Сборник
Кавказ. Выпуск XXIV. Легенды и предания

Стражи набросились на юношу, но он и не думал сопротивляться. Ему опутали руки веревками и повели к Бзагноко.

Князь начал издеваться над молодым джигитом так же, как издевался перед этим над стариками, требовал от него всяких унижений, обещал за это свободу его отцу и матери.

Но джигит не верил словам коварного князя и не клонил перед ним головы. Он стоял спокойно и смотрел не на своего мучителя, а на окно верхней башни. В окне показалась голова девушки, и солнце просияло для Аслана сквозь серые тучи. Но на лице Салтанат было написано горе.

Горбун подбежал к юноше и хотел насильно поставить его на колени. Но Аслан повел плечами, и Пита отлетел так далеко, что не сразу пришел в себя. Разъяренный Бзагноко велел бросить юношу в подземелье.

Салтанат видела из окна всё, что происходило во дворе замка. Она редко спускалась в комнаты отца, но в этот вечер решила пойти. Вошла и увидела, что князь сидит у стола один. Девушка стала просить Бзагноко выпустить молодого джигита и его родителей.

– Если ты любишь меня хоть немного, – говорила княжна, дай им свободу. А я буду выполнять любое твое требование – всё, что ты захочешь. Буду тебе, как раба.

Князь вспылил еще больше.

– Ах так! Ты променяла меня на этого подлого щенка! – кричал он. – Уйди с глаз моих. И знай: если ты еще хоть раз посмеешь взглянуть на него из окна башни, я заточу тебя в темницу.

Салтанат стала на колени и снова стала просить отца. Тогда Бзагноко несколько раз ударил дочь плеткой. Не проронив ни звука, девушка поднялась и вышла.

На князя напал приступ ярости. Он словно обезумел: бил посуду, ломал стулья. И когда позвал к себе горбуна, подлый слуга, подстрекавший обычно своего властелина на дикие злодейства, сам вошел к нему неохотно: в такие минуты даже он боялся попадаться на глаза Бзагноко.

Князь приказал хорошенько караулить дочь, никуда ее не выпускать. Горбун приставил к Салтанат одну старую рабыню, на которую крепко надеялся.

Но рабыня эта с молодости затаила ненависть к князю и горбуну, из-за которых погиб когда-то ее любимый сын. Видела она и доброту княжны и знала, как несчастна девушка в доме отца. Однажды, принеся Салтанат еду, старая женщина сказала:

– Не им, а тебе хочу быть я верной. Я видела молодого джигита. Он похож на моего сына, которого погубили твой отец и Пита. Скажи, чем я могу помочь тебе?

Княжна печально слушала рабыню и думала: «Не может врать женщина, которая перенесла столько горя». И поверила ей свою тайну.

Рабыня догадывалась, в какое подземелье брошен бедный юноша. Туда вела заржавленная дверь, закрытая на замок. Ключ князь хранил у себя на поясе.

Прошло несколько дней, и старуха, придя вечером к Салтанат, рассказала: Бзагноко и Пита снова избили до полусмерти старика и старуху, издевались над джигитом. Но ни отец с матерью, ни сын не посрамили своей чести. А сейчас мучители пьют в княжеских покоях и скоро заснут.

И княжна решилась. Ночью, когда все в замке спали, рабыня выпустила Салтанат из башни, и девушка пробралась потихоньку в комнату отца. Князь храпел во сне, а в ногах у него, как верный пес, спал горбун.

Салтанат отвязала ключ, висевший на поясе у отца, и так же тихо ушла.

Бзагноко даже не пошевелился. Освещая себе путь угольком, взятым из очага, девушка спустилась по каменным ступеням в глубокое подземелье, открыла тяжелую дверь и вошла в темницу. Юноша лежал на соломенной подстилке в углу. При звуке скрипнувшей двери он поднялся.

– Кто там?

– Это я, – ответила Салтанат.

Аслан узнал голос княжны.

– Зачем ты пришла сюда?

– Освободить тебя.

Джигит засмеялся. Могучая сила его еще не истощилась, и он давно мог бы вырваться из-под стражи на волю и бежать, если бы захотел. Но не делал этого потому, что знал: замучат тогда злодеи его стариков-родителей.

– Я слышала, – сказала княжна, – как ржет в горах твой конь, зовет тебя. Здесь ты погибнешь. Беги.

– А можешь ты освободить моих отца и мать? – спросил Аслан.

