Рахман Бадалов
Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга первая
В трагедии нет этой полифоничности, здесь всё вздыблено, здесь мир и человек противостоят друг другу в своей непримиримости, человек не может победить мир, но и мир не способен растоптать человека, если только не уничтожить его физически.
Такой вот жанр придумали древние греки, как высокую психотерапию, поскольку через испуг, при переживании трагической судьбы человек испытывает «катарсис»[428], как очищение, освобождение от страха.
Если воспользоваться идеями Гегеля[429] относительно трагических героев, то мы можем сказать следующее.
Прометей виновен.
Виновен, потому что богоборец и его воля противобожественна, потому что знает, что «власть непобедима Неизбежности», и не считается с этой Неизбежностью.
Не виновен, потому что не смирился, пошёл навстречу неизбежности, и открыл её пределы.
Но если всё предопределено, так в чём же героизм, в чём же трагизм Прометея?
В том-то и дело, что знание судьбы (своей и Зевса) могло заставить Прометея хитрить, изворачиваться, или, напротив, своевольничать, злоупотреблять своим знанием. Он выбирает другой путь.
Прометей предпочитает жить не горбясь, чтобы в полной мере вынести (испить) до конца свою Судьбу.
«Великая тайна» Прометея не просто знание того, что власть Зевса «не вечна», в то время как Зевс остаётся в заблуждении, что его абсолютной власти ничего не грозит.
И не просто знание того, что и у бессмертных, время власти отмерено.
И не ключ от «сокровищницы тайн»[430], из которой всё обо всё можно узнать.
Дело в другом.
С одной стороны, приятие «великой тайны» позволяет избежать страха перед будущим, не суетиться, принимать мир в согласии с божественным порядком, быть способным к самостоянию в самых сложных ситуациях жизни.
С другой стороны, попытка немедленно разгадать «великую тайну» как раз заставляет жить в постоянном страхе перед близким будущим, который терзает всех тиранов, и наивная иллюзия, что владение «великой тайной» позволило бы им поставить себя впереди мира.
Выбор за человеком, ведь тираном может оказаться и тот, власть которого распространяется на целую страну, и тот, кто подчинил своей воле всего-навсего одного человека.
Самое высокое прозрение о природе древнегреческой трагедии, принадлежит Ф. Ницше в его ранней работе «Рождение трагедии из духа музыки»[431].
Не случайно трагедия родилась из дионисовых ритуалов, не случайно трагедия означает «козлиная песнь» (или «шествие козлов»). Это не формальный признак, это именно «козёл» со всеми смысловыми обертонами, которые за тысячелетия накопились и продолжают накапливаться в этом слове. Это именно козлиная песнь.
Любые умные разговоры о «Прикованном Прометее», могут создать иллюзию, что это просто дебаты между позицией Зевса и позицией Прометея, которые придумал и сконструировал Эсхил.
Но после работы Ф. Ницше мы должны расслышать греческую трагедию как гул и грохот, как звук и ярость[432], расслышать её как героический плач или как торжественный хорал[433]. Расслышать космическое звучание, гармонию небес.
Без этой музыки древнегреческая трагедия в лучшем случае стала бы подобием философского спора.
В древнегреческой трагедии, а к «Прикованному Прометею» это относится в полной мере, сначала музыка, потом смысл.
Смысл, который проступает из музыки, звучит как музыка, и вновь поглощается музыкой.
Прометей и Гермес: последний акт «Прикованного Прометея»…
Но Эсхил не был бы Эсхилом, а греческая трагедия – греческой трагедией, если бы сам трагический герой не переступал черту, за которой трагический выбор может оказаться просто красивой позой.
Прометей, который признаётся «грызу я сердце жалостью», доходит и до кощунства:
«Скажу открыто, ненавижу всех богов.
Мне за добро они воздали пытками».
Такая гордыня непозволительна, поэтому вестник богов Гермес даже предупреждает:
«если бы Прометей победил, то стал бы невыносим».
Даже Хор вдруг ужасается:
«Да, да, ты твёрд. Тебя взнуздать
Горечь и боль никогда не смогут.
