Руслан Шитов
Одноклассница
Я огляделся вокруг, размышляя, как принял ее этот город. Дал ли он ей силы идти дальше, сделал ли он ее счастливой, или он остался равнодушен, как к многим, подобным ей. Но мне захотелось, чтобы он был ласков к ней, как добрый друг, как мудрый наставник.
– Отца жалко. Честно, – продолжила она, – я его сильно обидела. Мне тогда казалось, что он должен был что-то сделать. Он должен был вытянуть меня из этого капкана, своей сильной крепкой рукой. Но мои слезы – это не слезы его маленькой девочки. Той девочки уже давно не было. Так вот всегда. А когда-то я думала, что у меня есть нечто… Нечто волшебное, чудо, что ли. Но только оно для двоих. И когда-нибудь я обязательно поделюсь этим чудом. Но похоже там сверху, где придумывают мечты, что-то напутали. И херовую мне втюхали мечту. Ошибочка вышла.
Это был самый важный момент тогда. Чтобы приблизиться с моей Леночкой. Обнять ее крепко-крепко, и сказать, как долго ты ее ждал и любил. И мысли нельзя было подпускать. А гнать их взашей, в свои темные недобрые уголки, откуда им нет дороги. Но кто-то другой внутри решил все иначе, он выбрал другую дорогу для себя. А Лена ждала. Она думала, что чудо еще может произойти. И этот взгляд ее мертвой хваткой вцепился в мою память – колючим жестоким укором. И как бы не хотелось мне выкрикнуть изо всех сил, в пространстве клич гнева, и твёрдо сказать ей: «Я найду его, эту паскудную душонку, и раздавлю его, как вонючего таракана». Только было уже слишком поздно. Ибо кому-то не хватает любви. А кому-то сил. А глаза любимых не терпят полумер.
– Противно это воспоминать, Саша. Особенно взгляды эти. Либо с укором и с насмешкой. Либо с похотливым огоньком. Хоть бы кто посмотрел иначе. Пожалел искренне. Но нет же. В любом случае это прошло, и теперь почти забыто. Наверно, у каждого есть такой момент, переломный, согласен?
– Согласен, – поддержал я мысль. – Мне вдруг подумалось, что если и есть на свете рай, то он должен быть как лазарет. А Бог, как главврач, ходит по платам, и добрыми глазами смотрит на всех, и улыбается. Потому что в этом лазарете не бывает не излечимых больных. Там всем будет хорошо. Должно быть…
Мысль эта, которую я только что озвучил Лене, мне очень понравилась. Мне показалось, что это должно было как-то смягчить тяжесть момента. Но во взгляде Лены я прочитала другое. Что-то надломилось в ней. Казалось, что магия этого дня, этого вечера вдруг растворилась и осталась лишь неприглядная правда жизни, которую теперь приходится принять. Иногда слова, правда, имеют силу, но зачастую они лишне. И никогда не смогут составить конкуренцию настоящему действию, ведь это и есть жизнь.
Тогда я почувствовал сильную обиду за себя. За то, что все всегда идет не так, как надо. С самого детства, когда мы ждём чуда. Когда мы ждём, что костюм Зорро обязательно будет твоим карнавальным костюмом. И планы на долгую совместную жизнь с любимой оборачиваются кошмаром взаимного бичевания. Никто не выйдет отсюда счастливым. Видимо, надо быть готовым, что ты никакой не Зорро, спаситель прекрасной сеньоры. Ты просто серый волк с потерянным хвостом.
Музыка уже не была слышна, мы пересекли проспект, прошли насквозь квартал и вышли на другою улицу, вспыхнувшую звуком автомобилей и общественного транспорта. Рядом была остановка. Дорога гудела от проезжего транспорта. Практически бесшумно подошел троллейбус.
– Сядем? Не хочешь прокатиться по городу?
– Давай.
Троллейбус запахнул двери, скрипнув челюстями, и тронулся, направляясь к финишной прямой своей смены. И мы внутри, и лето снаружи. И это пройдет, Лена. Смена закончится, даже если она будет длинной в жизнь.
Глава 7
В детстве я много слышал о море. Когда кто-нибудь из соседской детворы приезжал загорелый и счастливый, в глазах их всегда была тайна свидетелей сине-голубого чуда. И однажды мне тоже посчастливилось. Мы с мамой поехали в Ялту. Когда мама сообщила мне эту новость, я, конечно, был на седьмом небе. Хотя я мало что знал про Крым, и тем более, про Ялту. Зато я был уверен, что теперь и в моих глазах будет эта призрачная тайна – весть о море.
Автобус наш выехал из Симферополя рано утром, и к десяти мы должны были добраться до Ялты. Я, конечно, много всего передумал, в жадном предвкушении, много навоображал. Но я и представить не мог, какие чувства вспыхнут во мне, когда на горизонте появится глубокая синева Черного моря. Сердце мое затрепетало, запереливалось немыслимыми красками, а все тело, пронизанное миллионами блаженных покалываний, звенело в сладостной эйфории. И это первое ослепительно-яркое впечатление осталось со мной на всю жизнь. Как краткий миг соприкосновения с чистой красотой.
