Режис Жоффре
Что такое любовь и другие микроновеллы
© Éditions Gallimard, 2007
© М. Троицкая, перевод на русский язык, 2020
© ИД «Городец», издание на русском языке, оформление, 2020
Новый ребенок
Можно долго любить бросившую вас женщину и ради любви к ней жениться на ее дочери. В университете, когда она была моим научным руководителем, мы скрывали свою связь. Через несколько месяцев она дала мне от ворот поворот и переключилась на одного бакалавра. Сегодня я понимаю, что был для нее секс-игрушкой – юным пенисом, присобаченным к взрослому телу, сохранявшему на коже отблеск детства.
Ее дочь понятия не имела о наших отношениях, но однажды, роясь у нее в сумке, я наткнулся на фотографию девушки на теннисном корте. После того как мы расстались, я провел небольшое расследование и скоро выяснил, какой клуб она посещает. Три недели спустя я уже уложил ее к себе в постель. Перед каждым свиданием я протыкал презерватив иголкой. Мне удалось отговорить ее от аборта и убедить выйти за меня замуж, приведя ряд выдуманных причин нравственного характера.
С тех пор каждый раз, когда я чувствую, что она вот-вот от меня сбежит, примерно через год она рожает нового ребенка, и эти три или четыре килограмма живого веса повисают у нее на ноге неподъемным ядром. Мы еще не стали многодетной семьей, но четверо наших отпрысков позволяют нам пользоваться заслуженным уважением со стороны окружающих. Чтобы ее подбодрить, после очередных родов я преподношу ей какое-нибудь украшение. Она передаривает его медсестрам.
– Я люблю тебя.
– Я знаю, что нет.
Она не разрешает мне присутствовать в родильном зале. Я жду в коридоре, возле кофейного автомата, вместе с ее матерью. С годами она погрустнела, а меня ненавидит. Со свойственным ей извращенным умом она с самого начала поняла, что моя любовь – это хитрый трюк с целью заставить ее стать частью моей жизни. Она избегает смотреть мне в глаза, никогда не чмокнет в щечку. Но на семейных посиделках я могу наслаждаться звуками ее голоса, хотя она ухитряется ни разу не обратиться непосредственно ко мне. И потом я могу мыть руки в ее ванной, разглядывать ее косметику и флаконы ее духов. Я могу дышать ее запахами.
– Я тебя люблю.
Она не отвечает и делает вид, что пьет кофе из пластикового стаканчика. Она смотрит в окно, на парковку. Я слышу, как она тихо всхлипывает. Ее дочь в это время продолжает пыхтеть, производя на свет мое потомство.
Неукоснительное счастье
В моей квартире вход солнцу категорически запрещен. Я открываю ставни только ночью, когда оно давно ушло за горизонт. Даже в самые темные зимние месяцы оно слепит, словно бритвой вырезая силуэты предметов и людей. Я предпочитаю свет луны – за исключением полнолуния, – ламп и ночников.
Я живу за счет аренды квартир в доме, где мне принадлежат шесть этажей, сам занимая всего сотню квадратных метров.
– Если я когда-нибудь и работал, то только над повышением своего физического комфорта.
Я женат тридцать лет. Иметь детей я отказался, не желая размножаться и опасаясь шума. Моя жена обожает свет и суету, и я ей не мешаю: пусть ходит, гуляет, принимает солнечные ванны в парке Монсо, слушает, как с ревом, дождавшись зеленого сигнала светофора, трогаются с места автомобили, и, пересекая город от края и до края, вливается в толпу со слишком четкими очертаниями.
По возвращении она описывает мне новые рекламные афиши, рассказывает, какую песню играло радио в проезжавшей мимо машине с открытыми окнами, какую улицу перекопали, докладывает, что видела женщину, которая шла под проливным дождем, и было заметно, что под мокрым платьем она голая; еще она видела иностранную собаку, крупную, почти желтого цвета, на коротеньких лапках; ее вела дама в шляпе, и, несмотря на отсутствие морщин – результат многочисленных подтяжек, – каждому было ясно, что порог шестидесятилетия она перешагнула примерно вечность назад.
– Еще я видела мужчину с головой, похожей на спаржу.
Моя жена – превосходный протез, искусственная рука, с помощью которой я собираю информацию, необходимую, чтобы не утратить контакт с внешним миром.
