Рижула Дас
Смерть в Сонагачи

RIJULA DAS

A Death in Shonagachhi

A Death in Shonagachhi © by Rijula Das, 2021

By agreement with Pontas Literary & Film Agency

© Литвинова И. А., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2023

Глава 1

Лали выучила слово «фантазия». И это вызывало жгучую ревность у Тилу, хотя он и не мог толком объяснить почему.

Тилу Шау, малоизвестный автор эротической прозы, навещал Лали вот уже почти шесть месяцев – каждую вторую среду – с тех пор, как продажи его книг и сопутствующая шумиха стали приносить ему достаточно денег, чтобы оплачивать услуги Лали. Тщедушный, из тех, на кого без слез не взглянешь, он не вызывал интереса у противоположного пола. Впрочем, теперь это не имело для него значения, но он все еще помнил, как у него, школьника, щемило сердце, когда симпатичная девчонка проходила мимо, не удостаивая его даже взглядом. Вот как Лали сейчас – стояла, прислонившись к дверному косяку, и курила сигарету, отвернув от него лицо.

Не так давно он прочитал книгу о тайнах человеческой психики. Так вот, там говорилось, что все берет свое начало из детства. И хотя Тилу не мог винить свою мать в чем-то большем, чем затрещины и некоторое пренебрежение, он просек, что теперь принято списывать на матерей все огрехи повзрослевших детей. И предположил, что его собственные проблемы начались с того, что мать не могла с точностью вспомнить, в какой момент ее двухдневных родовых мук крошечное сморщенное тельце Трилокешвара Шау коснулось земли. Ну, не то чтобы коснулось земли, а попросту плюхнулось в руки пышногрудой повитухи со смешными кроличьими зубами, а та скривила нос, закусила нижнюю губу и произнесла гнусавым фальцетом: «Эхма», прежде чем поднять его повыше и показать матери, которая – он не сомневался – хрипло квакнула. Такая музыка сопровождала его появление на свет, задавая фоновую партитуру на всю оставшуюся жизнь. Тем не менее отец гордился им – как же, первый наследник мужского пола и все такое. Со временем родительская гордость уступила место горькому разочарованию, но в момент рождения сына переполненный эмоциями отец навязал ему имя Трилокешвара – бога трех царств. Фамилию, однако, исправить было невозможно. Впрочем, в наши дни принадлежность к низшей касте имела всевозможные преимущества. По крайней мере, сын получит государственную работу по какой-нибудь благотворительной квоте – так рассуждал отец Тилу.

Мало того что Тилу потерпел впечатляющую неудачу при получении столь желанной работы, он еще взялся пописывать эротические новеллы в опасно нежном возрасте. Наконец Тилу захотел применить свои теоретические знания на практике. Поскольку он не был принцем, понятия не имел о том, как разговаривать с женщинами, и обладал всем очарованием жареных объедков, традиционные способы ухаживания обычно приносили ему оплеухи тапкой и залп угроз как от объекта внимания, так и от скопища местных головорезов, папаш и плешивых стариков.

После нескольких сокрушительных фиаско Тилу сделал то, что делал в Калькутте каждый неудавшийся Ромео. Как-то ранним вечером, облачившись в преимущественно белую пижаму-панджаби, Тилу встал перед храмом Динатарини Маа Кали и, несколько раз пробормотав «Ма, Ма», трижды постучал лбом о священный пол, покрытый въевшейся грязью. Потом решительно направился к покореженному банкомату в душном отделении банка Барода и снял небольшую сумму наличных, для надежности припрятав ее в правом переднем кармане трусов Rupa. Он огляделся вокруг, но на улицах столичной Калькутты взрослые мужчины сплошь и рядом засовывали руки в штаны, так что никто не обратил на него никакого внимания.

Его первый визит в Сонагачи стал и приключением, и битвой. Он слышал, как название этого квартала шепотом звучало в темных закоулках, порождая какое-то странное возбуждение, которое Тилу в силу своей девственности не понимал. Он был не из тех, кто уверенно захаживал в знаменитый район красных фонарей. Но, преодолев природную застенчивость, все-таки нырнул в незнакомые воды и, бултыхаясь вместе с отбросами, приплыл к двери Лали, после чего больше не оглядывался назад.

Все это случилось очень давно. С тех пор Лали ушла далеко вперед и выучила слово «хвантазия». Ее рот причудливо складывался, когда произносил это слово, и она опускала подбородок и намеренно сексуально выгибала шею, а ее верхняя губа кривилась в мимолетной полуулыбке, обнажающей резец. Все это заводило Тилу. В тот вечер прямо с порога Лали заставила его прежде заплатить за то, что она назвала «хвантазией специаль».

