Сборник
Бретонские легенды

Женитьба Анку

Жил на свете молодой человек, звали его Пьер, и была у него сестра.

Родители их умерли, и девушка вышла замуж. О ее свадьбе много говорили в округе, потому что муж ее жил не как все люди, был нелюдимый и ни с кем не знался.

Пьер остался жить с сестрой и зятем, помогал им в работе. Жили они неплохо, хоть и был Пьер парень без царя в голове, чихал и на Бога, и на Дьявола. Бедняков он не жаловал, а если и помогал им чем-нибудь, то просовывал подаяние под дверь, да и подаяние его было скупое – только заплесневелый хлеб.

Сестра была набожнее брата и с ужасом думала о том, какую неправедную жизнь он ведет.

– Господи Иисусе! – говорила она. – Никак не могу понять тебя… Смотри, как бы не случилось с тобой чего плохого!

Однажды Пьер не выдержал:

– Надоела ты мне, только и делаешь, что пилишь меня без конца! Отцепись от меня, не дразни гусей! Ты бы лучше к своему мужику приставала, а меня в покое оставила. Он, между прочим, неизвестно где целый день болтается.

– А это, – рассердилась сестра, – не твое дело!

– Да ну? Еще какое мое! Это значит, он будет где-то шляться, а я за него работать? Скажите пожалуйста! Я тебе не слуга, а твой благоверный мне не хозяин, и если уж на то пошло, пусть только попробует еще раз куда-нибудь умотать – я за ним пойду. Ведь говорят же: куда хозяин – туда и слуга, что, неправда?

– Ну уж это твое дело, только смотри, как бы не случилось с тобой чего!

– Вот еще! Стану я бояться твоего оболтуса!

* * *

На следующий день рано утром Пьер уже был на ногах – он твердо решил пойти вслед за зятем, куда бы тот ни направился.

Сестра, как и накануне, посоветовала поберечься. Но Пьер рассердился и прикрикнул:

– Конечно, если я дома буду пахать как лошадь ломовая, нашему барину приятнее будет прогуливаться. Дудки! Он пойдет гулять, и я пойду.

И Пьер, увидев, как его зять берет в дорогу посох и хлеб, завязанный в платочек, тоже отправился вслед за ним с топором в руке, как будто шел работать.

Чем дальше он шел, тем больше ему хотелось увидеть, куда же каждый день уходит его зять и как там проводит время. Ведь он никогда не рассказывал об этом, а Пьер его немножечко побаивался, что бы он ни говорил сестре, и расспрашивать не решался. В то утро, как и всегда, странный человек не обратил внимания ни на Пьера, ни на собственную жену, ни слова им не сказал. А Пьер шагал все дальше и дальше, и, когда ему пришли на ум слова сестры «как бы не случилось с тобой чего», ему стало не так уж и хорошо.

А погода была славная, прохладная, солнце только-только поднималось. Чтобы развеять страх, Пьер глазел по сторонам и думал о том, что ему еще надо было покидать навоз, накосить травы, натаскать воды на луг…

А впереди него медленно шагал зять, с посохом и хлебом в руках, повесив голову. Пьер сказал про себя, глядя на него:

– И о чем это он все время думает? Уж конечно не о навозе и не о скотине. И где только моя сестрица откопала себе этого буку? Э, да не все ли равно! Сегодня я все о нем узнаю, или я ничего не стою!

А время шло. Пьер уже порядком напрыгался через заборы, придорожные насыпи, ему уже надоели нехоженые тропинки, а странный человек все шел и шел вперед. Пьер заскучал. «И куда это он хочет меня привести?» – подумал он. Но приходилось идти дальше, даже передохнуть было некогда.

Скоро они вышли на плохую дорогу. Пьер побоялся идти лесом, где он мог зашуметь и выдать себя, и пошел по дороге дальше, а зять зашагал прямо через поле. Вскоре они столкнулись нос к носу на той стороне поля.

Пьер похолодел от страха, как мертвец.

– Зачем ты пошел за мной? – спросил его зять.

Это был первый раз, когда он заговорил с Пьером. Глаза странного человека были полумертвые, лицо – бесцветное, и Пьеру показалось, что его зять – точь-в-точь сам Анку, о котором он часто слышал в детстве. Сперва он подумал убежать, но зять замахнулся на него своим посохом:

– Отвечай! – произнес он голосом мертвеца.