Но рот твой волен чересчур.
Проходит душу ужас пронзительный,
Участь твоя мне страшным-страшна.
Что если море печалей
Не переплыть вовек тебе? Беспощадное, злое,
Несокрушимо жестокое, сердце у сына Крона»
Это «море печалей», которое «не переплыть вовек» заставляет не только задуматься, но и сокрушаться.
Для этого и придумали греки трагедия, чтобы не только думать, не только искать и находить выход, но и чтобы сокрушаться, когда выхода нет.
Чтобы «плыть», когда «не переплыть вовек», и только тогда подчинение Судьбе, станет одновременно вызовом этой самой Судьбе.
Но при этом, никогда не будем забывать, что Эсхил остаётся Эсхилом, и не может скатиться до уровня «социалистического реализма».
Что если «море печали», которое «не переплыть» не только вызов великого, на все времена, бунтаря, но и причина его, бунтаря на все времена, односмысленности, известной спрямлённости его намерений и его поступков?
Что если у Прометея сказывается отсутствие «жизни как кипения», того, что всегда в избытке у Зевса?
Ведь Зевс не просто бог, не просто греческий бог, он ещё и типичный грек.
Гермес прямой посланник Зевса и его обязанность принести Зевсу нужную весть, убедить Прометея, что он должен раскрыть «страшную тайну»
«Гермес
С тобой, хитрец насмешник сверхнасмешливый,
С тобой, богов предавший, осчастлививший
Людишек, говорю я. Вор огня, с тобой!
Отец велит всё, что болтал о свадьбе здесь,
Владычеству его грозящей, – рассказать,
Без недомолвок, без загадок, начисто!
Всё говори, что знаешь Прометей!…
Прометей
Хвастливы как, чванливы и напыщенны
Вот эти речи прихлебателя богов.
Царить вам внове, выскочкам, и верите
Что век вам в доме золотом блаженствовать.
…вот и слово «выскочка» у самого Эсхила, о котором не подозревал, не говоря уже об этом предсказании через века и тысячелетия всем тиранам, что «не век в доме золотом блаженствовать»…
Я пережил, как два тирана пали в пыль,
Увижу, как и третий, ныне правящий,
Падёт, паденьем скорым и постыднейшим…
Гермес
Строптивостью такой и своеволием
Корабль свой ты загнал уже на камни бед.
Прометей
Мои страданья, слышишь, не сменяю я
На пресмыкательство твоё. Не будет так!»
…Невольно задумаешься это о богах или людях. И неужели с тех пор мало что изменилось…
«Прометей
Скажу открыто: ненавижу всех богов.
Мне за добро они воздали пытками.
Гермес
Бред! Ты болезнью поражён жестокою.
Прометей
Я болен, если ненависть к врагу – болезнь.
Гермес
Была бы тебе удача, стал бы страшен ты!».
…Эсхил предупреждает и самого Прометея? По крайней мере, мы не можем отмахнуться от следующих мыслей, помещённых почти в конце дошедшего до нас фрагмента (а может быть, и всех четырёх трагедий)…
«Гермес
Ты, как жеребчик необъезженный, узду
Кусая, вздыбился, вожжам противишься.
Бессильны ухищренья, даром мечешься!
Глупца и неразумца своеволие
Бессильнее, ничтожнее ничтожества…
Лгать не умеют Зевсовы бессмертные
Уста. Зевс держит слово. Так обдумай всё!
Взвесь! Оглядись! Строптивость своевольную
Не предпочти разумной осторожности.
Старшая Океанида
По-нашему, разумна, своевременна
Гермеса речь. Строптивость он велит тебе
Оставить, осторожности тропой ступать
Упорствовать в ошибке – стыд для мудрого.
Прометей
Всё, что мне возвестил он, заранее всё
Я предвидел, и знал я. Врагу от врагов
Казнь и муку терпеть – в том постыдного нет.
