Роджер Бутл
Искусственный интеллект и экономика. Работа, богатство и благополучие в эпоху мыслящих машин

Новые рабочие места вместо устаревших

Хотя Рикардо и признан великим экономистом, его пессимизм, как стало ясно позднее, оказался неоправданным. Хотя множество людей в результате технического прогресса потеряли работу или часть доходов, это не было связано с экономикой. Утраченные рабочие места в одних сферах деятельности или профессиях были заменены новыми рабочими местами, возникшими в других отраслях. Наиболее сильное влияние механизации на число рабочих мест сказалось, судя по всему, в сельском хозяйстве. Еще в 1900 г. на долю сельского хозяйства приходилось 40 % занятости в США. В 1950 г. она составляла 12 %, а сегодня – 2 %. В Великобритании соответствующие цифры составили 9 % в 1900 г., 5 % в 1950 г. и 1 % сегодня.

Снижение относительной важности сельского хозяйства и сокращение возможностей трудоустройства в этой сфере обернулось в конечном счете большой выгодой для людей. А вот для лошадей, по крайней мере с точки зрения их численности, это оказалось явно невыгодно. В 1915 г. количество лошадей в США составляло около 26 млн. Это время называют временем «лошадиного пика». Сегодня лошадей в Штатах гораздо меньше – около 10 млн. И дело здесь не только в цифрах. В 1915 г. почти все лошади были жизненно важной частью тех или иных производственных процессов, сегодня же почти все они заняты в сфере досуга (спорт, отдых и т. п.)^[38].

Некоторые комментаторы пессимистического толка воспользовались аналогией с лошадьми, чтобы предположить, что нынешнюю фазу экономического развития можно рассматривать как «человеческий пик». Если они правы, то, я полагаю, человеческое существование в будущем (как и лошадей в наше время) тоже станет вопросом досуга (насколько велики шансы, что это предположение станет реальностью, будет темой последующих глав).

Спустя некоторое время после того, как доля сельского хозяйства на рынке рабочей силы сократилась под давлением развития обрабатывающей промышленности, нечто подобное произошло и с самим производством, поскольку доминирующая роль перешла от него в сферу услуг. В 1901 г. на обрабатывающую промышленность в Соединенном Королевстве приходилось почти 40 % от общей занятости, и лишь немного больше – в сфере услуг. Теперь в производстве занято не более 8 % всей рабочей силы, в то время как на сферу услуг приходится практически 83 %^[39].

Более того, даже внутри перечисленных выше категорий занятости, таких как сельское хозяйство, производство и сфера услуг, повторилась аналогичная история с уничтожением ряда существовавших рабочих мест и созданием новых. Например, в течение 100 лет, вплоть до 1971 г., число людей, работающих в качестве операторов телефонной и телеграфной связи, постоянно увеличивалось, пока не превысило в 40 раз начальные цифры. Однако после этого из-за появления автоматических коммутаторов, а затем интернета и мобильных технологий этот вид занятости резко сократился.

В то же время за последние 35 лет количество менеджеров по информационным технологиям в Соединенном Королевстве увеличилось более чем в шесть раз, а число программистов и специалистов по разработке программного обеспечения выросло почти в три раза^[40].

Технологические изменения, повышающие производительность труда, иногда приводили к увеличению занятости в тех отраслях, которые непосредственно испытывали улучшения. Пример тому – введение Генри Фордом конвейера на автомобильном производстве. В 1909 г. на сборку одного автомобиля уходило более 400 рабочих часов. Спустя два десятилетия это время составляло уже менее 50 часов, но невзирая на возросшую скорость сборки количество рабочих мест в автомобильной промышленности резко возросло. Возросшая эффективность производства привела к снижению цен, а это (в сочетании с другими факторами) привело к значительному увеличению спроса на автомобили.

Более типичным явлением, однако, оставалось сокращение занятости в отраслях, где наблюдался быстрый рост производительности. Тем не менее, падение цен на товары, производимые этими отраслями, приводило к увеличению реальных доходов потребителей и, следовательно, к увеличению спроса не только на подешевевшую продукцию, но и на более широкий спектр различных товаров и услуг, что способствовало увеличению занятости в отраслях, производящих эти товары и услуги.

