Ричард Морган
Видоизмененный углерод: Сломленные ангелы
А если он тут ни при чем, значит, в игру приняли кого-то еще.
Так или иначе, за Шнайдером стоит приглядывать.
Я опустил панель дисплея и поднялся – в тот самый момент, когда шаттл накренился, выполняя разворот в сторону моря. Ухватившись рукой за багажную полку, я опустил взгляд на археолога:
– Советую пристегнуться. Сейчас несколько минут будет немного потряхивать.
Она не ответила, но ее руки, лежавшие на коленях, шевельнулись. Я направился к кабине пилота.
Сидевший в кресле ручного управления Шнайдер и поднял голову при моем появлении. Его ладони расслабленно лежали на подлокотниках. Он кивнул на максимизированный цифровой дисплей в верхней части приборной проекционной сетки.
– Счетчик глубины по-прежнему показывает меньше пяти метров. Уклон пологий, и глубоководья мы достигнем только через несколько километров. Ты уверен, что это говно так близко не подплывает?
– Если бы подплывало, то торчало бы из воды, – сказал я, опускаясь в кресло второго пилота. – Управляемая мина не сильно меньше бомбы-«мародера». Практически автоматизированная мини-подлодка. Система работает?
– Ага. Можешь надевать маску. Пульт управления оружием на правом подлокотнике.
Я натянул на лицо эластичную стрелковую маску и коснулся висков, включая изображение. Вокруг меня возникло яркое море первичных цветов – бледно-синяя вода, темно-серое дно. Электроника отображалась красным, насыщенность которого определялась заданными мной параметрами. Основная часть была светло-розовой – мертвый металлический хлам, не проявлявший никакой электроактивности. Я погрузился в виртуальное отображение данных, идущих от сенсоров шаттла, заставил себя не вглядываться в дно и перешел в состояние дзена.
Чрезвычайных посланников не учили тралению, но предельная бдительность, которая достигается, как ни парадоксально, через полное отсутствие каких-либо ожиданий, была краеугольным камнем основной подготовки. Чрезвычайный посланник Протектората, когда его как ОЧС – оцифрованное человеческое сознание – пересылают гиперпространственным пробоем, должен ожидать в буквальном смысле чего угодно. Обычно ты оказывался в незнакомом теле в незнакомом мире, под огнем противника. Даже при благоприятных обстоятельствах никакой инструктаж не в силах подготовить человека к такой радикальной смене обстановки. Что уж говорить о тех по меньшей мере нестабильных, а по большей – смертельно опасных ситуациях, для разрешения которых был создан Корпус чрезвычайных посланников.
Вирджиния Видаура, инструктор Корпуса, руки в карманах комбинезона, спокойным, задумчивым взглядом изучает наши лица. Первый день тренировок.
«Поскольку логистически невозможно предугадать все, – спокойно сообщила она, – мы научим вас не предугадывать в принципе. Тогда вы будете готовы ко всему».
Мое сознание даже не успело зафиксировать появление первой мины. Когда я краем глаза заметил красную вспышку, руки уже захватили цель и запустили самонаводящиеся микроракеты. Малютки прочертили зеленые трассы над виртуальной морской гладью, вонзились в воду, как острые ножи в мякоть, и прошили притаившуюся в глубине мину, прежде чем та смогла уклониться или провести ответную атаку. Последовал взрыв, и поверхность моря выгнулась вверх, как человеческое тело на столе для допросов.
В незапамятные времена люди управляли своими системами вооружения самостоятельно. Они поднимались в воздух на летательных аппаратах размером не больше корыта с крыльями и оборудованных немногим лучше и использовали то немудрящее оружие, что удавалось уместить рядом с собой в кокпите. Позже для этих целей были разработаны машины, которые делали свое дело быстрее и гораздо точнее, чем это было по плечу человеку, и на какой-то период небо целиком принадлежало им. Затем на сцену вышла биотехнология, которая вернула людям конкурентоспособность, и внезапно они снова сравнялись с машинами в скорости и меткости. С тех пор это превратилось в своеобразную технологическую гонку, ход которой определялся тем, что же удастся усовершенствовать первым – автоматику или человеческий фактор. И психодинамика чрезвычайных посланников была резким и неожиданным рывком по полосе обгона.
