Алек Владимирович Рейн
Алька. Технилище
Прорисовав различные варианты расположения концевой заготовки, я с ходу предложил перепроектировать и доработать конструкцию подачи, встроив в неё перед ножницами откидной лоток, чтобы просто сбрасывать последний кусок заготовки, используя в качестве датчика конечный выключатель. Начертив всё предлагаемое, я, восхитившись своим гениальным конструкторским даром, пригласил двух этих неудачников: своего непосредственного руководителя Гарри Моисеевича Минкова и нашего ГИПа3 Розена Георгия Михайловича, чтобы они поняли, какая конструкторская сила и мощь вплыла в их тихое болото.
Триумф мой длился недолго, ровно столько времени, сколько им понадобилось дойти ко мне со своих рабочих мест. Картинка моя как упражнение ума им понравилась, но работоспособность конструкции была подвергнута жёсткой критике: я не учёл, что полоса идёт с пробитыми в ней отверстиями и датчик наличия полосы, который я предлагал поставить, попадая в эти отверстия, будет каждый раз давать команду на срабатывание откидного лотка, вследствие чего лоток будет хлопать как дверь в метро в час пик. Кроме того, каждую последнюю деталь в полосе придётся или выбрасывать, или дорабатывать отдельно, поскольку длина её будет всегда будет отличаться от требуемой. Провозившись неделю с этой проблемой, я понял, что конструктор я никакой, всё пропало, надо заниматься тем, что мне по силам – возвращаться в слесаря, но Гарри Моисеевич, видя, что я совсем приуныл, сказал:
– Ты чего так раскис, мы-то тоже с этой подачей накосячили, и ничего. Я узнал, что в НИИсельхозмаше на сходной подаче эту проблему решили. Мы составили письмо, они в рамках оказания технической помощи всё тебе покажут, вот тебе телефон, адрес, завтра поезжай.
Утром следующего дня я беседовал с начальником отдела обработки давлением НИИсельхозмаша, как известно, всё гениальное просто – они просто поменяли ножи местами. Подвижный нож поставили за неподвижным по ходу перемещения полосы, вот и всё, как у нас никто не догадался, и я в том числе, до сих пор ума не приложу. Надо сказать, что о такой установке мы подумывали, но при ней возрастает величина отходов и мы от неё отказались сразу. Но что ж поделаешь – иногда приходиться выбирать. Скопировали мне чертежи, всё растолковали, были необычайно любезны – у них был свой интерес, не во мне, конечно, – в нашей фирме. Институт наш научно-исследовательский был головным в автомобильной промышленности и мог продвинуть любую перспективную разработку, а у них таковая была – дисковые ножницы с профилированными дисками. Такие ножницы позволяли вырезать из обыкновенного листа или широкой полосы полосу с криволинейным профилем, чем достигалась экономия металла, но увы – разработка эта наших спецов не заинтересовала.
На следующий день я с утра перепроектировал валковую подачу, раздеталировал узлы и стал разбираться с настройкой точности хода подачи. Валковые подачи листоштамповочных прессов приводятся в действие за счёт отбора мощности у ползуна пресса или со специального вала отбора мощности, то есть при движении ползуна вверх системой рычагов или с помощью зубчатой рейки и шестерёнки валки прижимаются к перемещаемой полосе и проворачиваются, обеспечивая перемещение полосы в штампе на нужное расстояние. Шаг перемещения для каждого вида механизма определён в его паспорте и легко настраивается, разброс шага перемещения возникает за счёт инерционности валков валковой подачи, что преодолевается применением ленточных тормозов. Точная настройка этих самых тормозов и являлась главной проблемой, а ключевым было определение момента инерции системы.