– Да, черт возьми, я шел за тобой, чтобы помочь тебе в твоей работе.

– Ты врешь!.. Да и потом, моя работа тебе не по силам.

– Почему? – спросил Пьер. – Я ж тебе в любой работе помогу: дрова рубить, вязанки вязать или картошку копать…

– Иди домой, земляной червяк, или берегись!

Тут Пьер еще больше перепугался. Никогда еще ему не приходилось видеть таких людей. Не говоря ни слова, он помчался домой, шлепая по лужам так, что брызги взлетали выше его головы.

И только добравшись до дома, снова почувствовал, что силы вернулись к нему, и пошел в поле работать, будто с утра там был.

– Хорош гусь этот мой зять! – говорил он сам себе. – И как это только у него вышло сестру мою приворожить, чтобы она такого бирюка полюбить смогла? Ну и ладно! Сегодня мне ничего разузнать не удалось, а завтра мы еще посмотрим!

Вечером Пьер и его зять вернулись домой почти в одно и то же время. Пьер косо посмотрел на зятя, но тот и бровью не повел. Свой посох он оставил внизу, устроился у огня, положив голову на руки, и, ни слова не говоря, стал дожидаться, пока жена подаст ему ужин.

– Ладно, ладно, молчун, я тебя заставлю поговорить, – проворчал Пьер.

* * *

На следующее утро еще до восхода Пьер вскочил с постели, взял большой ломоть хлеба, дубовый посох, твердый как камень, и пошел на дорогу поджидать зятя. А сестре сказал еще с вечера, что рано утром на работу пойдет.

Ждать ему пришлось недолго: вскоре послышался шум шагов на тропинке, и Пьер увидел, как мимо насыпи, где он прятался, прошел его зять – на вид то ли полусонный, то ли полумертвый, так что Пьер, хоть и был у него в руках посох, невольно струхнул. Но все-таки решил пойти за зятем.

Пьер узнавал дорогу, по которой шел вчера, и клялся, что уж сегодня-то его не удастся объегорить. И все-таки с ним случился промах: когда он перемахивал через придорожную насыпь, посох запутался между ног, и Пьер со всего размаху рухнул в канаву, полную воды. Попался! Зять услышал шум и оглянулся, но даже и бровью не повел, а Пьер, выбравшись из канавы, как ни в чем ни бывало снова пошел следом за ним.

Вскоре они добрались до какой-то равнины, посредине которой стоял маленький домик, крытый соломой. Зять Пьера зашел туда. Пьер не решился входить вслед за ним и оглядывался по сторонам, пока зять не вышел из домика и не сказал:

– Посмотри, что там, на той стороне равнины!

Пьер посмотрел туда, но ничего не увидел. Он стал вглядываться пристальнее и уже хотел было заговорить с зятем, когда заметил, что того уже и след простыл.

Пьер удивился так, что выронил из рук свой посох.

– Может, он снова зашел в дом?

Но в домике никого не было.

Ну что тут еще скажешь? Пьер вернулся домой, и о чем только он не успел по дороге передумать! Как и в прошлый раз, он пошел в поле работать и до самого вечера повторял себе:

– Ничего! Все равно мне надо разузнать, кто он такой!

На следующее утро Пьер снова схватил посох и пошел ждать зятя на тропинке. На этот раз он решил во что бы то ни стало выведать все о своем зяте, так он был озадачен тем, что успел увидеть и услышать.

И вот, с посохом в руках, Пьер прошел весь путь вслед за зятем, до самого того домика с соломенной крышей. Тут зять снова захотел одурачить Пьера, но на этот раз провести его не удалось. Тогда зять пожал плечами.

– Если ты хочешь пойти со мной, – сказал он, – иди. Только сначала прочитай «Отче наш» и помолись об отпущении грехов, если хочешь, чтобы они тебе простились.

Пьер не испугался таких слов и подумал: «Наверное, он меня побаивается», а вслух сказал:

– За кого ты меня принимаешь, скажи на милость? Я не маленький, меня волками и домовыми не напугаешь. С моей дубинкой я могу за тобой идти куда захочу.