Салтанат опустила голову: сделать это было не в ее силах. Княжна сказала юноше, что полюбила его с тех пор, как он в первый раз проехал по ущелью. После того все ее песни были только о нем, и глаза смотрели в ту сторону, куда уехал джигит.

– Если тебя убьют, – сказала Салтанат, – сердце мое разорвется от горя. Прошу тебя, уходи отсюда, а я подумаю, как освободить стариков.

Аслан согласился. Салтанат вывела его за ворота замка, а сама пробралась опять в комнату князя, повесила ключ ему на пояс и прокралась в свою башню. Рабыня заперла за нею дверь.

Настало утро. Бзагноко проснулся и решил в этот день казнить джигита и его родителей. Он велел горбуну привести всех троих во двор замка.

Пита отправился выполнять поручение, но тотчас же вернулся назад перепуганный: дверь в подземелье открыта, цепь разорвана, а джигит исчез.

Князь пришел в бешенство. Это было самое глубокое подземелье, оттуда еще никто никогда не сумел убежать. Кто мог открыть двери?

И куда девался пленник? В ярости Бзагноко зарубил нескольких слуг, а потом приказал привести старика и старуху.

Аслан, спрятавшись в скалах, наблюдал за всем, что делалось во дворе замка.

Вдруг он увидел отца и мать – слабых, худых, постаревших. Князь ударил плетью сначала отца, потом мать, а потом их поставили на колени посреди двора и к ним подошел палач.

Аслан быстро спустился со скал, перепрыгнул через реку и вбежал во двор замка. Но опоздал: перед ним лежали уже бездыханные тела стариков, обезглавленные рукой палача.

Увидев его, князь вскричал с торжеством:

– А, пришел, собачий выродок! Схватить его и заковать! – приказал он слугам.

Стража бросилась выполнять приказание своего господина, но Аслан отчаянно сопротивлялся. Пита незаметно подкрался сзади и нанес джигиту смертельный удар. Аслан упал. Кровь обагрила траву. Умирая, юноша бросил последний взгляд на окно Салтанат.

И в тот же миг все услышали мучительный стон княжны. Стон прокатился по ущелью, и казалось, что это горы застонали вместе с девушкой, обезумевшей от горя. Салтанат открыла окно и выбросилась вниз, прямо на скалы.

Бзагноко словно окаменел. Он долго стоял неподвижно, потом кинулся бежать, спустился в пропасть – и остановился в ужасе: перед ним лежала мертвая дочь.

И тут народ, терпевший до тех пор все муки подневольной жизни, поднялся против князя. Рабы взяли в руки косы, палки, камни и обрушились на своих мучителей. Они убили всех стражников, убили горбуна, князя же схватили, связали и бросили в то самое подземелье, в котором он держал славного джигита. А двери замуровали наглухо. Подземелье превратилось в могилу злодея Хуламского замка.

Стариков же, Аслана и Салтанат похоронили с почестями. Когда тело юноши опускали в землю, прибежал вдруг его верный конь, стал над открытой могилой и жалобно заржал. Потом поднялся на дыбы и ускакал. Никто его с тех пор не видал.

Так народ освободился от злого хуламского князя. Местные жители поделились с пришлыми людьми всем, чем могли, – одеждой, обувью, хлебом – помогли им найти путь к морю. А сами ушли подальше от проклятого замка и поселились немного выше, в горах.

Много веков прошло, а князь всё стонет, скрежещет по ночам зубами. Видно, и мертвому нет ему покоя в земле. А на скалах под башней и сейчас хорошо видны красные пятна – это кровь разбившейся насмерть княжны.

Старик замолчал, окончив свой рассказ.

Я смотрел на огонь костра и думал о том, как богата фантазия народа, рождающая легенды о борьбе за свободу, за счастье.

Лашин^[15]

Тихо спокойно жил аул у подножия высокой скалы над Чегемом. Но потом сюда всё чаще стали заглядывать крымские ханы. Они творили жестокие бесчинства и с каждым годом увеличивали размер дани.

Тогда в обычае были поединки пелуанов (борцов) враждующих сторон. Чей пелуан одержит верх, тот может требовать с побежденного всякого добра и ценностей – сколько захочет.

Нагрянул однажды сюда хан и привез с собой пелуанов – таких силачей, взглянуть даже страшно: ростом чуть не в сажень, руки словно оглобли. Бросили крымчаки вызов, а борцы их ходят, посматривают с усмешкой.

