Сакариас Топелиус
Колокола
Как железной дороге достались семимильные сапоги
Жили-были на краю света два колдуна. А где край света – этого никто доподлинно не знает, но если он существует где-нибудь, то не иначе, как у Берингова пролива, где старый и новый свет смотрят друг другу в глаза. Я там не бывал, но Норденшельд говорит, что туда-таки порядочно далеко.
Итак, там жили два колдуна, два брата, как ходили слухи, но этого о них нельзя было бы сказать. Того, который жил на Осткапе, где кончается Азия, звали Бирренбурр, а того, который жил на мысе Принца Уэльского, где начинается Америка, звали Бурребирр. Пролив между ними был такой ширины, что оба колдуна отлично могли видеть друг друга своими зелеными кошачьими глазами и говорить друг другу «на здоровье», когда сосед чихал.
Оба колдуна прикидывались добрыми друзьями и ездили друг к другу с визитами на китах во всю прыть, так что вода так и шипела кругом. Места, кажется, было вдоволь каждому в своей части света, но они все-таки постоянно завидовали друг другу, и каждый только и думал о том, чем бы досадить другому. Они разукрасили свои владения высокими горами одна выше другой для того только, чтобы иметь возможность с вершин наблюдать, что каждый делает в своем жилище. Громадное удовольствие доставляло им устраивать бури с вихрем, чтобы хорошенько засорить друг другу глаза песком и мелкими камнями. Занимались они также тем, что один науськивал белых медведей на скотину другого. Ведь у таких больших помещиков и скотины было вдоволь. Мамонты были их свиньями, киты шли за коров, а моржи за баранов.
В один прекрасный день Бирребурр и Бурребирр вздумали со всеми своими подвластными мелкими колдунами предпринять увеселительную поездку на остров Св. Лаврентия, который лежит одиноко в океане немного к югу от Берингова пролива. Вокруг них, насколько хватал глаз, расстилалось море, спокойное, как зеркало, и киты стаями играли на поверхности моря, совсем как уклейки играют в солнечный день в спокойном заливе. Это все показалось колдунам слишком однообразным; чем бы позабавиться хорошенько в такую чудную погоду? Один из них дунул бурю, которая так и завыла; другой устроил густой туман на море. Уж и была же погодка, коли даже киты, которые хорошо выносят всякую непогоду на море, должны были запрятаться на полмили под воду; но это-то и казалось колдунам необыкновенно забавным.
Затем колдуны устроили несколько невинных игр. Они бросали друг в друга, точно рябиной, большими глыбами гранита; опрокинули целый лес, подожгли его и палили головешками друг другу бороды. Потом они начали меряться силами и пробовали плечом сдвинуть гору; пытались они также выпить весь океан и втягивали в себя воду. Вода бросилась им в голову, и вот они начали бегать взапуски и только тогда вспомнили, что они на острове, когда один за другим шлепнулись в море.
– Нет, – сказал Бурребирр, вытирая с бороды морскую пену, – здесь тесно бегать взапуски. Давайте-ка ловить солнце: посмотрим, кто его поймает!
Все колдуны нашли, что это очень умно придумано. Они порешили, что побегут за солнцем, поймают его за красный воротник и запрячут в мешок. Какой чудный мрак распространился бы тогда! И никогда больше не пришлось бы им щуриться от противного дневного света.
– Давайте биться об заклад на одну часть света! – закричал Бурребирр. – Я побегу за солнцем в ту сторону, где оно восходит из-за гор.
– Эка штука! – сказал Бирребурр. – Надо только лечь спать на горе и пораньше встать, вот и поймаешь солнце за ворот. Вот я так хочу поймать солнце там, где оно садится. Думаю, это будет похитрее.
Ладно, они ударили по рукам и побились об заклад на одну часть света. И вот оба поспешили домой, чтобы надеть семимильные сапоги.
Бурребирр соображал так: «Я побегу к востоку через Северную Америку, и если мне не удастся изловить солнце на горах Аляски, то я наверное поймаю его на Клипбергене».
Бирребурр думал: «Я побегу к западу через Азию, а уж там ничего не может быть легче, как поймать солнце на большой Сибирской равнине – там есть где разбежаться…». У-у-у! Вот они пустились в путь так, что семимильные сапоги только заскрипели.