– Что ж, тогда читай «Отче наш».

– Пойдем, пойдем. И что это тебе в голову взбрело? Я уже читал «Отче наш» сегодня утром. Пойдем, тебе говорят, а то я первым в дом войду.

Так уж загордился Пьер, когда видел, что зять его боится!

А зять сказал ему:

– Тогда оставь башмаки в этой хижине, нам придется дальше идти босиком.

Оба сбросили башмаки и вошли в дом. У Пьера волосы встали дыбом. Теперь он увидел зятя в его настоящем обличье – так глаза и выпучил: перед ним стоял… кто бы вы думали? Анку, собственной персоной, с косой в руке, со скрежещущими зубами и пустыми глазницами.

– Иди! – сказал Анку, усмехнувшись, – иди, помоги мне, у меня сегодня нелегкий денек будет!

* * *

Пьер, босой, уже собрался было бежать, но ноги его словно прилипли к земле, и когда он вышел из домика, то ничего не видел вокруг, кроме кромешной темноты. Пришлось ему идти следом за Анку. А тот уже пошел вперед. Его кости так и хрустели в суставах при каждом шаге. А у Пьера от страха зубы выбивали дробь. Он ни слова не мог вымолвить, и порой ему казалось, что все это ему только снится. Если бы!

Солнце тем временем поднималось все выше, день разгорался: пришлось Пьеру поневоле признать, что он не спит в своей постели.

Вскоре они пришли на длинный и широкий луг, где паслось стадо коров. Трава на лугу была зеленая и такая высокая, что доставала коровам до самого брюха. Но коровы – странное дело! – были такие худые, что Пьер так и застыл на месте, глядя на них, хотя ему и самому было о чем тревожиться.

– Это, – сказал Анку, – случается со многими людьми, которым Бог дал много талантов – они свои таланты в землю зарывают.

Пошли они дальше, и по пути Анку перерезал горло каждому животному, которое попадалось ему на дороге. Пьер брел за ним, не говоря ни слова.

За его спиной земля, казалось, исчезала: он не видел ничего из того, что только что миновал, и с грустью раздумывал: «Интересно, суждено мне сегодня домой вернуться?»

Кровь застывала у него в жилах, ведь его внутренний голос говорил:

– Анку не отпускает ни одного из тех, кто ему попадается, и точно так же, как исчезает за каждым твоим шагом земля, исчезает и прошлое…

Но другая мысль утешила его:

– Но ведь он-то каждый вечер домой возвращается, так, может, и я вместе с ним вернусь.

От этой мысли Пьер настолько обрадовался, что чуть было не запрыгал за спиной Анку.

Тем временем они подошли к огромному лугу, где тоже паслось большое стадо коров. Но глядя на них, Пьер снова удивился: трава на лугу была жиденькая, а коровы толстые, так что шкуры у них лоснились.

– Ну и страна – сплошное удивление! – воскликнул Пьер. – На хороших лугах худые коровы, а на плохих – жирные. – И спросил у Анку, что бы это все значило.

– Эти коровы, – отвечал Анку, – похожи на людей, которых на земле немного, – на тех, кто живет в бедности, но многими делами заслужил милость Господа, и оттого будут они богаты на небесах.

И снова начал перерезать горла коровам, которые попадались ему на пути.

– Брр! – поежился Пьер. – Что-то ты не на шутку разошелся, братец!

– Погоди немного, – ответил Анку, – ты сейчас у людей еще и не такое увидишь!

– Да! – пробормотал Пьер, – там мы просто так не проскочим!

Вскоре они подошли к большой реке, а за рекой пылало целое море огней. Куда ни глянь – Пьер везде видел только пламя, которое горело ровно: было полное безветрие. Ему захотелось подойти поближе и посмотреть, что это такое. Анку нашел мост через реку, но такой узенький, что Пьер его поначалу даже и не заметил.

– Иди! – сказал Анку.

– А если я упаду?

– Не упадешь. Уцепись как следует за полу моего кафтана.

* * *

– …А если я упаду!

Пьер закрыл глаза, так страшно было смотреть на темную глубокую реку, которая была под ним, и перешел на другую сторону.