Приуныли адыге, но не принять вызова не могли. Борьба началась. Уже не один из адыге валялся на траве с переломанными костями, и охотников вступать в поединок с ханскими силачами больше не находилось.

Наступил вечер. Сгустились сумерки. Жители разошлись по домам опечаленные: если утром их борец не поборет крымских пелуанов, быть им несчастными данниками жадного хана.

Тут один старик пошел к реке мыть ноги. Проходит по своему двору и слышит какую-то возню. Смотрит, а это его сноха Лашин возится с буйволицей, которая не дает себя подоить. И с той стороны зайдет, и с этой – ничего не выходит. Обозлилась, схватила упрямую буйволицу и перебросила ее через плетень так легко, будто ягненка. А что свекор на нее смотрел, так и не заметила.

На следующий день свекор встал на заре и пошел по аулу собирать стариков. Собрал всех и говорит:

– Теперь мы смоем наш позор. Нашелся силач, который любому пелуану свернет голову.

– Кто он такой? Откуда взялся?

– Моя сноха Лашин. – И рассказал о буйволице, переброшенной через плетень.

Удивились старики, но потом решили:

– Пусть будет так.

Пришли к Лашин и стали просить ее принять участие в борьбе.

Лашин стояла смущенная, потупив взор.

– Не женское это дело, – говорит.

– А мы тебя мужчиной нарядим, никто и не узнает.

Засмеялась Лашин, согласилась.

Пришли адыге на поляну, привели с собой Лашин, одетую в мужской костюм, с папахой на голове. А татары их ждут уже и двух своих борцов выставили. И адыге собрались всем аулом посмотреть, что дальше будет.

Лашин смело выходит на середину поляны и подошла к татарским силачам.

– Поздороваемся, – сказала она одному. Схватила его за руку и сразу четыре пальца оторвала. Тот побледнел и отступил в сторону.

– Садись, – предложила другому. Ударила его по плечу, и плечо сломалось. Пелуан задрожал и спрятался за других.

– Начнем, что ли, – сказал крымский военачальник своим борцам.

– Я доволен и тем, что получил, – сказал тот, у которого Лашин оторвала четыре пальца.

А второй, с разбитым плечом, даже сказать ничего не мог от боли, только головой помотал.

Больше желающих сражаться среди ханских борцов не было. Пристыженные, они убрались восвояси.

Так Лашин сбила спесь с крымчаков, которые больше не появлялись в этих местах.

В память о Лашин аул и ныне зовется Лашинкай. А рассказ о той кабардинской девушке, победившей крымских пелуанов, передается из рода в род.

Змеиные дороги^[16]

– Если бы горы могли говорить, сколько историй о прошлом поведали бы нам они, – сказал старик-кабардинец. – Люди приходят и уходят, одно поколений сменяется другим, а горы все стоят, храня свои тайны, – немые свидетели человеческих битв и побед, печалей и радостей.

Старик замолчал. Мы сидели тихо, ожидая продолжения рассказа. Солнце уже пряталось за горы, небо начинало бледнеть, как всегда перед наступлением сумерек. Слышалось дремотное журчание Малки.

– Вон, видите, гора, крутая-крутая, немного выдвинулась перед другими вперед, – снова заговорил старик. – Это Кунатыга. Куна – у нас женское имя.

Кунатыга – значит ров или окоп Куны.

Если подниметесь наверх – и сейчас найдете там следы крутого вала. А тропинка, что вела к вершине, заросла травой.

Жили когда-то у подножия этой горы муж и жена. Они крепко любили друг друга, но женщина была слаба здоровьем и, родив дочь, умерла. Муж недолго прожил без молодой жены и вскоре умер сам, а дочь их воспитала одна женщина. Девочке дали имя Куна.

Приемная мать полюбила Куну, как родную, и хорошо заботилась о ней. Девочка росла здоровая, румяная. Лазала по горам, не боялась переплывать холодную, бурную Малку.

А когда выросла, то стала очень красивой: стройной, белолицей, с тонкими бровями и огненным взглядом черных глаз. Один раз взглянешь – трудно забыть.

Не один джигит пытался сватать Куну, но она была такая сильная и умная, что не находила среди молодых мужчин равного себе и не хотела идти замуж. А мать не принуждала ее, говоря:

– Пусть еще поживет на свободе!