Эта погоня за солнцем не обошлась без приключений. Сперва я расскажу про Бурребирра. Он побежал, как и хотел, по Северной Америке через Аляскинскую равнину к востоку и достиг гор с тем же названием; на этих-то горах он и предполагал подкараулить солнце. Пробежать сотни миль через равнину было еще не так трудно, но влезть на высокую гору было нелегкое дело.
– Уф, – сказал Бурребирр, когда он добрался наконец до самой верхушки, – нельзя сказать, чтобы это была удобная лестница! Я отдохну тут минутку и буду караулить, когда взойдет солнце.
Вот он уселся на вершине, наскреб под себя немного мху, чтобы было помягче, да и уснул. Там на горе не было ни будильника, ни утреннего кофе, и вот случилось так, что, когда Бурребирр проснулся, солнце уже высоко стояло на небе и светило ему прямо в глаза.
– A-а, да ты, кажется, еще смеешься надо мной, – пробормотал Бурребирр себе в бороду. – Так погоди же, уж завтра ты не уйдешь от меня на Клипбергене.
Нечего делать, пришлось опять бежать к востоку до Клипбергена, на вершину которого Бурребирр и вбежал с разбегу. «Ну, теперь я уж не засну, – подумал он, – положу себе в бороду осиное гнездо, а в каждый семимильный сапог по муравейнику…». Сказано – сделано. Легко себе представить, что уж в эту-то ночь Бурребирр не сомкнул глаз ни на минуту. Когда на востоке занялась утренняя заря, он спрятался за уступом скалы, чтобы солнце его не видало, и стал сторожить. Мешок был тут же наготове: в него Бурребирр собирался запрятать солнце, как брюкву какую, лишь только оно покажется над скалой.
– Раз… два, три… – не успел он сосчитать и до десяти, как солнце взошло. – Вот, вот! – и Бурребирр схватил солнце, так что только затрещало и искры посыпались, но искры были слишком горячи. Бурребирру показалось, что он в кузнице трогает добела раскаленное железо. Ай-ай! Бурребирр обжег пальцы, опалил бороду, нос и глаза и полетел вниз с горы, как мяч; он бежал, бежал, сам не зная куда, до тех пор, пока не свалился в большое Медвежье море, которое ты можешь искать на карте. Там нашел его один американский доктор, который сжалился над несчастным колдуном и отправил его куда-то в лазарет, где он, вероятно, лежит и до сего дня с пластырем на носу и ждет, когда отрастет его опаленная борода, чтобы в приличном виде показаться своим подвластным колдунам у Берингова пролива.
Но что же сталось с Бирребурром? Вот я тебе расскажу сейчас. В то время в Кэмпелэ к югу от Улеаборга жил кузнец по имени Паво со своей женой и детьми; был у него сын Ойва. Строили там как раз тогда железную дорогу, и у Паво была куча работы за молотом и наковальней. Раз как-то вечером, когда Паво вернулся домой усталый после дневных трудов и уселся с детьми за кашу, Ойва сказал:
– Отец, в дверь царапается собака.
– Пойди посмотри, – сказал Паво.
Ойва открыл дверь, и в избу ввалился с мешком на спине старый, бородатый, отрепанный колдун, который был не особенно-то приятным вечерним гостем. Дети подняли крик.
– Ну, ну, – сказал кузнец, – кто ты такой?
– Я Бирребурр, – отрекомендовался колдун. – Вот уже трое суток, как я бегу с семимильными сапогами на ногах: хочу поймать солнце. Я пробежал всю северную Азию и теперь голоден, как кит. Мне некогда было даже чесаться и мыться. Первый вечер солнце уползло на ночь в реку Лену, во второй вечер оно скрылось в реке Обь, а сегодня в третий вечер оно запряталось как раз за твою избу. Я думал поймать его здесь, но оно, верно, проскользнуло в слуховое окно и улеглось спать на чердаке. Дай-ка мне фонарь: я пойду поищу его на чердаке.
– Это еще что за глупая болтовня? – сказал кузнец. – Ловить солнце!
– Ты считаешь это глупым? Да это одна из самых умных моих выдумок! Я побился об заклад с Бурребирром на одну часть света; вот я и хочу во что бы то ни стало засунуть солнце в этот мешок! Эй, давай-ка скорее фонарь, не то… ты разве не слыхал, что я колдун? – и Бирребурр как бы в шутку выбил ногой целую стену из избы.
