Роман Редисов
Юность. Музыка. Футбол
Русское регби в глубинке
Когда все наконец-то прекратили дубасить по грушам и друг по другу, стоящий посреди зала бритоголовый крепыш перестал размахивать бумажным листком и, понизив голос, продолжил:
– Значит, еще раз, коллеги, для тех, кто не слышал: пришел ответ от наших заклятых друзей из Москвы. Вот он:
Милостивые государи!
Рассмотрев Ваше любезное письмо от 30 июля, мы с радостью решили воспользоваться Вашим предложением и 3 августа выедем юниорским проверочным составом в Петушки состязаться с Вашей молодежной командой в формате 13 на 13. Форма наша будет: рубашки (манишки) – фисташковые, брюки (шорты) – произвольных цветов.
Надеемся, что погода будет благоприятствовать, встреча пройдет оживленно, и что эти состязания положат начало нашим регулярным контактам. О точном времени и месте ждем от Вас дополнительных инструкций.
В надежде скорого свидания пребываем к Вам с совершенным почтением…
Закончив читать, Б. повернулся ко мне и оскалился – здесь из молодняка во всем зале, как назло, я один. Тут же в мои спину, плечи и грудь прилетает серия ободряющих тычков от старших товарищей: ну что, звездный час?.. дождался?.. давай.. смотрите там только.. не обделайтесь… Почему-то резко схватило живот.. Захотелось в туалет.
Еще целые сутки. Ну, меньше чуть-чуть. А мысли, чтобы я ни делал, раз за разом возвращаются к предстоящему махачу. Тогда движения становятся порывистыми и резкими, пальцы начинают плохо слушаться, роняют предметы; дыхание сбивается – проявляет себя нервозность. Делаю глубокий вдох. Из зеркала на меня пристально глядит очень серьезное непростое лицо. Я подбадриваю свое отражение, показывая указательным и средним пальцами правой руки латинскую V, а для пущей уверенности затем добавляю торчащий поверх кулака большой палец.
После ужина начинает рубить, клонить в сон. Можно жахнуть женьшеня, но тогда раньше трех не заснешь, а завтра нужно быть выспавшимся.
Выспался плохо. Встаю, чувствую – левое плечо начинает побаливать, отлежал что ли? Под правым коленом с внутренней стороны тоже появилось какое-то неуютное ощущение. И если боли в плече просыпаются периодически, то под коленкой – это что-то новенькое. Чувствую общую слабость. Пытаюсь трезво понять, оценить – здоров ли я, готов ли? Ведь чтобы никого не подвести – я должен быть на все 100… Какое-то время уделяю этим сомнениям, хотя и понимаю, что это всего-навсего страх, банальный страх. Ему даже можно немного поддаться, чтоб потом мужественно преодолеть.
Перед выходом из дома оборачиваюсь, смотрюсь в зеркало, и вижу человека, готового ко всему. Закрываю дверь. Ключи пляшут в слегка непослушных пальцах. Ладно. Когда все начнется, все будет как надо. Говорю я себе.
На улице жарко. Днем будет ад. На первом перекрестке поворачиваю направо. По улице вниз, в овраг, ноги сами несут…
По пути вдруг наваливается зевота. Периодически от макушки до ног как будто пробегают волны слабости, какая-то часть ее забирается в мозг. Встряхиваю головой как намокший пес – как бы вышвыривая из нее тревоги, мысли о нехорошем исходе. Блин, хватит себя накручивать, всему – свое время. Нужно послушать что-нибудь бодрое. Что-нибудь бодрое, старое, доброе. Нахожу в телефоне “Asbo Sports Day” SHAM 69. А следом ставлю SPITFIRE – “In Bloom”.
Наверх по лестнице. Слева церковь. За ней стены монастыря. А над ними величавый собор… Ах ты ж, драть-грохотать! Капа!.. Парализующее осознание пронзает меня аки грешника – меч архангела Михаила, и я замираю на месте. Моя боксерская капа.. Я вынул ее из спортивной сумки, чтобы затем переложить в рюкзак, но не переложил! Забыл! Или все-таки нет? Снимаю рюкзак, расстегиваю переднее отделение – хрен! То есть нихрена. Лицо как-то сразу бросило в жар, а футболка намокла от пота. Но бинты-то я точно брал.. Открываю второе отделение – на месте бинты. И там же я вижу капу! Ну вот, уже лучше…
У «Корнера» стыкуемся с М. Он говорит, что К. звонил, и сказал, чтоб не ждали, он немного припоздает и придет уже прямо к вокзалу, на общую сходку.
