Равиль Валиев
Крест

Пролог

Все было не так! И работа эта, будь она неладна, и возвращение в родной город… Все как будто бы выкраивалось из частичек вселенского пазла только лишь для того, чтобы Матвей закончил свою жизнь в этом старом цехе никому ненужного и заброшенного завода.

За чужие деньги и чужую ответственность… Он с ненавистью посмотрел на сумку, лежащую у его ног. Хотел ее пнуть, но, услышав какой-то шорох в стороне, напрягся и выглянул из-за кучи битого кирпича, за которой прятался.

Цех, в который угораздило попасть Матвею, был огромен. Он состоял из какого-то невероятного количества помещений, пристроек, лестниц и ответвлений. И все это было разрушено настолько основательно, что Матвей, даже в своей незавидной ситуации, возмущенно думал: «Как на вражеской территории, в самом деле».

Вырвано и вынесено было абсолютно все. Матвей не был знатоком конструкций подобного рода заводов, но еще по детским воспоминаниям, а было время, когда отец брал его с собой на работу, помнил большое количество грохочущих станков, пучки толстенных кабелей на стенах и огромные вентиляторы. А еще смешные, почти игрушечные электрокары, снующие в суете производства. Которые так понравились маленькому мальчику Матюше, прячущему ладошку в надежной отцовской руке.

Теперь от этого всего остались только память, голые стены и перерытые полы.

Матвей, в своем паническом бегстве, влетел в это помещение и рухнул за внушительную кучу строительного мусора, опасно нависающей над глубокой траншеей с разрушенными кирпичными стенками. Судорожно перевел дыхание и с облегчением откинулся на спину.

Глядя в высокий выщербленный потолок, он заново прокрутил в голове все факты сегодняшнего дня, которые, стоило это признать, связывались в столь плотный узел, что разрубить его могло только божественное провидение. Которое что-то не спешило проявлять себя…

Неожиданно Матвей уловил тихий, на грани слышимости разговор – слух истончился до такой степени, что ему казалось, что он может услышать звук пролетающей в десяти метрах мухи. Осторожно вытянулся и выглянул поверх кирпичной насыпи. А вот это стало роковой ошибкой – своим движением он нарушил неустойчивое равновесие, сохраняющееся здесь годами. Вся мешанина строительного мусора опасно зашевелилас, ь и Матвей, раскинув руки, прижался к поверхности, пытаясь остановить движение. На секунду ему показалось, что это удалось, но тут его правая нога внезапно потеряла опору. Чтобы удержаться на крутом склоне он схватился за выступающий кусок бетона, но тот, предательски вывернувшись, с грохотом покатился вниз, рождая небольшую лавину. Матвей сдался и, оседлав поток, в клубах пыли, сполз на самое дно канала. Следом, с остатками мусора, словно верный пес, приехала сумка.

Едва стих стук последнего скатившегося камешка, Матвей замер, нервно прислушиваясь к звукам. Было поздно – шаги преследователей стали приближаться. А то, что это были именно они, он убедился тотчас же – недалеко раздался картавый крик главаря.

– Ну чё там, Петруха?

Петруха, после паузы ответил, оказавшись настолько близко от Матвея, что тот вздрогнул.

– Да здесь он где-то! Притаился, скотина!

Матвей похолодел. Страх вновь начал туманить его сознание. Он в панике огляделся.

Канал уходил к дальней стороне цеха и там делал резкий поворот. Что было за ним Матвей даже не догадывался. А вот другой его конец, куда он как раз и угодил, оканчивался почти отвесной насыпью. И голос крепыша доносился именно оттуда. Ситуация становилась все более тупиковой.

От беспомощности закружилась голова. Он в отчаянии схватил кусок того самого вероломного бетона, оценивающе подбросил на ладошке и откинул в сторону. Его блуждающий взгляд упал на остаток кирпичной стены, из которой многообещающе торчал кусок рифлёного металлического стержня, толщиной с большой палец его руки.

Не веря себе и боясь спугнуть наступившую тревожную тишину, он осторожно взялся за покрытую коркой ржавчины арматуру и сильно дернул. Но его ждало жестокое разочарование – проклятый кусок металла неожиданно крепко сидел в растворе, зажатый кирпичами.

Он несколько секунд оглушенно смотрел на него, не веря в случившуюся несправедливость. Сейчас для Матвея в этом металлическом стержне воплотилось все его понимание безопасности – это был и меч-кладенец, и автомат Калашникова, и даже его потерянная в бою пресловутая бита. Только они могли спасти его от неминуемой смерти.

