником освещения служил в основном допотопный ламповый телевизор, который стоял прямо на полу в двух метрах от пустого камина.
Штерн опустился на диван, схватился за пульт дистанционного управления и закрыл глаза, когда на экране появились белые помехи.
«Десять лет», – подумал он и провел ладонью по пустому дивану рядом с собой. Он погладил шероховатую кожу, нащупал прожженное место от бенгальского огня. В одну новогоднюю ночь Софи так смеялась, что он выпал у нее из рук. Десять лет назад. Тогда у нее уже была двухнедельная задержка.
В отличие от него Софи удалось после смерти Феликса сбежать от самой себя. В качестве укрытия она выбрала второй брак. У нее уже родилось двое детей-близняшек. Девочки наверняка были единственной причиной, почему Софи не потонула в депрессии.
«Как я».
Штерн открыл глаза и разорвал ленту воспоминаний. Потом вытащил пробку из полупустой бутылки вина, которая уже несколько дней стояла на полу. Вкус был отвратительный, но напиток соответствовал сво ему назначению. Так как Штерн никогда не ожидал гостей, в холодильнике ничего другого не было – и даже появись кто-то из коллег у него перед дверью, чего еще не случалось ни разу, он не впустил бы того в дом.
Не без причины он каждый год поручал охранной фирме снабдить все окна и двери новейшей защитой от взлома. При этом вполне осознавал, что монтеры, вероятно, считали его ненормальным. Потому что во всем здании не было ничего ценного.
Но Штерн боялся не воров. Он опасался любопытных. Людей, которые заглянут за его тщательно оберегаемый фасад из дорогих костюмов, отполированных до блеска служебных автомобилей и идеально чистых панорамных кабинетов с видом на Бранденбургские ворота и обнаружат там пустую душу Роберта Штерна.
Он сделал еще один глоток из бутылки и случайно пролил немного красного вина, которое кровавым пятном расползлось по его белой рубашке. Когда он устало посмотрел на себя, в голове невольно промелькнуло воспоминание о родимом пятне. Софи первой обнаружила его, когда взяла на руки Феликса – выкупанного и без одеяла, в которое младенца заворачивают сразу после рождения. Сначала они переживали, что образование на плече может быть злокачественным изменением кожи, но врачи их успокоили.
– По форме напоминает Италию, – еще смеялась Софи, нанося детское масло. После этого было торжественно решено провести первый семейный отпуск в Венеции. В итоге они добрались только до кладбища Вальдфридхоф.
Штерн отставил в сторону бутылку вина и просмотрел почту. Два рекламных буклета, один штраф и еженедельная выписка с банковского счета. Самое личное послание – новый DVD из интернет-проката. С тех пор как Штерн стал получать фильмы по почте, он даже перестал ходить в выходные в видеотеку. Он открыл маленький бумажный конверт, не взглянув на название фильма. Вероятно, он его уже видел. Штерн в основном заказывал фильмы по возможности без детей и любовных сцен, поэтому выбор был невелик.
Вставив DVD в проигрыватель, он снял пиджак и небрежно бросил его на пол, потом снова откинулся на подушки. Он устал, как собака, и выдержит только несколько минут, прежде чем уснет на диване, как это часто происходит в выходные. К счастью, не было никого, кто нашел бы его здесь на следующее утро. Ни семьи. Ни друзей. Ни даже домработницы.
Адвокат включил воспроизведение и ожидал увидеть один из нелепых предупреждающих роликов, которые нельзя перемотать вперед и в которых грозят тюрьмой за нелегальное копирование последующего фильма.
Вместо этого изображение несколько раз дернулось, как в любительском видео из отпуска. Штерн нахмурился и приподнялся на диване. Неожиданно он узнал заснятое помещение, и это открытие полностью вывело его из полусна. Вдруг все вокруг исчезло из поля его восприятия. Штерн не ощущал ни бутылку, которая выскользнула у него из рук, ни ее кроваво-красного содержимого, которое уже полностью разлилось на белую рубашку. Все внешние раздражители отошли на второй план, и остались только он и телевизор. И даже тот изменился. Штерну казалось, что он смотрит не на экран, а вглядывается в пыльное окно, за которым находится комната, в которую он никогда больше не хотел входить. Когда камера приблизила изображение, Штерн испугался, что сошел с ума. Через секунду он был в этом уверен.