В результате оказалось, что те критики (а их было много), которые считали, что технологические изменения уничтожают больше рабочих мест, чем создают, и даже угрожают занятости в целом, оказались неправы. Тенденции к снижению общей занятости не наблюдалось. Наоборот, суммарная занятость продолжала постоянно расти, а в США, Великобритании и некоторых других развитых странах наблюдалось также увеличение доли людей, занятых в той или иной сфере, к общей численности населения.

Существенно выросли и зарплаты. С 1750 г. по настоящее время, несмотря на периодические паузы и откаты, доля заработной платы в национальном доходе в целом оставалась неизменной (эта картина, возможно, изменилась в самое последнее время, но лишь несущественно). Это означает, что выгоды от роста производительности труда распределялись более или менее поровну между поставщиками труда (рабочими) и владельцами капитала (капиталистами). Неуклонный рост средней реальной заработной платы сделал возможным значительное повышение среднего уровня жизни^[41].

Тем не менее, все мы знаем, что скрывается за так называемыми «средними» показателями. Если людям приходилось преодолевать проблемы, навязываемые технологическими изменениями, то они должны были адаптироваться – чтобы получить новые навыки и/или поменять место жительства. Одним (возможно, большинству) это удалось, но некоторым – нет. Было бы нечестно скрывать, что в период прогресса страдало большое количество людей.

Двигатели прогресса: не только технология

Прежде чем мы оставим тему индустриальной революции и перейдем к более позднему времени, нам необходимо рассмотреть технологические изменения в исторической перспективе. Экономическая история полна изобретений, а книги по истории экономики, посвященные промышленной революции, наполнены ими – в них учтены все когда-либо созданные паровые машины и «прялки Дженни»^[42]. В этом нет ничего плохого, но все это многообразие может ввести в заблуждение. Верно, что производительность всячески способствует экономическому росту и, уже без всяких сомнений, является главным ключом к росту объема производства на душу населения, который в конечном итоге выступает определяющим фактором уровня жизни.

Но рост производительности – это не только изобретения и технологии. Уровень жизни общества может повыситься и в том случае, если оно направит часть своего продукта на разумные инвестиции сверх суммы, необходимой для замены оборудования, изношенного в процессе эксплуатации или же разрушенного в результате войн и других катастроф. Устойчивые чистые реальные инвестиции означают, что объемы капитала, с которыми рабочие будут иметь дело, со временем становятся больше, что приводит к увеличению объема продукции, производимой на душу населения, даже при отсутствии технического прогресса.

Более того, иногда объем производства на душу населения может увеличиваться даже без использования новых изобретений или увеличения капитала. На базовом уровне люди и организации (семьи, фирмы и правительства) со временем учатся работать (производить и управлять) лучше. В экономической литературе это известно как обучение на практике, которое в конечном итоге увеличивает объем производства и эффективность труда.

Иногда большие скачки вперед могут стать результатом расширения торговли и коммерции. Это может произойти через устранение внутренних барьеров для торговли (как в случае с таможенным союзом среди немецких государств середины XIX в.) или в результате открытия и последующего освоения новых земель, как это случилось с Америкой и Австралией. В первые годы колонизации Америки и Австралии расширение коммерции происходило без какой-либо помощи со стороны новых технологий. (Следует, впрочем, признать, что в конце XIX в. этому поспособствовало появление пароходов и холодильного оборудования.)

Кроме того, в области технологий время от времени сами по себе случаются крупные изобретения и технологические прорывы, не связанные (по крайней мере поначалу) с международной торговлей и коммерцией.

Разным периодам времени соответствовал и различный баланс перечисленных выше факторов. Промышленная революция объединила их все. Ее выгоды были многоплановыми и взаимосвязанными, поскольку расширение рынков, ставшее возможным за счет увеличения торговли, позволило использовать эффект масштабирования в производстве, как это и описывал Адам Смит в книге «Богатство народов», опубликованной в 1776 г.

Экономическое развитие продолжалось на протяжении всего XIX в. и большей части XX в. Однако экономические показатели в первой половине XX в. были куда скромнее, чем могли бы быть, поскольку в этот процесс вмешались другие факторы. Этот период ознаменовался сразу двумя мировыми войнами, которые в огромных масштабах уничтожали капитал и отвлекали ресурсы на военное производство. Между этими двумя разрушительными конфликтами случилась Великая депрессия, которая привела к значительному снижению объемов производства в большинстве стран развитого мира. В США ВВП упал на 30 %, а безработица достигла эпохального уровня в одну четвертую всей рабочей силы. Тем не менее, все имеет свойство заканчиваться, в том числе и трудные времена. А окончание Второй мировой войны подготовило почву для чего-то экстраординарного.