Ну так пусть двулезвейные кудри огня
В грудь мне ринутся, в клочья пускай разорвут
Воздух – громы и дурь сумасшедших ветров…
Гермес
Вот послушайте бред, бесноватого речь.
Сумасшедшие мысли! Что надо ещё,
Чтобы назвать одержимым, безумцем, глупцом
Болтуна и бахвала. Узду он порвал!
Вы же – много в вас жалости к болям его —
Уходите от этих погибельных мест,
Убегайте скорее! Не то потрясёт,
Оглушит столбняком львиных грузных громов
Сокрушительное грохотанье!»
И самые последние строчки, слова Прометея:
«…Вихри ревут
И сшибаются в скрежете, в свисте. Встаёт
Вихрь на вихрь! Друг на друга восстали ветра!
Хлябь морская и небо смешались в одно!
Эту бурю. Её опрокинул, ярясь,
Зевс на грудь мне, чтобы ужасом сердце разбить.
О святая, могучая матерь моя,
О Эфир, над землёй разливающий свет!
Поглядите, страдаю безвинно!»
Было бы наивным интерпретировать этот диалог Прометея, Гермеса и Старшей Океаниды упрощённо. Эсхил художник, а не мыслитель, он не пытается додумать то, что, на его взгляд, додумать невозможно.
Он просто слышит космический гул и выносит его в финал.
…история Ио
Осталось коснуться будущего свержения Зевса с олимпийского трона, и вновь вернуться к судьбе Ио.
Для начала просто перескажу эту мифологическую историю, к которой обращается и сам Эсхил.
Опасаясь гнева ревнивой Геры,
…кажется весь смысл её жизни, наказывать возлюбленных Зевса…
Зевс превратил Ио в белоснежную корову.
Согласно Эсхилу Зевс овладел Ио в облике быка уже после того, как она превратилась в корову.
Гере удалось уговорить Зевса, подарить ей корову, и она поручила тысячеглазому Аргосу, прозванному Паноптес, т. е. всевидящий, у которого было неисчислимое количество глаз, а попеременно спали только два глаза, тайно отвести её в Немейскую оливковую рощу.
Зевс, в свою очередь, обратился к своему сыну Гермесу который, кроме прочего, был богом воровства и обмана, чтобы тот спас Ио.
Гермесу удалось усыпить тысячеглазого Аргоса игрой на флейте, а затем отрубить ему голову.
Освобождённая Ио, однако, по-прежнему оставалась в образе безмолвной коровы. Узнав о том, что Аргус обезглавлен, Гера создала страшного овода, с тем, чтобы он повсюду преследовал и жалил Ио.
Только после того, как Зевс поклялся Гере,
…куда делась всесильность Олимпийского владыки перед ревнивой женой?!…
что не будет любить Ио,
…вновь и вновь хочется повторять свои вопросы. Боги это или люди? Сколько прошло с тех пор, или подобные ситуации не изменяются во времени…
Гера вернула ей прежний облик.
…Ио: «справедливое негодование» или неизбывность «пронзительного ужаса»
Гонимая своей несчастной судьбой, Ио оказалась в Египте. В Египте у Ио родился сын Эпаф, который, согласно греческим сказаниям, стал царём Египта. От Эпафа ведёт начало древняя аргосская династия Персеидов, в двенадцатом колене которой родился Геракл. У Геродота[434] Эпаф отождествляется со священным быком Асписом.
В поздней античности был широко распространён вариант мифа, согласно которому, в Египте Ио стала богиней Исидой. По другому толкованию, она была превращена в созвездие Тельца.
Выше мы говорили о том, что Ио и её сестра Адрастея воспитали Зевса. В некоторых версиях Ио отождествляется с Адрастеей, а Адрастея, в свою очередь, с Немесидой, которая наблюдает за справедливым распределением благ среди людей (греческое nemo, «разделяю) и обрушивает свой гнев (греческое neme-cab, «справедливо негодую»).
Орфики[435] видят в Адрастее воплощение «божественных, надкосмических законов».
Платон говорит о круговороте душ, при котором Адрастея смыкается не только с Немесидой, но с Ананке и Дике.