Следуем к площади, затем через парк, а затем по деревянной лестнице вниз. М. говорит:
– Посмотрел тут фильмец. «Валгалла. Сага о викинге». Не смотрел?
– Не. Прикольный?
– Вообще – тема! Обязательно посмотри. Если живым и здоровым вернешься.. Гы-гы..
– Тьфу-тьфу-тьфу, блин! Шутник.. Я и так на измену присел – думал, что капу дома забыл. Уж прикидывать стал – один зуб всё равно удалять. Но – один! А тут ведь хрен подгадаешь.. Нашёл, слава Богу.
– Слава Сварогу!
– Оле-оле.
– Эй, аллё, ты слышал меня? Нормально всё? Что я сейчас говорил?..
Сначала я слышу эти слова, а затем вижу озабоченное лицо О., нашего как бы смотрящего. И он пристально всматривается мне в глаза, встав прямо напротив. Мы стоим фалангой на нашем краю поляны и слушаем последние наставления.
– Порядок, – слегка уязвленный отвечаю я и начинаю растирать уши-брови, встряхивать руки и ноги, совершать движения головой, а также дважды подпрыгиваю.
Не совсем удовлетворённый ответом, О. искоса бросает на меня недоверчивый взгляд, но отходит и снова обращается ко всем:
– Пытайтесь продавить, парни, вначале, прорвать, не растягивайтесь…
Я смотрю на тускло-зеленый отряд неприятеля с той стороны поляны. Враги начинают заряжать. Их смотрящий дает отмашку. Взлетает петарда.
– Эй, отошли! Все отошли! Да-ва-а-ай!..
О. отскакивает в сторону. Мы разгоняемся.
– Руки! Руки подняли все! – слышу я голос О., он бежит слева в нескольких метрах от нас параллельным курсом.
Я в первой линии. Рядом М. Сзади К. Ну и еще 10 парней. Мы бежим. Они тоже. Сближаемся. Я смотрю в глаза одного из них. Вот – вероятный оппонент, прямо напротив. Он тоже глядит на меня. На бегу ощущаю, что в левом кармане шорт что-то теснит. Последние метры тают. Я вижу глаза оппонента. Они улыбаются. Недоброе предчувствие просыпается в мозгу, и я понимаю, что за фигня болтается у меня в кармане. Моя боксерская капа.
М. разбегается и прыгает, выставив ногу, на их фёстлайн.. Я же стремлюсь воткнуть свой кулак в подбородок чела напротив. Но он, вжавшись в плечо головой и выставив локоть, отклоняет мой удар вверх, и тот по касательной приходится ему в ухо. И тут же в ответ прилетает мне в лоб… Воодушевляющие подбадривания слышны отовсюду:
– давай.. вставай!.. вали!.. давайте, парни.. держать стеной!.. до конца!.. выноси!..
Мы вроде как слегка отделились и встали в пару. Я слегка пригибаю голову и наношу два подряд боковых левой. Оба попадают в защиту. Он тоже выбрасывает левую – я начеку, отклоняюсь. А зрители яростно болеют за нас:
– помогайте.. туда, туда.. давай, убей суку.. всех их!.. встать!.. встать!.. Слон, дерись.. Не лежать…
А у нас с челом как бы затишье: танцуем в стойках, ловим момент для атаки. Какой-то насмешливый взгляд у него, мне это не нравится. Он что – так уверен в победе? думает, что сильнее?.. И тут меня накрывает. Слева, где-то над ухом… Почему-то сразу подумалось о сковородке (странно, вроде не били меня никогда сковородкой…), о старой черной чугунной сковороде – как будто возник не то гул, не то звон, и резко стало темно…
В голове сперва что-то панически ухнуло: «Ох, нихрена! Вот он, встречайте!», но затем каким-то веселым ручейком, праздничной, можно сказать, вереницей, озорно пронеслось: «вот это – да!.. это ж надо!.. прикольно.. вот они – искры из глаз!.. хе-хе.. охренеть!». Через доли секунды темнота в глазах покраснела, а затем я увидел свои руки, обхватившие голову. Как ни странно – я все так же стоял на ногах! И снова слышал истерично хрипящую многоголосицу:
– макс, бейся.. макс, дерись!.. ну давай, добивай его.. давай, давай, мочи..