Краем сознания, еще сохранившим трезвость мышления, Матвей четко оценивал всю абсурдность своих ожиданий – против трех пистолетов в умелых руках нет никаких шансов. И не было бы даже у супергероя Стивена Сигала, освобождающего авианосцы в одиночку.

Матвей осознавал это, но ничего не мог поделать с древними инстинктами, твердящими о том, что добро должно быть с кулаками. «А в нашем случае – с арматурой» – вконец разозлившись, он начал выворачивать из стены этот сомнительный символ возмездия.

Меж тем, изрядно приблизившийся главарь картаво вещал в пространство, явно имея в виду, что Матвей его слышит.

– Слышь, мужик! Ты не очкуй! Отдай нам сумку – и мы тебя отпустим! На хрен ты нам сдался! Этот жмур сразу бы отдал – тоже жив был бы!

Матвей, ни на секунду не отвлекаясь, еще энергичней расшатывал стержень. Сдаваясь его усилиям, тот, миллиметр за миллиметром все же начал высвобождаться из своего места.

– Хочешь – оставь ты эту сумку, где-нибудь на видном месте, а сам вали! Ты нам не нужен! – продолжал разоряться главарь. – Ты ведь не думай, мужик! Мы ведь не какие-то там мокрушники! А с корефаном твоим рамс получился – нам ведь только сумка нужна… отдал бы он ее – и домой бы поехал… а, мужик? А у тебя есть еще шанс!

В конце концов Матвей вложил все силы в последний рывок и вырвал-таки этот меч короля Артура из стены!

Но тут случилось то, чего он никак не мог ожидать – часть кладки, расшатанная его лихорадочными движениями, начала на глазах разрушаться!

Старый раствор больше не сдерживал кирпич от оков гравитации, и вся стена, с грохотом, испугавшим его до полусмерти, рухнула вниз. При этом, едва не засыпав ошеломленного Матвея. Огромный клуб пыли и праха взметнулся до потолка цеха, затмив дневной свет, слабым потоком струившийся из разбитых окон под потолком. И в этом облаке, мгновенно облепившем все вокруг серым саваном, зацокали пули, высекая искры из осколков кирпича.

Матвей вскочил и, закинув сумку за спину, пыльным дьяволом рванул по дну канавы. К его невероятной удаче, за поворотом оказался вполне удобный подъем, выводящий к проему следующего цеха. Последнее, что он услышал за спиной – крик главаря в пыльном полумраке.

– Хорош, братва!!! Не стреляйте! Другу друга уложите! Никуда он не денется.

Часть первая

 
Уезжай, уезжай, уезжай,
так немного себе остается,
в теплой чашке смертей помешай
эту горечь и голод, и солнце.
 

Иосиф Бродский

Глава 1

Сознание возвращалось медленно, исподволь. Сначала появились тактильные ощущения – кожа почувствовала прикосновение простыни, легкий сквозняк шевелил волосы на голове. Затем возник звук – монотонный шелест, который необоримо тянул сознание обратно, в омут сна. Но именно этот назойливый шум заставлял непроснувшийся мозг отождествлять раздражение. Это было трудно – попытки вырваться из сладкого плена приводили только к еще большему погружению в его глубину.

Затем в набор вялых чувств резко вошел запах. Словно нож, он сразу и бесповоротно отсек сон от бодрствования. Пахло оладьями. Чудесными, ароматными и только такими, какие делает мама… Мама, мамочка.

Матвей потянулся и открыл глаза. Реальность сразу же расставила все по своим местам. Монотонный звук, так раздражавший сонный разум, оказался шумом капель, бьющего в окно дождя – в открытую форточку порывами задувало прохладным, влажным воздухом. Из-за закрытой двери доносились негромкие звуки и тихий женский напев. Матвей поежился, еще плотнее закутался в тонкое одеяло и, окончательно проснувшись, огляделся.