Там он осмотрелся, с трудом переводя дыхание.

– Вот уж натерпелся! А что это такое вокруг?

Анку улыбнулся и взял его за локоть своей ледяной рукой:

– Свечи, которые горят вокруг нас, насколько хватает глаз, – это жизни всех людей, которые живут на земле. Некоторые из них – длинные, а некоторые – короткие. А когда я их стану задувать, люди на земле станут умирать.

Пьер в тревоге раздумывал: «… Пока не задует мою свечу».

Анку принялся ходить по морю огней.

– Фу! И одна из свечей погасла.

– Ну все, не быть мне живу! – сказал себе Пьер, поеживаясь от страха. – Вот ведь и вправду можно сказать – угас человек!

А Анку все дул и дул на свечи, и свечи без единого звука гасли, словно звезды на утреннем небе.

Иногда Анку дул на одну свечу, а гасли еще одна или две по соседству. И Пьер, хоть он и был до смерти перепуган, решился спросить, что это все означало.

– Подожди немножко! – ответил Анку и задул одну яркую и красивую свечу, у которой высоко поднимался веселый язычок пламени. Угасая, пламя жалобно всхлипнуло. Над свечой взвился дымок, и она растаяла – только кучка золы упала на землю.

– Это была счастливая девушка, – разъяснил Анку,– жила она себе на свете, а теперь умерла. А вон туда посмотри: ее отец, мать и брат один за другим умирают. А почему? Да потому, что пламя жизни каждого из них было связано ниточками любви с ее пламенем.

– О Господи! – воскликнул Пьер. – Какой же ты жестокий!

Анку обернулся.

– Смерть, – сказал он, – не может быть ни доброй, ни жестокой. Смерть – это только орудие в руках Бога.

Как хотелось Пьеру убраться восвояси, но что он мог сделать? Надо было идти вслед за зятем, ступая по золе от свечей, которые гасли сотнями, бесшумно, без малейшего вздоха. Пьер думал о том, как плачут, как причитают на земле каждый раз, когда Анку задувает пламя свечи: иногда даже ему до ужаса хотелось наброситься на зятя с кулаками.

Сколько времени они блуждали среди свечей? Пьер не знал, который был час, не чувствовал времени. Ничего вокруг него не двигалось, ничего не изменялось; нигде, кроме свечей, не было жизни; не было ни неба, ни звезд, и не день был, и не ночь; не дул ветер, было не холодно, не жарко, не прохладно. Везде стояла странная тишина, которую нарушала только смерть, задувающая свечи.

– Пойдем, – сказал, наконец, Анку, – на сегодня моя работа окончена!

Они уже вышли к другому берегу моря огней.

* * *

Проходя мимо маленькой, коротенькой свечки, Пьер вдруг почувствовал такой страх, что его руки и ноги задрожали.

Анку обернулся:

– Это, – сказал он, – твоя жизнь! Меньше чем через час ты умрешь. Идем! Мне нужно отчитаться за этот день, а тебе – за твою жизнь.

Пьер чуть было не потерял сознание. Идти он уже не мог. Тогда Анку подхватил его, словно неживого, и поспешил к какому-то дому, покрашенному в черный цвет, окна которого ясно светились в темноте.

Когда подошли к дому, ангел с огненным крестом над головой и с пером в руке открыл окошечко в двери.

– Я отправил на суд Божий пятнадцать тысяч шестьдесят душ, – сказал Анку.

– Хорошо, – ответил ему ангел, – вот плата за твою работу, – и протянул фляжку с водой.

Анку выпил воду, и всю его усталость как рукой сняло, к нему пришла новая сила.

– А это кто такой? – спросил ангел, заметив Пьера, который все еще не пришел в себя и готов уже был лечь в могилу.

– Этот должен умереть сегодня, он пришел испросить прощения за свои грехи и получить свою долю счастья.

– Он сделал слишком много плохого! – ответил ангел.

Анку брызнул капельку воды в рот Пьеру, и тот поднял голову и открыл глаза, но силы все равно покидали его.

Однако просить прощения он и не подумал, хотя и был потрясен и напуган.

– Он слишком много зла причинил бедным и слишком часто смеялся над законами Бога. Анку, бери его жизнь.