– С каких это пор? – удивился он.

В конце концов, он наведывался к Лали вот уже несколько месяцев. Каждую вторую среду, точно по расписанию, и всякий раз, как только появлялись лишние деньги. Но в этот вечер, когда он пришел ровно в семь часов, Лали вздернула нос (невиданная наглость!) и затянулась сигаретой. Да еще и заявила, что ему придется доплатить за услуги. Просто возмутительно. На него уже давно распространялся тариф для постоянных клиентов, а тут нате вам. Требуют почти вдвое больше. Вот сука.

– Но почему? – спросил он, на что она ответила:

– Секс с хвантазией обойдется тебе дороже.

Тилу никогда и подумать не мог, что его особые сексуальные пристрастия подпадают под категорию «хвантазии». Он решил не придираться к произношению Лали. Если она и коверкала это слово, бог с ней, это ее дело. Но Лали принялась рассказывать ему о своих новых тарифах: «фантазия легкая», «фантазия особая», «фантазия даблдекер». Он был почти уверен, что она все это выдумала, но спорить с Лали не входило в его планы на вечер. В наступившей тишине, пока Тилу боялся спросить, что подразумевала последняя категория, Лали воспользовалась возможностью сообщить ему, что все то, чем они занимались до сих пор, соответствовало тарифу «особой фантазии», а потому он задолжал ей около нескольких тысяч. Сердце оборвалось. Тилу всегда знал, что между его бумажником и пенисом существует магическая связь. В тех редких случаях, когда ему платили, он вполне осязаемо радовался встрече с Лали.

Все это в сочетании с выражением абсолютного благоговения, застилавшего взор Тилу, когда он украдкой поглядывал на вызывающее декольте прелестницы (не то чтобы Тилу осознавал это, но женщины умело подмечают такие слабости и хранят их в памяти для будущего использования), наделяло Лали бесконечной властью над ним. Разумеется, она не испытывала к нему никакого уважения. Тилу полагал, что его верность льстит Лали. Но романтическая преданность обернулась неприятными последствиями. Хотя одно присутствие Лали могло обеспечить Тилу пожизненную эрекцию, вдумчивостью своих приготовлений он рассчитывал заслужить особое отношение к себе, если в мире существует хоть какая-то справедливость. К сожалению, ничего подобного не произошло. И Лали относилась к Тилу с презрением сильного к слабому. Она не считала нужным угождать ему. Ей достаточно было лишь приспустить свое сари, и он уже возносился на вершину блаженства.

Безразличие Лали прожигало дыру в бедном сердце Тилу, но никогда еще не жалило так сильно, как в тот вечер, когда она совершенно бесстыдно, посасывая сигарету, потребовала двойную ставку. Гребаная фантазия! Вечная проблема с этими иностранными словами – стоит назвать что-то по-английски, как оно тут же обходится намного дороже. Тилу попытался выбросить эти мысли из головы, но от жгучей обиды заныло сердце. Долгие месяцы беспредельной верности – и никакого снисхождения, даже пятипроцентной скидки. Вдогонку пришла ревность – не накатила приливной волной, чего он боялся, но засочилась, как те струйки воды из протекающего крана, что слышал он каждое утро и каждую ночь на помойке, которую называл домом.

– Кто научил тебя этому слову? – спросил Тилу.

Она огрызнулась – мол, не твое дело.

Зря она так сказала. Тилу пытался, но не мог сосредоточиться.

– Что за сукин сын научил тебя этому слову – даблдекер?^[1]

Она увильнула от ответа. Просто заявила, что он должен заплатить за то, что получает, и что в мире нет ничего бесплатного. Тем более что с ней никто не сравнится.

Тилу знал, что это правда. Она умело манипулировала фактами. Но почему никогда раньше ей это не приходило в голову? Она с радостью делала то, что он хотел, за обычную плату. До сих пор.

Лали ухватила его мошонку и стиснула что есть силы. Тилу захныкал. В его глазах стояли слезы, а на ее лице застыло презрение. Он уже и сам не знал, от чего плачет – от удовольствия или от боли. Почему он должен любить мерзкую сучку? На эти деньги он мог бы питаться получше. Видит бог, денег было не так уж много. Под протекающей крышей в дождливые дни ему приходилось передвигать кровать в своей каморке, где едва бы поместились сразу две ящерицы. Ему стало жаль самого себя. В конце концов, кто-то же должен его пожалеть.