Господи, какое все вокруг привычное и родное! В полумраке рассвета он рассмотрел старый ковер, висящий на стене. В детстве это была огромная карта таинственного и обширного мира, неведомая никому кроме него. Маленький Матвей видел там загадочные острова, широкие проливы и скрытые дороги. Тысячи историй, интересных и захватывающих рождались в его голове, пока он вот так же лежал в утреннем томлении, ожидая когда мама, а чаще это все же был папа, позовут его завтракать. Открывалась дверь и в проеме возникала широкая фигура отца, в неизменном своем синем трико и майке – обычная его домашняя одежда. Пока Матвей был совсем маленьким, отец подходил к кровати, садился на край и начинал щекотать его. Матвей как мог уворачивался, сердился, но все заканчивалось его счастливым смехом и капитуляцией на руках отца. Когда он подрос, отец оставался в дверях и нарочито строго приказывал:

– Боец Подгорный! Пять волшебных дел зовут тебя!

Это была их игра – «Пять Волшебных Утренних Дел Настоящего Мальчика». Встать, сходить в туалет, умыться, позавтракать и почистить зубы. Потом было много других дел: зарядка, сборы в садик, потом в школу, а затем и в институт. Но эти пять дел были главными в любое утро…

Матвей повернулся на бок, пружины возмущенно скрипнули под его весом. Ну да – для его нынешних, почти девяноста килограммов старая подростковая кровать была слишком слаба. Он еще раз сладко потянулся и резко сел. Взглядом поискал одежду, взял джинсы и не вставая натянул их. Это словно стало сигналом – дверь открылась, и в проеме появилась мама.

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Мамочка… Постаревшая, ставшая такой маленькой… но с такими же любящими и родными глазами. Матвей вскочил и крепко обнял ее. Большой, широкоплечий мужчина бережно держал в руках хрупкую пожилую женщину. Он осторожно провел рукой по седой голове, вдохнул запах ее волос и с нежностью произнес:

– Мамочка…

Женщина прижалась головой к его груди, обняла за талию. Несколько секунд они стояли так, обнявшись.

Затем она резко отодвинулась, ее глаза округлились. Быстро развернулась и с криком «Оладушек!» метнулась из комнаты. В ноздри ударил резкий запах подгоревшего теста. Матвей выдохнул, прикрыл глаза и счастливо засмеялся. Он был дома…

С тех пор как он открыл глаза, его не отпускало странное чувство. Не прошло еще и десяти часов, как он, усталый после перелета и поездки из аэропорта, бросил сумку в прихожей. Обнял мать, принял душ, с удовольствием поужинал и завалился спать. Проснулся – и вдруг, все что с ним происходило до этого потеряло всяческие краски. Как будто он вспоминает прочитанное, пережитое не им. Вот сейчас он стоит в коридоре родной квартиры, слышит голос мамы из кухни, вдыхает привычные запахи – и как будто не было всех этих лет. Не было долгих лет в институте, конвульсивных поисков работы после. Все сложилось в серую и скучную картину, полную странных событий. Череда театров, знакомство с Натальей, какая-то торопливая свадьба, рождение Антошки, найденная работа, совсем не интересная ему… Только тоска по сыну была настоящая.

Сейчас было такое чувство, будто бы только сегодня он по-настоящему проснулся, а все, что с ним происходило, было мороком – марой, как говорила Наталья. И никуда он не уезжал, а так и жил в родительском доме, окруженный любовью мамы и надежной защитой отца.

Матвей потряс головой, провел рукой по волосам. Глянул в зеркало, висящее в полутемном коридоре. Увы, вот вам и доказательства. Из мутного стекла на него смотрел высокий мужчина. Прямая спина и развернутые плечи могли обмануть кого-либо на первый взгляд, но усталые глаза, залысины на лбу и мелкие морщины безжалостно выдавали весь принадлежащий ему «сороковник».

– Вот так, старина, годы… – тихо сказал Матвей отражению и невесело усмехнулся, – увы… пойдем уж совершать «Пять Волшебных Утренних Дел Настоящего Мальчика»…

Уже полностью рассвело, и дождь как-то тихо и незаметно закончился. В открытое окно вливался шум города, щедро приправленный оглушающим чириканьем воробьев и сладострастным воркованием голубей. Матвей, посвежевший после душа, сидел за маленьким кухонным столом, и глядя то в окно, то на плиту, уминал мамины оладьи.

Светлана Николаевна, разрумянившаяся и счастливая хлопотала у плиты. Ее руки, как перчатками покрытые слоем муки, привычно скатывали шарики из теста, хлопком сплющивали их и оправляли на шипящую сковородку. Маленькая, тесная кухонька нисколько не сковывала ее движений. И совершенно не мешала ей разговаривать. Матвей привычно включился в поток маминой беседы, периодически вставляя требующиеся по смыслу междометия. Он знал, что для мамы весь этот утренний процесс кормления «своих мужиков» был сродни медитации для иных йогов.

