Ричард Хелли
История крепостного права на Руси. Предпосылки и основные этапы лишения крестьян личной свободы. XIV—XVII века
В 1920-х гг. советские ученые забавлялись идеей естественного феодального хозяйства, уступающего капиталистическому, денежному хозяйству в конце XV и XVII вв. На заре советской власти едва ли изучался такой предмет, как «русский феодализм», однако воззрения Покровского были безоговорочно приняты.
Серьезные споры по вопросу феодализма происходили в 1929–1934 гг., и концепция Покровского о «торговом» и «индустриальном» капитализме (вторая половина XVII в. до отмены крепостного права) была отброшена в пользу продления феодального периода до 1861 г. Таким образом, капитализм в России был отложен практически на три столетия. Происхождение феодализма в России вызывало дебаты в 1932 и 1933 гг., и интерпретация Б.Д. Грекова, утверждавшая, что рабовладельческий период – второй этап марксизма (Киевская Русь) – сменился феодализмом, была ниспровергнута в пользу новой догмы, заложенной М.М. Цвибаком, утверждавшим, что Россия полностью миновала рабовладельческий период. Греков впоследствии включил установленную догму во все свои работы. (Ведущий российский специалист по рабству А.И. Яковлев писал ранее, что крепостничество развилось из рабства, из уже сформировавшихся норм собственности господ над рабами в X и XI вв.) В 1960-х гг. одной из проблем, наиболее волновавшей советских медиевистов, стал переход от первобытного или рабовладельческого строя к феодальному, в результате чего возникло много интересных теорий.
В настоящее время принято считать, что феодализм на Руси развился где-то во второй половине 1-го тысячелетия н. э. Этот период даже более ранний, чем полагали некоторые сталинисты. Например, И.И. Смирнов отмечал зарождение феодализма приблизительно в XI в. и утверждал, что XII и XIII вв. являлись периодом «развития феодального общества». Насколько мне известно, ни один из советских историков теперь не сомневается в том, что весь ранний период российской истории (период Киевской Руси) являлся частью феодальной эпохи.
Д.п. Маковский недавно поднял тему – уступил ли феодализм капитализму в конце XV в. и в первой половине XVI в., – возвращающую к интерпретации 1920-х гг. Прошедшая в июле 1965 г. в Москве конференция в очередной раз отвергла это предположение и постановила, что период начиная с конца XV в. до второй половины XVIII в. не должен быть включен в переходную эпоху от феодальных способов производства к капиталистическим, а скорее его следует называть периодом «развивающегося феодализма».
Советская историография также вела прения по вопросу, является ли крепостничество необходимой составной частью феодального периода. В 1929 г. С.М. Дубровский, автор «Азиатских способов производства», выдвинул предположение, что феодализм и крепостничество являются двумя различными общественными формациями. А.И. Малышев, подвергнув критике заявление Дубровского, положил начало советской традиционной концепции, что феодализм и крепостничество являются идентичными. Л.В. Данилова отмечает, что теперь совершенно ясно, что предложенное Дубровским деление не является «правомерным». Так, она пишет, что феодализм «не может существовать без класса зависимых крестьян». (Как мы увидим ниже, «зависимый крестьянин» – это иное название «крепостного».) Точка зрения Даниловой напоминает схожие воззрения 1940-х, что крепостничество представляло собой всего лишь правовое выражение производственных отношений феодального общества. «Без крепостничества нет феодализма». Некоторые советские историки, считавшие, что русские крестьяне были всегда закрепощены, ввели в употребление термин «вторичное закрепощение» по отношению к событиям, рассматриваемым в этой работе.
И.Я. Фроянов приписывает стандартную советскую интерпретацию Сталину (1946)[6]. Цитируя Маркса, он «доказывает», что идеологически эта интерпретация, по сути, не нужна, что это искажение Маркса и что крепостное право на самом деле вовсе не синоним феодализма. А.Г. Маньков оставляет вопрос открытым, отмечая, что крепостничество не являлось основой феодализма, а скорее было сверхструктурным феноменом – под этим подразумевается, что феодализм мог существовать и без закрепощения крестьян. Н.Е. Носов, давая обозрение новой двенадцатитомной истории СССР, выпущенной под эгидой Академии наук, по-прежнему четко придерживается традиционной линии и заявляет, что основная ошибка подобного взгляда заключается в том, что он не может быть подтвержден фактами, потому что российские крестьяне не были массово закрепощены до XII в.