Чел дубасил меня по корпусу и в голову, прикрытую руками, а я все еще был на ногах. А затем до меня вдруг дошло: а ведь самое страшное-то походу прошло, удары-то эти вроде как не смертельные, терпимы вполне, хотя неприятно, сука, конечно.. И тут же провел резкую двойку – правой снизу и левой сбоку. Ничего получилось. Чел явно не ждал, он отпрянул и посмотрел на меня удивленно. Глаза его не смеялись теперь, скорее как бы наоборот.. Он как-то судорожно бросил вперед левую руку, пятясь назад. И мне всё стало понятно. Нам обоим в тот миг всё стало понятно… Я просто попёр на него. Он по-прежнему выбрасывал то левую, то правую, но как-то уже обречённо. А мне уже было пофиг. Я теперь даже почти и не уворачивался, шёл на него и, когда выходил на удобную дистанцию, вкладывал в удар всё, чем богат. Хор осипших глоток вокруг продолжает вопить:
– МоЧи!.. стоящих.. вон – стоящий!.. бей! бей! убей его на!.. вот здесь, здесь помогай… добивай давай!.. бей его, бей!.. Впер-Ё-Ёд! погна-а-а-ли!!
Он отступал, отскакивал, но не падал. Пятился, вдавив подбородок в грудь и выставив вперед локти. А я опять настигал его шатающуюся обмякшую тушку в светло-зеленой манишке, надёжно выцеливал и втыкал, втыкал, втыкал свои кулаки словно в старую разбитую грушу…
Следующей ночью
– Алё.. Слушаю вас..
– Почему ты мне никогда не звонишь?
– Что?..
– Почему ты никогда не звонишь?
– Но.. у меня нет твоего номера..
– Посмотри – он высветился у тебя на дисплее..
– Точно..
– Позвони мне…
Вселенная волею Создателя или же согласно физическим законам мироздания занимала отведённое ей пространство, и пространство это было бескрайним. Часть её с характерным набором небесных тел, для простоты именуемых звёздами, привычно созерцалась сквозь прозрачную атмосферу с поверхности планета Земля. Различные по яркости светила составляли разнообразные по форме и численности скопленья, устилая собою весь небосвод. Но в этот раз небо вдобавок ко всему бушевало грандиозными зелёными всполохами, вызванными некими магнитными возмущениями и известными как «северное сияние». Явление это, обычно наблюдаемое в полярных районах в ясную морозную ночь, случалось здесь регулярно. Белые, зелёные, а иногда и фиолетовые «небесные пожары» вспыхивали и гасли десятки раз за ночь, что мало кого удивляло, хотя бы потому, что здесь вообще было немного разумных существ. К тому же и ночи здесь длились по несколько месяцев.
Простиравшаяся внизу бело-серая пустыня, отражавшая своей снежно-ледяной бугристой поверхностью буйное цветение небосвода, на первый взгляд казалась незыблемой и застывшей. На деле же даже при полном безветрии пребывала она в постоянном движении и непрестанной трансформации. И оглядев её с достаточной высоты, можно было увидеть, как крупные и мелкие льдины, слагавшие этот псевдомонолитный ландшафт, где-то сходятся, налезают друг на друга, крошась и образуя подобные швам гряды торосов, а где-то расходятся, открывая через трещины и разводья чёрные участки несущей их океанской бездны.
Здесь была Арктика, полная пустоты, безразличия и тайны.