Согласно некоторым источникам дочерью Немесиды от Зевса была знаменитая Елена Прекрасная. Самое время вспомнить, что Немесида считалась также олицетворением судьбы, богиней, которая воздаёт людям наказанием за гордыню и несправедливость.
Круг (один из кругов) замкнулся:
Адрастея воспитательница Зевса, впоследствии, в качестве Адрастеи-Немесиды-Ананке-Дике становится воплощением Судьбы (Силы), наказывающей Зевса за гордыню. В таком случае, всесильность Зевса оказывается сильно поколебленной.
Так и хочется вопрошать и вопрошать.
Что за странные метаморфозы от Немесиды, олицетворения Судьбы, до широко популярной в Египте богини плодородия, воды и ветра, символа женственности и семейной верности. Тогда откуда это «море печалей» и «ужас пронзительный», который роднит Ио с Прометеем. Или мы что-то не понимаем, или судьба Ио разрушает все эти сложные мифологические и интеллектуальные конструкции.
Как могут соотноситься несчастная судьба со справедливым негодованием (neme-cab), преследования ревнивой жены, почти такой же всесильной как её Олимпийский муж, и наказание за гордыню.
Даже музыка имени Ио, несопоставима с Адрастея или Немесида, даже Исида.
Действительно, Ио, И-О-О-О-о-о, что в имени твоём, то ли тревога, то ли беззащитность, то ли что-то другое, только не всесильность греческой Немесиды и египетской Исиды.
…треугольник Гера-Зевс-Ио
А что за странный любовный треугольник: Гера-Зевс-Ио.
Хотя как посмотреть. В той же мере странный, насколько банальный. Подобное постоянно случается с «человеками».
С Герой всё понятно.
Более или менее понятно и с Зевсом.
Только остаётся вопрос, почему в случае с Ио, ему пришлось изворачиваться и лгать, хотя в других своих любовных приключений, он совершенно не считается с Герой?
Но какая роль в этом треугольнике уготована Ио?
Мне трудно найти ответ, поскольку, как говорил чуть выше, никак не могу хоть как-то соотнести наказание за несправедливость с беззащитностью и «пронзительным ужасом».
Перед глазами только Ио, «корова-девушка», которую жалит и жалит овод, которая вынуждена странствовать по миру, но избавиться от своих страданий нигде не может.
Вынужден остановиться на полюсе слабости, без которого, как правило, любовный треугольник невозможен.
Ничего другого моё воображение придумать не в состоянии.
Ио – действующее лицо произведений Эсхила, Херемона[436], Луция Акция[437], Саннириона[438], других.
Ио – любимый сюжет изобразительного искусства различных эпох. Но такое впечатление, что ни литература, ни кинематограф, по-настоящему ещё не открыли печально-пронзительную судьбу Ио.
Возможно, всё ещё впереди…
…встреча гонимой Ио и прикованного Прометея
В своих странствиях, печальная, почти безумная от отчаяния Ио, встречает наглухо прикованного к скале, стенающего Прометея.
В отличие от Прометея, Ио не рядится в тогу героя, и готова избежать собственной участи. Только не знает как.
Оба они, и Прометей, и Ио, обречены на страдания по воле Зевса. Но только Прометей понимает, что им обоим до тех пор, «пока не рухнет Зевса всемогущество», и «умереть-то не дано судьбой».
Процитирую с небольшими купюрами Эсхила:
«Ио
Над мольбой смеяться,
Господин, не смей!
Совсем скитанья скиталицу
Измаяли. Не знаю, где от ужаса
Мир и покой найду.
Услышь! Вся больная, плачет корова-девушка.
Прометей
Как не услышать оводом ужаленной
Инаха милой дочери? Красавица
Любовью сердце опалила Зевсово,
И бродит, мучаясь. Герою затравлена.
Ио
Имя отца, скажи, ты от кого узнал,
Горькой мне, нищенке мне, скажи!
И сам ты кто? Мученик сам, назвал меня
Сжалясь, по имени.