Работая и разговаривая, она настраивала себя и окружающих на принятие нового дня, на осмысление и анализ дня минувшего. Такая вот древняя женская магия. Матвей знал это и, принимая, включался в так нужный ему сейчас ритм.

Наконец Светлана Николаевна сняла последний оладушек, положила на тарелку и присела на табурет. Вытирая руки полотенцем, внимательно посмотрела на слегка осоловевшего Матвея.

– Похудел как сыночек, кожа да кости…

Матвей усмехнулся, похлопал по округлившемуся животу, иронично протянул.

– Да уж, мам… похудел…

Он откинулся на спинку стула, потянулся. Взгляд его уперся в висящую на стене, среди грамот и дипломов, фотографию отца. Матвей погрустнел. Мать, проследив за его взглядом, опустила глаза. Матвей тихо спросил.

– Как папа?

Светлана Николаевна, как-то уж совсем незнакомо, по старушечьи подперла ладонью щеку.

– Ох-хо-хо, сынок… – так же тихо ответила она, – врачи говорят – на этот раз выкарабкался, но как будет в следующий раз никто не знает… ты когда к нему?

Матвей сгорбился, уставился на свои руки. Затем взял ложечку и начал помешивать почти допитый чай. Магия чудесного утра улетучилась. Все сразу стало слишком резким, громким и тягостным. Сразу вспомнились причины заставившие его приехать- налагающиеся друг на друга, вытягивающие из него последние силы. Болезнь отца, сложности в отношениях со своей семьей, отсутствие смысла жизни, да много еще… Матвей глухо, не поднимая глаз произнес:

– Да сейчас и поеду… позавтракаю и вперед… – он несмело поднял глаза, – мам… я у вас поживу пока?

Мама с легкой грустью посмотрела на него. Вздохнула сочувственно.

– Что, совсем плохо?

Матвей вздохнул и неохотно ответил, глядя в сторону.

– Да не так что бы уж совсем… только нам нужно отдохнуть друг от друга…

Мама слегка наклонилась, ловя его взгляд. Мягко, но настойчиво спросила:

– А Антошка-то как?

Матвей вздрогнул. Этот вопрос разом всколыхнул в нем массу чувств – и обиду, и тоску, и боль, и непонимание. Перед глазами возникла и пропала картинка – маленький, наверное, лет трех Антошка, уронивший на себя детский столик, сидит в углу и тихо плачет. В поднятых на него карих глазенках – неизбывное детское горе. Матвей сглотнул слюну, поднял на мать глаза и, скорее, доказывая себе, чем ей, быстро заговорил.

– Я им денег оставил… там ее мама, родные… не дадут пропасть. А Антошка… я ведь не навсегда, поживу тут, может, работу какую найду… опять же связь есть – по интернету можно общаться… просто мам… там, – он спешил и проглатывал слова, торопясь передать маме всю свою боль, – вообще трудно… работы для меня нет, все косо смотрят – сижу, дескать на шее у тещи… а я не виноват. Культура сейчас никому не нужна, режиссеров как собак нерезаных… а по утренникам работать, душа не позволяет…

Он остановился, наткнувшись на невеселый мамин взгляд. Отвел глаза и глухо закончил:

– Да ладно – справлюсь. Как вы тут поживаете?

Мама еще раз вздохнула и нежно погладила его по руке. Тихо, почти шепотом сказала, покачав головой:

– Ладно, Матюша… ты большой мальчик, думаю, сам разберешься.

Она встала и начала собирать посуду. Матвей исподлобья следил за ней. Но Светлана Николаевна вновь включилась в свой волшебный процесс, и он расслабился. Как ни в чем не бывало мама продолжала:

– Да все так же, сынок – живем потихоньку. Отец все по дому копается – за балкон вон взялся, хочет мне там цветник устроить… Лиза со своим Петькой живут – то дружно, а то и ругаются. Как у всех, в общем… Звонила вчера – завтра приедут, соскучилась, говорит, по брату…

Матвей откинулся на спинку и прикрыл глаза. Журчание маминого рассказа перемешалось со звуками осеннего утра за окном. Стало очень легко и пусто. Что-то, теперь совсем неважное уходило, оставляя внутри полную пустоту. Готовую заполниться чем-то необъяснимым. Это ожидание для него было всегда слаще всего. Однажды, совершенно неожиданно для себя, он испытал подобное чувство придя в церковь.