Троллейбус был полупустой. Сев на задние сиденья, мы обозревали все стальное нутро электрического трудяги. Слева сидел парень с татуировкой на шее и белых наушниках. Справа от него расположилась пенсионерка в каштановом парике, с кожаной сумкой в крепких руках.
Троллейбус бесшумно катился, слегка покачиваясь на неровностях латаного асфальта. «Елена, как же ты прекрасна», – подумал я, снова посмотрев на нее украдкой. Ты ли это? Может быть в детстве была другая. А ты – не она. Странная штука – жизнь. Кажется, что вот только и есть в ней смысл, чтобы замарать нас. Чтобы ничего от нас не осталось. Опять подумалось про небесный лазарет. Надо было сказать что-то, но сил не было вырваться из себя, вырваться из нереальности в мир действий и воли.
На мгновенье мне показалось, что Лена смотрит на меня. Тепло ее взгляда как нежная рука едва ощутимым прикосновением тронуло меня.
Троллейбус остановился. И в открывшиеся двери вошёл неопрятный мужчина со следами крайнего гедонизма на красном искривленном лице. Он сел против нас через ряд. Его ищущие глазки, свойственные сильно пьющим, казались очень добрыми и не лишёнными глубины. Они несколько раз осмысленно оглядели новую экспозицию, на мгновение останавливая свой серый взгляд на нас.
– Кажется, он готов к очередной импровизации, – сказала вдруг Лена. – Интересно, что он скажет.
И действительно, добрый гедонист встал и направился в нашу сторону.
– Я извиняюсь, что столь неделикатно посмел вас побеспокоить, – начал он. – Но мне очень, очень необходимо. Но просто так мне не надо. Деньги любят взаимообмен. Поэтому я предлагаю вам мысль. А ваше право: платить или не платить.
Он сделал паузу. Мы тоже молчали. Это была слишком неожиданная импровизация.
– Так вот мысль. Я много пожил, и у меня есть право полагать, что слова мои небезосновательны. Хотя может быть вам есть, что возразить. Я же скажу, как есть. Вы молоды, поэтому буду говорить о любви. Любовь обязательно должна знать расстояние. Потому что она как тоненькая ниточка, соединяющая любящих. Если вы всегда рядом, то нить и не чувствуется вовсе, как, может быть, и не было ее. А если отдалиться друг от друга и натянуть ниточку, то окажется, что вот она.
Сказав это, он опустил печально голову и направился было к своему месту.
– А как же деньги? – сказал ласковым голосом Лена.
Мужчина обернулся с тем же выражением лица и добротой в серых глазах и принял полтинник, протянутый Леной. Качнул головой в знак признательности и направился к своему месту. Но не успев сесть на сиденье, обеспокоенный новой мыслью, он встал и снова направился к нам.
– Еще одно. Осторожно надо натягивать эту нить. Она ведь и вправду очень тонкая. Ненароком и порвать можно. А для этого надо знать меру. Вот я не знаю, поэтому…
Недоговорив, он отвернулся от нас, будто и сказал нам все, что хотел. И, уже уходя, с досадой добавил:
– Какая пошлость… Какая пошлость.
Мы смотрели ему в след, ожидая, что он вернётся на свое место. Но он сел против другой парочки, незаметно вошедшей на остановке. И сцена, которую мы наблюдали далее, снова повторилась в той же мизансцене, но с другими действующими лицами. Мне тогда очень захотелось, узнать, что же говорит этот изобретательный попрошайка другой паре. И я мог поклясться, что и Лена имела тоже желание.
– Интересно, – прервала молчание она, – если бы нас с самого начала было две пары, кого бы он выбрал сперва?
– Ты думаешь у этого падшего ангела только для пар припасена мысль? – ответил я.
– Может быть. А про дорогу это правда. Я всегда в пути счастлива. Ну почти всегда.
– Да, я вот всегда вспоминаю про дорогу к морю. До сих пор не могу забыть то чувство, когда впервые его увидел.
– А я так и не была на море… – спокойно сказала Лена.
– Отличная шутка, – сказал я.
– Нет, правда. Я вообще много, где была: в Финляндии, Германии, в Канаде даже была, еще куча стран, все там было, кроме моря. Может карма такая. Вдруг я была пиратом в прошлой жизни, страшным-престрашным капитаном Черная борода. Вот меня свыше и наказали проклятием сухопутной жизни.
Я засмеялся. «Боже, – подумал я, – какая она чудесная!» Человек все-таки очень силен, не зря он царь мира.