Дрожа от неуверенности, тяжело дыша, он крикнул ей:

– Khaanki maagi, chutiya magi – шлюха!

Она влепила ему пощечину, после чего схватила за шею. Даже утопая в водовороте ярости и жалости к себе, Тилу остро осознавал ее красоту; это осознание пронзало туман его боли. Как осенняя богиня оседлала льва, так она оседлала его – Трилокешвара Шау, ничтожное подобие чего бы то ни было. Она ослепляла своим великолепием: черно-коричневая кожа блестела, темные пряди смазанных маслом волос спускались по спине и падали ему на пупок, груди свободно свисали, когда она двигалась. Она потянулась к его горлу и укусила, как будто хотела пустить кровь, сжимая зубы все сильнее. Он не мог дышать. Она улыбнулась, словно проявляя милосердие. Той пощечиной она могла запросто оставить его без зуба. Предательский голосок нашептывал ему, что двойная ставка все-таки того стоит. От боли и удовольствия Тилу заскулил и вздохнул, но тут за стенкой раздался истошный вопль, возвещая о кровавом убийстве.

Лали сорвалась со своего скакуна быстрее, чем происходит семяизвержение у четырнадцатилетнего подростка. Сбитый с толку и почти достигший оргазма, Тилу с трудом напомнил себе, что нужно дышать. Он последовал за Лали, когда она, спешно накидывая на себя халат, выскочила за дверь. Тилу застыл на пороге, голый, ошеломленный; спина Лали загораживала ему обзор. И тут он увидел кровь, медленной струйкой текущую к ступням Лали. Она повернулась и оттолкнула его в сторону.

– Вали отсюда, живо, – прошипела она ему в лицо. С выпученными глазами и распахнутым ртом, она напоминала дохлую рыбину на прилавке торговца. – СЕЙЧАС ЖЕ!

Начинали собираться люди. Он схватил свою одежду и выбежал из лачуги Лали, смущенный и напуганный. И так, нагишом, прижимая к груди ворох тряпья, Трилокешвар Шау промчался по улице, прежде чем исчезнуть в еще более темных закоулках Сонагачи.

Что же все-таки произошло? Он слишком боялся Лали, чтобы спросить. Ему было стыдно за собственную трусость, отсутствие мужественности, неспособность справиться с трудной ситуацией. До него вдруг дошло, что, даже несмотря на холод и наготу, пробежку по кварталу шлюх после того, как его выгнала женщина, которую он любил беззаветно и безнадежно, у него все еще сохранялась сильная эрекция. В выжженной глубине истерзанного сердца шевелилось и осознание того, что, если Лали попала в беду, он, получается, ничем ей не помог.

Тилу Шау остановился и упал на колени. Одинокий, скорчившийся, он изверг семя, а потом немного поплакал о себе на улицах Сонагачи жаркой, душной июньской ночью.

Глава 2

Как и многие из тех, кто обладает всемогуществом в ограниченной вселенной, Самшер Сингх любил выставлять это напоказ. Спустя несколько месяцев после того, как его назначили начальником полицейского участка Буртоллы^[2] – временного пристанища сутенеров, зазывал, бандерш и мелких хулиганов, населявших преступный мир Сонагачи, – он обустроил для себя индивидуальный клозет. Остальным приходилось довольствоваться общим сортиром, изгаженным вековыми граффити, сигаретными окурками и нестерпимой вонью. Каждое утро он бочком пробирался через жестяную дверь, которая никогда не открывалась полностью, втискиваясь в узкую келью импровизированного туалета.

Стоило ему присесть на корточки, как в блестящую металлическую дверь постучал Наскар. Самому юному из новобранцев приходилось выполнять неприятные поручения.

– Сэр? – осторожно позвал он бархатистым голосом, который больше подошел бы исполнителю романтических баллад.

Самшер хмыкнул. В голосе Наскара проскакивали заискивающие нотки, отчего в каждом слове звучало предложение переспать. И меньше всего Самшеру хотелось слышать этот голос в столь неудобные моменты.

– Что еще? – Он перешел на английский, что позволял себе лишь в тех случаях, когда не считал нужным скрывать свой гнев.

– Э-э-э… сэр, прошу прощения за беспокойство, сэр… Видите ли, сэр, Балок-да попросил меня связаться с вами, сэр, по делу об убийстве, но я не знаю…

Самшер закрыл кран, прежде чем переспросить:

– Что? Убийство?

– Да, э-э-э… сэр, это проститутка.