Существуют военные машины быстрее меня, но нам не повезло: на борту таких не было. Реквизированный у госпиталя шаттл был судном обеспечения, и его чисто оборонительное вооружение сводилось к турели в носовой части и установке для запуска ложных целей, которой я не доверил бы защиту воздушного змея. Придется поработать самим.
– Одна есть. Остальные где-то неподалеку. Сбавь ход. Снижайся и готовь хлопушки.
Они появились с запада, ползли по дну, похожие на толстых бочкообразных пауков, привлеченных жестокой смертью собрата. Я почувствовал, как нос шаттла опустился вниз – это Шнайдер пошел на снижение, выровняв судно, когда между ним и морской поверхностью оставалось каких-нибудь десять метров; затем последовал сильный глухой удар – это выдвинулись бомбодержатели с хлопушками. Я не сводил глаз с приближавшихся мин. Их было семь, и все направлялись к нам. Обычно они ходят пятерками, так что это, видимо, были остатки двух групп, хотя кто смог так существенно проредить их ряды, оставалось для меня загадкой. Судя по тому, что я прочел в рапортах, с начала войны в эти воды заходили исключительно рыболовецкие суда. Морское дно густо усеивали их обломки.
Я взял на прицел головную мину и уничтожил ее почти небрежным движением. Оставшиеся шесть выпустили свои первые торпеды. Вырвавшись из-под воды, те устремились к нам.
– Мы на мушке.
– Вижу, – коротко бросил Шнайдер, и шаттл дернулся, заходя на вираж. Я сыпанул в воду щепотку самонаводящихся микроракет.
«Умные» мины на самом деле довольно глупы. И это понятно: диапазон задач, для которых они спроектированы, настолько узок, что слишком продвинутый интеллект им противопоказан. Закрепившись на морском дне при помощи клешни, чтобы обеспечить стабильность запуска, они ждут, когда над ними пройдет цель. Некоторые способны зарываться достаточно глубоко, чтобы ускользнуть от внимания спектросканеров; некоторые камуфлируются под обломки. По сути, это стационарное оружие. Они могут вести огонь и в движении, но точность при этом страдает.
Что еще лучше, их система устроена по принципу «или-или», перед выстрелом определяя цель либо как наводную, либо как воздушную. Против последних они используют микроракеты класса «земля-воздух», против первых – торпеды. При необходимости торпеды превращаются в ракеты, сбрасывая двигатель при выходе из воды и в воздухе используя примитивное сопло, но они медленные.
Мы шли почти вплотную к воде, снизив скорость практически до нуля, и поэтому мины решили, что мы – корабль. Торпеды вынырнули в тени шаттла, не обнаружили цели, и, пока стряхивали с себя двигатели, с ними расправились наши самонаводящиеся ракеты. Тем временем россыпь снарядов, которую я сбросил в море, уже отыскала и уничтожила две – нет, постойте, три – мины. Если так пойдет дело…
СБОЙ СИСТЕМЫ.
СБОЙ СИСТЕМЫ.
СБОЙ СИСТЕМЫ.
В правом верхнем углу зрения запульсировал световой индикатор и поползли строки сообщения об ошибке. Времени читать его у меня не было. Пульт не подавал признаков жизни, управление оружием было намертво заблокировано, очередная пара микроракет покоилась в пусковых трубах. «Сраное ооновское старье», – подобно падающему метеору, промелькнуло в голове. Я ударил по кнопке аварийного устранения неполадок. Система мобилизовала свои рудиментарные диагностические способности и начала выискивать причину неисправности. Не успеть. На поиски могут уйти целые минуты. Оставшиеся три мины выпустили против нас ракеты «земля-воздух».
– Шн…
Шнайдер, при всех своих недостатках, был хорошим пилотом. Я еще не успел выговорить первый слог его имени, а он уже резко задрал нос шаттла, и мы устремились вверх, сопровождаемые шлейфом ракет «земля-воздух».