– Если честно, – начал я осторожно, – у меня вообще в памяти самые яркие воспоминая про море и маму. Не думал я, что стану таким сентиментальным. Я много чего в жизни сделал. В смысле нехорошего. Успел-таки. Но вот думаю, что есть в жизни одно свойство человека, наверно, самое главное его проклятье или благословение – человек все быстро забывает. Вот только сегодня он может кого-то на бабки большие кинул, лучшего друга, допустим, а вечером… Ну или на другое утро, уже и не так тошно ему становится за себя. А пройдет еще время, и он вообще в своих глазах снова становится кристально честным индивидом. Бух! Магия – и последний мудак уже и забыл, в чем руки его замараны.
– Не знаю. Я вот не всегда забываю плохое, —задумчиво сказала Лена. – А вот хорошее, хоть и помню всегда, но без эмоций, как будто и не со мной было.
– Тебе все равно повезло. Память – и есть человек.
– Саша, короче, что подумала. Ты если что, будь всегда на связи. Вдруг я буду смертельно больна, повезешь меня к морю. Ок? Как в фильме том. Ты, конечно, можешь быть здоровым, но меня довези до цели.
Сказала она это одновременно и так серьезно по-детски, и в то же время с веселым фейерверком в глазах.
– Слова пацана, – поддержал я мою Лену. – Ты какое море предпочитаешь?
– Главное, чтобы там безлюдно было и так торжественно меланхолично. Сам понимаешь, это же мой финальный аккорд. Как у Бетховена. Пабам – бам – пабабам!
– Ясно, – улыбнулся я.
Тем временем двери снова отворились. Вошла женщина лет тридцати пяти с девочкой лет семи. Они сели справа от нас. К нам спиной. Мама села у прохода, а девочка, как любят все дети, у окна. В руке у нее был пузырек розового цвета. Когда троллейбус тронулся, она привстала на сидении, чтобы повернуться к нам лицом. В одной руке она держала открытую баночку, а в другой крышку с насадкой для пускания пузырей. Она несколько раз энергично вставила насадку в баночку, после чего приставила ее к ярко-розовым губам и слабым дыханием выпустила из кольца несколько розово-фиолетовых пузырей. Они полетели в нашу сторону. Почти все ее пузыри лопнули на пути к нам, но один долетел до Лены. Она, подыгрывая девочке, очень театрально надув щеки, отправила пузырь обратно к девочке. На что та ответила огромным удовольствием, крепко-крепко жмуря карие глаза.
– Красивый город.
– Думаешь? – спросила Лена. – Дайка пригляжусь.
Она вперила свои прекрасные глаза в окно с моей стороны.
– Нет, – твердо сказала она. – Не получается заразится твоим взглядом. Ничего прекрасного не вижу.
Она перевела взгляд с окна на меня. Взгляд ее был приятный, очень располагающий, нежно обволакивающий.
– Кстати, не знаю, какой ты был раньше, но тебе идет этот твой теперешний образ. Мне как женщине польстило бы внимание такого мужчины.
Я улыбнулся.
– Нет, правда, – продолжала она. – Конечно, не все идеально. Но что-то есть в тебе. Близкое, что ли.
Я сосредоточился. Хотя был уверен, что она не вспомнит меня. Я сам вообще с того класса, кроме нее, никого бы не узнал. Все вытравила память. Только мутная гладь осталась, с редкими воспоминаниями на темной поверхности.
В тот момент мне показалось, что она готова была меня поцеловать.
Глава 8
То была удивительная осень. Каникулы уже давно закончились, но теплые деньки, пропитанные запахом костра, вселяли надежду на непроходящий праздник детства. Все мои друзья жили верой в то, что тепло теперь будет всегда. Я тоже верил в праздник, но не долго. Потому что мама огорошила меня новостью, от которой у меня похолодело внутри. Нам нужно было переезжать. Мамина родственница оставила нам свою квартиру. Хорошую, просторную, не чета нашему тесному коммунальному уголку. Только это был другой конец города, конечно же, со своей школой. Я был в отчаянии. Странное дело, когда ушел отец, я совсем не чувствовал тогда разлуку с ним. А вот потерять связь с Леной, посторонним мне, по сути, человеком, я боялся до жути. Это был последний день, когда я видел Лену. Утром было еще солнечно, из окна доносился приятный, слегка кисловатый запах палой листвы. Весь день я не находил себе места, мне хотелось сделать что-нибудь, рассказать обо всем Лене. Обнять ее крепко и заплакать от своего горя, чтобы она разделила его со мной. Но все никак не хватало сил. Но что не сделалось ранее, навряд ли сделается после. К концу уроков небо затянуло облаками, не такими, которые бывают летом, а грязновато-серыми и совсем безжизненными под стать умирающей природе. В коридоре я не мог оторвать взгляда от Лены, жадно ловя глазами ее движения и мимику. В один момент, будто чувствуя мое пристальное внимание, она замерла и медленно подняла свои благородно – пронзительные, как одухотворённый кристалл, глаза. Взгляды наши встретились. И открылось мне тогда, что на самом деле значит расставание.