И тогда смерть дунула ему в глаза, и они навсегда погасли. Дверь закрылась, ангел ушел прочь, Анку же, как молния, унесся с телом покойного.

А на следующее утро Пьера нашли мертвым в собственной постели.

Его сестра и зять пошли его хоронить, и оба горько плакали.

Слышал я, как люди говорили, что Анку был первым сыном Адама и Евы. Бог его повелел ему в наказание за грех отца убивать до самого конца света всех людей, своих братьев, которые родятся на этой земле. А перед тем как нанести удар, он дает людям добрые советы, ведь ему очень хочется, чтобы все мы попали в Рай.

Не будем же такими, как Пьер. Нам нужно как следует слушать советы нашего брата, Смерти.

Да будет так!

Парень-Дьявол

Однажды вечером, зимой, – это я вам про старые времена рассказываю – в одном доме, в деревне, недалеко от моря, собралось вокруг очага несколько человек. И вот один из них, чтобы скоротать время, начал рассказывать сказку.

В этой сказке речь шла об одном человеке, который продался Дьяволу, чтобы в течение своей жизни иметь сколько угодно денег и удовольствия. Долго он жил счастливо, а потом умер, как все люди: никто так и не узнал, забрал его с собой Дьявол или нет.

Так кончилась эта история.

А среди прочих, тех, кто сгрудился вокруг огня, был один юноша лет восемнадцати или девятнадцати, который слушал очень внимательно. Его острый глаз не покидал рассказчика все время, пока тот говорил, а когда сказка закончилась, парень склонил голову и крепко задумался. Друзья подумали, что он заснул, и, когда настала пора расходиться по домам, один из них крикнул:

– Рене Раденнек! Давай-ка, приятель, просыпайся! Иди спать в свою кровать!

Рене поднял голову и пошел вслед за своими друзьями.

Ночь выдалась холодная: подмораживало, луна светила, как солнце днем, а звезды блестели и дрожали посреди ясного неба.

Парни, а было их пять или шесть человек, шли домой, держась за руки, и пели песни. Только Рене за всю дорогу не проронил ни слова.

Подойдя к развилке, один из парней сказал, посмеиваясь:

– Наш Раденнек этой ночью скорее всего заплутает. Он так и не проснулся как следует!

– А ведь и правда, – ответил Рене, – мне же теперь вот по этой дороге идти. До завтра, ребята!

– Только берегись беса из Дисплег!

Дисплег – так называлось Богом забытое местечко около деревеньки Кервезен. Известно оно было тем, что там рос дуб, а рядом стоял старый крест, весь поросший мхом.

Рене был не из робкого десятка, но все-таки ему стало не по себе, когда он услышал эти слова. Наверное, потому, что ему в голову стали снова лезть всякие мысли, очень тяжкие: ведь когда все пели, ему не то что петь – и насвистывать было неохота.

Когда Рене подошел к местечку Дисплег, он увидел, что впереди него кто-то шагает по дороге. Рене тут же подумал о бесе, и кровь в его жилах застыла, так что он ни шагу вперед сделать не осмеливался. В свете луны бес казался огромным-преогромным, он шел не спеша и нес в руках свой собственный хвост.

– О Господи!..

И Рене, побелевший как полотно, схватился за молодую дубовую поросль, чтобы перемахнуть через насыпь и убежать через поля.

Бес услышал шум, остановился и оглянулся.

– Что такое? – спросил он.

Рене, который был уже на насыпи, оглянулся.

– Фанш Торшенн! – воскликнул он. – Ну ты меня и напугал!

Фанш Торшенн, портной из Кервезен, расхохотался так, что все вокруг задрожало.

Рене слез с насыпи. Ему было немного стыдно.

– Надо же, – сказал он, – я принял твою дубинку, которую ты нес в руках, за хвост, а твою длиннющую тень – за тебя самого!

А портной все заливался. Вдоволь насмеявшись, он произнес:

– Да уж, дорогой мой, так-то ты слушаешь мои уроки! Приходи ко мне в воскресенье вечером, я тебя научу быть посмелее.

Но Рене уже успел снова погрузиться в свои мысли. Только взглянув на него, портной понял, что парень что-то хочет ему сказать, но не решается.

