С. Дж. Уотсон
На краю бездны
Тогда
8
Многие дни пребывания в той лондонской больнице слились в один, но я хорошо помню день, когда я выяснила, кто я такая, – день, когда я родилась заново. День, когда я стала Алекс.
Я проснулась рано оттого, что сквозь тонкие голубые занавеси просачивался бледный свет, и не сразу сообразила, где нахожусь. В комнате пахло дешевым освежителем воздуха, и практически ничего, что могло натолкнуть меня на верную мысль, не было – лишь комод с телевизором и цветами в вазе, зеркало на противоположной стене, прикроватная тумбочка с лампой и пустым стаканом. В первое мгновение я решила, что я в отеле, и из-за двери вот-вот послышится звук спускаемой в унитазе воды, а дальше появится какой-нибудь хрен и велит мне проваливать. Но потом я вспомнила: я в больнице, где нахожусь с тех самых пор, как меня привезли сюда из Кента.
После завтрака я встретилась с доктором Олсен. Она ждала меня в общей комнате. Там будет удобнее, сказала она, словно мы давние подружки и просто собрались поболтать после долгой разлуки. Но истинная причина заключалась в том, что я терпеть не могла ее кабинет, слишком крохотный, тесный и душный. Всякий раз, стоило мне там очутиться, я начинала потеть. Мы опустились на засаленные стулья, и она придвинула свой поближе к моему. В тот день на ней было платье и высокие кожаные сапоги, хотя на улице было уже не холодно.
– Ну, как твои дела? – спросила она.
В ее речи улавливался еле различимый акцент.
Я пожала плечами, потом вспомнила, что тоже умею говорить. Доктор Олсен мне нравилась, она не сделала мне ничего плохого.
– Нормально.
Она улыбнулась:
– Нормально?
– Да.
– А подробнее рассказать не хочешь?
– Не особенно.
Она ждала. Пауза тянулась, пока я наконец не почувствовала себя обязанной заполнить ее.
– Да нечего там рассказывать.
– Что, по-прежнему ничего?
Я помотала головой. Доктор Олсен полагала, что в один прекрасный день может сработать мышечная память и я автоматически что-нибудь вспомню – например, пароль от своего телефона, – но пока ничего такого не происходило.
– Вообще никаких воспоминаний?
Ну, какие-то все же были. Я помнила автобус. Сидевшего рядом верзилу, который ел чипсы с сыром и луком, запивая кока-колой, а потом обдал меня своей вонючей отрыжкой. Симпатичного парнишку с копной тугих кудрей, которого за что-то отчитывала мать.
Но я не горела желанием делиться этими воспоминаниями. Они были только мои. Кроме них, у меня ничего не осталось. И потом, были ли эти воспоминания о том, как я ехала в Дил? Или то была какая-то другая поездка, из более давнего прошлого?
– Вообще никаких.
– Ты уверена?
– Да, – горячо кивнула я.
Вид у нее сделался разочарованный, но она попыталась скрыть досаду. Я почувствовала себя виноватой, что не оправдала ее ожиданий, но ничем помочь ей не могла. Минут через десять она сказала, что ей пора идти.
– Да, кстати, – произнесла доктор Олсен, поднимаясь. – Я хотела кое о чем тебя попросить.
Она вытащила свой телефон. Новый айфон, последняя модель.
– Думаю, ты в них соображаешь лучше меня. Хотела поснимать внука, но не смогла разобраться. В нем явно есть видеокамера, но…
Она беспомощно пожала плечами. Я протянула руку, и она отдала мне телефон; я машинально попыталась разблокировать его.
– Какой у вас пароль? – спросила я, но она смотрела на меня со странным выражением лица, вернее, на мои руки.
– Ты только что набрала тринадцать-семнадцать, – сказала она. – Я хочу, чтобы ты попробовала этот пароль на своем телефоне. Договорились?