Продолжая созерцать в процессе ночного полета десятки обширных ледовых полей, сотни крупных льдин и тысячи льдин поменьше, каково было бы вдруг обнаружить, что на одной из них, вовлеченной среди прочих в эту сложную северно-ледовитую круговерть, навстречу звёздам испускают нездешний электрический свет фонари научной дрейфующей станции? Но ведь так всё и было! Около полутора десятков жилых и служебных строений, слагавших лагерь русской полярной станции «Северный Полюс – 42», возвышались посреди снежных застругов и ледяных хребтов, на год привнеся в этот край новые формы, краски и звуки. Домик, снабжённый флагштоком с государственным флагом, совмещал в себе функции камбуза и кают-компании, оправдывая таким образом наиболее крупные размеры и центральное положение в лагере. Вход в кают-компанию освещал самый мощный станционный фонарь, а из окон её лился яркий многообещающий свет. Внутри сидели лохматые и большей частью бородатые мужики. Ели, пили, звенели посудой, да почёсывали языки. Был ужин, и за столом находился почти весь станционный состав. До полного комплекта не хватало только дежурного механика да вечно опаздывающего гидрохимика. Из-за постоянных опозданий к приему пищи двадцатитрехлетнего гидрохимика Галкина на станции звали Герман (в миру его имя было Андрей). «Уж полночь близится…» – традиционно начиналось обсуждение его отсутствия за обеденным столом. Вот и теперь ужин уверенно клонился к чаепитию, когда за дверью послышался громкий топот отряхиваемых унтов. Через секунду-другую дверь распахнулась – на красном с мороза, поросшем щетиной широком лице возникшего в дверном проеме детины значилась довольная ухмылка. Он обвел жизнерадостным взглядом сидевших за столом бывалых полярников и, отдавшись клокотавшему в груди радостному возбуждению, не то спросил, не то констатировал:
– Жрёте, мать вашу!
Один из сидевших за столом сухой мужичок с острой татарской бородкой резко выпрямил спину, выгнул бровь и, метнув из глаз пару молний в направлении Германа, уже успел открыть рот, чтоб сказать пару ласковых, как рядом с ним вдруг кто-то хмыкнул, напротив, переглянувшись, прыснули ещё два бородача, и вот уже вся трапезная комната огласилась заразительным хохотом.
Дежуривший по лагерю механик Володя Меньжуев сидел в дизельной и наблюдал сквозь окно за первыми признаками зачинающейся пурги – по улице во всю мел поземок. Бродить по лагерю в такую погоду совсем не хотелось. Здесь же, в тепле, из окон открывался неплохой вид на кают-компанию, домик радио-метео, палатку океанологов, стоящий на постаменте деревянный туалет и домик начальника; на дальнем плане сквозь снежную пелену виднелось еще несколько палаток и эстакад с бочками.
Дверь сортира отворилась и красная лампа над ним, оповещавшая всех о присутствии внутри посетителя, погасла. Менжуев видел, как покинувший туалет начальник станции Валентин Кабалёв спустился по ступенькам с постамента, совершил несколько бодрых шагов в направлении своего домика, затем пару-тройку шагов не столь бодрых, потом остановился, развернулся, и опять в бодром темпе проделал тот же путь в обратном направлении, вновь оказавшись за дверью уборной.
Механик Меньжуев, потратив несколько секунд на осмысление ситуации, встал, надел шапку и куртку и вышел из дизельной. Но через несколько секунд вернулся, снял со стены карабин и вышел опять.
Одна пара рук окунала грязную тарелку поочередно в один за другим три таза с различной по температуре и мутности жидкостью, рожденной растопленным снегом с добавлением горчичного порошка. А вторая пара рук принимала у первой уже вымытую таким образом тарелку и обтирала ее большим полотенцем. Первая пара рук служила бывалому полярнику океанологу Лёхе. Сегодня он нес дежурство по камбузу. Помогал припозднившийся Герман.
– Ну, ты, старик, молодец!.. Как, ты сказал там? Что, етит вашу, жрёте?! – зашелся в гомерическом уханье Лёха, едва не выронив только что вымытую тарелку.
– Да ладно, – подхватывая посуду улыбался смущенно Герман, – Ты понимаешь, я пробы свежие посмотрел – глазам не поверил, таких вод здесь быть просто не может. А если может, тогда я не знаю.. Написал академику Кузьмину. Чуть ужин в итоге не проморгал. Захожу – все сидят, уплетают, и никому никакого дела, что там, может быть.. В общем, как-то вырвалось само. Ну ты ж не в обиде?