Но нам в Технилище только что в курсе ТММ4 начитали раздел графического интегрирования, который как раз позволял быстро и достаточно точно определять моменты инерции тел. Я на листе двадцать четвёртого формата произвёл необходимые расчёты, рассчитал необходимые натяжения для ленточного тормоза, установленного на подаче, посмотрел, какие там стояли пружины, и стал составлять таблицу настройки тормоза – на сколько миллиметров нужно затянуть пружину тормоза для определённого угла поворота валка подачи – и услышал какое-то движение за спиной. Обернувшись, увидел Георгия Михайловича и Гарри Моисеевича, которые с изумлением рассматривали графики на приколотом листе. Розен, насупившись, спросил:
– Курсовой?
– Да нет, это графическое интегрирование. Скорость вращения через скорость ползуна посчитал, графически моменты инерции высчитал, необходимый момент трения ясен. Сижу, для заводчан табличку пишу, чтобы удобней было регулировать усилие прижима ленточного тормоза.
Гарри Моисеевич опасливо поинтересовался:
– А ты откуда всё это знаешь?
– Так Вы тоже знаете, это ж ТММ, 3-й курс, графическое интегрирование.
Миньков повернулся к Розену.
– Слушай, я не помню, нам что, тоже это читали?
Розен вздохнул.
– Ну, раз говорит, наверняка читали. Ладно, заканчивай.
***
Вскоре я попал в переделку, которая, как я думаю, заставила задуматься Григория Дмитриевича о том, на кой хрен он взял на работу этого типа, в смысле меня.
В 1973 году 23 февраля было днём праздничным – День Советской армии, но рабочим. По окончании рабочего дня, добравшись до района, где располагалось наше Технилище, я, как обычно, перекусил в пельменной на Фридриха Энгельса, дотопал до родного вуза, шарахаясь от вороньего бомбометания подле военно-исторического архива, сбросил свою одежонку в гардеробе, стоял, трепался с пацанами перед занятиями. Подвалил однокашник наш Лёнька Райский, весь растрёпанный, явно не в себе.
– Всё, заканчиваем, сегодня на занятия не идём.
– Чего вдруг?
– Странный вопрос, вы мужики или где? Всё ж таки 23-е февраля, это, в-третьих, у меня сын родился, это, во-вторых, а в-первых, я роды у жены сам принимал, это чего-нибудь стоит, мать вашу.
Это того стоило, и Леня, Борис Илькин, Володька Павлов, Рожков и я пошли искать пристанища. Решили пойти в КЗС5, оно же «Три коня» (на стене столовой было мозаичное изображение тройки), весьма популярное у студенчества, сотрудников, молодых преподавателей и местных алкашей место. В заведении было три зала, на первом этаже столовая и закусочная, на втором – кафе. С точки зрения кормёжки, разницы никакой не было – кухня общая, а вот с точки зрения подачи алкоголя и обслуживания – разница была. В кафе подавали алкоголь, и официантки закрывали глаза, если кто-нибудь втихаря откроет принесённую бутылочку, в зале закусочной официантов не было, еду с раздачи надо было таскать самим, был буфет, где можно было взять портвейн или коньяк, но приносить и распивать возбранялось, а в столовой не разрешалось выпить рюмку коньяка, приобретённую в буфете соседнего зала. Дисциплина. А как же власть советскую без дисциплины хотите, нет уж, извините, лопайте, как дают.
Народа было – не протолкнуться, но в закусочной компания как раз покидала столик, мы подсуетились и заняли местечко. Дым стоял коромыслом, народ отмечал день Советской армии всерьёз, в компании, сидевшей через пару столов от нас, один из гуляк упился так, что свалился со стула и лежал навзничь, загораживая половину прохода к раздаточному окну кухни. Впрочем, всем было не до него.
Затариваться не пришлось, Лёнчик уже обо всём позаботился, поэтому, заняв вожделенный столик, оставили его стеречь место, часть отправилась за едой, часть приконвоировала уборщицу – чтобы по-быстрому навести порядок.
Сели за стол, Ленька рассказал о том, как он принимал роды у жены – скорая опоздала, и роды прошли без участия акушеров, но он справился: принял сына, шлёпнул по попе, чтобы он закричал, завернул его в простыню и отдал жене. Пуповину не стал перерезать – дело незнакомое, без опыта решил не браться. Когда вышел послед, растерялся и, не зная, что с ним делать, выкинул его в унитаз, но воду спускать не стал.