Самшер спустил воду, заглушая голос Наскара. С минуту он возился с защелкой, которую обычно заклинивало в критических ситуациях. Приглушенно выругался, пнул дверь ногой и выбрался наружу, посасывая кровоточащий указательный палец.

Наскар попытался заполнить тишину. Он многообещающе начал с «хм…», затем перешел к умиротворяющему «сэр», растягивая гласную и модулируя ближе к концу. Под нетерпеливым взглядом Самшера он выпалил:

– Я позову констебля Гхоша, сэр. – И бросился бежать.

Констебль Балок Гхош сделал последнюю затяжку и придавил окурок биди^[3] каблуком ботинка.

– Майти уже едет к нам, сэр, – доложил он.

– Но что именно произошло? – спросил Самшер.

– Khoon, сэр. Убийство.

– Жертва?

– Rendi magi, сэр. Проститутка. Шлюха из «Голубого лотоса»… ну, вы знаете это местечко, через дорогу от офиса НПО^[4]. Категория «А», высший класс. Одна из девочек мадам Шефали.

Самшер не так уж хорошо знал мадам Шефали, но их пути пересекались в сложном переплетении взяток и договоренностей, которые скрепляли мир Сонагачи. Бандерша управляла собственным королевством в пятиэтажном здании под названием «Голубой лотос». Никто не смог бы сказать, сколько женщин она там укрывала. В таком квартале, как Сонагачи, где в каждом здании от двух до пяти десятков комнат, а в них – бесчисленное множество девушек, трудно отслеживать, что и где происходит. Мадам достаточно хорошо смазывала машину своего бизнеса, чтобы закон ее не беспокоил. Самшер всегда чувствовал себя неловко перед этой внушительной самодержицей.

– Категория «А» означает, что у нее был сутенер? Кто он такой?

Балок Гхош лишь развел руками, пожав плечами:

– Это мог быть кто угодно – тот же Чинту.

Самшер приподнял бровь, пытаясь вспомнить лицо, которое могло бы соответствовать имени.

– Я вызвал Майти; возможно, это он. В наши дни все девушки имеют мобильные телефоны и в обход сутенеров и посредников заключают собственные сделки. Я слышал, там хватает поводов для вражды. Майти может что-то знать, – объяснил Балок.

Самшер задумчиво кивнул. Сотовые телефоны изменили ландшафт проституции. У девушек появилось окно в мир без сутенера или мадам, так что естественный порядок вещей был нарушен. Эскорт-услуги плодились, как грибы, захватывая в свои сети все больше девиц, и иерархия взяток, прибылей, ставок и сговоров – основа процветания Сонагачи – постепенно менялась. Эскортницы кидали сутенеров или находили клиентов самостоятельно, напрямую заключали сделки с полицейскими.

Балок выждал несколько мгновений и добавил:

– Майти вот-вот будет здесь, сэр. Сегодня он летает довольно высоко, но наверняка что-нибудь да знает.

Рэмбо Майти неловко сидел на казенном стуле с жесткой спинкой, рассеянно уставившись на неизменный портрет Ганди, с улыбкой взирающего на него со стены позади стола Самшера. Он вытащил пачку Marlboro из кармана рубашки и предложил сигарету Самшеру. Очки-«авиаторы» в золотой оправе гость предпочел не снимать.

– Arrey saab, не о чем беспокоиться, все знают, что это дело рук Салмана Кхана. – Рэмбо растянул губы в маслянистой улыбке.

Рука Самшера зависла над пачкой сигарет.

– Кинозвезда? Какое он имеет к этому отношение?

– Arrey na, сэр, – усмехнулся Рэмбо. – Когда-то был ее клиентом, а потом завязал с ней отношения. Он работал зазывалой на Саддер-стрит, продавал ганджу^[5] и девочек иностранным туристам. Вы наверняка его встречали.

– Нет, не припоминаю.

– О, вы бы сразу вспомнили его, если бы увидели.

Самшер откинулся на спинку кресла и окинул Рэмбо долгим изучающим взглядом. Рэмбо Майти как сутенер находился на подъеме. До недавнего времени он барахтался на мелководье, но Самшер всегда считал его дружелюбным осведомителем, легковесным и довольно-таки неуверенным в себе типом, готовым охотно делиться информацией. Теперь, похоже, дела у него шли неплохо, и он порядком заматерел. Исчезла привычная угодливость нищего, как исчезла и сама нищета. Можно сказать, отныне его каталог приобрел глянцевый лоск. Рэмбо хвастался самой большой коллекцией девственниц-студенток – по крайней мере, Балок обмолвился об этом мимоходом. В прошлом месяце сутенер даже напечатал визитные карточки и с гордостью вручил одну из них Самшеру.