Я уставилась на телефон, который держала в руке, потом отдала его ей. Она подловила меня, и я ощутила, как внутри поднимается волна жгучего возмущения. Но, с другой стороны, может, это и сработало.
– Попробую, – пообещала я.
Я лежу на кровати, глядя в потолок и чувствуя на ладони тяжесть своего телефона. В его памяти обнаружился всего один номер. Казалось бы, все проще простого. Если хочу выяснить, кто я такая, достаточно лишь позвонить. Почему же тогда мне никак не заставить себя это сделать?
Как глупо. Я уселась на постели и набрала номер. Я ждала, пока на том конце не возьмут трубку, а когда взяли, в ней повисло молчание, которое, казалось, тянулось целую вечность.
– Алло? – произнесла я наконец.
Последовала пауза, затем в трубке послышался голос, звучный и бархатистый, с легким говором, происхождение которого я затруднилась определить.
– Алло? – озабоченно произнес он. – Сэди?
Это слово сработало как иголка, которой проткнули воздушный шарик, и я немедленно опознала в нем свое имя. Никаких сомнений; оно было как спасательный трос, перекинутый через пропасть; как тайный код, способный вывести меня из сырого затхлого подвала, где я томилась в заточении. Воспоминания обрушились на меня все разом, грозя захлестнуть. Я вспомнила Блэквуд-Бей, вспомнила, как ехала автостопом до Шеффилда, где остановилась на несколько ночей, прежде чем продолжить свой путь в Лондон. Вспомнила я и то, что мне грозит опасность и что я ни в коем случае не должна никому ничего говорить, даже свое имя. Вот только почему, я не знала.
– Сэди? – повторил голос в трубке.
Может, этот человек знал. В конце концов, его номер был единственным в памяти моего телефона.
– Кто это? – выдавила я.
– Что?
Я поспешно повторила вопрос:
– С кем я разговариваю? Я не…
Связь оборвалась.
– Черт, – пробормотала я и немедленно набрала номер снова, надеясь, что нас прервали случайные неполадки на линии.
В этот раз в трубке не было даже гудков, и во второй раз, и в третий. В конце концов я сдалась. Все равно больше ничего не сделать.
Чуть позже в дверь моей палаты постучала доктор Олсен.
– Ну как, получилось что-нибудь?
– Пароль сработал, – сообщила я.
Она улыбнулась, но выражение моего лица подсказывало, что ничего хорошего она от меня не услышит.
– И?..
Я вспомнила свою уверенность в том, что не должна никому ничего говорить.
– В памяти был всего один номер. – Я вздохнула. – Там бросили трубку.
Она присела на краешек кровати рядом со мной. Я видела, что ей очень хочется обнять меня за плечи, но она не стала этого делать. Наверное, ей нельзя.
– Они что-нибудь сказали? – спросила она вместо этого.
Глядя на ее полное надежды лицо, я поняла, что это и есть он, тот самый прорыв, которого она так долго ждала. На протяжении всей нашей совместной работы, когда она настойчиво выспрашивала, бывало ли со мной такое: я что-то делаю, а потом не могу этого вспомнить («А разве не со всеми такое случается?» – говорила я); не нахожу ли я дома какие-то вещи, которые не помню, как покупала («Дома? Это где?»); не доводилось ли мне испытывать ощущение, что тело мне не принадлежит или им управляет кто-то другой? Потом она сказала, что, по ее мнению, у меня была такая штука под названием «диссоциативная фуга», и что она может быть вызвана множеством причин, и что у меня явно в последнее время была не самая легкая жизнь, и что обычно такие вещи рано или поздно проходят сами по себе.
Значит, это и есть тот самый прорыв, на который она надеялась? И снова я почувствовала, будто должна что-то ей подкинуть, иначе она так и будет сыпать вопросами.
– Только назвали мое имя, – сказала я.
– Это же очень хорошо!
– Одно имя, без фамилии.