Аксиома, что русский крестьянин всегда был крепостным, исходит из ленинского канона, поскольку Ленин однажды указал на то, что крепостничество существовало уже в IX в. В 1932 г. Б.Н. Тихомиров делает предположение, что основная масса крестьянства на Руси не была свободной, что сеньориальные отношения несколько ослабли к концу XV в. и что «вторичное закрепощение» – всего лишь новая стадия в становлении крепостничества – произошло во второй половине XVI в. В 1933 г. к его мнению присоединился Б.Д. Греков. В соответствии с воззрением И.И. Смирнова тот факт, что крестьяне в XV в. имели право перехода на другое место, не означает, как это полагают буржуазные ученые, что они были свободными. Это являлось выражением процесса уничтожения крестьянской общины и закрепощением общинных крестьян «феодальными землевладельцами».
Отступление от сталинской историографии привело к некоторым изменениям в утверждении, что русский крестьянин всегда был крепостным. В 1956 г. Л.В. Черепнин заявил, что смерды (крестьяне-земледельцы) в Киевской Руси были государственными крестьянами, тогда как все остальные находились в непосредственной «зависимости» от князя, как землевладельца. В последнее время было признано, что, по крайней мере, в X–XII вв. большинство крестьян были лично свободными и владели землей.
Более сложным является вопрос о положении крестьян в XV и XVI вв. А.Г. Маньков, официальный советский представитель по этим вопросам в 1950-х, утверждал, что все крестьяне в XV – начале XVI в. были феодально-зависимыми и что те, кто находился на земле, являвшейся их личной собственностью, были прикреплены к этой земле. В свою очередь, Г.Е. Кочин, специалист по истории России периода феодализма, пишет, что некоторые крестьяне были свободными и не являлись крепостными. Вопрос о «черных крестьянах»[7] является самых животрепещущим в советской историографии.
Ортодоксальные советские историки, исследуя не законы, а «производственные отношения», утверждали, что русский крестьянин всегда был крепостным. Например, Б.Д. Греков (книга «Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века»), разделяя историю крестьянства на периоды, предлагает следующие три формы эксплуататорских отношений, наилучшим образом характеризующие летописную историю допетровской Руси: 1) период господства примитивной отработочной ренты, схожей с французской mains mortals (правом мертвой руки), начиная с середины 1-го тысячелетия н. э. до приблизительно XII в.; 2) выплата повинностями (ренты) в натуральной форме в виде определенного количества продуктов в натуральном хозяйстве – начиная с XII и XII вв. до середины XVI в. (базируется в основном на данных, сохранившихся в Галицко-Волынской и Новгород-Псковской областях); 3) рента, выплачиваемая деньгами плюс значительное увеличение барщинного труда и рост эксплуатации, связанный с ростом внутреннего рынка с конца XVI в. до середины XVII в. Эта концепция связана с открытием, что после основания Киевского государства крестьянин всегда возделывал землю, принадлежащую кому-то другому. Он не являлся собственником орудий производства и, следовательно, «зависел» от своего хозяина, то есть был крепостным. В 1930 г. Ф.И. Малышев выразил другое мнение: во время феодального периода крестьянин, на практике, владел орудиями труда и средствами производства, а также землей, но тем не менее являлся лично зависимым от своего господина. Те, кто продвигал эту концепцию, отмечали, что события московского периода несколько изменили статус крестьянина, но суть его положения, его «феодальные обязанности» остались неизменными. Нечто столь же фундаментальное, как и крепостничество, должно было укорениться в сфере производства, а не в сфере сверхструктурных правовых норм.