Появившаяся через полтора часа после родов бригада скорой помощи одобрила все Лёнькины действия. Акушер, перерезая пуповину, заявил:
– Да ты, считай, готовый акушер, тебя хоть сейчас в бригаду к нам можно брать. У нас после медтехникума приходят – ничего не могут, а ты роды принял – и молодцом. А где послед?
Лёнька отвёл бригадира в сортир, акушер покрутил головой, извлёк послед из унитаза, промыл его под струёй воды в раковине, положил в специальную сумку, взяли сына, жену и уехали в роддом.
– Тут я и понял, что у меня ноги ходуном ходят, – произнёс Леонид. – Какая учёба, опять же сын родился двадцать третьего, ну как не отметить?
И отметили: выпили за удачные роды, за сына, за жену, за его новую профессию – акушер, за День Советской армии, да ещё много за что. Но ситуацию контролировали, все пустые бутылки Леонид складывал к себе в портфель, поэтому, когда в зале появились менты с дружинниками, мы сидели, поглядывая на всё происходящее с улыбками – улик-то нет. Бригада эта начала споро выводить из зала компании целиком. Принцип, по которому милиция забирала в те годы людей в участок, всегда был один – человек должен самостоятельно перемещаться, быть чистым и желательно хорошо одетым. Почему именно так, понятно: если идёт сам, то не надо напрягаться, тащить на себе, если чистый – не испачкаешься, хорошо одет – значит, что-нибудь можно будет с него похлебить самому, а не выйдет самому, то потянет государство, например, штраф какой-нибудь. Поэтому, забирая компании сидящих за столами, они и не подумали подойти к группе, у которой один из «пассажиров» уже отдыхал на полу, просто, не запариваясь, перешагивали через него. Минут через пятнадцать, когда зал опустел наполовину, они подошли к нам и потребовали:
– Так, поднимаемся и все за нами.
– Куда?
– В автобус?
– А с какой стати?
– За распитие в неположенном месте.
– Какое распитие, мы не пили. Докажите.
Тут один из этих грёбаных бригадмильцев протиснулся к окну, отодвинул длиннющую, в пол, занавеску – и нашим глазам открылся ряд стоящих у батареи бутылок. Наши возмущённые вопли, что это не наша посуда, не возымели никакого действия, они и сами это знали, и им было наплевать. Они не собирались ничего доказывать, важно было набить автобус под завязку, отрапортовать и отправиться отмечать, всё ж таки мужской праздник как-никак.
Привезли нас не в отделение – в штаб комсомольского оперотряда, это славное племя продолжателей дела Лаврентия Палыча, работу которых курировали два скучающих милиционера, радостно потирая руки, сообщили нам, что на работу нам всем будут отправлены письма о нашем проступке, после чего записали наши данные и отправили нас по домам. Мы на прощанье вежливо посоветовали засунуть им копии этих писем себе куда-нибудь, где потемнее, и отправились восвояси.
Промаявшись на работе весь следующий день, я решил проконсультироваться с кем-нибудь из ребят относительно того, что мне следует предпринять, выбрал парня, который, как мне показалось, также как и я, вряд ли является образцом для подражания, подошёл, познакомились, звали его Володька Александров. Рассказал ему, что произошло и что ожидать, Вовка меня не порадовал, сказал, что из-за такого письма может пострадать не только отдел, а вся служба главного конструктора, то есть отделов семь или десять. Стало понятно, что нарыв надо вскрывать, и чем раньше я это сделаю, тем лучше, и, напустив на физиономию печальную мину, пошёл сдаваться к Скворцову.
Григорий Дмитриевич услышал такую не благостную весть, подпрыгнул на стуле и, махая рукой в направлении зала, закричал:
– Знать ничего не хочу, идите там, там кому-нибудь расскажите, идите к Нине Витальевне.