– Ну-ка, ну-ка, что же с тобой сегодня стряслось? – спросил он.

– Я только что просил Дьявола помочь мне, и поэтому когда увидел тебя, то испугался.

Рене говорил медленно и озирался, глаза его все еще смотрели испуганно.

– Ты звал Лукавого себе на помощь, – удивился портной, – с чего бы это?

– Ты знаешь, что мне нравится дочь Симона, а без денег мне ее не видать. Денег у меня нет, и никто мне их дать не может, сколько бы я ни старался, ни работал… а мне хочется, как и другим, жить в свое удовольствие. Я слышал, у Дьявола много денег, так, может быть, он мне даст немножко?

– Да, были люди, которым он помогал.

– Мне хотелось бы попробовать… А все-таки говорят, что деньги Дьявола дорого обходятся.

– Не так уж дорого. За них платят собственной шкурой… После смерти.

– Платить своей душой?

– Душой? В такие вещи можно верить, только когда еще учишь Закон Божий!

Рене взглянул на приятеля. Послушаешь его – и можно подумать, будто это сам бес из Дисплег принял образ портного, чтобы искусить Рене. Рене дрожал, но не от холода: на лбу у него выступил пот.

– А почему, – спросил он, – ты вот бедный, а не делаешь… того, на что меня толкаешь?

– Я уже старый. Это хорошо для таких, как ты, для молодых, которым хочется пожить без забот.

– Нет, это все-таки страшное дело.

– Ну делай как знаешь. Только смотри, как бы дочь Симона не ушла вместе со всеми ее деньгами к другому, пока ты думать будешь.

Они уже подходили к дому, когда портной стал прощаться:

– До воскресенья!

Дома Рене лег спать, не поужинав. Всю ночь ему снились страшные сны. А утром, когда он встал, чтобы идти работать в поле, мать спросила, не заболел ли он часом.

– Нет, нет, – ответил Рене.

– А я, – засмеялась его сестра, – вчера, когда доила коров, слышала какой-то шум около Дисплег. Может, ты там беса повстречал?

– Беса! – Рене тоже засмеялся. – Было слишком холодно, чтобы он вылез из своего логова.

Если бы так! Именно с бесом из Дисплег он и разговаривал накануне, ведь портной Фанш Торшенн и был тот самый бес.

* * *

В следующее воскресенье был крестный ход около маленькой часовни на берегу моря. Часовня называлась Плувор и стояла около аббатства, которое называлось точно так же и находилось в четырех или пяти лье от Кервезена.

Со всех сторон туда стекалась молодежь, прежде всего для того, чтобы поклониться Святой Деве в ее часовне, ведь тамошняя Богородица прославилась тем, что спасла много кораблей и жизней моряков, которые рисковали навсегда остаться в море. Да кроме того, и сам крестный ход был очень красив: туда верхом приезжали господа, разодетые, как сейчас уже не одеваются. Монахи и открывали большие ворота аббатства, и ставили столы во дворе, под сенью дубов, и всякий мог после церковной службы и поесть и попить даром. Неудивительно, что на крестный ход собиралось много народу, а особенно молодежи.

Фанш Торшенн и Рене тоже пришли туда. Портной чуть ли не силком затащил Рене на праздник, когда с утра зашел за ним домой. Рене упирался, но у портного уже было кое-что на уме.

Да и мать Рене, видя, что сын ходит грустный уже несколько дней, стала выпроваживать его на крестный ход, чтобы он там хоть немного развеялся.

– Вот это, – сказала она, чтобы разом решить дело, – дар для Девы Марии. Давай одевайся быстренько, Фанш уже устал тебя ждать.

Так силком вытащили Рене на крестный ход. Однако портной, которому так не терпелось выйти из дома, в дорогу вовсе не торопился. Он еле плелся, замедлял шаг, так что к часовне они пришли, когда служба уже подходила к концу.

Оба они быстро смешались с толпой и пошли есть и развлекаться.

Какой-то монах разливал богомольцам суп, раздавал хлеб, мясо и наливал сидр.

– Кушайте, дети мои, скоро на вечерней службе мы с вами еще попоем!

– Да, да, отец мой, – сказал портной, – нас не надо уговаривать ни поесть, ни попеть.