– Послушай-ка, – сказал кузнец, – если ты будешь так буянить, то я пошлю за ленсманом[2], чтобы он потребовал у тебя свидетельство от священника. Почему же ты не схватил солнце, когда оно садилось в Лену или Обь?
– Да потому, что я не люблю мокнуть. Для моей бороды это не совсем-то здорово.
– В таком случае тебе не удастся скоро поймать солнце. Ведь оно ушло не за мою избу, а оно село в Ботническом заливе.
– Так я завтра побегу вокруг Ботнического залива и поймаю солнце в Швеции или в Норвегии.
– Нет, дружище, так будет еще хуже: ведь для Швеции и Норвегии солнце заходит в Атлантическом океане.
– Но что же тогда делать? – вздохнул озабоченный колдун. – В океане-то, пожалуй, уж слишком мокро.
– Однако послушай, – сказал кузнец, – сделай одолжение, поставь стену на место, тогда мы потолкуем о деле, как добрые друзья. Не покушаешь ли, старина, немного каши?
Старина почесал за ухом, поставил стену на место и уселся за стол, чтобы отведать каши. Но напрасно сделано было это приглашение. Кому неизвестно, чем дело кончается, когда колдуны садятся за стол? Сперва Бирребурр съел кашу, чашку из-под каши и ложку, потом масленку, блюдо с салакой и хлебницу и в заключение весь стол.
Кузнец смотрел с удивлением, но когда он увидал, что колдун все еще не насытился и бросает подозрительные взгляды на детей, он нашел за лучшее пригласить своего гостя в кузницу.
– Пожалуйста, – говорил Паво, – может быть, тут найдется кое-что по вкусу.
Но гость не заставлял себя упрашивать.
– Да, – сказал Бирребурр, – у меня, действительно, аппетит недурной после прогулки через Азию. Покорно благодарю! – После чего он съел одно за другим: щипцы, молот, подковы, гвозди, угли и под конец, в виде десерта, мехи.
«Посмотрим, – подумал кузнец, – неужели этому чудовищу придется по зубам и наковальня».
– Пожалуйста, без церемоний!
– Нет, спасибо, – сказал Бирребурр, – сладкое под конец! – и с этими словами он выбрал из горна несколько раскаленных угольев и осторожно, чтобы не опалить бороду, сунул их себе в рот.
– Давненько уже я так вкусно не ужинал. Если я к утру проголодаюсь, то я могу еще съесть кузницу и детей.
– Да неужто? – сказал взбешенный кузнец.
– Ну что за церемонии, за неимением лучшего и это сойдет. Но как мне поймать солнце? – вздохнул колдун.
– Да это вовсе не так трудно, когда есть семимильные сапоги, – отвечал кузнец.
– Вот было бы хорошо, если б оно село не в воду! Дело в том, что каблуки на моих сапогах сделаны из такого железа, которое бежит само собой.
– Да что ты? Возможно ли это? А можно ли приковать такой каблук к чему угодно?
– К чему хочешь. Все побежит само собой. Но, кстати, я кое-что вспомнил. Каблук на моем правом сапоге немного отстал, когда я бежал вчера через Уральские горы. Прикуй-ка его к завтрему, да покрепче. А я пока прилягу отдохнуть у горна: я немного устал.
Бирребурр сбросил правый сапог, улегся врастяжку на вымазанном сажей полу и вскоре захрапел так, как только могут храпеть колдуны после трехдневной прогулки через всю Азию в семимильных сапогах.
Кузнец призадумался.
«Съест моих детей и мою кузницу к завтраку? Нет, старый колдун, не бывать этому никогда! Ты уж и без того наделал в доме достаточно беспорядка. Уж не пришибить ли мне тебя, чудовище? Нет, этого я не сделаю, ведь как бы то ни было, а он мой гость… Или не стащить ли мне с него другой семимильный сапог и удрать с обоими? Это было бы презабавно, но ведь это значит, пришлось бы украсть, а для этого Паво слишком честен. Нет, теперь я знаю, что я сделаю: я оставлю старине оба сапога, но правый каблук я немного поправлю».
– Ойва, пойди скажи матери, что я сегодня ночью буду работать в железнодорожной кузнице. Пусть она не боится колдуна: он спит как убитый.
Кузнец взял правый сапог колдуна, отломил каблук, пошел на железнодорожную кузницу и выковал там новый каблук из обыкновенного железа; этот каблук он приделал на место старого к сапогу колдуна.