Послевоенный бум

Период с конца Второй мировой войны до 1973 г. (год первого скачка цен на нефть ОПЕК) был одним из самых знаменательных в истории цивилизации, когда объединились сразу несколько из рассмотренных выше факторов экономического роста.

• После колоссальных разрушений, которые принесли войны, особенно Вторая мировая война, возникла острая необходимость в обширном строительстве и восстановлении. Этому в значительной степени способствовала финансовая помощь, предоставленная Европе Соединенными Штатами в рамках плана Маршалла.

• К моменту окончания Второй мировой войны накопилось множество изобретений и наработок 1930-х гг. и военных лет, которые не нашли своевременного коммерческого использования. В сочетании с продолжающимися разработками, дающими все новые результаты, их использование привело к непрерывному совершенствованию технологий.

• Экономика функционировала при очень высоком уровне совокупного спроса и занятости.

• Благодаря вышеперечисленным факторам и низким процентным ставкам вырос объем инвестиций.

• Международная торговая система постепенно либерализовалась, благодаря чему интернациональная торговля испытала необыкновенный подъем, который помог реализовать выгоды от разделения труда между различными странами, о чем уже давно предупреждали многие экономисты, начиная с Адама Смита и Дэвида Рикардо.

Неудивительно, что годы после Второй мировой войны оказались временем настоящего экономического бума для большей части развитого мира. В период между 1950 и 1973 г. большинство стран Запада пережили период наибольшего экономического роста в своей истории. В течение этих лет общий мировой ВВП прирастал в среднем на 4,8 % в год. Даже с поправкой на рост населения почти на 2 % в год средняя прибавка ВВП на душу населения составила 2,8 %. Причем это среднее значение выведено с учетом разных стран: где-то рост ВВП не был значительным, а в некоторых странах темпы роста были намного выше среднего. Среднегодовой прирост ВВП на душу населения в Западной Германии за этот период составил 5,6 %, это просто ошеломляющий показатель.

Хотя большинство экономистов считают такие темпы роста чрезвычайно высокими, неискушенному читателю они могут показаться совсем не впечатляющими. Чтобы объяснить, в чем здесь фокус, существует прекрасная вещь – сложные проценты. За 23 года показатель роста в 2,8 % дает общий прирост ВВП на душу населения почти на 90 % (!). А при годовом темпе роста в 5,6 %, зафиксированном в Западной Германии, общий рост составил за тот же период 250 %. Неудивительно, что для развитого промышленного мира экономисты обычно называют этот период «золотым веком», а жители Германии и вовсе окрестили происходившие события «экономическим чудом», по-немецки – «Wirtschaftswunder».

Но и хорошее имеет свойство заканчиваться. После «золотого века» почти во всех странах рост ВВП резко снизился. В течение примерно 15 лет в мире в целом наблюдался экономический рост, едва превышавший тот, который существовал в период с 1870 по 1913 г. Причины столь резкого изменения остаются дискуссионными, но кажется очевидным, что важную роль сыграли в этом процессе резкие скачки цен на нефть в 1973/74 годах и повторно в 1979/80 годах. Наряду с этим произошел раскол в международной валютной системе, когда был сломан режим фиксированного обменного курса, основанный на долларе, и началась инфляция.

После периода особо высокой инфляции в 1970-х гг. центральные банки и правительства многих стран проводили политику, направленную на ее сдерживание, в том числе на снижение заоблачных процентных ставок. В конце концов им удалось прекратить рост инфляции, но платой за это стал очень высокий уровень безработицы. Именно тогда вошел в широкое употребление термин «стагфляция»^[43]. Повсюду распространились весьма пессимистичные прогнозы на экономические перспективы.

Впоследствии экономический рост снова ускорился, сначала в развитых странах, а позднее – за счет ускоренного роста на развивающихся рынках. В период с 2001 по 2007 г. глобальный рост в среднем составлял почти 4 %, что было не так хорошо, как во времена «золотого века», но все же намного лучше, чем в последние 30 лет XX столетия. Казалось, хорошие времена вернулись, но фактически усредненные глобальные показатели ввели многих в заблуждение. За исключением чрезвычайно высоких темпов роста на развивающихся рынках во главе с Китаем в большинстве стран Запада темпы роста имели тенденцию к снижению.