– Заклинило.
– Знаю, – его голос был напряжен.
– Выпускай «хлопушки»! – прокричал я, пытаясь перекрыть сигналы тревоги. Показатели высоты на альтиметре перевалили за километр.
– Понял.
Шаттл загрохотал, выбрасывая бомбовые кассеты. Они взорвались за нашим хвостом через две секунды после запуска, испестрив небо крошечными электронными обманками. Ракеты израсходовали себя в этом облаке. Краем глаза я увидел, что индикатор на панели управления орудиями вспыхнул зеленым, и, словно в подтверждение, пусковая установка исполнила последнюю, необработанную команду, запустив пару ждавших своей очереди микроракет в свободное от каких бы то ни было целей пространство позади нас. Сидящий рядом Шнайдер издал победный возглас и развернул корабль. Стабилизационное поле компенсировало маневр с запозданием, и, почувствовав, как заходили ходуном кишки, я понадеялся, что Таня Вардани перед вылетом ничего не ела.
Несколько секунд мы парили на крыльях антигравитационных полей шаттла, после чего Шнайдер пошел на снижение. Мы почти отвесно спикировали к поверхности моря, где нас встретила вторая волна ракет.
– Хлопушки!!!
Снова бухнули, выдвигаясь, бомбодержатели. Выцелив три оставшихся мины, я выпустил последние микроракеты и затаил дыхание. Запуск прошел чисто. В тот же самый момент Шнайдер снова врубил гравполя, и наше суденышко содрогнулось всем корпусом. Хлопушки, падающие теперь быстрее, чем выпустивший их шаттл, включивший аварийный реверс, сдетонировали почти перед самым нашим носом. Экран перед моими глазами сплошь залило багрянцем ложных сигналов, испускаемых ловушками, и взрывов накинувшихся на них ракет «земля-воздух». Наши микроракеты, по моему точному расчету, покинувшие борт за считаные мгновения до того, как сдетонировали хлопушки, были уже далеко, устремляясь к минам, притаившимся где-то внизу.
Шаттл спустился вслед за обломками хлопушек и сдетонировавших ракет. Буквально перед тем как мы коснулись морской поверхности, Шнайдер запустил еще одну, произведенную по особому рецепту, пару хлопушек. Они сдетонировали сразу после того, как мы скрылись под водой.
– Погрузились, – сообщил Шнайдер.
Бледно-голубой на моем экране становился все более насыщенным, по мере того как мы отвесно уходили вглубь. Я повертел головой, разыскивая мины, и, к своему удовлетворению, не обнаружил ничего, кроме хлама. Я наконец выдохнул – вдыхал я в последний раз еще тогда, когда небо вокруг кишело ракетами, – и откинулся на спинку кресла.
– Вот это, – сказал я в пространство, – была заваруха так заваруха.
Мы достигли дна, уперлись в него на мгновение, затем снова чуть подались вверх. Вокруг нас медленно оседала шрапнель, оставшаяся от последней пары хлопушек. Я окинул внимательным взглядом окрашенные в розовый осколки и улыбнулся. Эту пару я собрал лично. Собственно производство заняло у меня меньше часа в ночь перед тем, как мы отправились за Вардани, – зато больше трех дней ушло на то, чтобы облазить бывшие зоны боевых действий и разбомбленные взлетно-посадочные поля и насобирать частей для корпуса и электронику для начинки.
Я содрал с головы стрелковую маску и потер глаза:
– Сколько нам добираться?
Шнайдер протянул руку к приборному дисплею:
– Часов шесть при сохранении нынешней плавучести. Если помогу течению гравами, прибудем вдвое раньше.
– Угу, или взлетим на воздух. Я пережил последние две минуты не для того, чтобы снова стать мишенью. Поля не включай, а время используй для того, чтобы почистить базы данных этого корыта.
Шнайдер строптиво взглянул на меня:
– А ты чем собираешься заниматься?