– Ясно, – произнесла она, чуть менее уверенно, чуть более разочарованно. – И как тебя зовут?
Соображать пришлось быстро. Я не могла назвать ей мое настоящее имя; она уже заводила речь о том, чтобы дать объявление по телевидению или обратиться в национальную прессу. В голове само возникло другое имя.
– Алекс, – сказала я. – Меня зовут Алекс.
– Алекс?
Я кивнула.
– Это уже кое-что, – улыбнулась доктор Олсен. – И даже многое! Твое имя… Мы можем им перезвонить. Хочешь, я перезвоню? Могу объяснить…
– Нет, – отрезала я. – Я сама. Попозже.
Она заколебалась.
– Обещай мне, что перезвонишь, – нерешительным тоном произнесла она.
Я заверила ее, что непременно перезвоню, и сдержала слово. Я звонила каждый день на протяжении недели, и каждый день она спрашивала меня об этом, а я говорила правду. Трубку не взяли больше ни разу, а на восьмой день звонки вообще перестали проходить. Тогда доктор Олсен передала номер полиции, но там сказали, что владелец нигде не зарегистрирован и, скорее всего, это вообще неименная предоплаченная симка. Она просила меня не волноваться, ведь теперь, когда я узнала свое имя, рано или поздно все остальное тоже вспомнится.
– Но нам с тобой нужно решить еще один вопрос, – сказала она. – Я не хочу тебя тревожить, но рано или поздно нам придется тебя выписать на амбулаторное наблюдение. Не можешь же ты всю жизнь здесь оставаться. Тебе есть куда пойти?
Она знала, что идти мне некуда. Она уже направила меня куда-то, где обещали помочь с жильем, хотя я, если честно, в это не верила.
Я покачала головой. Она положила руку мне на плечо, и на этот раз я не отшатнулась.
– Не волнуйся, Алекс, милая. Я тебя не брошу. Все будет хорошо. Обещаю.
Сейчас
9
Мы с Моникой допиваем чай, и я возвращаюсь в Хоуп-коттедж. Я знаю, что теперь выгляжу совсем не так, как тогда, но меня все равно потряхивает. Я сбросила лишний вес, и немалый. Волосы крашу в черный цвет – вместе с чересчур кустистыми бровями, которые старательно выщипываю – и коротко стригу. Нужда в очках, без которых я раньше не могла выйти из дома, после лазерной коррекции зрения отпала. Щель между передними резцами закрылась сама собой, к тому же я выровняла и отбелила зубы. Часть денег, полученных за «Черную зиму», я потратила на пластику: пришпилила к голове торчащие уши и укоротила нос, а подбородок нашпиговала филлерами, чтоб был повыразительнее.
Но есть и другие, более существенные отличия. Все изменилось, когда я стала Алекс, нашла в себе силы уйти с улицы и устроилась на работу; когда начала воспринимать свою съемочную деятельность всерьез. Абсолютно все: мой гардероб, манера держаться, ходить и говорить. Появилась уверенность в себе. Даже родная мать меня сейчас едва ли узнала бы, хотя не могу сказать, что горю желанием это проверить. А люди из прошлой жизни? Да, возможно, они уловили бы мимолетное сходство, как если бы мы с Сэди были сестрами. Но не более, в этом я совершенно уверена, иначе ни за что не рискнула бы появиться так близко к Молби. Ни за что не уступила бы Дэну и не вернулась бы в Блэквуд-Бей. Ни за что не стала бы говорить с Моникой.
Я тянусь за стаканом с водой. На столе передо мной стоит ноутбук с открытым браузером. «Гугл» к моим услугам. Я вспоминаю слова Моники – о том, что мой побег мог стать для Дейзи последней каплей. Но это не так. Память подвела ее, а может, она заблуждается. Мы с Дейзи никогда не дружили, мы были едва знакомы. Не уверена, что я вообще узнала бы ее, появись она сейчас прямо передо мной. Хотя это, конечно, невозможно. Значит, нет никакой моей вины в том, что она решила спрыгнуть со скалы. Или есть?