Иногда советские ученые объясняют изменения, произошедшие на протяжении московского периода, тем, что где-то с 1581 г. крестьянин, живущий на хозяйской земле, был феодально-зависимым, но не прикрепленным к ней. Крестьяне, имевшие землю в собственности, не были феодальнозависимыми. Н.Е. Носов зашел настолько далеко, что отбросил идеологические шоры и написал, что на самом деле с юридической точки зрения закрепощение началось только с конца XVI в. Отдавая дань заслугам Б.Д. Грекова в развитии советской историографии, Носов заявляет, что сталинские придворные историки были не правы, утверждая, что крепостничество являлось длительным и сложным процессом, начавшимся в Киевской Руси и лишь усилившимся в конце XVI в. Таким образом, крепостничество в очередной раз отнесли к заповедным летам. И в очередной раз крепостничество стало рассматриваться в основном как «указной» феномен.
Многие советские историки приложили серьезные усилия для изучения правового аспекта закрепощения крестьянства и внесли значительный вклад в эту область. Наиболее значимой является публикация В.И. Корецкого о государственных документах, относящихся к событиям начала 1590-х гг. Эти публикации во многом соответствуют воззрениям Платонова 1920-х гг.
Немало разногласий по вопросу закрепощения возникает из разных определений понятия «крепостной». Советская точка зрения, основанная на предположении присутствия «феодализма», уже рассмотрена нами выше. Некоторые историки, как отмечалось, определяют «крепостничество» как обязанность платить налоги или же необходимость оказывать услуги или платить взносы господину. Для целей данного труда, однако, крепостной определяется как индивидуальный крестьянин, который 1) юридически прикреплен к земельному участку; 2) юридически прикреплен к своему хозяину и платит налоги; или 3) который в значительной степени подчиняется административной и судебной власти своего господина, а не короны. В московский период российской истории произошли значительные изменения, и самые важные по мере того, как юридические связи крестьянина с землей становятся все более неразрывными. В России крепостной, будучи крестьянином, практически всегда подлежал налогообложению, тогда как раб нет. Раб в значительной степени являлся объектом закона, тогда как крестьянин в той или иной степени был его субъектом.
Для закрепощения крестьян на Руси необходимы были две предпосылки: достаточно прочное политическое объединение государства и наличие влиятельной особой группы, целенаправленно заинтересованной в ограничении мобильности крестьян.
Киевская Русь в XI в. до некоторой степени объединила восточных славян (земли от Финского залива до слияния рек Ворсклы и Днепра и аванпостов Черного моря от Припятских болот до Волго-Окского треугольника), но ко второй половине столетия страна распалась на ряд враждующих удельных княжеств. Монгольское завоевание Руси в 1237–1240 гг. не остановило этот процесс дезинтеграции. Пока «удельная Русь» оставалась раздробленной, у русских князей не было повода пытаться ограничить переход крестьян в границах своего княжества, поскольку другое княжество с дефицитом рабочих рук находилось недалеко. Время от времени разными князьями предпринимались попытки пресечь наем работников в другие владения или же вернуть крестьян, которые переселились из одного княжества в другое, однако договорные соглашения были только бумажными и на деле не соблюдались. Большинство князей, видимо, готовы были рискнуть в надежде, что любой потенциальный поток рабочей силы будет направлен в их конкретные княжества, так что они не были заинтересованы в мерах, обеспечивающих соблюдение договора, которые могли способствовать нанесению им потенциального или (реального) ущерба. Таким образом, ограничение крестьянского перехода зависело от консолидации русских земель в централизованное государство и готовности государства к изданию административного указа, обеспечивающего такое ограничение.
Вторым необходимым фактором являлось стремление ограничить переход крестьян. Например, государство могло решить прикрепить каждого индивидуального крестьянина к данному месту с целью облегчения сбора налогов и обеспечения исполнения государственных обязательств. Или конкретный институт или общественная группа могли прийти к заключению, что крестьянская мобильность в ее нынешней форме вредит им, и, как следствие, обратиться с просьбой к правительству ограничить эту мобильность. Такая возможность предполагает существование институтов или групп, осознающих, что они зависят от крестьянского труда для своего выживания; более того, эти институты или группы должны быть достаточно влиятельными, чтобы убедить государство ограничить переход крестьян, который в настоящий момент вполне может действовать на пользу другим слоям общества. То, что все институты и группы, включая и само государство, желали закрепощения крестьян в Московии, может быть продемонстрировано как заведомо ложное. Некоторые группы хотели этого, они громко заявляли о своем желании прикрепить крестьянство и в конце концов достигли своей цели; другие категорически этого не хотели.