«Ну, пусть-ка теперь старое чудовище попрыгает на одной ноге по семи миль», – сказал он себе.
«Так вот как, – думал кузнец, осматривая семимильный каблук, – это-то и есть то железо, которое так шибко бегает. Оно было бы как раз кстати на локомотиве!»
Случилось так, что именно в эту ночь на железнодорожной кузнице поправляли сломанное колесо от локомотива. Паво потихоньку вковал семимильный каблук в это колесо.
«Ну, каблук, теперь ты набегаешься вдоволь!» – подумал Паво и рассмеялся.
На следующее утро была проба локомотива, и вот он побежал сам собой, понесся во всю прыть, так что никакие тормоза не могли его остановить.
– Что такое случилось с локомотивом? – вскричал железнодорожный мастер. – Прежде он плелся, точно вол с возом сена, а теперь летит как стрела.
– Локомотив находит, что по Улеаборгской железной дороге слишком медленно ездят, и он хочет показать, как поезда ходят в Англии, – сказал Паво.
– Стоп! Стоп! – кричал железнодорожный мастер. И, о диво! семимильный каблук имел настолько сапожной смекалки, что понял команду, повернул назад и остановился смирно в ожидании следующих приказаний.
– Да ведь это самый быстроходный локомотив на свете! – воскликнул восхищенный мастер.
– Ему да не быть быстрым? Да он в три дня пробежит всю Азию, – отвечал Паво.
Когда Бирребурр проснулся, он увидел свой правый сапог с новым каблуком, надел его и собрался было опять отправляться в погоню за солнцем. Но при первом же шаге, о горе! левая нога вылетела вперед, точно пушечное ядро, тогда как правая тащилась сзади, как самая обыкновенная нога в сапоге из смазной кожи. Это было слишком затруднительно. После двух или трех шажков на одной ноге вернулся Бирребурр, запыхавшись, назад в кузницу. Как теперь быть, как же ухитриться бежать за солнцем на одной ноге?
Кузнец Паво, который уже думал, что совсем отделался от этого голодного чудовища, теперь не на шутку испугался за своих детей и за свою кузницу.
– Послушай, старина, – сказал он, – видел ты, как солнце только что исчезло за облаком?
– Видел, но что ж из этого? Ведь оно это часто делает, – вздохнул колдун.
– Не тут-то было! Больше ему уж никогда этого не сделать! Ты забыл на кузнице свой мешок. Я хотел услужить тебе, пока тебя здесь не было и расставил силок из проволок на верхушке сосны, из-за которой, как ты заметил, недавно выглядывало солнце. Ждать пришлось недолго, и скоро солнце попалось в силок, и вот я засунул его в твой мешок.
– В мой мешок? Ах ты, милейший кузнец из всех кузнецов от Берингова пролива до Улеаборга! От радости готов сейчас же съесть тебя, так как я опять чувствую прекрасный аппетит после скачки на одной ноге.
– Очень благодарен, – отвечал кузнец, – но не хочешь ли ты сперва убедиться, действительно ли солнце в мешке?
– Конечно, мой бесценный друг! Где мешок?
– Да вот он!
– Ишь, как оно кричит и брыкается в мешке (кузнец засунул в мешок поросенка). Ничего, ничего, пищи себе сколько хочешь, теперь уж ты крепко сидишь в мешке, и я выиграл часть света. Теперь наступит чудная тьма, и колдуны будут царить на всем свете.
– Да ты посмотри! – подбодрял его кузнец и приоткрыл немного мешок.
– Что ты делаешь? Вдруг оно выскочит? Ведь оно ух как хитро! Уж лучше я сам влезу в мешок, – сказал колдун.
Раз, два, три – и колдун сидел в мешке, а кузнец сейчас же крепко-накрепко затянул веревку.
«Вот так счастье, что колдуны так непроходимо глупы», – подумал кузнец, завязывая на всякий случай еще глухой узел.
В мешке поднялась ужасная возня и крик.
– Ой, оно кусает меня, – кричал колдун.
– И ты кусай! – отвечал кузнец, запер кузницу и пошел в избу, чтобы отдохнуть от ночных приключений.
Но почему же колдун, который мог выбить целую стену из избы, не мог разорвать мешка? И вправду, отчего? Не понимаю! Может быть, старик вывихнул себе ногу или натер ее, когда должен был плясать на одной ноге.