И что за слухи, будто меня видели в Лондоне? Неужели это правда? Я набираю свое имя и нажимаю «Найти». Машина на мгновение задумывается, но потом на экране появляется список результатов. Ни на первой, ни на второй странице меня нет. Я делаю еще одну попытку, на этот раз добавив к имени «Блэквуд-Бей».
И пожалуйста, я на самом верху. «Пропала местная девочка-подросток». Моя рука зависает над трекпадом. Я могу перейти по ссылке, углубиться в эту тему, выяснить, что они там понаписали про меня, связали ли мое исчезновение с гибелью Дейзи, а могу закрыть браузер и сосредоточиться на фильме. Некоторое время я раздумываю. Кто знает, на что я там наткнусь, куда все это может завести? Я прошла весь длинный путь, ни разу не оглянувшись назад. Нужно сосредоточиться на своем фильме, а не на себе.
Но вдруг исчезновения как-то связаны? Я перехожу по ссылке.
Статья с местного новостного сайта. В ней нет ничего такого, чего бы я не знала. Я просто исчезла. В один прекрасный день вышла из дома – из нашего дома неподалеку от Молби, – намереваясь отправиться в гости к подруге, и, по словам моей матери, больше меня не видели.
Открываю следующие пару ссылок, надеясь отыскать что-нибудь еще, но, хотя и нахожу несколько материалов, эта история, судя по всему, очень быстро заглохла. Пробежав глазами пару статей, понимаю, что везде написано плюс-минус одно и то же. Меня видели на дороге с сумкой, я пыталась поймать попутку. Подробностей там негусто – да и понятно, откуда им знать, что меня занесло сначала в Шеффилд, потом в Лондон. А дальше, после всего того, что произошло со мной там, как именно я очутилась без сознания на пляже в Диле? И все-таки я ожидала чего-то большего.
Я перехожу по следующей ссылке. В статье обнаруживается коротенькое интервью с моей матерью. Нет, совершенно не в ее характере, утверждает она, ее малышка никогда бы не сбежала из дома. Она обращается ко мне с призывом выйти на связь. «Что бы ни произошло, мы вместе со всем разберемся». Угу, думаю я. Точно так же, как ты разобралась и с остальным, приняв сторону своего хахаля и заявив, что мое мнение никого не интересует, а если мне что-то не нравится, я могу выметаться из дома.
В сети только одна моя фотография, и она кочует из статьи в статью. Черно-белый школьный снимок, обрезанный под горло. Это радует. Я бегло скольжу по нему взглядом: узнать меня практически невозможно. Та девочка, которой я когда-то была, обладала абсолютно невыразительной внешностью, под ее приметы легко подгоняется кто угодно. Единственное, за что цепляется взгляд, – это щель между передними зубами. Волосы у меня темно-русые, цвета кофе с молоком, аккуратно заправленные за уши, а глаза хоть и живые, но кожа вся в прыщах, лицо одутловатое, подбородок практически отсутствует. Пухленькая, говорили про меня – это если выражались мягко. А такое случалось нечасто.
Быстро закрываю браузер, будто меня вдруг пристыдили. Что я сделала? Почему кто-то считает, что я имею отношение к гибели Дейзи? Правда в том, что я не помню; судя по всему, произошло нечто ужасное, от чего я сбежала аж в Лондон и поклялась никогда не возвращаться, никогда не использовать мое настоящее имя. Но, как ни стараюсь, я не могу этого вспомнить.
Я снова открываю «Гугл» и теперь ищу «Дейзи Уиллис». Выпадают новые статьи, хотя это уже давно дело прошлое, подробностей еще меньше, и вообще во всей истории до сих пор так и не удалось установить ничего определенного. Упоминается предсмертная записка, которая нигде раньше не фигурировала, но больше ничего. Ни слова обо мне – ничто не наводит на мысль, что мы с Дейзи были близки или что мой побег имел какое-то отношение к ее гибели.