Оба необходимых фактора, политически объединенное государство и стремление влиятельных сил ограничить мобильность крестьянства, появились на Восточно-Европейской равнине в XV в. Совершенно неудивительно, что процесс закрепощения крестьянства можно проследить до этого времени. Непосредственной причиной, ферментным спусковым механизмом данного процесса послужила гражданская война в правление Василия II (1425–1462).
Закрепощение российского крестьянина завершилось в Соборном уложении 1649 г., которое добавило эффективные санкции к указам, прикреплявшим крестьянина к земле. Это завершение стало результатом давления на правительство среднего служилого сословия – представителей дворянской поместной конницы Московии, которое зависело от финансовой поддержки крестьян, проживавших на их поместных землях. Это поместное войско окончательно было упразднено армейской реформой в правление Петра I, которое началось 1682 г. (при регентстве царевны Софьи) – году, ставшем свидетелем отмены местничества и начала новой эры в Российской империи.
История подъема среднего служилого сословия и военных изменений, способствовавших его устареванию, не столь противоречива, как история закрепощения крестьянства. Противоречия, там, где они возникают, касаются, как правило, деталей, а не основного курса событий. Следует отдать должное дореволюционным историкам за их большой вклад в обеих областях. Советские историки, выступая против прежней сосредоточенности на изучении привилегированного класса и военной истории, в значительной степени игнорировали и то и другое. В результате многие советские работы по этой теме являются производным, не имеющими историографического интереса, и в целом значительно уступают исследованиям досоветских историков. К сожалению, судьбу крестьянства нельзя понять без знания обеих сфер – состояния воинского искусства, как и экономических потребностей, социального положения, психологического состояния и политического статуса людей, носивших оружие.
Эта идея не нова. Столетие назад историк дворянства Ф.В. Романович-Славатинский («История дворянства в России от начала XVIII в. до отмены крепостного права», 1870), в основном следуя взглядам Н.М. Карамзина, относит закрепощение крестьянства к попытке государства обеспечить нужды среднего служилого сословия. Эта точка зрения потеряла популярность во время гегемонии «безуказной» версии закрепощения. После революции С.Ф. Платонов, а в особенности А.Е. Пресняков и С.И. Тхоржевский отмечали, что крестьяне были закрепощены для удовлетворения интересов землевладельцев. Эта тема стала предметом научного интереса некоторых последующих советских историков, однако советская идеология затруднила беспристрастное рассмотрение данного вопроса. Как мы уже видели, крестьянам было предписано всегда оставаться крепостными, и события XVI в. рассматривались как сравнительно малозначимые, иногда толкуемые как часть «вторичного закрепощения». Многие советские историки не хотели видеть расхождения в интересах между различными землевладельцами московского общества. Обнаружение множества новых архивных материалов в последнем столетии делает целесообразным пересмотр вопросов закрепощения крестьян, интересов землевладельцев и их полезности для государственной власти.
История закрепощения крестьян занимает приблизительно четверть тысячелетия, немногим меньше, чем одну четвертую того времени, что Россия существовала как политически единое государство. Я не пытаюсь изложить всю историю существования крестьянства за этот период, а только те факторы, которые относятся к закрепощению (юридическому процессу), многие из которых полностью лежат вне истории крестьянства как такового. Повествование будет проходить через основные моменты, не останавливаясь на каждом известном факте и развитии, и продемонстрирует непосредственные и, возможно, некоторые из основных причин закрепощения крестьянства. Время от времени будут проводиться сравнения с другими исследованиями, хотя из-за ограниченности возможностей автора данное эссе не претендует на то, чтобы считаться окончательной сравнительной историей рассматриваемых проблем.