– Ремонтом, – бросил я, направляясь к Тане Вардани.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В отсветах пламени ее лицо казалось камуфляжной маской, сотканной из света и тьмы. До того как лагерная жизнь наложила на него свой отпечаток, это лицо могло считаться красивым. Суровые условия, в которых содержались политзаключенные, превратили его в обтянутый кожей череп. Запавшие глаза, ввалившиеся щеки. Отблески огня плясали в глубоком колодце взгляда, в неподвижных зрачках. Спадавшие на лоб волосы напоминали солому. В углу рта была зажата одна из моих сигарет, так и не зажженная.
– Не хотите такое курить? – спросил я.
Разговор происходил словно по каналу плохой спутниковой связи – прошло две секунды, прежде чем искры, отражавшиеся в ее глазах, переместились вверх и сосредоточились на мне. Голос, ослабевший от долгого неупотребления, был бесцветен:
– Что?
– Я о сигаретах. «Сайт Севен». Лучшее, что я смог раздобыть за пределами Лэндфолла.
Я протянул ей пачку, и Таня покрутила ее в руках. Она дважды перевернула ее туда-сюда, прежде чем смогла отыскать полоску прикуривателя и приложить ее к зажатой во рту сигарете. Ветер унес почти весь дым, но какую-то его часть Вардани вдохнуть успела. Она поморщилась.
– Спасибо, – она держала пачку в сложенных ковшом ладонях, словно та была каким-то зверьком, которого она только что спасла, вытащив из воды.
Я молчал, курил, скользя взглядом по деревьям, стеной выстроившимся вдоль берега. Рефлекторная осторожность без всякого фактического повода для беспокойства – посланнический аналог расслабленного постукивания пальцами в такт музыке. Посланник помнит об опасности вокруг так же, как большинство людей знает, что, если выпустить предмет из рук, он упадет на землю. Навыки посланника закладываются на инстинктивном уровне. Посланник никогда, ни при каких условиях не теряет бдительности, так же как нормальный человек не разожмет пальцев, держа на весу наполненный стакан.
– Вы что-то со мной сделали.
Она произнесла эти слова тихо, как и предыдущие, но когда я перевел на нее взгляд, то увидел, что ее глаза уже не пусты. Ее фраза не была вопросом.
– Я это чувствую, – она прикоснулась к голове широко растопыренными пальцами. – Вот здесь… как будто бы… отверстие.
Я кивнул, пытаясь подобрать верные слова для объяснения. В большинстве миров, на которых мне довелось побывать, вторжение в чужое сознание расценивается как серьезное нарушение моральных норм, и только государственным органам позволяется заниматься этим на регулярной основе. Не было никаких оснований полагать, что сектор Латимера, Санкция IV или Таня Вардани отнесутся к этому иначе. Техники кооптации, используемые чрезвычайными посланниками, позволяют довольно бесцеремонно вторгнуться в глубокие колодцы психосексуальной энергии, управляющей человеком на генетическом уровне. Должным образом разработанная материнская порода животной силы, залегающая в этих колодцах, ускоряет психологическое исцеление на несколько порядков. Процесс начинается с легкого гипноза, затем устанавливается поверхностная эмоциональная связь, а затем следует стадия тесного телесного контакта, который отличается от сексуальной прелюдии только названием. Слияние обычно завершается мягким, гипнотически вызванным оргазмом, но в случае Вардани что-то заставило меня отказаться от этого последнего этапа. Процедура и без того слишком походила на сексуальное насилие.
С другой стороны, Вардани мне была нужна в хорошей психической форме, а в нормальных обстоятельствах восстановление этой формы заняло бы месяцы, если не годы. У нас не было этого времени.
– Это особая техника, – сказал я осторожно. – Терапевтическая система. Я в прошлом был чрезвычайным посланником.
Она затянулась сигаретой:
– Я считала, что посланники – машины для убийства.
– Это Протекторат хочет, чтобы вы так считали. Они внушают это людям, чтобы держать колонии в подсознательном страхе. На самом деле все гораздо сложнее и, в конечном счете, если вдуматься, намного страшнее, – я пожал плечами. – Бо́льшая часть людей вдумываться не любит. Слишком велик труд. Куда лучше полагаться на отредактированные и примитивные выжимки.