Тем не менее, раз в неделю мы ходим ужинать в ресторан. Мы всегда садимся за один и тот же столик в глубине зала, откуда я могу исподтишка наблюдать за посетителями и расчленять их, как судмедэксперт, готовый за финансовое вознаграждение или коробку гаванских сигар живьем уложить их на секционный стол.
У меня довольно тонкий слух, чтобы различать произносимые ими слова, и достаточно быстрый ум, чтобы следить за несколькими разговорами одновременно. Я проникаю в их закрытую футляром жизнь, распознаю за взрывами смеха драмы, сопровождающие их существование; по тому, как они подносят к губам бокал или разрезают кусок мяса – рукой тонкой и белой или тяжелой и покрытой шрамами, – я угадываю разочарования, которые не позволяют им купаться, подобно мне, в неукоснительном счастье.
Кипящий рог
– Ты меня любишь?
– Слишком жарко.
Оливье неведомо, что женщины слишком восприимчивы к погодным условиям. Как только столбик термометра поднимается выше тридцати градусов, они теряют способность испытывать какие-либо эмоции. Они думают об одном: как бы встать под прохладный душ или броситься в море – если по счастливому стечению обстоятельств лежат на пляже. Но и осень с ее мокрым снегом не благоприятствует излиянию чувств. Когда начинается листопад, а по улицам бредут несчастные дети, таща ранцы, словно мельники с мешками муки на спине, у них на глазах появляются слезы.
– Женщинам всех жалко.
Зима – слишком суровое время года, а у батарей центрального отопления слишком мало общего с пылкими любовниками из пьес Мюссе.
– Остается весна.
Но и весны бывают дождливыми и ненастными; заниматься любовью под непромокаемым плащом проблематично, если только ты не фетишист, поклоняющийся резине. Иногда в начале июня выдается несколько теплых дней, и, если выпадает шанс, мы обмениваемся поцелуем под густой листвой в Медонском лесу. Мы даже позволяем себе лизнуть друг друга в затылок, но горе тому, кто посмеет со злокозненным удовольствием взлохматить нам волосы.
– Мы не какие-нибудь неряхи.
Мы также не покорные курицы, какими были женщины в прошлом. Мы живем в ногу со временем и отказываемся беременеть каждый год, удовлетворяя эгоистические желания своих мужей. Контрацепция хороша для шлюх, а аборт – для содомских блудниц. Мы предпочитаем регулировать рождаемость естественными средствами, и в их числе пока не придумано ничего лучше воздержания. Мы прекрасно обходимся без секса годами, а если надо, то и всю жизнь. Плотским ласкам мы предпочитаем воскресный обед, когда за столом собираются отец и мать, братья и сестры, свекор и свекровь, зятья и невестки, лакомятся цесаркой, запивая ее хорошим корбьером, и обмениваются мнениями об атмосферном давлении. Каждый возвращается домой с легким чувством горечи, потому что не сумел настоять на своей точке зрения, но все представительницы нашего пола счастливы, поскольку, несмотря ни на что, сумели избежать жестоких укусов пениса.
– Наш половой орган – это открытая рана.
Мы боимся вашего, твердеющего при нашем приближении. Он беспощаден, этот кипящий рог, плюющийся белым ядом, похожим на негашеную известь.
– Мы не какие-нибудь извращенки.
Боль не доставляет нам никакого удовольствия, и вместо вашего ликера, обожаемого шлюхами, мы лучше выпьем чашку чая, подслащенного ложечкой меда.
Синие камни
– С меня заживо содрали кожу.
Мне плохо, и я ничего не забыла. Даже если меня случайно толкают чужие люди, я испытываю невыносимую боль. Муж бросил меня восемь лет назад, но каждый вечер я жду его, как в тот день 7 июня 1999 года, когда он окончательно ушел из дома. Он мог уйти к другой женщине или к другому мужчине, но самое для меня унизительное – это то, что он не ушел ни к кому. Моему обществу он предпочел одиночество. Мне говорили, что он живет затворником. Если его видели на каком-нибудь приеме, он производил впечатление человека, целиком отлитого из бетона, и с глазами, сверкающими, как два синих камня. Когда с ним заговаривали, он отвечал и даже смеялся, но сразу чувствовалось, что он по-прежнему в своих четырех стенах, а слова выбрасывает наружу, как швыряют мусор в окошко.
– Он не оставил мне даже ребенка.