Быстрые темпы роста на развивающихся рынках были вызваны не новыми технологическими прорывами. Стремительный успех новых игроков на экономической арене произошел в основном из-за огромного разрыва между уровнем ВВП на душу населения на развивающихся рынках и соответствующими показателями на Западе. Это открыло возможности для «догоняющего» роста. Все, что требовалось сделать странам с формирующимся рынком, – это перенять технологии, уже используемые в развитых странах, и – вуаля! – за этим следует грандиозный бум. Я говорю «все, что требовалось сделать», рискуя преуменьшить масштаб преобразований, которые были необходимы этим странам для сокращения разрыва с Западом. В реальности это повлекло за собой драматические социальные и политические изменения, включая фактический отказ от коммунизма в Китае.

Однако по мере приближения развивающихся рынков к уровню лидирующих стран темпы развития, которые стали возможными только в процессе догоняющего роста, начали снижаться. Более того, резкий скачок производства и уровня жизни в результате включения этих стран в международную торговлю был для них лишь разовым приобретением, хотя его положительные последствия прослеживаются и сегодня.

Примечательно, что, несмотря на положительное влияние компьютеризации и развития интернета, источники этого огромного всплеска роста на развивающихся рынках, поддерживающего, в свою очередь, неплохие темпы общемирового развития и выведшего из бедности сотни миллионов людей, были, по существу, коммерческими и политическими, а не технологическими.

А потом произошла череда событий, заново потрясших мир^[44]. Как выяснилось, их причины также не были технологическими. Корни глобального финансового кризиса 2007–2009 гг. и последовавшей за ним Великой рецессии лежали в мире финансов, а не технологий. И несмотря на участие в описываемых событиях так называемых «финансовых технологий», главные причины GFC заключались в некоторых слабостях человеческой природы, социальных институтов и государственной политики^[45].

Грандиозное замедление

Все годы, прошедшие после глобального финансового кризиса и шедшей по его пятам Великой рецессии, измеряемые темпы экономического роста оставались на низком уровне^[46]. Такое резкое замедление темпов экономического роста породило поток научных работ, пытающихся его объяснить. Некоторые экономисты утверждают, например, что это такая новая норма. Многие из них сосредоточились на аспектах спроса, связанных с нынешним замедлением. Выдающийся американский экономист Ларри Саммерс возродил понятие «векового застоя» (англ. «secular stagnation»), которое было популярно в 1930-х гг. и использовалось после войны до тех пор, пока продолжительный послевоенный экономический бум не нанес ему, казалось бы, смертельный удар (создается впечатление, что экономические идеи никогда не умирают: потерпев временное поражение, они просто уходят за кулисы, чтобы вернуться позже).

Идея «векового застоя» (или «вековой стагнации») заключается в том, что по ряду причин совокупный спрос демонстрирует стойкую тенденцию отставать от совокупного предложения. В результате, чтобы предотвратить повсеместную безработицу, фискальные и денежно-кредитные органы вынуждены прибегать к стимулирующей политике исключительного уровня, например, к значительному увеличению бюджетного дефицита, почти нулевым процентным ставкам и обширным программам массовой покупки облигаций, оплачиваемой за счет вновь напечатанных денег.

Некоторые, хотя далеко не все, экономисты, поддерживающие эту точку зрения, подчеркивают рост неравенства как фундаментальную причину вековой стагнации. В частности, убежденным сторонником этой точки зрения является американский лауреат Нобелевской премии Джозеф Стиглиц. Другие экономисты принимают только корреляцию между описанными явлениями, но утверждают, что причинно-следственная связь здесь обратная, то есть ослабление роста производительности приводит к увеличению неравенства^[47]. Третьи склонны объяснять слишком медленный рост совокупного спроса прежде всего слабостью банков, чрезмерным совокупным долгом, различными нормативными актами, а также прочими запретами и сдерживающими факторами, которые вынуждают компании к слишком осторожному поведению. Эти дебаты продолжаются и до сих пор. К счастью, нам нет необходимости разрешать этот спор. Но зато мы должны обсудить некоторые другие возможные объяснения нынешнего экономического спада.