И люди, видя необыкновенную силу Куны, стали говорить:

– Эта девушка – богатырь!

Шли годы, а Куна все не выходила замуж. Однажды мать сказала:

– Все девушки замуж выходят, одна ты сидишь, ждешь чего-то. Наверно, я найду тебе жениха.

Рассердилась Куна и не захотела больше жить в доме женщины, которая заменила ей мать, а поднялась на гору и поселилась на ее вершине. Сама построила себе хижину, а вокруг жилья насыпала земляной вал.

И стали подниматься туда к Куне лихие джигиты. Все они любили красивую девушку и счастливы были если не жениться на ней, то хотя бы быть близко, видеть часто, служить ей, чем можно.

Так и жила она на вершине горы, неприступная красавица-богатырь, окруженная большим войском.

Однажды утром, выйдя из своей хижины, Куна увидела на высокой горе напротив, на левом берегу Малки, какое-то чужое войско. Она уже хотела двинуть на него в бой своих джигитов, но в это время из шатра вышел их предводитель, и Куна услышала его голос:

– Так вот ты какая, Куна! Недаром слух о твоей красоте идет по всему Кавказу. Я не хочу проливать кровь, а хочу взять тебя в жены без боя, по доброму согласию.

Поглядела Куна на неизвестного и даже глаза зажмурила: так красив и ловок горец, что смотреть на него все равно, что на солнце.

Но гордая девушка подняла голову и ответила:

– Еще ничья рука не касалась меня, и никого я не хочу. Мне дороже горы, родная река и свобода. Лучше уходи отсюда.

Она спряталась в хижину и больше не вышла оттуда до вечера.

Так прошли день и ночь. Наутро Куна опять вышла из хижины… опять горец заговорил с ней и снова девушка ответила ему отказом.

Прошло еще семь дней. Оба войска истомились бессонными ночами и ожиданием боя.

Тогда молодой горец решил обратиться к приемной матери Куны и поскакал к ней на своем быстром как ветер коне.

А когда возвратился, видит: все его воины, утомившиеся за семь дней и ночей, спят крепким сном. Спит и войско Куны на другом берегу.

Сел горец перед своим шатром и ждет. И видит: Куна спускается с горы, переплывает Малку и идет к нему, протянув руки. Обнялись они крепко и забыли обо всем на свете. И так были счастливы своей первой любовью, что не заметили, как прошла ночь и взошло солнце.

А мать Куны не знала, что ее приемная дочь уже сама поладила с молодым горцем, и отправилась в соседнее ущелье к одному князю. Рассказала ему обо всем и попросила:

– Не хочет сама покоряться, пусть подчинится силе. Разгони ее джигитов, пусть лучше замуж идет, давно пора.

Князь выслушал речь женщины, усмехнулся хитро и говорит:

– Я, пожалуй, помогу.

А был он недобрый человек и собрал большое войско, чтобы делать набеги на соседние земли, отбирать у людей добро и скот. На Куну князь давно затаил зло за то, что многие его джигиты к ней перебежали.

И послал он своих людей в стан девушки-богатыря. Много черных дел творили слуги для своего повелителя, и никакие злодейства не страшили их. Часть из них поднялась к земляному валу Куны, а другая напала на лагерь пришлого войска. И там и здесь всех воинов перебили сонными.

Услышала Куна шум боя, выбежала из шатра и загорелась гневом.

– Кто вам велел нападать на наших джигитов, шакалы! – закричала она так громко, что от звука ее голоса дрогнули горы. – Зачем вы поубивали их? Что они вам сделали?

Убийцы растерялись, ослепленные красотой Куны. А она стояла с распущенной косой; более прекрасная, чем обычно. Оружие выпало из рук абреков.

– Зачем вы истребили моих джигитов и войско моего любимого и лишили нас счастья? Будьте же вы прокляты навеки и ползите отсюда гадами – змеями! – гремел голос Куны.

Закричали в ужасе воины, присланные злым князем, но уже не слышно стало человеческих голосов, а из уст их исходило отвратительное шипение. Они падали на землю и превращались в длинных змей, которые скоро покрыли собою все склоны горы.

По велению Куны змеи торопливо ползли назад, к реке, и их было так много, что своими телами они протерли в горе глубокие канавы.

Змеи расползлись вокруг и в злобе кусали всех, кто попадал на глаза.