И все же кое-что там было, я в этом уверена. Где-то в мозгу всколыхивается смутное воспоминание, готовое, кажется, вот-вот вынырнуть на поверхность, но никак не дающее себя рассмотреть, и, блеснув на свету, вновь ускользает в глубины памяти. Я принимаюсь рыть «Гугл», пытаюсь даже искать по изображениям, а потом вдруг в голове что-то щелкает: мы с Дейзи стоим на лодочном спуске в окружении ребятишек. Кто-то фотографирует.
Я отыскиваю фото на стене над лестницей. Я обратила на него внимание в самый первый вечер, но не придала значения. Моника с компанией, две девочки, стоящие чуть на отшибе, не обращая внимания на камеру. Вид у них заговорщицкий, они явно что-то затевают. Я протягиваю руку и касаюсь холодного стекла, мои пальцы оставляют жирный след. Я наклоняюсь поближе, хотя это лишнее. Теперь мне совершенно очевидно, кто они такие, и я шепотом произношу имена.
Дейзи. Сэди. Дейзи. Я.
Значит, это все-таки правда. Мы общались ближе, чем я думала. Я отворачиваюсь от фотографии и спускаюсь обратно на первый этаж. Мне вспоминаются слова Гэвина: кое-кто считает, будто исчезновение Зои связано с пропажей Дейзи. Она тоже часть головоломки, даже если и сгинула несколько лет спустя. Я совершенно в этом уверена.
Я беру в руки телефон. Он отвечает с третьего гудка.
– Гэвин?
До меня не сразу доходит, что он не узнал мой голос. Настроение падает, но что с того? Чего я ожидала?
– Это Алекс, – говорю я. – Мы позавчера познако…
– А, привет! – не дает он договорить. – Как вы? Все в порядке?
Я пропускаю его вопрос мимо ушей:
– Послушайте, я тут все размышляю о том, что вы сказали. Про Зои Персон и самоубийство Дейзи.
– Да?
– Вот и решила, может, у вас есть что еще мне рассказать.
– Вы все-таки будете это расследовать!
– Только в качестве фона для фильма. Я подумала… Вдруг есть кто-нибудь, с кем можно об этом поговорить? Вы не знаете, у Зои были друзья, которые до сих пор здесь живут?
– Ну, – отзывается он в конце концов, – я слышал, у нее был парень, но они расстались. И вроде бы кто-то говорил, что она общалась с Софи Стедман. Думаю, можно попробовать пообщаться с ней.
Я торопливо записываю имя в блокнот.
– А где я могу ее найти?
– Она работает в тату-салоне. «Игла и чернила». – Пауза. – Хотите, я схожу с вами?
Некоторое время я едва не всерьез обдумываю его предложение, но проще будет, если я пойду одна.
– Не надо, я справлюсь.
10
Камера фокусируется, и слова «Игла и чернила» обретают четкость: причудливый золотой шрифт на черной деревянной доске, которая уже начинает лупиться. Я медленно веду камеру сверху вниз; ширмы в витрине загораживают от взгляда интерьер салона; перед ними кто-то соорудил композицию из свечей, позолоченного черепа и открытого альбома с эскизами татуировок. Табличка рядом со входом предлагает пирсинг и прочее. «По всем вопросам просьба обращаться к персоналу», – написано на ней.
Я еще с минуту снимаю, потом вхожу внутрь. Передняя часть салона представляет собой зону ожидания, и там в одном из плетеных кресел, расставленных вокруг низенького стеклянного столика, сидит девушка. Когда я вхожу, она вскидывает голову, но, мазнув по мне взглядом, тут же утыкается обратно в телефон. Из-за ширмы доносятся приглушенные голоса.