Объяснение периодических ослаблений в экономических показателях на основании снижения спроса легко может «перекраситься» и в объяснение, основанное на снижении предложения. Слабый совокупный спрос либо включает в себя, либо приводит к слабым инвестиционным затратам на производственные линии, машины, здания и программное обеспечение. Снижение таких расходов будет сдерживать рост производительности, поскольку снижает объем капитала, с которым рабочим приходится иметь дело.

Однако некоторые экономисты объясняют текущее состояние мировой экономики его явной и сильной зависимостью от предложения. На самом деле, это объяснение лучше назвать технологическим, поскольку такие авторы утверждают, что слабый рост объясняется медленными темпами технического прогресса^[48].

Самый известный и наиболее убедительный из экономистов данного направления – это американский ученый Роберт Гордон^[49]. Он утверждает, что недавнее замедление роста мировой экономики не может объясняться слабостью совокупного спроса или замедлением прироста трудоспособного населения. Насколько мы можем судить, существенно снизился именно основной рост производительности.

Гордон поясняет, что мы должны рассматривать данное явление в длительном историческом контексте. Он считает, что к промышленным революциям следует относиться как к разовым событиям. До первой революции экономического прогресса практически не было, и, возможно, от него ничего не осталось после окончания третьей совсем недавно завершившейся промышленной революции. До настоящего времени Гордон насчитывает три промышленных революции. И теперь благодаря роботам и искусственному интеллекту мы можем испытать четвертую.

Каждая из промышленных революций была связана с различными фундаментальными технологическими прорывами. Первая промышленная революция, продолжавшаяся примерно с 1750 по 1830 г., была связана с изобретением парового двигателя, освоением хлопкопрядения и началом развития железных дорог. (Более значительный экономический эффект от железных дорог проявился лишь спустя десятилетия.) Затем произошла вторая промышленная революция, длившаяся около 30 лет (примерно с 1870 по 1900 г.), связанная с началом широкого применения электричества, двигателя внутреннего сгорания и телефона, за которыми последовали различные дополнительные изобретения – многочисленные бытовые электроприборы, автомобили, самолеты и т. п.

Третья промышленная революция, которую Гордон датирует примерно 1960 г., была связана с компьютерами, что привело к появлению Всемирной паутины и мобильных телефонов.

Гордон утверждает, что недавнее замедление роста производительности зависит от того, что третья промышленная революция, завершающие этапы которой происходят в наши дни, оказалась не столь значительной, как две предыдущие. По его словам, «многие изобретения, заменившие утомительную и повторяющуюся канцелярскую работу компьютерами, произошли очень давно, еще в 1970-х и 1980-х гг.».

Между тем последние разработки были сосредоточены на усовершенствовании устройств для развлечения и связи. По общему признанию, они предоставили возможности для отдыха, а также использования их как дома, так и на работе. Но они мало повлияли на увеличение производства на душу населения. В частности, они не соответствуют традиционной модели технологического прогресса, лежавшей в основе экономического прогресса на протяжении последних двух столетий, а именно замене человеческого труда машинами.

Вы могли подумать, что тогда уже компьютеризация должна была соответствовать этой парадигме. Тем не менее, лауреат Нобелевской премии по экономике Роберт Солоу еще в 1987 г. прославился следующим высказыванием: «Приметы компьютерного века можно увидеть везде, кроме статистики производительности»^[50]. (Имейте в виду, что рост производительности труда в США в конце 1990-х гг. предполагал, что выгода от компьютеров была реальной, но, как и в случае с другими достижениями, не проявляла себя долгое время.) Американский предприниматель и венчурный капиталист Питер Тиль недавно выразил свое разочарование технологиями более лаконично. Он сказал: «Мы хотели создать летающие машины. Вместо этого мы имеем 140 символов»^[51].

Утверждение Роберта Гордона о том, что технический прогресс в значительной степени исчерпал себя, способно произвести сенсацию, если его хорошо осмыслить. Действительно, представьте себе: эскалация развивающихся рынков неумолимо замедляется; общий экономический прогресс, по сути, сходит на нет; уровень жизни практически не повышается; у следующего поколения нет перспективы жить лучше, чем нынешнее; нас ждет возвращение к реалиям и возможностям (если не к уровню жизни), существовавшим до промышленной революции. Нет сомнений в том, что если наше будущее действительно будет таким, то оно представляет собой драматический регресс, грозящий человечеству серьезными политическими проблемами. Так что ставки для всех нас очень высоки. Но прав ли Гордон?