Гора та получила название Змеиной, а канавы, протертые в земле телами княжеских абреков, зовутся нынче змеиными дорогами. Во время бурных кавказских ливней по ним стекает в Малку дождевая вода.

Змеи, которые и сейчас живут среди скал и камней, пугая ядовитыми укусами, – это потомки злодеев, превращенных девушкой-богатырем в страшных чудовищ.

Старик закончил рассказ. Было уже почти темно. Всходила луна, и при ее призрачном освещении нам казалось, что по склонам на другом берегу Малки ползут и ползут извиваясь десятки огромных змей^[17].

Девичий мыс^{[18]
(Из преданий о Кызбуруне)}

Вот этот мыс, что зовется Кызбурун^[19]. Это о нем рассказывают столько страшных историй старики-кабардинцы. Мирной красотой дышит вся цепь Кавказских гор, одетая в зеленый бархат лесов, с белоснежными пиками ледяных вершин.

Лишь Кызбурун, уступом нависший над Баксаном, чернеет устрашающе, угрюмо.

На берегу Баксана, ниже этого мыса стоял некогда аул владетельного кабардинца.

Сын его, Алимирза, высмотрел себе невесту в соседнем ауле. Зюльми была из богатой семьи и так хороша собою, что никто из девушек не мог соперничать с ней красотою. Во время народных празднеств и сборищ только на нее были устремлены глаза молодых джигитов.

Самые знатные, самые богатые кабардинцы добивались у отца Зюльми согласия на брак с девушкой.

Однако жадный старик дорого ценил достоинства дочери и назначил за нее непомерно большой калым^[20]: и оружием, и лошадьми, и серебряными монетами. Многие женихи отказались от своей мечты и уступили право на невесту Алимирзе, зная, что он богаче всех.

Сама же Зюльми не льстилась на богатство. Ей больше пришелся по сердцу Канамат. Канамат не имел ни табунов коней, ни серебра, ни богатой одежды. Но зато у него был стройный стан, взгляд, подобный лучу солнца, и сильные руки. Никто не мог скакать на коне быстрее Канамата, плясать искуснее под звуки шичепшины. И, состязаясь с джигитами в меткости стрельбы, он всегда выходил победителем.

Канамат страстно хотел жениться на Зюльми и всячески старался понравиться отцу девушки. Но старик и смотреть не хотел на бедняка: всего имущества Канамата не хватило бы, чтобы заплатить хотя бы часть назначенного калыма.

Пылкую страсть питал к Зюльми и Девлет, известный в баксанских аулах абрек, человек жестокого и мстительного нрава. Девлет тоже не мог уплатить калыма и искал другой путь, чтобы завладеть девушкой.

Наставницей Зюльми была Фатима, двоюродная сестра Девлета. Девлет подговорил Фатиму узнать, как девушка относится к нему, и предложить побег.

Хитрая Фатима завела разговор с Зюльми издалека. Она перебрала по именам всех молодых кабардинцев, которых считала достойными женихами, но девушка в ответ только смеялась. Наконец Фатима назвала имя Девлета.

– Что ты, что ты, – испугалась Зюльми, – он ужасен, я боюсь его.

– Но не об этом же бедняке Канамате мечтаешь ты? Ведь у него черкески-то хорошей нет.

Зюльми покраснела и выбежала из комнаты. Женщина поняла, кто мил сердцу ее воспитанницы. План побега пришлось оставить, и Девлет затаил в душе злобу.

А скоро Алимирза посватался к Зюльми, уплатил богатый калым, и бедная девушка должна была подчиниться воле отца.

Алимирза был счастлив своим браком. Зюльми стала покорною женой, но полюбить мужа не могла. Он заметил ее холодность и начал ревновать.

Девлет не оставил мысли о мести и, держа втайне свои замыслы, подружился с Алимирзой. Однажды, когда они были вдвоем на охоте, Девлет сказал:

– Что-то ты, Алимирза, не торопишься домой. А, говорят, один удалой джигит крадет у тебя из огорода тыкву.

Алимирза задрожал от гнева и схватился за кинжал.

– Что значат твои слова?

– О, не торопись браться за оружие! Я слышал, что Канамат надеялся прорезать кинжалом ту каншибу^[21], что тебе досталась, а заглядывает к Зюльми, когда муж в отлучке.

Алимирза потемнел, как туча.

– Я сам боялся этого, – промолвил он мрачно. – Но знай: если ты солгал, – поплатишься жизнью.