Изображая всей фигурой вселенскую скорбь, я поплёлся к рабочему месту нашего парторга – Нины Витальевны Шеремецинской. История, которую я поведал, ей явно не понравилась, но она, за что я ей бесконечно благодарен, не стала вскрывать мне мозги, объясняя, каков должен быть облик советского инженера, а, детально расспросив меня об обстоятельствах происшествия, пристально посмотрев на меня, сказала:
– Имей в виду: кварталку тебе точно не видать. Ладно, пойду в отдел кадров, надо будет попытаться письмо перехватить, а то вся служба из-за тебя пострадает.
Уж какая там кварталка, как бы с работы не вышибли, в НИИТавтопроме мне, признаться, нравилось.
Через пару недель в обеденный перерыв в отделе собрали комсомольское собрание, на котором мне поставили марксистко-ленинскую клизму правильного поведения в неслужебное время. Больше всего неистовствовал какой-то замшелый дед-ветеран, который ушёл на пенсию лет двадцать назад, но был председателем совета ветеранов института и участвовал во всех показательных порках. Таков был порядок, и я смиренно вынес положенную процедуру.
В конце квартала меня привели на ковёр к главному конструктору. Руководитель наш, выслушав мою историю, сказал:
– Понимаю, у друга сын родился, да ещё при таких обстоятельствах, не откажешься, но почему вы просто в ресторан не пошли?
– Да нам это как-то не по карману.
– Что вам, в ресторан накладно по случаю праздника сходить?
– У меня зарплата сто сорок и жена не работает, сидит дома с маленьким ребёнком.
Полемика наша вызвала оживление среди сидящих членов комиссии, состоящей из профоргов и парторгов отделов, входящих в службу главного конструктора, кто-то его спросил:
– А Вы сами-то в ресторан частенько ходили в студенческие годы?
– Да какие рестораны, в общаге наварим картошки, селёдки купим, если деньги есть, а нет – так под солёные огурчики.
Тут про меня забыли, и все с воодушевлением стали вспоминать, как они проводили время в молодые годы. Первым спохватился, как и положено, главный конструктор и, чтобы закончить процедуру выволочки на правильной ноте, сказал:
– Ну, ладно, вот ты мне скажи. Скоро майские праздники, как ты собираешься их провести?
Было понятно, что все ждут от меня горячих заверений, что теперь-то я ни в жисть, никогда, ни грамма. Все поймут, что я вру, но всех это устроит. Скажешь, чего все ждут, и иди себе, вроде бы отмылся. В душе будет гадостное чувство, но ничего, один раз не пи…орас. И я понимал, что надо сказать, но не смог себя побороть и ответил:
– Ну, вот представьте, сдадим сессию, ребята соберутся, пойдут отмечать. Может быть, почти вся группа, и что же я? Пойду, конечно.
Главный конструктор посмотрел на меня с некоторой оторопью и сказал:
– Ну, вы хоть постарайтесь не попадаться.
– Обещаю – больше никогда.
– Ладно, иди работай.
История была закрыта, вернувшись в отдел, я стоял у кульмана, что-то чертил, когда ко мне подошёл наш профорг, бывший на комиссии. Улыбаясь, он шепнул:
– Слушай! Тебе через пару месяцев надо выпить где-нибудь и снова в ментуху загреметь.
– Зачем?
– Главный сказал: «Интересный парень. Толковый, не врёт. Не боится сказать, что думает, с такими работать приятно. Надо присмотреться к нему». Так выпьешь – снова к нему на разбор попадёшь, глядишь, и присмотрится, двинет тебя куда-нибудь.
***
Летом мама уехала на родину к своей крёстной и вернулась счастливая, с ведром топлёного сливочного масла и с бабой Настей, которую по инерции тоже все звали крёстной. Она рассказала, что приёмная дочь крёстной и её мужа дяди Паши уговорила их продать дом и переехать в Москву, где родители будут жить с ней, но пока она взяла к себе отца, а крёстная временно поживёт у нас. Баба Настя стала жить с нами, привыкала к городской жизни, адаптация её проходила непросто, иногда возникали проблемы.