Его скупая сперма не желала отдаться мне, оплодотворить меня и навечно слиться со мной.
– Никто не помешает вам вообразить, что он продолжится в ребенке.
И что от поколения к поколению его потомство будет длиться бесконечно. Сделать женщине ребенка – значит внушить ей иллюзию, что ты подарил ей вечность. Он оставил меня никчемной. Я – уже не совсем зеленый лист в охряных пятнах, и эти пятна будут шириться, пока не захватят всю поверхность, и тогда я упаду, мертвая и бесплодная, как опадает листва с платана.
– Яне хочу о нем говорить.
Этот человек для меня – пытка. Огонь, который пожирает меня и который я не в силах загасить. Я ношу его в себе, подпитываю его своим гневом, своей любовью, своей ненавистью. Ненавистью всех тех, кто никогда не забудет, что когда-то любил. Я никогда его не прощу. Я предпочитаю страдать. Если бы я его встретила, мне было бы еще мучительнее видеть и узнавать его, и он удалился бы, оставив за собой едва заметный след – так остается след на бумаге, если стереть ластиком написанное карандашом.
– Я тебя люблю.
Я сказала ему это. Он промолчал. Он лежал в постели, глядя в потолок, как будто пытался перевести мои слова на иностранный язык. Он боялся ответить мне тем же, боялся солгать, потому что знал, что рано или поздно перестанет меня любить. Любовь проста, как любовь, она не думает и не размышляет, а если начинаешь рассуждать о любви, значит, никогда не сможешь полюбить.
– Я больше не буду любить.
Любовь – это жульнический рынок, на котором я слишком долго продавала свои прелести и свою молодость, а потом лила потоки слез, словно хотела отмыть тротуар после того, как с него убрали все ларьки.
Волшебные ласки
Ты упрекаешь меня в том, что я тебя больше не люблю. И в том, что я – биологический отец ребенка, которого на прошлой неделе родила твоя сестра. Я люблю вас обеих. Мужчины не скупятся на чувства. Тебе следовало бы радоваться рождению этого нежданного племянника. У него овальная голова, из чего я вывожу, что он, как и я, посвятит себя интеллектуальным трудам. Твоя сестра – художница, она настолько же красива, насколько ты серьезна и скромна, и я не позволю ей воспитывать моего сына посреди всей этой богемы, этих бездельников, мазилок и поэтов. Как только она перестанет кормить его грудью, ты заберешь его к нам и станешь его настоящей матерью. Я уже начал процедуру усыновления, и через несколько месяцев твоя сестра превратится для него в малознакомую тетушку. Это дитя любви сумеет тебя околдовать, и ты будешь любить его больше других детей.
Наши старшие сыновья уедут в дешевый пансионат в одну из развивающихся стран. Мы снова почувствуем себя молодой супружеской парой, которая вступает во взрослую жизнь, толкая перед собой коляску. Я даже обещаю тебе, что мы будем заниматься любовью, и постепенно я оставлю твою сестру, хотя меня до конца дней будет мучить тоска по ее юному телу, по аромату ее кожи, по ее волшебным ласкам и по оргазмам, заставлявшим меня плавиться от наслаждения и сводя всего меня к сгустку спермы.
– Дети уже в курсе.
Сегодня днем грузчики освободят их комнаты и вынесут их вещи на свалку. Вечером они сядут в самолет. Не советую тебе ехать в аэропорт. Им будет неприятно смотреть на плачущую и некрасивую от горя мать. Когда они вернутся, ты не узнаешь их в этих здоровенных мясниках, ловких плотниках и водопроводчиках. Они поднимут тебя одним пальцем и закружат, как вертолетный пропеллер. Ты удивишься их грубым манерам, их иностранному акценту и ограниченному словарю, отныне состоящему из пяти десятков слов, складывающихся в короткие, как крик, фразы.
– Они быстро вспомнят, где что находится в квартире.
Ломанут на кухню, опустошат холодильник и шкафы, вместо вилок пользуясь своими медвежьими лапами, вылакают из банок и бутылок все спиртное, а когда грабить будет нечего, завалятся отдыхать на балконе. Ты вызовешь полицию. Во время задержания они поведут себя так агрессивно, что их пристрелят. Ты скажешь своему сыну, что вдали от цивилизации его братья постепенно утратили человеческий облик и ни к чему скорбеть о кончине крыс или скорпионов.
– Или мух.