– О-хо-хо, я-то нет, но смотрю – начальник как будто подавился. А Катараев так взвился уже.. Хорошо Петрович заржал, и другие потом.. Так что Петровичу спасибо скажи. А то бы Юра.. у него и так, похоже, зуб на тебя.
В камбузном отсеке зазвонил телефон внутристанционной связи.
– Ответь, – попросил Лёха, и Герман пошел снимать трубку.
– Галкин слушает, – отрапортовал он. – Да, Валерий Петрович. Ого! Понял. Хорошо. Да, он здесь. Передам.
– Ну что там? – Леха сразу отметил появившуюся после звонка серьезность на детском лице гидрохимика, – Льдина треснула где-то?
– Медведь на станции.
– Где конкретно? – подобрался Лёха.
– Был у туалета, сейчас у продуктового склада, вроде бы. Петрович сказал – никуда не выходить.
– А в дизельной в курсе?
– Да, Меньжуев его и увидел.
– Тогда ладно. Ты чего так напрягся? – усмехнулся Лёха, оглядев все еще пребывающего в некотором оцепенении Германа, – Медведей что ли не видел?
– С борта видел. А так – нет, – признался тот. – А что же Рыжий? Черныш? Хоть бы гавкнули что ль…
– Зассали, видать. Но вообще это дело такое, – снова посерьезнел Лёха, – Я бы с ним не шутил. Хозяин Арктики. Мы у него здесь в гостях. Убивать нельзя – в красной книге, геморра потом не оберешься, до семи годков могут дать. А тут уж как карта ляжет, – заключил философски он, всматриваясь сквозь окно в привычный узор теней.
Серьезная вдумчивая тишина растеклась по кают-компании в почтительном ожидании звука. И тут за окном грянул выстрел.
– Ну, где он? – сквозь одышку спросил подбежавший Петрович.
Меньжуев молча ткнул дулом карабина в направлении стоящей метрах в пятидесяти продуктовой палатки. Медвежья морда смотрела на них прямо из свежепродранной прорехи с выражением явного неудовольствия появлением здесь двуногих в этот самый момент.
– Не боится гад, – с обидой поделился Меньжуев.
– А где начальник?
– Там все ещё, – кивнул вправо Меньжуев в направлении сортира.
Дверь туалета слегка приоткрылась, явив голову начальника станции.
– Давай, Петрович, гони его на хрен, – приглушенно приказал Кабалёв, – Попортит же всё..
Дверь туалета опять затворилась, не сумев, тем не менее, заглушить характерные звуки.
– Скрутило, – с сочувствием в полголоса заметил Петрович, – Бывает.
Меньжуев криво улыбнулся.
– Давай-ка, – продолжил Петрович, – Заводи-ка «буран». Погоним «бураном» его.
– Да что ты, погоним! – отмахнулся Меньжуев, – Не видишь – не боится он ничего. Мочить его надо..
– Сказано – заводи, значит – заводи, – так же спокойно повторил Петрович, – Ты слышал, что начальник сказал?
– Не поеду я, Петрович, – твердо ответил механик, – Порвет же. Видишь – похеру ему всё..
– Послушай, Володька, – взялся за карабин Петрович и, резко рванув на себя, вырвал его из рук Меньжуева, – Я как зам начальника приказываю тебе: иди – заводи «буран». Вместе поедем, ты не боись..
– Не боись, – с горькой иронией повторил Меньжуев.
– Иди и не тренди. И давай только быстро.
Меньжуев, часто оглядываясь и тихо ругаясь, посеменил к стоявшему у дизельной снегоходу. Медведь, чуя тревогу, вылез целиком из палатки и шагнул в направлении застывшего на месте Петровича. Петрович щелкнул затвором. Сортир отозвался тревожной дробью. Ветер беспечно присвистнул.
Послышался шум мотора, и вдруг опять грянул выстрел.
– Вон он, – показал Лёха в окно и рванул прямо без куртки на улицу.