Часть первая
Подъем военного служилого сословия
Глава 1
Становление среднего служилого сословия
Главным занятием Московского государства была война. Расширение территории, контролируемой Московией, свидетельствовало о том, что в целом московское войско было более успешным, чем у соперников и соседей. В начале XIV столетия Московское княжество было довольно небольшим, занимавшим менее чем 47 000 км2. В 1462 г. это княжество расширилось приблизительно до 430 000 км2, в 1533 г. – до 2 800 000 км2, к концу XVI в. – до 5 400 000 км2 и, наконец, к 1688 г. – до 15 280 000 км2. Хотя становление и территориальное расширение Московского государства происходило сложным образом, нет никаких сомнений в том, что ее военные силы сыграли в этом главную роль. Запросы войска, требуемые стратегической ситуацией Московии, сыграли решающую роль в закрепощении крестьянства.
Войско Московии состояло из разных элементов. С конца XV в. до середины XVII в. главной военной фигурой служила конница. Конница была необходима для Московии из-за характера врагов, с которыми ей приходилось сталкиваться. На протяжении всей летописной истории до самого правления Ивана III (1462–1503) Россия была вынуждена бороться с противниками с трех сторон – востока, юга и запада. В Московский период эти стороны можно свести к двум основным границам: казанской, ногайской и крымско-татарской на востоке и юге, и шведской, польской и литовской на западе. Самую большую и постоянную опасность для Московского государства представляли татары, во всяком случае до конца XVI в., так что российское войско необходимо было структурировать таким образом, чтобы противостоять этой угрозе. Представитель русского воинства должен был быть под стать татарскому воину, чьим двойником он становился, восседая верхом на лошади. Ему с успехом удавалось противостоять врагу, отбивать нападение и гнать татар от русской границы как можно дальше в степь, где они не могли угрожать лесной зоне России. Пока существовала эта угроза, конница служила надежным и эффективным средством защиты государства. Проблемы западных границ будут рассмотрены в главах 8—10.
В этот период среднее служилое сословие получило много привилегий. Но прежде чем продолжить исследование, необходимо дать точное определение термину «среднее служилое сословие».
Для удобства изучения и анализа служилые люди военной и гражданской занятости Московского государства могут быть поделены на три категории: высшую, среднюю и низшую. К основной характеристике высшей категории следует отнести их географическую сосредоточенность в Москве и получение содержания в основном в виде наследственной или предоставленной за государеву службу земли. Эти люди, численность которых в первой половине XVII в. насчитывала приблизительно 2000 человек, представляли собой «правящую элиту» Московии. Их можно подразделить на две подгруппы: высшую и низшую. Членами высшей подгруппы были бояре, окольничие и думные дворяне, которые имели право заседать в Боярской думе. Они составляли основной костяк знати, которая наряду с великим князем отвечала за политический курс, централизацию управления и работу верховного суда. Представители этой знати также служили в качестве начальников и судей главных правительственных канцелярий, а также воеводами в армии, послами и княжескими наместниками в Московских уездах на протяжении всего указанного периода (исключение составляет вторая половина XVI в.). С исторической точки зрения они образовывали правящий класс Московского государства и других присоединенных к нему княжествах на протяжении XV в. Многие из них происходили из древних княжеских родов, но были и простолюдины, кто добился высокого положения усердной службой великим князьям. Эти люди не питали сепаратистских устремлений, поскольку быстро приспособились к новому порядку объединенного Московского государства. Еще до создания опричнины (сформированной Иваном Грозным в 1565–1572 гг.), предназначенной для борьбы с «изменой», большинство знати, кто имел право служить в правительстве, приспособились к реальности и боролись за места в центральном аппарате, не помышляя стать правителями независимых княжеств. Можно сказать, что их лояльность государю только возросла после Смутного времени в начале XVII в., когда знать почти полностью превратилась в чиновничество, связанное со служебными интересами. Во времена слабых государей члены этих семейств брали на себя функции управления страной. В 1668 г. 62 из представителей знати могли иметь чины боярина, окольничего и думного дворянина. Многие получили свои чины совсем недавно, поскольку только 28 человек происходили из фамилий, заседавших в Боярской думе не далее, как в правление царя Михаила Федоровича (1613–1645). У некоторых знатных людей имелось по нескольку тысяч крестьян, живущих на их земле, но в 1637–1638 гг. у каждого из членов Боярской думы насчитывалось в среднем по 520 крестьянских дворов за пределами Москвы. Многие владели десятками тысяч акров земли, хотя были и такие, у кого имелось не больше тысячи. В конце 1670-х гг. у представителей знати в среднем имелось по 480 крестьянских дворов, тогда как их число увеличилось до 97.