7
Зеленоватое изображение отделения для новорожденных замерло, когда он услышал искаженный голос:
– Вы верите в жизнь после смерти, господин Штерн?
Слова, доносившиеся из динамиков, звучали с металлическим оттенком, но все равно казались до жути осязаемыми. Роберту даже хотелось обернуться и удостовериться, не стоит ли их источник, из плоти и крови, прямо за ним.
После секундного ужаса он спустился с дивана и на коленях медленно подполз к телевизору. Недоверчиво коснулся наэлектризованной стеклянной поверхности и ощупал электронную надпись – указание даты, – словно это шрифт Брайля.
Но даже и без этой подсказки не было сомнений, когда и где сделана эта видеозапись: десять лет назад, в больнице, в которой Феликс появился на свет с розовыми щечками и которую покинул уже через сорок восемь часов с похолодевшими и посиневшими губами.
Пальцы Штерна скользнули к середине экрана. Его новорожденный малыш лежал в боксе из оргстекла, в окружении многочисленных детских кроваток. И Феликс был жив! Он шевелил хрупкими ручками, как будто хотел дотянуться до мобиле – декоративного украшения в виде облаков, которое Софи и Роберт смастерили из ватных шариков задолго до рождения сына и подвесили на металлический каркас кроватки.
– Вы верите в переселение душ? В реинкарнацию?
Роберт вздрогнул перед телевизором и подался назад, как будто дух его сына обращался лично к нему. Размытое изображение ребенка в светло-голубом «конверте» настолько взбудоражило все его чувства, что Роберт почти забыл о гулком голосе.
– Вы понятия не имеете, во что втянулись, не так ли?
Штерн, словно в трансе, покачал головой, как будто и правда мог общаться с анонимным оратором, который звучал как больной раком, вынужденный говорить с помощью ларингофона.
– К сожалению, я не могу вам открыться по причинам, которые вы вскоре сами поймете. Поэтому мне показалось наиболее целесообразным связаться с вами таким способом. Вы защитили свой дом, как настоящую крепость, господин Штерн. За исключением одного: вашего почтового ящика. Надеюсь, вы не злопамятны и не обиделись, что я подменил DVD и несколько нарушил ваш пятничный ритуал. Но поверьте мне: я сейчас покажу вам гораздо более захватывающие вещи, чем документальный фильм о жизни животных, который вы заказали.
Все это время Штерн пристально, не моргая, смотрел на Феликса, так что на глаза навернулись слезы.
– Тем не менее должен попросить вас особенно сконцентрироваться сейчас.
Когда формат кадра уменьшился, а лицо Феликса увеличилось, Штерн ощутил боль в животе, словно кто-то пнул его со всей силы.
Кто это снимал? И зачем?
Через секунду он был не в состоянии формулировать другие вопросы. Ему хотелось отвернуться, убежать в туалет, чтобы вместе с остатками скудного обеда очиститься от всех воспоминаний, но невидимые тиски удерживали его лицо в прежнем положении. И поэтому ему приходилось терпеть крупнозернистые изображения, на которых его сын открыл глаза. Широко. Удивленно. Недоверчиво. Словно догадывался, что его крохотное тельце скоро откажет. Феликс жадно ловил ртом воздух, задрожал и посинел, как будто подавился слишком большой костью.
Роберта стошнило на паркет. Когда спустя несколько секунд, прикрывая рот рукой, он снова взглянул на экран, все закончилось. Его сын, который только что еще дышал, смотрел пустым взглядом, приоткрыв рот, в камеру, которая снова показывала всю палату: четыре кроватки. Все заняты. И в одной было невыносимо спокойно.
– Мне очень жаль. Я знаю, что эти последние кадры Феликса были наверняка болезненными для вас.
Скрипучие слова резали, как лезвия.
– Но так было нужно, господин Штерн. Я должен сказать вам что-то важное. И я хочу, чтобы вы воспринимали меня всерьез. А сейчас я уже могу быть уверенным, что полностью завладел вашим вниманием.