Первая возникла примерно через неделю, придя домой после работы, я обнаружил, что наша входная дверь расколота примерно посередине сверху донизу. Левая половина была надёжно закрыта на замок, но, толкнув правую половину, я беспрепятственно проник домой, прошёл на кухню, где хлопотала баба Настя.
По приезду мы показали ей, как пользоваться водой, это не вызывало у неё никаких проблем до тех пор, пока однажды днём не отключили воду. В будний день мы на работе, баба Настя открыла кран, смотрит, а воды нет, ну и стала крутить-выкручивать кран до конца, пока не докрутила до упора. Смотрит – вода так и не появилась, решила дождаться нас. Часа через два дали воду, а напор воды у нас был таков, что раковина не справлялась, и вода, заполнив раковину, полилась на пол. Крёстная стала закрывать кран, но она, по всей видимости, забыла, что выкручивала его минуты три, поэтому, покрутив его и увидев, что вода льётся так же интенсивно, она стала крутить его в другую сторону, раскручивая, затем снова закручивая, и в итоге, поняв тщетность своих усилий, выбежала на балкон и стала кричать:
– Караул, караул.
По счастью, во дворе, как всегда в летнюю пору, мужики резались в домино, увидев, что в пятом подъезде на шестом этаже кто-то хочет укокошить бабку, примчались к нашей квартирке, стучат, звонят, а маменька так, на всякий случай, бабулю заперла и ключ ей не оставила, ну и за дверью только бабка, уже полузадавленная, еле хрипит:
– Караул, караул!
Понятное дело, надо бабку спасать, стали выбивать дверь. Двери у нас были будь здоров, массивные, но с какого-то раза смогли – раскололи её к чёртовой матери. Вбегают.
– Что случилось, где эти гады?
Бабка еле хрипит – голос-то сел, на ванную показывает. Ну, они в ванную, кран закрыли и снова:
– Так что произошло, бабуля?
– Ой, внучки, спасибо. Кран не могу закрыть.
– Аааа, да не за что, обращайся, если кто обидит, – и пошли доигрывать.
Позвонил матери, рассказал ей, она договорилась на заводе, вечером дверь сняли и отвезли в столярный цех на ремонт. Дверной проём завесили байковым одеялом и так прожили три дня, пока дверь ремонтировали и она просыхала после склейки. По ночам я на всякий случай спал в коридоре перед дверью.
Баба Настя переживала, да ведь дело житейское, что поделаешь, мы с матерью пытались успокоить её, поддержать, её, по сути, против её воли выдернули из привычного быта, уклада, попросту развели, а человек немолодой, нужно время, чтобы обвыкнуться.
Потихоньку крёстная привыкла, как все женщины, любила посплетничать – рассказывала мне по секрету нюансы истории моего появления на свет, про то, как мама попала на фронт, про моего отца.
Бабка она была норовистая, и у нас иногда возникало недопонимание от того, что мы просто не представляли, что для неё хорошо. Бабусе было под восемьдесят, мы сглупа решили, что ей нужно диетическое питание, и Милка варила специально для неё бульоны, готовила какие-то обезжиренные блюда, но однажды крёстная во время обеда схватила тарелку с бульоном, вылила его в помойное ведро и закатила лёгкий скандальчик, заявив:
– Ишь какие, на моём маслице жарите, парите, а меня водой кормите.
Милка вздохнула свободнее – у неё пропала нужда напрягаться с бабкой в части персональной готовки, разобрались, престали готовить ей отдельно.
Через пару дней, вернувшись вечером с работы, выходя из лифта, обнаружил какого-то старика, сидящего на ведре для пищевых отходов. В те годы была такая практика – пищевые отходы выбрасывали в ведро, стоящее на площадке межэтажной лестничной клетки. Раз в день уборщица забирала их, свозила на лифте вниз, где их принимала специальная машина. Говорят, что их отвозили в подмосковные комплексы для откорма свиней. Присмотревшись, узнал дядю Пашу, мужа крёстной, я видел его, когда гостил в деревне у своей бабушки.
– Дядь Паш, ты чего здесь сидишь, почему в квартиру не зашёл?
– Да мне нормально, Настьку позови.
– Давай вставай, пошли.
Помог ему подняться, почти силком затащил его в квартиру.
– Баб Насть, смотри, какой у нас гость, давайте чай пить.
Дядя Паша был удивительно красивым стариком: рослым, широкоплечим хорошо сложённым, видно было, что, несмотря на некоторую возрастную негибкость, в нём ещё играла силёнка. Сначала я любовался ими – баба Настя ворчала на мужа: как так, он наносит визиты без согласования с ней, но и видно было, что она рада видеть его, и он глядел на неё, не отрываясь, какой-то свет появился от их случайных прикосновений, когда он принимал из её рук чашку чая или вазочку с вареньем, оставив их беседовать на кухне, я ушёл, меня переполняли, душили гнев и возмущение – зачем надо было разрушать нормальный деревенский быт, двух ещё вполне крепких стариков, да ещё по физическим кондициям не стариков, а пожилых людей, разъединять их, проживших семьдесят лет бок о бок. Меня гневило всё в этой истории, и то, что моя мать, пусть опосредованно, но тоже как-то участвовала в этом, меня просто прибивало. Вечером я всё это ей и высказал.
Всё оказалось хуже, чем я себе представлял. Дочка их приёмная была запойно пьющей, пропив деньги за дом, она поняла, что старик родитель мешает ей жить так, как она хочет, отвезла его на родину и там сдала его в дом престарелых, поскольку более жить ему было негде. Баба Настя, узнав это, затребовала, чтобы её отвезли к её мужу в дом престарелых, что дочка их и сделала, где они угасли года за два.
***
Следующие полгода на работе я проектировал узлы каких-то устройств, редукторы, спроектировал шиберную подачу, точнее, посмотрел в альбоме типовых устройств, что это такое, и срисовал фактически один в один с небольшими изменениями.
Я успокоился, ходил со счастливой мордой, это кому-то не понравилось, не помню кто, но меня заложили – сообщили, что у меня совсем нет общественной работы, а, как назло, Вовка Александров, бывший комсоргом, соскочил с этой должности, и меня запихнули на его место. Работа комсорга мне показалось пустой, не наполненной смыслом, всю коммунистическую мишуру я воспринимал как звук погремушек, поэтому, когда в отдел пришёл новый пацан – Мишка Кислаков, я спихнул должность комсорга на него, а сам отполз в Совет молодых специалистов института.
Через год меня избрали председателем этого самого Совета, после избрания я пришёл к главному конструктору и сказал, что у нас каждый год проходит конкурс на лучшего среди молодых спецов, но проходит он вяленько, сам конкурс неинтересный и всё, что с ним связано, просто пустая болтовня. Главный спросил:
– А что не нравится в организации и что Вы предлагаете?
Я рассказал, что на данный момент конкурс проводится следующим образом: конкурсант должен был за определённое время начертить деталь или общий вид определённой сложности. Задание это идиотское по сути – в конкурсе участвуют специалисты разных направлений. Литейщик наврёт, рисуя сварную сборку, и наоборот, что при этом нарисует специалист по гидравлике, совсем непонятно. И конкурс всё же не самоцель, нужно, чтобы предполагаемое участие в нём пробуждало интерес у ребят браться за более сложные работы и побуждало их руководство давать молодёжи сложные проекты.
– И что же Вы предлагаете?
– А ничего не рисовать – пустая трата времени. Конкурс же ежегодный, пусть ГИПы отделов, чьи ребята участвуют в конкурсе, предоставят их лучшие работы за год, но чтобы в них чётко видна была доля участия каждого, а лучшего пусть сами ГИПы и назначат, у них тогда стимул будет в следующий раз ребятам работы поинтересней давать. Победа молодого специалиста подсветит его руководителя, у них тоже стимул возникнет.