Представители низшего слоя высшей служилой категории – служилые люди по «отечеству» – могли занимать следующие должности: печатника, конюшего, оружейника, лучника, стряпчего, спальника и московского дворянина. Из них ловчий, оружейничий, комнатный столпник и комнатный стряпчий принадлежали к придворным чинам. Площадные столпники и стряпчие, московские дворяне и жильцы несли службу в Москве, но не при самом дворе. Боярская книга 1627 г. указывает на 236 столпников, 94 стряпчих и 826 московских дворян. В 1638 г. каждый стряпчий владел 78 крестьянскими дворами. К правлению царя Алексея Михайловича (1645–1676) их число возросло до более чем 500. В 1638 г. средний стряпчий имел 24 крестьянских двора. К середине XVII в. их число уже достигало 800. В 1638 г. каждый из 997 московских дворян владел в среднем 29 крестьянскими дворами. У всех имелись земли в московских уездах, и они жили с доходов от этих земель, когда не находились на службе. Эти служилые люди занимали более низкие должности и выполняли обязанности, как и представители Думы: они были начальниками отрядов и полков; они вели важные судебные дела в уездах; они управляли второстепенными канцеляриями и занимали посты воевод уездных городов. Они также составляли «царский полк» в походах. Однако необходимо отметить, что служба при дворе имела гораздо более высокий престиж, чем служба в войске. В 1630 г., по официальному подсчету, всех московских чинов (московских дворян из бояр) было 2642 человека.
Традиционную группу среднего служилого сословия составляли жильцы, которые не обязательно владели землей вблизи Москвы, но жили и служили в Москве постоянно (жильцы были только в Москве), а также образовывали «жилецкую сотню» (предшественницу последующей гвардии) и считались охранным войском. Представители жильцов могли быть добавлены в «Список дворян московских»[8]. Пожалование в дворяне московские производилось русским государем по прошению после достаточно продолжительной и добросовестной службы. Жильцы были либо выходцами среднего служилого сословия, которые продвигались по службе (три сотни были назначены из выборных дворян на три года почетным конвоем царя), либо детьми отцов, служивших по «Списку дворян московских», которые только начинали свою карьеру. К середине XVII в. в Москве насчитывалось 1500 жильцов.
Из-за роста населения, продвижения по службе и других факторов в 1681 г. насчитывалось 6385 человек военно-служилой знати. Из них 3761 были офицерами полков уездного дворянства; 2 624 служили в царском полку и привели с собой более 21 000 вооруженных холопов, или приблизительно по 9 холопов каждый. Представители знати защищали свое положение от посягательств чужаков с помощью местничества – системы, которая регулировала распределение служебных мест в Русском государстве XV–XVII вв. в соответствии с происхождением, а не заслугами человека. Выскочки были фактически отстранены от высших служебных должностей, потому что у них не имелось положения в этой системе местничества, которая так ревностно сохранялась спесивой московской знатью. В первой половине правления Петра Великого чины, которые ассоциировались с положением знати (боярин, окольничий, столпник, стряпчий и жилец), были упразднены.