Стены украшены сотнями эскизов татуировок. Тут и цветы, и вьющиеся лозы, и шипы с каплями крови. Одна часть стены занята бабочками и ангелами, а на другой красуются змеи, птицы, револьверы, черепа. Над дверью висит фотография мужской спины с набитым огнедышащим драконом. Он изумительно хорош: в ярких сине-красно-желтых тонах, с острыми зубами и когтями, с затейливой чешуей. Интересно, как он выглядит в реальности, на лоснящейся от пота коже, под которой перекатываются мускулы?
Однажды я тоже собиралась сделать татуировку. Может, даже здесь. Это одно из тех смутных воспоминаний, которые вернулись ко мне. Я пошла с подружкой, но в последний момент струсила – видимо, испугалась боли или, может, гнева матери. Это было еще в то время, когда мы с ней ладили.
Я чувствую укол воображаемой иглы и невольно накрываю предплечье ладонью. Что бы я набила сейчас, если бы решилась на вторую попытку? Наверное, что-нибудь личное. Чтобы значение было бы известно лишь мне одной. Строчку из стихотворения или песни? А может, лучше выбрать что-нибудь красивое, но бессмысленное?
Впрочем, это невозможно. Во всяком случае, на предплечье. Не с моими шрамами от сильных ожогов, много лет назад превративших кожу в поле боя. Я тогда жила в хостеле; наливала себе томатный суп – не что-нибудь! – но кастрюля оказалась тяжеленная, я задела ею край плиты и вывернула на себя все содержимое. Боль неописуемая; рука мгновенно покраснела и пошла пузырями, я была как освежеванная. Кожа там до сих пор иногда обостренно чувствительная, до сих пор саднит, как будто все случилось лишь вчера, но чаще дело обстоит с точностью до наоборот. Дотрагиваясь до руки, я ничего не чувствую, боль живет лишь в моей памяти, но все равно не могу даже представить себе, что в это место вопьется игла, прокладывая дорогу краске. Не сейчас.
Я с завистью смотрю на девушку напротив, на ее гладкую кожу. Она совсем молоденькая, лет восемнадцати от силы. На ней футболка, поверх которой накинута куртка, синие джинсы и вязаная шапочка. Ее лицо кажется мне знакомым, должно быть, по одному из видеосюжетов. Я наклоняюсь вперед и откашливаюсь.
– Прошу прощения, можно задать вам вопрос? Вы пришли сделать татуировку?
Она вскидывает на меня глаза. Вид у нее озадаченный, как будто я заговорила с ней по-тарабарски.
– Что вы хотите набить?
Молча пожав плечами, она вновь утыкается в телефон.
– Понимаете… я тут со съемочной группой.
– Я не… – произносит она, морщась от звука собственного голоса. – Я не могу…
– Не беспокойтесь, – принужденно смеюсь я. – Я на вас не давлю!
Она слегка расслабляется, но вид у нее по-прежнему настороженный. Ее глаза, прикованные к эскизам на стене за моей спиной, поблескивают.
– Простите, если я вас…
– Слушайте, оставьте меня в покое.
Я открываю рот, чтобы извиниться, когда дверь позади распахивается и появляется темноволосая женщина. Судя по всему, это и есть Софи. Она моложе, чем я думала; лишь немногим старше своей клиентки. В дверном проеме за ее спиной виднеется раковина, кожаное кресло и полки, уставленные пластмассовыми флакончиками.
– Кэт? – зовет она. – Ну что, готова?
Девушка поднимается. На долю секунды ее взгляд смягчается.
– Извините, – обращаюсь я к Софи. – Можно попросить вас на пару слов, когда закончите?
Та окидывает меня взглядом.
– Да пожалуйста, – хмыкает она, потом поворачивается к Кэт. – Идем.