Внешне набожная семья его жены истово исполняла все обряды православной веры. Ну или им казалось, что все. Периодические попытки заманить его в ближайший храм он отметал, мягко как мог. Он не был атеистом, был даже крещен и по-своему верил в Бога, пускай Он ему казался далеким и не связанным с его жизнью. Как бухгалтерия в театре – Матвей знал, что она есть, но не пересекался с ней никогда… Но вот их, такая показная, вера ему претила.

И вот, как-то в начале зимы, проживая свой очередной неудачный период, он сам не зная как, оказался перед воротами небольшого храма. Не того – огромного и сверкающего, покрытого позолотой, с кучей дорогих машин на парковке, куда так любили ходить его новые родственники, а маленькой, сделанной из частного дома церквушки.

Тоскливо бродя в поисках спокойствия по обледенелым улицам города, он случайно забрел на какую-то глухую площадь. Вокруг стояли покосившиеся двух- и одноэтажные дома, очень старые и обветшалые – такие районы еще чудом и нерасторопностью местных чиновников сохранились на рабочих окраинах города.

Промозглый ветер гнал по пустой улице мусор, кисло пахло печным дымом. Солнце изнеможенно склонилось к закату и в некоторых окнах зажглись тусклые огни. Матвей поежился, поднял воротник и поплотней запахнул плащ. Спросить дорогу было решительно не у кого – рядом не было ни остановки общественного транспорта, ни какого-либо завалящего магазина. Лишь на углу стоял небольшой павильон с надписью «Прием стекла», но и он, как видел Матвей, был закрыт на огромный висячий замок.

Внезапно в боковом проулке мелькнула тень человека, и Матвей решительно шагнул в его сторону. Человек распахнул дверь одного из низеньких домов, стоящих рядком вдоль улицы, и вошел внутрь. Дверь за ним стала закрываться, и Матвей отчаянно и громко крикнул.

– Э-ээ… товарищ, подождите!

Человек остановился и широким, ярко освещенным силуэтом ожидал в наступающем сумраке. Матвей, запыхавшись, подошел ближе и, прикрываясь рукой от бьющего в глаза света, начал сбивчиво объяснять.

– Понимаете, я заблудился! Не могу понять – как мне выбраться отсюда! Подскажите пожалуйста!

Человек помолчал, затем густым басом, непонятно и мудрено, произнес.

– От себя не уйдешь, мил человек! А любой другой путь приведет тебя к Богу.

Матвей поперхнулся и спросил недоуменно.

– Простите, что?

Человек отодвинулся. Приказал.

– Входи!

Матвей, не без сомнения, шагнул в узкий коридорчик и только тут разглядел собеседника. Коренастый мужчина, облаченный в черную монашескую рясу. В дремучих глубинах бороды, лежащей на бочкообразной груди, поблескивал желтизной большой крест. Из-под кустистых бровей на Матвея испытующе смотрели добрые карие глаза. Матвей оторопел и, запинаясь, пробормотал:

– Простите, батюшка… я вот…

Батюшка усмехнулся, развернулся и пошел вперед по коридору. Оглянувшись, добродушно проговорил.

– Бог простит! Заходи коли уж пришел… и дверь запри за собой.

Матвей торопливо закрыл дверь. На улице окончательно стемнело, и порывистый ветер стал невыносимо холодным. Он прошел коротким коридором и вслед за священником вошел в комнату.

К его удивлению, комната оказалась храмом. Прямо перед ним светился в полумраке иконостас, а в ее центре, на поставке, отражала мягкий свет свечей икона Христа. Матвей резко остановился, рука непроизвольно сложилась в Христов символ, и он неуверенно осенил себя знамением. Батюшка одобрительно оглянулся на него и по-хозяйски начал собирать огарки свечей.

А Матвей благоговейно замер. Запах ладана, тепло горящих свечей, уютный полумрак и тихое бормотание батюшки неожиданно произвели на него потрясающий эффект – дыхание перехватило, на глаза навернулись слезы. Из полутемного угла на него, ласково и мягко, смотрела Богородица. Колеблющееся освещение создавало полное впечатление ее живых глаз.

Стальной стержень, в последнее время держащий в напряжении все его существо, исчез и все, что составляло его жизнь за дверью храма, рассыпалось в труху. Он застыл, так и не войдя внутрь. Не хотелось ни двигаться, ни дышать. Только стоять вот так и пропускать через себя все это струящееся спокойствие.