– Интересная идея. А какая награда, стимул-то какой?
– Один шаг по служебной лестнице: был старший техник – стал инженером-конструктором третьей категории, и так далее.
– Ну что ж, давайте попробуем, расшевелим народ немножко.
Я попрощался, собираясь уходить, но главный вдруг спросил:
– Ну как, вы с друзьями ходите по-прежнему в ту забегаловку?
– Ходим, но только на второй этаж.
– А что на втором этаже?
– Там можно.
Главный улыбнулся, махнул рукой.
– Упёртый ты парень, ну, давай, беги уже.
На конкурсе, произошедшем через месяц после нашего разговора, победителем стал Мишка Кислаков из нашего отдела, он рисовал у меня питатель транспортёра – устройство для подачи заготовок в рабочую зону технологических машин, его-то мы и представили. Хороших работ было много, но его работа получила статус изобретения – было оформлено авторское свидетельство, в нём было четыре соавтора: я, Мишка, Розен и Миньков. И народ в отделах шустрил будь здоров, желающих поучаствовать в конкурсе было хоть отбавляй – приз был весомым, Мишку из старших техников повысили до третьей категории.
Работа в совете молодых специалистов не была идеологизирована, в ней был смысл, иногда мы организовывали посещение различных технических выставок. Один раз за организацию такого «турпохода» мне чуть не прилетело по тыкве.
В Сокольниках проходила крупная техническая выставка, в которой принимал участие наш институт. Мы договорились с руководством, и после обеда молодняк из отделов – не все, конечно, а тот, кто мог, – пошёл на выставку. Меня отправили старшим. Приехав на выставку, первым делом пошли смотреть экспозицию нашего института, там мужики, узнав, что мы сотрудники НИИТавтопрома, детально ознакомили нас с тем, что представил наш институт на выставке, показав и рассказав, как работает каждый экспонат. Затем мы разбрелись по выставке, каждый пошёл смотреть свой технологический раздел, встретились, как договорились, часа через два, после чего кто-то отправился по своим делам, кто-то поехал домой, а часть пошла в «Сирень», было такое заведение в Сокольниках, там частенько было в продаже чешское пиво «Старопрамен». Только что закончился рабочий день, зал был полупустым, сидели у огромных, в пол, стеклянных витрин, глядели на падающую осеннюю листву, разговаривали, ну и пивка, конечно, отведали.
На следующий день на работе разразился жуткий скандал – кто-то сообщил, что ни на какую выставку мы не ходили, а просто Рейн организовал коллективную пьянку – снял по собственной инициативе всю молодёжь с работы, отвёл их в пивную и упоил в хлам. Видно, кто-то сильно позавидовал, что не попал, – снова было чешское пиво. Нина Витальевна, услышав, что я опять накосячил, заявила, что такого подлеца, повторно замаравшего честь отдела, пора гнать взашей. Тут же собрали комиссию – любили тогда всякие комиссии, я обратил внимание, что в них, как правило, принимали участие самые бестолковые сотрудники, главным, по традиции, был замшелый дед-ветеран, предложивший меня просто утопить в сортире, не слушая, поскольку слушать меня ему уже невмоготу с прошлого раза, но слово мне всё же дали. Я рассказал, что на выставке мы были и это может засвидетельствовать представитель института, работающий на выставке, а то, что по окончании мы зашли в кафе, – это наше личное дело, как людей совершеннолетних. Градус обсуждения вырос ещё больше, так как никто из ушедших вчера доверия не вызывал – наверняка сговорились сопляки, это ж очевидно, пошли узнавать, когда появится наш представитель на выставке, оказалось, что должен подъехать, стали ждать. Сидели, о чём-то шептались, я попытался отпроситься немного поработать – не пустили, мало ли я чего ещё удумаю, опять кого-нибудь напою или ещё чего хуже.