– И что же это за кадры?
Разговор завязывался. Я склонился к пламени костра.
– С Шарии. Адорасьона. Посланники, большие, грозные, высокотехнологичные, они прямо с луча гиперсвязи загружаются в наисовременнейшие модели биотехоболочек, чтобы сокрушить любые силы сопротивления. Конечно, бывало и такое, но большинство людей не знают, что пять наших самых удачных операций прошли практически бескровно, исключительно дипломатическими средствами, пусть и под прикрытием. Политическая инженерия. Мы появлялись, исчезали, и никто даже не замечал нашего присутствия.
– Похоже, вы этим гордитесь.
– Вовсе нет.
Она пристально посмотрела на меня:
– Потому и «бывало»?
– Вроде того.
– Ну и каким образом покидают ряды чрезвычайных посланников?
Я ошибался. Это был не разговор. Таня Вардани меня прощупывала.
– Ты сам подал в отставку? Или тебя выперли?
Я слабо улыбнулся:
– Если не возражаешь, я бы предпочел сменить тему.
– Сменить тему? – она не повысила голоса, но в нем зазвенели ледяные отзвуки ярости. – Черт тебя подери, Ковач. Кого ты из себя строишь? Заваливаешься на эту планету со своим сраным оружием массового поражения и мордой профессионального убийцы и пытаешься изобразить тут передо мной глубокую душевную травму? В жопу тебя и твою боль. Я чуть не умерла в том лагере. Видела, как умирают другие женщины и дети. Мне насрать, через что ты там прошел. Отвечай. Почему ты ушел из Корпуса?
Наступившую тишину нарушал только треск костра. Я нашел взглядом тлеющий в его сердцевине уголек и некоторое время наблюдал за его янтарным мерцанием. Я снова видел лазерный огонь, полосующий грязь, и изуродованное лицо Джимми де Сото. Эта картина всплывала в моей голове бессчетное число раз, но я так и не смог к ней привыкнуть. Какой-то идиот как-то сказал, что время лечит все раны, но в его времена еще не было посланников. Наша подготовка посланников включала в себя фотографическую память, и уход из Корпуса не помогает от нее избавиться.
– Ты знаешь что-нибудь об Инненине? – спросил я.
– Разумеется, – было бы странно, если бы не знала: Протекторат не так часто получал по морде, так что, когда это случалось, новости разлетались быстро, даже и на межгалактические расстояния. – Ты там был?
Я кивнул.
– Я слышала, что все погибли в результате вирусной атаки.
– Не совсем так. Вся вторая волна, да. Вирус запустили слишком поздно, чтобы накрыть первый плацдарм, но какая-то его часть просочилась через коммуникационную сеть и поджарила бо́льшую часть оставшихся. Мне повезло. Мой коммуникатор был неисправен.
– Ты потерял товарищей?
– Да.
– И подал в отставку?
Я покачал головой:
– Был списан по инвалидности. Психопрофиль показал непригодность к службе в Корпусе.
– Ты же сказал, что твой коммуникатор…
– От вирусной атаки я не пострадал, меня вывело из строя то, что случилось после, – я говорил медленно, стараясь не растревожить осевшую в глубине горечь. – Была назначена следственная комиссия – об этом ты, должно быть, тоже слышала.
– Они предъявили обвинение Верховному командованию, так?
– Ну да, и обвинение продержалось минут десять. После чего дело закрыли. Вот примерно тогда я и стал не годен к службе в Корпусе. Можно сказать, у меня произошел кризис веры.
– Очень трогательно. – Вспышка гнева израсходовала силы Вардани, ярость в ее голосе внезапно сменилась усталостью. – Жалко, что он недолго продлился, да?
– Я больше не работаю на Протекторат, Таня.
Она кивнула на мой китель:
– Эта униформа говорит об обратном.
– Эта униформа, – я прикоснулся к черной ткани и поморщился, – исключительно временное явление.