Следом выбежал Герман. Медведь, развернувшись к полярникам задом, большими скачками удалялся от лагеря. Из-за угла показался «буран» и устремился в погоню. За рулем был Меньжуев, он что-то пел (а скорее, орал) про нелёгкую жизнь комбайнёров. Позади него, левой рукой ухватившись за сиденье, а правой – за карабин, восседал Петрович. Воинственно рыча, снегоход нес их прочь, в снежную мглу.
– Отогнать его подальше хотят, – пояснил увиденное молодому коллеге Алексей, когда «буран» скрылся из видимости. – Давай, завари-ка чайку…
– Вот так вот, Герман. Вот так, – усталым тоном наставника, преподавшего только что наглядный урок, приговаривал Алексей, в ожидании чая выискивая в вазочке среди цветного разнообразия любимые конфеты «Весёлый мишка». – А ты вот думал, скажи, – наконец обнаружил он «мишку с орехом», – Думал ли ты, – повеселевшим голосом повторил он вопрос, – Почему Кобылин у нас хмурый такой всегда ходит?
– Не знаю, – пожал плечами Герман, – Характер такой. Все ведь разные же.
– Ах, так ты ж его до зимовки не знал! – махнул Лёха рукой, – Видел бы ты, какой весёлый мужик раньше был. Заводила! Всё время с шутками-прибаутками, анекдотами, подкалывал всех…
– Да ладно, – с сомнением посмотрел на старшего товарища Герман, – Кобылин – с прибаутками? Дима?
Угрюмый нелюдимый ледоисследователь Кобылин, который даже на приветствие в лучшем случае – молча кивал, а чаще, погруженный в глубокие думы, вообще не удостаивал ответом, встал перед мысленным взором Германа:
– Да из него же и слова не вытянешь…
– Так то сейчас. А раньше, знаешь, какой был балагур? Весельчак, каких мало!.. Полгода назад ещё, – Леха вдруг нахмурился и вместе с дымящейся кружкой отвернулся к окну. – Немногие знают.. Он мало кому и рассказывал.
– Лично я – никому, будь уверен, клянусь, – поспешил заверить товарища обомлевший Галкин.
– Ладно, не подведи уж, – метнул строгий оценивающий взгляд в направлении взволнованного Германа Лёха и, видно, удовлетворившись увиденным, бесстрастным голосом продолжил:
– Весной этой Дима был в экспедиции. В Карском море на атомном ледоколе «Ямал». «Росойл» заказала исследования льда в районе своей будущей добычи, и ребята целый месяц ползали по нему, бурили, давили, выпиливали всё, что для этих исследований нужно. Их было там 26 человек поначалу.. Дима в той экспедиции давил образцы, изучал прочность льда. А друг его, старый товарищ со школьной, можно сказать, скамьи Серёга Сундуков бурил горячей водой лед в торосах, изучая их толщину и структуру. Да. Так вот. Утром выходят мужики с ледокола на лед, вечером – обратно, весь день на льду. Брали с собой пожрать немного и термосы с чаем. Термосы наполняли на камбузе ледокола. Вот Дима с Серёгой как раз эти термосы на всех оттуда с утра забирали, а вечером пустые обратно приносили. Дело не хитрое, в общем-то. Работалось ребятам нормально, сильных морозов не было. Все бы хорошо, но в мае в Карском море медведей полно. Поэтому, пока на льду работы идут, штурмана на мостике за медведями наблюдают. Медвежью вахту несут. И если что – дают три гудка, чтоб народ понимал – пора сваливать на борт. А кроме гудка, против мишек и не было ничего. Были цветные ракеты, конечно, знаешь такие?.. У нас их полно.. Ну а что с них ему? Как слону дробина, только интерес будят.. Их и не брал на лед никто – бесполезно потому что. Оружие на борт атомного ледокола брать нельзя. Вообще никакого. Раньше у капитана всегда пистолет был. Теперь и его запретили.. Работали месяц, и где-то из них дней пятнадцать, наверное, приходили медведи. Любопытные твари. Несколько раз ошивались вдали. Несколько раз приходили до или после работы, когда на льду людей не было. А раза три приходилось спасаться: пароход гудит, народ оставляет на льду всё оборудование и ломится на борт, ждёт пока медведь подальше не сдристнет. Медведи обычно боялись – тифон громко гудит. Ну а пару раз прозевали. Поздно заметили на мосту. Понятно, пока стоит ледокол – что на мосту делать-то?.. вокруг лед да снег, только учёные что-то там ковыряют, смотреть на одно и то же целый день скучно.. Ну и, сам понимаешь, чайку погонять, потрендеть, байки потравить.. А тут вдруг раз! И вроде бы только что не было по близости никого.. У медведя ж прыжки по семь метров.. От него хрен уйдешь.. Когда увидели, загудели, он – раз-раз, и у трапа уже. А народ на торосе отрезан! Ну, загудели, конечно, на полную. Напугали его. Хорошо, он от трапа к торосу не дернул, в другую сторону поскакал – народ успел на борт забраться. А в другой раз, когда проморгали, не повезло. Торос был высокий, он и скрылся за ним. Да и видимость – хреноватая, туман наползал.. Серёга Сундуков как бурильщик оказался всех ближе. Он-то увидел, когда медведь метрах в двадцати уже был. А до ледокола бежать метров двести. Бесполезно – догонит тебя как два пальца. Серёга крикнул, чтоб народ предупредить. Успел достать из штанов фальшфейер, рванул за верёвку, зажёг. Над головою поднял его, заорал: «Зенит – чемпион!» (болельщик был тот ещё – на работу всегда в зенитовском шарфе выходил). Тут и на мосту, конечно, заметили, загудели.. Но медведь уже в режиме охоты был. А если он начал охоту – его уже ничем не собьёшь.. Несколько прыжков, и на глазах коллег и товарищей..
– Так что же все – просто стояли?..
– «Стояли».. так быстро же всё: лапой в голову раз – и привет. Дима неподалеку был, а что сделаешь? Схватил пешню, кинул.. Да там труп уже был – секундное дело. Да и пешня не долетела.. Люди видят: медведь тело зубами схватил, оттащил чуть подальше в торос и там треплет.. Дима, а с ним ещё два смельчака подобрались поближе – нужно же тело хотя бы отбить. Один с пешнёй, другой с бензопилой, Дима с лопатой. Шумят, наступают. Медведь на время Серёгу бросил, повернулся к ним.. Те смотрят: на месте живота у Серёги – здоровая красная дырка, и ляжки одной уже нет.. Медведь повернулся-то к ним, и ка-а-ак встанет на задние лапы!.. «Ладно, – кричат мужики, – доедай, хер с тобой!.. Чтобы ты подавился, скотина». Отступили.. Вдруг видят: к ним от парохода бежит человек в чёрных брюках и белой рубашке. А с трапа тётка, буфетчица, орёт ему вслед: «Стас! Стас! Ты куда?..». По снегу бежит в обычных ботинках, ноги вязнут, падает, снова встаёт.. А в руках – не то ракетница, не то пистолет. Бежит, матерится.. Глядят: так это же капитан! Поравнялся с мужиками, красный как рак, прицелился в медведя и выстрелил. Настоящий боевой пистолет оказался! Хотя и нельзя официально, а все равно нужен ведь – вдруг бунт, или, там, паникера прижучить.. Выстрелил он – не попал. И опять побежал. Дальше к медведю! Бежит, орет, руку с пистолетом вперёд выставил и палит на бегу.. Попал, не попал – не известно, но медведь только вдруг пересрался, бросил Серёгу (хотя там мало уж, что на него похожего осталось) и давай удирать.. А капитан всё равно – так за ним и бежит!.. Остановился, когда только пули закончились.. Мужики Серёгины останки в волокушу сложили и на пароход отвезли. В тот же вечер вызвали с Диксона вертолёт, чтобы тело к родным в Питер доставить, а пока положили его в рефрижератор на камбузе. А на Диксоне задуло. Погода не лётная. Так и лежит в холодильнике день, второй, третий.. А работать же надо. Дима теперь один по утрам на камбуз за термосами приходит, а там за дверью Серёга.. Смотрю, говорит, на рефкамеру каждое утро и думаю: «Ну как ты там, друг?».. Вот так. На пятый день прилетел вертолёт, вывез Серегу. Ну а Дима с тех пор.. ну сам видишь.