Выходцы среднего служилого сословия жили в основном в уездах на пожалованной им государем земле, поместье, и имели право использовать крестьянский труд. Им назначалось небольшое годовое денежное жалованье, но оно не всегда выплачивалось, даже когда нужно было снарядить воина для предстоящего похода. Это сословие в период своего наиболее сильного влияния (1550–1650 гг.) имело чины дворян и детей боярских. Они составляли главную военную силу централизованного Московского государства до завершения пороховой революции во второй половине XVII в. В среднем служилый человек владел пятью или шестью крестьянскими дворами, трудом которых он мог жить. Чтобы получить более высокий чин, необходимо было подать прошение государю. В этом чине служили всю жизнь (его не лишали даже в случае неспособности к несению службы, если не переходили в думные чины или, в результате опалы, в выборных дворян).
Социальные различия между знатью и средним служилым сословием можно видеть даже в уголовном праве XVII в. Например, составители свода законов Соборного уложения 1649 г., должно быть, полагали, что представители знати были неспособны к совершению ряда преступлений, которые могли совершить дворяне и дети боярские. В свою очередь, последние вызывали меньше подозрений, чем крестьяне и холопы. Разрыв между знатью и дворянами и детьми боярскими в реальной жизни был также очень велик. Боярин взирал на чины и положение воина как «суверен на своего вассала».
Низший служилый класс – служилые люди по «прибору»[9] – отличались от знати в первую очередь тем, что их представители жили на жалованье, выплачиваемое из казны, и им было прямо отказано в праве на эксплуатацию наемного труда. После того как в середине XVII в. расслоение общества резко усилилось, их число сохранялось за счет наследственной преемственности. Обычно их расквартировывали для обучения в поселениях за пределами Москвы и уездных городов, где им коллективно предоставлялись большие участки земли для индивидуального пользования в качестве огородов. К служилым по прибору людям относились стрельцы, пушкари и казаки на государевой службе. После воинской реформы 1630—1650-х гг. они были присоединены (а позже окончательно заменены) солдатами, драгунами, уланами и рейтарами, о чем будет говориться в главах 8—10.
Таковыми были основные три категории служилых сословий Московии. Разумеется, были и переходные группы, как рассмотренные выше жильцы и начальники небольших военных формирований, имевшие землю и крестьян. У каждой группы имелись свои определенные интересы и место в политической и социальной структуре Московского государства.
Определившись с делением на категории, мы теперь обсудим создание, функции и проблемы среднего служилого сословия, а затем повышение его группового статуса в период правления Ивана IV.
В Киевской Руси рать состояла из большого пешего контингента, набираемого из городского населения. До XI в. русские приглашали на службу иностранных наемников, когда им требовалась конница. Монгольские набеги XIII в. уничтожили города, что отчасти могло послужить причиной преобразования русского войска в конницу в последующую эпоху. Позже на русское войско оказала некоторое влияние внешняя привлекательность польской конницы. В военном отношении русские всегда заимствовали у своих врагов, поэтому неудивительно, что они скопировали монгольско-татарский стиль ведения войны и в какой-то степени польский. В течение «монгольского периода» русское войско состояло преимущественно из конницы. Горожане и крестьяне играли в войске лишь второстепенную роль, так называемая посошная рать (временное ополчение в составе армии Русского государства, XV–XVII вв.). Они возводили фортификации, выполняли инженерно-строительные работы и, видимо, выполняли снабженческие функции, но, как правило, не являлись частью боевого войска. На протяжении всего московского периода крестьяне играли всего лишь вспомогательную роль в военных силах страны.
До правления царя Ивана III, по всей видимости, не существовало централизованного руководства российским войском. У каждого князя имелся собственный двор и небольшой отряд слуг, состоявших из бояр и их отпрысков, а также других свободных людей и дворовой челяди. Слово «дворянин» впервые упоминается в хрониках 1175 г. и означает «придворный», слуга с княжеского двора. В то время не существовало конкретной концепции гражданства или лояльности, и любой княжеский слуга (кроме холопа) был волен покинуть его, когда этого хотел. Личные дружины князя были сравнительно невелики и состояли не более чем из нескольких сотен человек. Слугам платили деньгами – награбленным в походах добром и жалованьем, полученным от сбора податей, пока они не были в войске. В эту эпоху русское войско представляло собой объединение небольших отрядов под началом князя. Некоторые князья сохранили свои личные дружины до первой половины XVI в.