Дождались – появившись в дверях, представитель института на выставке, явно не поняв, что происходит, и не разобравшись с политическим моментом, с порога заявил:
– Уже обсуждаете, это правильно. Мы каждый год в разных выставках участвуем, а молодёжь сроду не приглашали, вот ребята молодцы из Совета молодых специалистов, организовали посещение. Ну, я им часа за полтора всё показал, они же тоже в работах участвуют.
Комиссия, явно растерявшись от такого напора и поворота обсуждения в неправильную сторону, сидела, моргая, только спохватившийся ветеран произнёс со значением:
– Так они же пиво ходили пить.
– Когда?
– После посещения выставки.
– А это при чём? Ребята все самостоятельные, несовершеннолетних нет, после работы имеют право.
Тут он повернулся ко мне.
– А куда ходили?
– В «Сирень».
– «Старопрамен» был?
– Был.
– А мы в «Праге-8» были, а там только «Жигулёвское», – и обращаясь ко всем: – Так я зачем Вам нужен-то был?
После секундного замешательства Нина Витальевна произнесла:
– Хотели поподробней узнать, как там дела на выставке у нас.
– Нин, извини, меня генеральный ждёт по тому же вопросу, – и кивая головой в мою сторону: – Да вы его расспросите, они же после нас всю выставку облазили. Он лучше меня вам всё расскажет. Вообще хорошее дело, надо взять за правило молодёжь на все выставки направлять.
Позже я узнал, что мужик этот был заместителем генерального директора по внешнеэкономической деятельности. После его ухода комиссия сидела молча, только замшелая совесть института, снова осведомившись, являюсь ли я комсомольцем, начал долдонить, что негоже комсомольцам со всяким сбродом пиво дуть по забегаловкам, но, видно, сообразив, что таким образом в сброд он зачислил и замгенерального, замолчал. Поинтересовавшись, могу ли я уже быть свободным, я слинял в отдел.
Утром следующего дня ко мне подошла наш парторг.
– Алек! Извините меня – предложила наказать Вас, не разобравшись, а Вы благое дело, оказывается, делаете. Обманули меня, предоставили недостоверную информацию. Не сердитесь, не держите зла.
– Бывает, Нина Витальевна, дело житейское. Я ж понимаю, что Вы не со зла, не от личного отношения – за отдел болеете.
Я и в самом деле так думал. Баба она была неплохая, из семьи старой московской интеллигенции, дочь профессора. Возраст уже немного за полтинник или чуть до, одинокая, вот весь свой не до конца растраченный пыл и вкладывала в общественную работу. Она была контролёром, проверяла чертежи, после своей первой работы по доработке валковой подачи мне деталировать уже не приходилось, поэтому мы с ней сталкивались редко, но приходилось. У нас в отделе работало несколько глухонемых, один из них работал у меня в группе, работать с ним было непросто, приходилось всё, в чём он не мог разобраться, описывать ему на бумаге, это съедало уйму времени, и я старался как-то улизнуть каждый раз от него. Помню, деталируемым им устройством для подачи заготовок на межоперационный транспортёр, спроектированным мной, был вертикальный опорный кронштейн, на него опиралась рама межоперационного транспортёра. Я спроектировал его, сместив вертикальное опорное ребро на самый край, снабдив одной косынкой жёсткости, мой глухонемой так его и раздеталировал. Стандартно в таком кронштейне опорное ребро ставится по центру, снабжая его двумя рёбрами жёсткости, и, проверяя его деталировку, она исправила его работу, о чём он возмущённо пытался поведать мне. Я, как всегда, был занят, не до мелочей, но, увидев исправленный общий вид устройства, пригласил её и положил два чертежа: мой первоначальный и её исправленный.
– Вот, посмотрите, Нина Витальевна, на два общих вида, как просто на два графических образа – они практически одинаковы, но есть небольшое отличие. На Ваш взгляд, на каком общем виде устройство зрительно выглядит более органично?
Витальевна уже поняла, что я хочу услышать, но не сдешевила и указала на мой вариант.