– Благодать божья… – тихо сказал незаметно подошедший батюшка.

Он серьезно и внимательно смотрел на Матвея. Матвей посмотрел в глубину его глаз, обрамленных сеточкой морщин и увидел в отражении себя – маленького растерянного мальчика, раздавленного непонятным и тревожным миром. И столько сочувствия и понимания было в глазах батюшки, что Матвей неожиданно для себя разрыдался. Батюшка обнял его и, похлопывая по спине, тихо успокаивал.

– Поплачь, сынок, поплачь… Бог по-разному входит в нас…

Матвей рыдал, жалея и себя, и свою несложившуюся жизнь, рыдал от обиды и разочарования. Рыдал и не понимал, что с ним происходит. Взрослый мужик, в непонятном районе, в загадочном доме, стоит и плачет на груди незнакомого мужчины! Однако при всей нереальности происходящего, Матвей понимал – с ним происходит что-то важное. И вместо серого железобетона действительности перед ним начала проявляться другая сторона жизни, давно забытая и, казалось бы, похороненная на дне его души… Он выплакивал всю несправедливость, происходившую с ним последнее время, он выпускал в мир несбывшиеся мечты и ожидания, а взамен впускал… что?

Он последний раз всхлипнул. Смущенно отодвинулся от батюшки. Тот заботливо заглянул ему в глаза, покачал головой и отступил на шаг. Матвей развернулся к иконе Христа и трижды истово перекрестился.

Он уже и не помнил, что вошло в него в тот день. Но необъяснимое спокойствие и уверенность в будущем осталось с ним с этого странного вечера.

Они еще долго сидели с батюшкой в полумраке его кельи, пили душистый чай вприкуску с медом и черствоватыми булочками и говорили, говорили… Обо всем сразу и ни о чем… Ему было уютно, тепло и… душевно. Именно так для себя определил это состояние Матвей – душевно. И пусто. После сброшенного напряжения, он чувствовал себя ч у дно – от немного стыдной для него истерики не осталось и следа. Как актер он знал что происходит. Напряжение и сброс. Ему казалось, что уж это-то он знает на отлично, ноэто тоже оказалось ошибкой. Ничего, оказывается, по-настоящему он и не испытывал до этого. Так, очередной суррогат.

Потом была та же самая, давно опостылевшая жизнь с вечными московскими проблемами – работа и деньги.

Но осталось в сердце эта уютная часовенка и этот свободолюбивый и умнейший батюшка, высланный на окраину за своеволие. Который так и не сказал – как жить…

Матвей хранил это вспоминание в дальней кладовой своей памяти. И иногда, когда совсем накатывало, доставал его, сдувал пыль и тихо наслаждался им. И ждал – чего-то волшебного и необычного, которое обязательно должно было случиться…

– Сынок! – голос мамы вырвал Матвея из задумчивости. Сознание вновь наполнили звуки и ощущения домашнего утра. Светлана Николаевна тревожно заглядывала сыну в глаза. У Матвея закружилась голова – переход из воспоминаний к реальности был слишком резок. К тому же мамины глаза смотрели точно с такой же добротой и сочувствием, и на мгновение оба этих лица соединились в одно бесконечно любящее его существо. «Бог, мой…» – мелькнула мысль и пропала. Матвей встряхнул головой, успокаивающе улыбнулся.

– Все в порядке, мам… задумался просто…

Он встал, чмокнул маму в щеку и, выходя из кухни, крикнул:

– Спасибо, мамуль! Очень вкусно!

Светлана Николаевна улыбнулась и уже в спину спросила Матвея:

– Ты чай еще будешь?

Матвей развернулся, схватился за турник в проеме двери, который давным-давно соорудил для своих детишек отец Матвея, подогнул колени и повис на нем. Дверная коробка угрожающе затрещала. Матвей слегка подтянулся. Сдавленно пробормотал:

– Не… – он встал на ноги и с сомнением посмотрел на свои руки. Пожал плечами, – я к папе поехал, ты что-нибудь будешь передавать ему?

Мама покачала головой.

– Сейчас соберу, сынок… – неожиданно стукнула себе ладошкой по лбу, – вот дура старая! Забыла! Тут с утра тебе уже Сережка звонил – просил тебя ближе к вечеру ему позвонить…

Лицо Матвея расплылось в довольной улыбке. Он по-кошачьи прищурился:

– Серый…