Девушка появляется спустя полчаса. Она бросает на меня взгляд, лишь оказавшись за дверью, когда переходит через дорогу. Меня удивляет опустошенное выражение ее лица. Должна же она хоть что-то чувствовать, пусть даже и облегчение? Если уж на то пошло, вид у нее такой, как будто она недовольна, как будто сделала эту несчастную татуировку ради кого-то другого. Она вытаскивает из кармана телефон – не тот, которым пользовалась в салоне, – и подносит к уху. Некоторое время она внимательно слушает, потом молча кивает и, сунув телефон в карман, скрывается из виду.
Софи появляется мгновение спустя.
– Вы еще здесь, – говорит она. – Проходите. Мне нужно тут все прибрать.
Я иду следом за ней в кабинет. В глаза немедленно бросаются машинки, иглы в футлярах, банки с ватными шариками, лотки с одноразовыми бритвами. Меня одолевает тревога, грудь точно перехватывает железный обруч.
– Вы по поводу Зои?
Я оказываюсь не готова к ее прямоте. Такое чувство, будто я иду в бой.
– Отчасти, – говорю я. – Почему вы так решили?
– А зачем еще вам сюда приезжать? Думаю, ваш фильм на самом деле об этом.
Тон у нее насмешливый, снисходительный. Я не реагирую.
– У Кэт все в порядке?
Она отводит взгляд и, повернувшись к одной из своих машинок, принимается ее разбирать.
– Все нормально. Так что вы хотели?
– Зои была вашей подругой?
Она смотрит на меня в упор. Я выдерживаю ее немигающий взгляд. Ни одна из нас не произносит ни слова. За окном слышатся голоса: кто-то идет по улице. Я точно знаю, что она сейчас думает. Я для нее – фифа со столичным выговором в дорогой одежде. Какое мне дело до Блэквуд-Бей? До Дейзи и Зои? Знала бы она.
– Так что, фильм будет о ней? Или о Дейзи?
Я качаю головой. Интересно, может, она и Дейзи знала? Да нет, скорее всего, слишком молода.
– Нет. Он будет не о чем-то конкретном.
– Ясно.
Я делаю еще одну попытку:
– Так Зои была вашей подругой?
Она вновь берется за машинку. Движения у нее методичные и четкие.
– Да. Была. И что?
Воздух между нами начинает потрескивать от напряжения.
– Что, по вашему мнению, с ней случилось?
– Без понятия. Об этом надо у нее самой спрашивать.
– Я бы с радостью, но не могу.
Она ничего не отвечает. Я вспоминаю, что Зои видели на автовокзале – те зернистые кадры с камеры наблюдения в Мидоухолле.
– Думаете, она жива?
– Мне-то откуда знать?
Софи слишком явно обороняется. Что-то тут не так.
– Она была здесь счастлива?
Отрывистый смешок.
– А вы бы были?
– На вид тут не так уж и плохо.
– Правда?
Я игнорирую сарказм:
– Послушайте, я пытаюсь выяснить, что произошло. Вероятно, я смогу помочь. Она ничего вам не говорила перед отъездом?
Софи вздыхает и поворачивается ко мне лицом.
– Зои была тут белой вороной. Она была хорошенькая. И умная. Дальше сами догадаетесь?
– Значит, ее травили?
Несмотря на враждебность, ее явно распирает желание выговориться.
– Поначалу не было ничего серьезного. Так, время от времени. А потом они начали рассылать всем фотографии в «Снэпчате».
– Что за фотографии?
– Зои в душе, и… В общем…
Я могу себе это представить. Слово «ЖИРНАЯ» в качестве оружия. Слово «МРАЗЬ». И еще что похуже.
– И она никому ничего не рассказывала? Даже родителям?
– Они тогда уже практически не разговаривали друг с другом. Зои приходила домой поздно. Пила. Они говорили, что это отражается на учебе.
– А отражалось?
– Я же сказала, она была умная. Родители хотели, чтобы она поступала в университет.
– А она хотела?
– Думаю, она сама не знала, чего хочет.