Отойдя поодаль, портной шепнул Рене:

– Половник-то у него длинный, а ум короткий!

– Смотри, дочь Симона там…

Рене больше и слова проронить не мог. Портной усмехнулся.

– Пойдем, – позвал его Рене, – мне нужно поглядеть на нее.

Он резко поднялся из-за стола. Портной прихватил свой кафтан и пошел вслед за Рене в толпу, чтобы удержать его, если тот захочет слишком быстро решить дело.

Вокруг аббатства толпилось множество людей, одни из него выходили, а другие только еще шли туда, чтобы набить животы.

Возле часовни, до самого моря тоже была толпа. Богатые ставили красивые палатки. Там блистало золото и серебро конских сбруй и людских украшений.

Конюхи и слуги сновали туда-сюда, кто крутился возле лошадей, кто – вокруг господ. Смех доносился из палаток.

Народ снова начал собираться толпой. В этой толпе Рене увидел тех, кого искал: девушку и ее воздыхателя. Весь надутый от гордости, молодой человек угощал ее у какой-то лавки.

Рене вспомнил, что у него в кармане лежат три гроша, которые он собирался потратить на празднике. Но далеко ли уйдешь с тремя грошами? Да и то, когда он посмотрел внимательно, оказалось, что в кармане у него всего один грош, ведь по дороге он выпил кружку сидра и угостил портного. «Может, у портного и найдутся деньги? – подумал он. – Десяти–двенадцати грошей до конца дня вполне хватит».

– Фанш, – прошептал он на ухо приятелю, – у тебя не найдется денег дать мне взаймы?

– Найдется, а как же! Если хочешь, могу дать тебе шесть грошей.

– Только шесть! Ну ладно, давай сколько есть.

– А кстати, тебе же сегодня утром дала денег мать.

– Да, для пожертвования.

– Сказал тоже! Деньги для монахов! Что будут делать монахи с твоими четырьмя реалами? А тебе, представляешь, сколько удовольствия эти денежки доставят!

Говоря это, портной посмеивался, а Рене не знал, что и ответить.

– Мне нужно как-нибудь так устроить, чтобы поговорить с ней.

Он старался попасться на глаза девушке, а сам думал: «Тот-то небось уже все из своего кошелька выгреб. Если выложу перед ней эти четыре реала – он еще не решался говорить про себя "мои четыре реала", – она точно пойдет со мной».

Как он думал, так и случилось. Увидев серебряную монету, девушка распрощалась со своим поклонником, и весь остаток дня Рене, румяный от удовольствия, приосанившийся, водил ее от одной лавки к другой.

Стоит ли говорить, что скоро-скоро ничего не осталось ни от денег портного, ни от денег Девы Марии. Вечером Рене проводил девушку до дому. Там его приняли хорошо, ведь родители узнали от дочери, как она провела день. И все-таки, когда наступила ночь и Рене пошел обратно в Кервезен, ему было невесело.

– Хорошо ты денек провел, – сказал ему портной.

– Хорошо, по-твоему?

– А чем плохо? Лучше и не бывает. Если и дальше так продолжать будешь, то скоро в Кервезене свадьбу сыграют.

– Тебе-то хорошо говорить «если и дальше так продолжать». Ты всегда мне деньги давать будешь?

– Ты сам знаешь, у кого самый большой кошелек. Ты что, не помнишь, что я тебе говорил недавно вечером? Смотри, куда ты сам себя завел. Вспять не повернешь, над тобой все смеяться будут. Ты с ней сегодня слишком далеко зашел. Чтобы дальше идти, тебе нужны только деньги. И они у тебя будут, стоит только захотеть, для этого не надо будет ни воровать, ни убивать, ни работать. Я тебе так скажу: уж взялся за гуж, не говори, что не дюж.

Долго говорили они, пока шли от Дисплег до Кервезена. Открывая калитку, Рене сказал приятелю перед тем, как попрощаться:

– Ну ладно, сделаем мы это в воскресенье ночью…

* * *

В то воскресенье Рене поднялся рано утром. Не лежалось ему, не спалось. Он дал корма лошадям, а потом только и делал, что ходил туда-сюда: то в дом, то из дома, – и все ждал вечерней службы.