Долго ли колдун Бирребурр сидел в мешке, куда он хотел засунуть солнце, этого я тебе хорошенько сказать не могу, так как в газетах про это не писали. Слышал я только, что добрый кузнец Паво утешал своего пленника надеждой когда-нибудь по железной дороге вернуться к Берингову проливу, так как все равно на одной ноге туда не доскачешь. Но надежда эта и вправду скоро осуществится, так как русские уже строят туда дорогу. Ведь теперь у железной дороги семимильные сапоги: ей нетрудно будет пробежать через Азию. Но поймает ли когда-нибудь железная дорога солнце – это другой вопрос. Железная дорога, так же как и колдуны, боится воды, а солнце имеет дурную привычку освежаться вечером в море.
Каждый раз, как я вижу детей, которые ловят солнце зеркалом и пускают зайчиков на стене, я думаю про Бурребирра и Бирребурра. Попробуй-ка его поймать!
Дважды два – четыре
Заяц и белка были так дружны между собой, что называли друг друга попросту Иессе и Курре[3].
– Здравствуй, Иессе, – сказала белка, когда они встретились в лесу.
– Здравствуй, Курре, – сказал заяц. – Не слыхал ли ты, не лаяла ли сегодня какая-нибудь собака?
– Кроме Пономаревой Приссе никого не слыхал. Но уж Приссе-то меня ни чуточки не беспокоит.
– Ну, еще бы! Кому придет в голову бояться Приссе! – отвечал храбрый Иессе. – Да будь он ростом хоть с лошадь!
– Давай-ка пойдем на промысел, – сказал Курре. – Все, что мы добудем, мы разделим поровну.
Я получу ровнехонько столько же, сколько и ты, а ты получишь ровнехонько столько же, сколько и я.
– Ладно, я согласен, – отвечал Иессе.
Сказано-сделано. Они отправились на промысел и делили между собой все по-братски.
Когда им попадалась рябина, Курре влезал на дерево и бросал красные ягоды Иессе вниз. Попадалось ли им поле с капустой, Иессе перегрызал сочные кочни и тащил их Курре.
Раз как-то нашли они четыре яблока на дороге. Калле, из поместья Нюгорд, шел рано поутру в школу и нес на спине сумку. В сумке у него было полхлеба, кусок сыра, бутылочка молока и четыре яблока, которые ему дала мать за то, что он получил хорошие отметки. В сумке оказалась небольшая дыра, через которую яблоки и проскользнули одно за другим и попадали на дорогу.
Вот Иессе и Курре начали делить между собой добычу. Сперва Курре взялся за дело и разделил так: одно яблоко он отдал Иессе, а три оставил на свою долю.
– Э-э, постой-ка, – сказал Иессе, – верно ли это? – И вот Иессе начал делить по-своему: одно яблоко он дал Курре, а три оставил себе.
– Однако, послушай, – сказал Курре, – мне кажется, что так будет не лучше прежнего. – И они думали да раздумывали, как бы это ухитриться разделить так, чтобы обоим досталось поровну.
В это время Калле вздумал полакомиться по дороге яблоками. Он полез за ними в сумку и начал искать, но напрасно. «Они, верно, упали из сумки», – сказал он себе и пошел назад, чтобы разыскать свое потерянное сокровище. Вдруг он видит: на краю дороги сидят Иессе и Курре, а яблоки скатились в канаву.
– Посмотрите-ка, да ведь это Иессе и Курре! – удивился Калле. – Послушайте, не видали ли вы моих яблок?
– Да вот мы как раз хотели делить между собой четыре яблока, – отвечал Курре, – но мы никак не могли сообразить, как это сделать так, чтобы нам обоим досталось поровну.
– Да ведь это совсем нетрудно, – сказал Калле. – Каждый из вас получит по два яблока.
– О-го! – с удивлением воскликнули Курре и Иессе. – А как ты это знаешь?
– Как же мне не знать, что дважды два – четыре? Да ведь я хожу в школу.
– Вот удивительно! Так в школе учат, что дважды два – четыре?
– В школе учат всему, – отвечал гордо Калле.
– Вот так штука! Ну, а ты, неужели же ты все знаешь?
– Да, почти все. Я умею считать до семью семь, но дальше я не совсем-то помню.