– Не думаю, Ковач.
– На Шнайдере такая же, – напомнил я.
– Шнайдер… – его имя неуверенно слетело с ее губ. О том, что его зовут не Мендель, она определенно услышала впервые. – Засранец твой Шнайдер.
Я повернул голову в сторону шаттла. Грохот, доносившийся оттуда, явно был неоправданно громким. Методы, которыми я вывел Вардани из ступора, Шнайдер воспринял довольно болезненно; еще меньший восторг вызвала у него просьба оставить нас у костра наедине.
– Вот как? Я считал, что вы с ним…
– Ну… – с минуту она молча смотрела на огонь. – Он привлекательный засранец.
– Ты знала его до раскопок?
Она покачала головой:
– До раскопок никто никого не знал. Обычно просто получаешь назначение и надеешься на лучшее.
– И ты получила назначение в Дангрек? – спросил я небрежно.
– Нет, – она поежилась, словно от холода. – Я мастер Гильдии. Могла остаться на равнине, если бы захотела. Я сама выбрала Дангрек. Остальные в команде были скребунами, которым выбирать не приходилось. В причины моего прихода они не поверили, но были молоды и полны энтузиазма. Наверно, подумали, что даже раскопки в компании эксцентрика лучше, чем никаких раскопок.
– А что у тебя были за причины?
Наступила долгая пауза, во время которой я мысленно проклинал себя за оплошность. Мой интерес был искренним: о Гильдии археологов я знал только по популярным изданиям, пересказывающим основные моменты ее истории и нечастые успехи. Мне не доводилось встречать мастера Гильдии прежде, а то, что смог сообщить о раскопках Шнайдер, по всей очевидности, он почерпнул из постельных разговоров с Вардани и переврал из-за поверхностности собственных знаний. Мне хотелось услышать полную версию. Но если Таня Вардани чего-то и успела хлебнуть с избытком во время своего заключения, то это допросов. Даже та крохотная толика настойчивости, что проступила в моем голосе, должна была подействовать на нее как разорвавшаяся бомба-«мародер».
Пока я соображал, как бы половчее прервать наступившую паузу, Таня заговорила сама. Голос ее при этом дрожал лишь самую малость:
– Ты хочешь добраться до корабля? Менде… – она запнулась. – Шнайдер тебе о нем рассказал?
– Да, но рассказ был довольно невнятный. Вы что, знали, что он там окажется?
– Не то чтобы знали. Но обнаружив, не удивились. Рано или поздно такое должно было случиться. Тебе доводилось читать Вычинского?
– Доводилось о нем слышать. Теория центров, верно?
Она натянуто улыбнулась:
– Теория центров не принадлежит Вычинскому; она просто всем ему обязана. Вычинский, впрочем, не только он, в свое время утверждал: все находки, связанные с марсианами, указывают на то, что их общество было куда более атомизированным, чем наше. Ну ты понимаешь – крылатые плотоядные существа, ведущие свое происхождение от летающих хищников; практически никаких культурных свидетельств стайного поведения, – ее речь стала гладкой, разговорная манера непроизвольно все больше сменялась лекторской. – Из этого вытекает, что им было нужно куда больше личного пространства, чем нам, а также ослабленная тенденция к социальному взаимодействию в целом. Можешь думать о них как о хищных птицах, если угодно. Агрессивные одиночки. Тот факт, что у них вообще были города, говорит о том, что им удалось, по крайней мере частично, преодолеть это генетическое наследие – возможно, таким же образом, каким человечеству удалось худо-бедно обуздать ксенофобию, следствие стайного поведения. В чем Вычинский расходится с остальными экспертами, так это в своей уверенности в том, что такая тенденция подавлялась лишь до степени, необходимой, чтобы социализация была достаточно желательной, а по мере технологического развития начала высвобождаться обратно. Пока все понятно?
– Более-менее.