Наконец Рэмбо снял свои «авиаторы». Самшер с некоторым удовлетворением отметил зеленоватый налет от дешевого металла, окрасивший переносицу. Чему тут удивляться. Раскошелиться на что-то классное – кишка тонка.

– Послушайте, сэр, они сами во всем разберутся. Нет смысла вмешиваться. Такое дерьмо случается раз в месяц – вам ли не знать?

Самшер почувствовал облегчение, хотя и старался не выказывать эмоций. Он, конечно, предпочел бы не вмешиваться. Византийская сеть преступлений, насилия, откатов и взяток разрослась настолько, что к ней не подступиться, да и какой смысл надрываться? Таких начальников, как он, пруд пруди, и никому не было дела до полицейского участка Буртоллы.

– Я вижу, дела у тебя идут неплохо, – сказал Самшер, разглядывая почти полную пачку Marlboro Lights.

– О, это подарок для вас, сэр. – Рэмбо подтолкнул к нему пачку. – Я, когда шел к вам, подумал: «Наш командир любит вкусно подымить. Надо бы его угостить». В конце концов, мы давно не виделись.

– Ты был знаком с этой девушкой? – спросил Самшер, заметив явную нерешительность на лице Рэмбо.

– Вы же знаете, как это бывает, – пролепетал Рэмбо. – Видел ее, конечно. Одна из подопечных мадам Шефали. Красотка, категория «А», как говорится. Зарабатывала хорошие деньги, пока не случилась ноте-банди.

– Чертова демонетизация, – пробормотал Самшер.

Правительство признало недействительными банкноты достоинством в пятьсот рупий, и это решение задело практически все слои населения. Он не мог произнести вслух то, что думает по этому поводу, или даже высказать свои сомнения перед подчиненными. Кто знает, к какой партии принадлежит какая-нибудь сволочь и, что еще важнее, на кого шпионит. По крайней мере, в работе с криминальными элементами этого можно было не опасаться.

– Не беспокойтесь, сэр, я буду начеку. Как только что-нибудь всплывет, сразу доложу. Но, боюсь, никаких подвижек не будет. Все и так очевидно. Парень приревновал и убил ее, не сомневаюсь. Какой нормальный мужчина согласится, чтобы его девушка занималась… занималась чем-то подобным за деньги.

– Ну… Все бабу^[6] в Сонагачи этим промышляют. И на самом деле получают свою долю.

– Конечно, конечно. Но я не буду держать вас в неведении, сэр, можете на меня положиться.

После того как Рэмбо снова нацепил «авиаторы» и вышел из кабинета, Самшер еще долго сидел в кресле. Он был не из тех, кто быстро соображает, в чем и сам признался бы первым, да от него никогда и не требовали особой смекалки. И вообще, с чего вдруг он озаботился этим убийством? От вышестоящего начальства не поступало ни телефонных звонков, ни распоряжений, никому не было дела, так что и ему не следовало бы дергаться.

Поднимаясь из-за стола, он пнул ногой бездомную дворнягу, которая частенько бродила по полицейскому участку. Шелудивая псина заскулила и отступила за стулья зализывать свои многочисленные раны.

Констебль Балок Гхош тихонько постучал в дверь и просунул голову внутрь. Он все это время подслушивал – вполне ожидаемо, отчего Самшер еще больше злился. Театрально кашлянув, Балок сказал:

– Кислота, сэр. Ублюдок вылил на нее кислоту, а пустую бутылку засунул ей в глотку.

Самшер снова сел, поиграл стеклянной безделушкой в форме шара на своем столе.

– Пока все тихо. Наши парни приехали сразу после того, как это случилось. Смотреть было не на что. Пойду принесу вам чаю, – предложил Балок Гхош.

– Балок-да, – произнес Самшер, не глядя ни на кого и ни на что, – как далеко это зайдет?

Констебль устремил взгляд прямо перед собой:

– Нет причин для беспокойства, сэр. Такие вещи, как правило, решаются сами собой.

Самшер кивнул. Он взял пачку сигарет, оставленную Рэмбо, и глубоко вдохнул аромат. Sala, эти английские сигареты пахнут дорого, даже незажженные. Закрыл глаза и улыбнулся, думая о своей жене, ее раздутом животе, нервном возбуждении, явном ужасе смерти и предвкушении славы, игре ва-банк, когда на кону потомство или забвение.