– Пусть я погибну, если сказал неправду! – воскликнул коварный Девлет.

С тех пор ревность терзала сердце Алимирзы, как злая болезнь. Он побледнел, похудел, не спал ночей.

Наконец он решился испытать верность жены. Как-то утром сказал Зюльми и всем домашним, что едет на Кубань, а сам доехал до Малки, остановился на ночлег и к следующей ночи вернулся обратно. Подъехал к аулу незаметно, пробрался огородами к своему двору и притаился.

А Девлет после отъезда Алимирзы послал за Фатимой и задобрил ее подарками, подбил на нехорошее дело: вызвать ночью Канамата во двор Алимирзы, как будто на свидание с Зюльми.

Фатима послушалась: разыскала Канамата и передала, что Зюльми зовет его к себе. Удивился Канамат. Зная скромность Зюльми, он не поверил, что молодая женщина может нарушить обет верности мужу.

Но старая любовь жила в его сердце, как незатухший уголек в очаге, и джигит пошел на зов любимой.

Ночь была темная, дождливая. Канамат подошел к сакле, где Зюльми жила вместе с Фатимой, и стал ждать. Дверь открылась без шума, и на пороге появилась женская фигура. Это была Фатима, закутанная с головой в темное покрывало.

И только Канамат сделал навстречу ей один шаг, как на него разъяренным медведем навалился сзади Алимирза. Ревнивец вонзил в спину джигита кинжал по самую рукоятку и в ярости стал топтать мертвое тело ногами.

Фатима тем временем спряталась за стену сакли и убежала. Алимирза не заметил этого и был уверен, что женщина ушла в саклю и что это его жена.

Ворвавшись в саклю, он в бешенстве схватил спящую жену за волосы и выволок во двор. На крики несчастной женщины сбежался весь аул.

Зюльми клялась в своей невиновности, но ей никто не верил. Эфенди, тоже прибежавший на шум, велел предать распутницу суду шариата.

В знак разрыва с женой Алимирза остриг ей волосы, заковал в цепи и приказал бросить в яму.

На следующий день собрался суд шариата. Две старые женщины ввели под руки подсудимую.

Эфенди раскрыл Коран и произнес заклятие, призывающее подсудимую говорить истину.

– Знаешь ли ты Канамата?

– Да, – ответила Зюльми, обливаясь слезами.

– Любила ли ты его?

– Да, до замужества.

– Сколько раз виделась ты с ним, став женой Алимирзы?

– Ни разу.

– А зачем он приходил прошлой ночью к твоей сакле?

– Не знаю. Я спала, я ничего не знаю.

– Эта женщина лжет, – сказал эфенди. – Труп Канамата уличает ее во лжи.

Суд шариата признал Зюльми виновной и приговорил сбросить преступницу живой со скалы.

Двух черных быков впрягли в арбу. Бедную Зюльми связали, а сверху накинули белое покрывало. Мулла сел в арбу и посадил несчастную меж колен. Так у мусульман раньше возили покойников на кладбище. Арба выехала из аула, поднялась в гору, остановилась у края пропасти. Мулла прочел молитву – и казнь совершилась: быков хлестнули, и они, сбежав по покатой площадке, свалились вместе с арбой в Баксан, ревущий внизу под скалой. И быки, и Зюльми разбились насмерть.

Посланные люди извлекли труп молодой женщины из реки, внесли его на гору, вырыли на месте казни могилу и уже хотели опустить в нее тело Зюльми, как послышались дикие женские вопли. Это была Фатима. Она сошла с ума, глаза ее блуждали, волосы рассыпались по плечам. Все расступились. Фатима бросилась к мертвому телу Зюльми и, раздирая лицо руками, призналась в своем предательстве.

– Убейте меня, люди, убейте. Я погубила бедную Зюльми. Казните меня!

Все угрюмо молчали.

Тогда Фатима выхватила у одного кабардинца, стоявшего поблизости, кинжал и ударила себя в грудь. Ее положили рядом с Зюльми.

Когда тела Зюльми и Фатимы скрылись под холмиками земли, люди медленно разошлись по домам, у могилы остался один Алимирза. Волосы на голове его, прежде черные, как крыло ласточки, стали белыми, словно речная пена, а глаза потухли, как у дряхлого старика. Жители аула ушли с того проклятого людьми места и переселились на другой берег Баксана. Воспоминание о печальной судьбе Зюльми и сейчас не стерлось в памяти народной.