На самом деле с пониманием у меня проблемы не было, и основные положения мне уже в том или ином виде приходилось слышать раньше. Но чем больше говорила Вардани, тем свободнее себя чувствовала, и чем дольше продолжался рассказ, тем больше была вероятность, что ее стабильное состояние закрепится. Даже за те недолгие мгновения после того, как она вошла в лекторский режим, она успела оживиться: жестикуляция стала активной, отрешенность на лице сменилась сосредоточенностью. С каждой секундой Таня Вардани все больше становилась собой.
– Ты упомянул теорию центров. Это фуфловая производная от взглядов Вычинского: ее состряпали говнюки Картер и Богданович, решившие попаразитировать на его работах по марсианской картографии. Дело в том, что одна из особенностей марсианских карт – отсутствие на них общих центров. Куда бы ни отправлялись археологические команды, они всегда обнаруживали, что в центре карт, которые им удавалось найти на раскопках, находится само место раскопок. Любой населенный пункт помещал себя аккурат в сердцевину карт, обозначая себя самой крупной блямбой, вне зависимости от истинного размера или очевидного значения. Вычинский утверждал, что в этом нет ничего удивительного, поскольку это хорошо увязывается с уже имеющимися у нас предположениями об устройстве марсианского мышления. Для любого марсианина, составляющего карту местности, самым важным пунктом на ней неизбежно был тот, где находился составитель. Все, что сделали Картер и Богданович, – распространили эту логику на астронавигационные карты. Если каждый марсианский город полагал себя центром планетарной карты, то каждая колония, в свою очередь, считала себя центром марсианской гегемонии. Поэтому тот факт, что Марс на всех этих картах обозначен большой точкой в абсолютном центре, объективно говоря, ничего не значит. Марс легко мог быть недавно колонизированным захолустьем, а настоящий центр могла скрывать за собой буквально любая другая маленькая отметина, – она презрительно поморщилась. – Вот в чем состоит теория центров.
– Похоже, тебе она не кажется очень убедительной.
Вардани выдохнула дым в ночную темноту:
– Нет, не кажется. Как сказал в свое время Вычинский, какая, на хер, разница. Картер с Богдановичем совершенно упустили главное. Признавая справедливость предположения Вычинского о марсианском восприятии пространства, они должны были также понять, что вся концепция гегемонии как таковая была, по всей вероятности, чужда марсианскому мышлению.
– О как.
– Ну да, – еще одна натянутая улыбка, более принужденная, чем предыдущая. – Вот тут-то дело начало принимать политический оборот. Вычинский официально заявил, что, в каком бы месте ни зародилась марсианская раса, нет никакой причины полагать, что значение ее изначального мира в общем порядке вещей превосходило – я цитирую – «необходимый фактический общеобразовательный минимум» – конец цитаты.
– «Мама, а откуда мы взялись?» Что-то вроде этого?
– Именно. Можно указать это место на карте со словами «вот откуда мы когда-то вышли», но, поскольку «где мы находимся сейчас» намного важнее, дань уважения родине этим и исчерпывается.
– Вычинский навряд ли думал о том, чтобы отказаться от своих взглядов как категорически противных человеческой природе?
Вардани пристально посмотрела на меня:
– Сколько тебе на самом деле известно о Гильдии, Ковач?
Я отмерил большим и указательным пальцем скромный отрезок:
– Извини, просто люблю повыделываться. Я с планеты Харлан. Процесс Минору и Гретцки пришелся на мои подростковые годы. Я в то время состоял в банде. Тогда, чтобы показать, какой ты антисоциальный, проще всего было нарезать воздушные граффити на тему суда там, где народу побольше. Мы все знали тексты протоколов наизусть. «Категорически противны человеческой природе» часто повторялось в отречении Гретцки. Похоже, это была шаблонная формула Гильдии, чтобы обеспечить сохранность исследовательских грантов.
Вардани опустила взгляд:
– Какое-то время так и было. И нет, Вычинский не стал плясать под эту дудку. Он любил марсиан, восхищался ими и говорил об этом публично. Поэтому его имя тебе известно лишь в связи с говнотеорией центров. Его лишили финансирования, изъяли из печати бо́льшую часть его работ и передали эстафету Картеру и Богдановичу. И эти две шлюхи с удовольствием отсосали в ответ. В тот же год комиссия ООН одобрила семипроцентное увеличение стратегического бюджета Протектората исключительно из-за параноидальной предпосылки, что где-то там за углом нас поджидает Марсианская Сверхкультура и готовится напасть.