Софи кидает жвачку в мусорное ведро. Рукав футболки задирается, и мой взгляд падает на ее плечо. Там, прикрытый вытатуированной розой, багровеет синяк, похожий на отпечаток большого пальца. Я с трудом удерживаюсь от вопроса, откуда он у нее.
– Она принимала наркотики?
– А сами-то как думаете? – смеется Софи. – Вы же смотрели видео. У нас тут все этим занимаются. Больше все равно нечем.
– Какое видео?
Она театрально хохочет:
– То, где Кэт с Элли едят чипсы. Вы что, совсем слепая?
Я подавляю искушение заглотить наживку и сообщить, что я в своей жизни кое-что повидала и лучше бы ей меня не злить. Вместо этого натянуто улыбаюсь. Я помню сюжет, который она упомянула. Надо будет его пересмотреть.
– А парень у нее был?
– Какое это имеет отношение к делу?
– Я слышала, что был. И что они расстались.
– Может, и был кто-то, но она вела себя очень странно. Всю дорогу скрывала, что у нее кто-то есть. Врала, что занята, когда я звала ее куда-нибудь пойти.
Голос у нее уязвленный. Интересно, она чувствует свою вину? Подружка сбежала, а она понятия не имеет почему. Может, мы с ней не такие уж и разные.
– У вас нет никаких мыслей, кто это мог быть?
Она устремляет взгляд мимо меня, на Скалы:
– Кто-то мне говорил, что ее видели там.
– Правда? В том большом старом доме?
Она кивает.
– Кто там живет?
Повисает тишина. Мы с Софи словно оказываемся на дне колодца. Я вижу в вышине кусочек неба, но стены гладкие и слизкие.
– Дэвид.
Дэвид? От этого имени внутри все смерзается, будто я погружаюсь в ледяную воду, но, когда пытаюсь вспомнить почему, ничего не выходит.
– Один?
Она смеется, словно я сказала что-то очень забавное:
– Угу. Он живет один.
– Что в этом смешного?
– Сходите посмотрите на него, сами увидите.
Может, и схожу, думаю я.
– Что он за человек?
Софи неловко переминается с ноги на ногу.
– Он старый.
– Прям совсем старый?
– Старше Зои, скажем так. И странный.
– В чем это выражается?
– Его никогда не видно. А если он все-таки попадается тебе на глаза, при нем всегда бинокль. Выходит на пляж ночью и стоит. Всегда в одиночестве. – Она на некоторое время умолкает. – И Дейзи «спрыгнула» прямо рядом с его домом.
Воздух аж вибрирует от ее сарказма. Я слышу кавычки вокруг слова.
– На что вы намекаете?
– Послушайте, я ничего не знаю. Но говорят, что Дейзи была не из тех, кто склонен к самоубийству. И тем не менее она это сделала. А я знаю, что Зои была не из тех, кто сбегает из дома. Но она тоже это сделала.
И тут я сама не успеваю опомниться, как уже задаю вопрос:
– А еще одна девушка, Сэди?
– Сэди? – переспрашивает Софи.
Она смотрит на меня в упор, и на мгновение возникает ощущение, будто она видит меня насквозь, несмотря на исправленные зубы и лазерную коррекцию зрения, все пластические операции, сброшенный вес и перекрашенные волосы, – видит и знает, кто я такая. Бедная непутевая Сэди.
– Про нее вообще уже никто особо не вспоминает. Говорят, ее нашли, но она не захотела возвращаться. И думаю, после гибели Дейзи она совсем перестала кого-либо интересовать.
– Но… – начинаю я, но тут лязгает дверь и кто-то входит в салон с настойчивым «Софи?».
– Мне надо идти, – произносит она, понизив голос. – Но, как я уже говорила, одни считают, что Дейзи покончила с собой, а другие нет. Они думают, что ее столкнули. Можете вставить это в свой фильм, если хотите. Только не говорите, что это я вам рассказала.