Когда пробило девять, он оделся и пошел к ближайшему городку. Навстречу ему попались несколько приятелей, которые завели его в кабак. Там он немного повеселел, и, когда он вошел в церковь под зазывный звон, глаза у него блестели, а лицо покраснело.

Господин священник в тот день читал проповедь по Евангелию. А в Евангелии шла речь об искушении Господа в пустыне.

– Смотрите, – говорил священник, – какова цена души человека! Она стоит больше, чем все блага на земле, больше, чем жизнь тела. Лучше жить в бедности, лучше тысячу раз умереть от голода, чем жить в богатстве, но с потерянной душой. Все, что сотворено, должно умереть, рассыпаться золой. Только душа никогда не умрет.

И много еще других красивых вещей говорил священник о том, как велика и как ценна душа.

Все внимательно слушали наставления, данные самим Богом, и только двое посмеивались в кулак: портной и Рене. Они сидели рядышком и всю проповедь и всю службу только и делали, что улыбались и перешептывались.

И все-таки Рене был неплохим парнем. Только похож он был на теленка, который идет за каждым, кто его за веревочку потянет. Вот портной и ухватился за эту веревочку и не отпускал ее. После мессы Фанш отвел Рене в кабачок, а оттуда взялся проводить домой, когда настал вечер.

Портной жил один в своем доме, крытом соломой, который он построил неподалеку от Кервезена. Там они с Рене очутились в одиннадцать вечера. В очаге горел слабый огонек, дымил светильник, укрепленный на деревяшке у камина.

Рене сидел, не смея поднять головы… Фанш Торшенн, не спуская горящих глаз с приятеля, говорил тихо, хотя, кроме них двоих, в хижине никого не было.

– Тебе ничего не нужно делать, только напиши на клочке бумаги имя, которым тебя окрестили, и в полночь принеси его к подножию креста. А на следующий день, тоже в полночь, придешь и увидишь там вместо своей бумажки кошелек с золотом. И с этим кошельком тут же станешь богачом.

Рене поднял глаза и посмотрел в лицо портному, разом протрезвев. Бедного парня так и трясло от страха, но в то же время он чувствовал, как в нем просыпается странное желание попробовать сделать это, хоть и не очень верил он словам портного.

– Ну будь ты мужчиной хоть раз в жизни! – убеждал портной, – да я говорю тебе, надо только руку протянуть – и ты схватишь счастье и богатство. И это будет действительно жизнь, а не какое-то там прозябание – всю жизнь то у одного в поле горбатиться, то у другого. Будь мужчиной, я тебе говорю, переплюнь всех, и будет у тебя награда!

Но Рене-то знал, о какой награде шла речь.

– Ладно, – сказал он, – дай мне подумать до завтра.

– Да послушай ты меня! – горячился портной (а уже пробило одиннадцать). – Напиши свое имя вот на этой бумажке, и в полночь мы будем уже в Дисплег.

И так стал убеждать Рене, друзья мои, что тот согласился и написал имя, которым его крестили, и пошли они вдвоем к кресту, который стоял в Дисплег.

Было темно, на луну то и дело набегали черные облака.

– Поторапливайся, – повторял портной, – по-моему, время уже подходит.

Они молча шагали рядом, иногда Рене оглядывался по сторонам: то куст пошевелится от ветра, то собственная тень побежит по придорожной насыпи, когда проглянет луна, и каждый раз вздрагивал от страха. Бедный парень весь взмок, хоть и дрожал от холода, будто его лихорадило.

Дорога была разбитая, то и дело попадались лунки с грязью, рытвины, через которые надо было перебираться. Много времени пришлось потерять, и, как ни торопился портной, в дороге их застигли вспышка молнии и раскаты грома.

– Ну вот, попали, – проворчал портной, грязно выругавшись, – ну ничего, все равно надо идти.

Рене не смел отказаться. Он побледнел – то ли от страха, то ли так показалось в свете молнии.

Вслед за громом настал черед дождя и ветра: дорога в один миг раскисла. Когда вспыхивала молния, было видно, как гнется лес под ветром, как течет вода по дороге, превратившейся в грязный ручей.

Фанш Торшенн все шел вперед и ругался на чем свет стоит.