Иессе и Курре не могли вдоволь надивиться такой поразительной учености. Однако они решили воспользоваться добрым советом, подобрали яблоки из канавы и начали делить их по правилу – дважды два – четыре.
– Да ведь яблоки-то мои! – вдруг вспомнил Калле.
– А он и это знает! – воскликнули Иессе и Курре. – Да, чего только не знает этот мальчик! А хорошо было бы попасть в школу и сделаться таким же ученым, как и он.
– Пойдемте! – предложил Калле. – Идите за мной, я как раз туда иду. Вы можете забраться под скамейку; только, чур, сидите там смирно: в школе шуметь нельзя.
– А собак там нет? – спросил Иессе.
– Собак? Вот еще! К чему в школе быть собакам? Впрочем, иногда приходит Приссе с Пономаревым Вилле и прокрадывается в школу, но его сейчас же выгоняют.
– А вдруг он укусит нас?
– Приссе укусит! Да он такой добрый, что только смеется, когда я тащу его за хвост.
– Он смеется? – Иессе и Курре посмотрели друг на друга. Никогда не слыхивали они, чтобы собаки смеялись; ну да чему только не выучишься, когда попадешь в школу? Чего доброго и они могли бы выучиться смеяться.
И вот оба друга порешили идти с Калле в школу.
– Мы, кажется, не трусы, – сказал Иессе.
Путь не показался длинным таким хорошим прыгунам. Скоро Иессе и Курре были уже в школе; им удалось так тихо и ловко прокрасться под скамейку, что никто их не заметил. Дети сидели по своим местам; вошел учитель и начал спрашивать урок: восемью восемь, сколько будет?
«Вот это немножко похитрее, чем дважды два», – подумали Курре и Иессе и навострили уши.
Но едва начался урок, как потихоньку вошел Пономарев Приссе.
По всему было видно, что он привык, что его всегда выгоняют. Он поджал хвост и собирался скрыться под скамейкой. Но вдруг он начал чихать, нюхать, ворчать…
– Вон, Приссе! – закричал учитель, – убирайся-ка подобру-поздорову!
Но Приссе уже был возле скамьи, где он нашел нечто весьма подозрительное, и давай лаять.
По счастью, одно из окон было открыто.
И началась тут скачка через столы и скамьи.
К неописуемому удивлению детей в окно выскочили Иессе и Курре и за ними Приссе.
Общий переполох, крик и хохот, и все бросились к окну. На этот раз так никто и не узнал, сколько будет восемью восемь.
Иессе и Курре неслись, что было сил к лесу, а вплотную за ними летел добрый Приссе. Но, увы, Приссе был теперь далеко не добрый: хвост у него стоял торчком, язык свесился на сторону, он даже не давал себе времени лаять, а только издавал какие-то тонкие, визгливые звуки, как это делают собаки, когда нападают на свежие заячьи следы. Погоня продолжалась таким образом до опушки леса. Здесь Курре не трудно было избавиться от беды: в одно мгновение взобрался он на высокую ель и исчез в ее густых ветвях. Приссе, от которого так неожиданно ускользнула добыча, остановился у ствола ели и начал неистово лаять. Но это был напрасный труд! Курре не был настолько глуп, чтобы вылезти из своего убежища. Когда Приссе налаялся наконец до усталости, он, сконфуженный, вернулся в школу несолоно хлебавши.
Тем временем Иессе мог спокойно искать себе спасения в лесу. Когда все наконец утихло и врага нигде не было видно, оба друга сошлись снова на полянке под можжевеловым кустом. Если бы им в самом деле удалось выучиться смеяться, то, наверное, весь лес вторил бы им. Но хотя они этого искусства и не знали, они все-таки умели быть веселы по-своему и презабавно вышучивали свое приключение.
– Мы, кажется, не трусы, – говорил Курре и при этом пресмешно передразнивал, как Иессе скакал, удирая от Приссе.
– Нет, а ты слышал, как Приссе визжал? – спросил Иессе, немного сконфуженный тем, что так хвастал. – Никогда бы я не поверил, что Приссе умеет так нежно петь.
– Приссе такой добрый, Приссе только смеется, когда его тащат за хвост, – опять передразнивал Курре.
– А мы-то еще думали, что Калле знает все!
– Положим, в школе можно выучиться многому, хотя это еще не значит, что знаешь все, если знаешь, что дважды два – четыре.