– Мило.
– Ага, и опровергнуть невозможно. Все астронавигационные карты, обнаруженные на других планетах, подтверждают изыскания Вычинского: каждая планета помещает себя в центр, так же как это сделал Марс, и этим единственным фактом запугивают ООН, которая поддерживает большой стратегический бюджет и усиленное военное присутствие на всех территориях Протектората. Никто не желает знать о том, в чем истинный смысл теории Вычинского, а те, кто говорит об этом слишком громко или пытается применить его результаты в собственных исследованиях, либо немедленно лишаются финансирования, либо подвергаются осмеянию, что в итоге означает одно и то же.
Она швырнула сигарету в огонь, наблюдая, как ее пожирает пламя.
– Это и с тобой произошло? – спросил я.
– Не совсем.
С последним слогом она плотно сомкнула губы, словно навешивая на тему замок. За спиной я услышал шаги Шнайдера, у которого исчерпался список ремонтных работ или терпение. Я пожал плечами:
– Договорим позже, если будет желание.
– Может быть. Ну а теперь выкладывайте, два мачо, что это за фигню с гравитационными маневрами вы сегодня устроили?
Я взглянул на Шнайдера, присаживающегося к костру:
– Слышал? Поступила жалоба на развлекательную программу рейса.
– Суки всё-таки эти пассажиры, – хмыкнул Шнайдер, опускаясь на песок и на лету подхватывая шутку. – Ничего не меняется.
– Ты будешь рассказывать или я?
– Твоя же была идея. «Севен» еще остались?
Вардани подняла пачку и бросила Шнайдеру. Повернулась ко мне:
– Итак?
– Какими бы там археологическими достоинствами ни обладало побережье Дангрека, – начал я медленно, – оно все-таки находится на территории Северного предела, а Северный предел для «Клина Карреры» – это одна из девяти ключевых целей, необходимых для победы в войне. И, судя по количеству органических повреждений, нанесенных в этом регионе к настоящему моменту, кемписты пришли к такому же заключению.
– И?
– И организация археологической экспедиции на территорию, за которую сражаются Кемп с «Клином», не вписывается в мое представление о мудрых поступках. Нам нужно, чтобы боевые действия перенесли.
– Перенесли?
Я с большим удовольствием услышал недоверие в ее голосе. Желая усилить эффект, я продолжил, снова пожав плечами:
– Перенесли или отложили. Как получится. Так или иначе, нам нужна помощь. И единственное место, где мы можем получить помощь такого рода, – это корпорации. Мы направляемся в Лэндфолл, а раз я в настоящий момент, предположительно, должен находиться на фронте, Шнайдер – кемпистский дезертир, ты – военнопленная, а наш шаттл – чужая собственность, нам не помешает оставить кое-какой ложный след. Спутниковое наблюдение покажет, что встреча с «умными» минами закончилась для нас печально. Обломки, найденные при осмотре морского дна, подтвердят эту версию. Если никто не вознамерится копать слишком уж глубоко, нас посчитают пропавшими без вести или погибшими, что меня устраивает как нельзя лучше.
– Ты рассчитываешь, что они на этом остановятся?
– Ну, война есть война. Смерть тут дело обычное, – я вытянул из костра ветку и принялся набрасывать на песке карту континента. – Может, конечно, вызвать вопросы, что это я вообще здесь делал, вместо того чтобы принимать командование на Пределе, но такого рода детали обычно начинают анализировать только после боевых действий. Сейчас у «Клина Карреры» мало сил на севере, а кемписты продолжают теснить их к горам. С фланга наступает Президентская гвардия, – я ткнул в песок своей импровизированной указкой, – а отсюда наносит ракетные удары флот ледоколов Кемпа. У Карреры есть занятия поважнее, чем разбираться в обстоятельствах моей кончины.