Мою назвал божью болезнь по имени.
Сушит боль! Плетью бьёт! Грудь грызёт! Гложет, ой!
Гоном гонит, ой-ой!…
Правду всю открой!
Скажи, что за напасть ещё
Грозит, где свет и снадобье целебное?
Скажи, если знаешь!
Ответь, открой! Просит беглянка-девушка.
Прометей
О чём услышать хочешь, расскажу про всё,
Не кутаясь в загадки, прямо, попросту,
Как говорить с друзьями полагается.
Я – Прометей, я людям подарил огонь.
Ио
Защитник и заступник человеческий.
Друг несчастливый, Прометей! За что ты здесь?
Прометей
Едва я кончил боль свою оплакивать
Ио
Ты в милости и ласке не откажешь мне?
Прометей
В какой поведай? Правду я открою всю…
Ио
Ещё одно: мои скитанья, боль моя,
Скажи, они когда-нибудь окончатся?
Прометей
Не знать об этом лучше для тебя, чем знать.
Ио
Того, что претерпеть мне суждено, не прячь!..
Прометей
Сказать не жаль. Жаль душу напугать твою.
Ио
Друг, больше, чем сама я, не щади меня.
Прометей
Ты требуешь – открою всё. Так выслушай!
…опускаю исповедь Ио, в ответ на просьбу Старшей Океаниды, рассказать о своей «болезни». Но настоятельно советую читателям, прочесть эту исповедь, в которой раскрывается судьба Ио между отцом и Зевсом…
Прометей
Теперь узнайте и про то, что в будущем
Ей предстоит по гневу Геры вытерпеть.
А ты, дитя Инаха, глубоко в груди
Спрячь речь мою, чтоб знать своих дорог конец…
Жених тебе достался горький, девушка,
Дурная свадьба! Все слова, что слышала,
Твоих страданий только предисловие.
Ио
Ой, тошно мне, ой!
Прометей
Ты застонала, бедная и вскрикнула?
Что сделаешь, узнавши правду всю, до дна?
Ио
Мне жить какая прибыль? И почему бы скорей
Вниз головою с крутизны не кинуться?
Удариться о землю и покой найти
От бед? Однажды умереть не лучше ли?
Чем день за днём изнемогать в мучениях?
Прометей
Была бы невыносима боль моя тебе.
Ведь мне и умереть-то не дано судьбой.
А смерть – покой, от зол освобождение.
Конца и срока нет моим мученьям,
Пока не рухнет Зевса всемогущество
Ио
А разве рухнет Зевса власть когда-нибудь?
Прометей
Тогда б возликовала ты, наверное?
Ио
Ну да! Ну да! От Зевса стыд и боль моя.
Прометей
Тогда узнай и радуйся. Погибнет Зевс.
Ио
Кто ж у него отнимет скипетр владычества?
Прометей
Сам у себя, замыслив безрассудное.
Ио
Но как, скажи мне, если без вреда ответ?
Прометей
Он вступит в брак и тяжело раскается.
Ио
С богиней? Или со смертной? Иль сказать запрет?
Прометей
Опять вопросы? Говорить запретно мне.
Ио
И что же: жена отнимет у него престол?
Прометей
Да, сына в мир родит она, отца сильней.
Ио
И отвратить не может Зевс судьбу свою?
Прометей
Нет, если я не скину цепь кандальную.
Ио
Кто ж против воли Зевса раскуёт тебя?
Прометей
Спаситель мой из рода твоего придёт.
Ио
Что ты сказал? Мой сын тебя от зла спасёт?
Прометей
В колене третьем, после десяти колен»
Переведём дух.
Неужели такое действительно, возможно?
Неужели Ио всех времён и народов сможет забыть (смягчить, утешить, освободиться) свою «боль и стыд»?
Неужели Зевс, сам Зевс, может столкнуться с собственной судьбой как возмездием?
Конечно, приятно думать, что есть в подлунном мире Адрастея-Немесида-Ананке-Дике, и рано или поздно неизбежно наступит возмездие за сверхмерную гордыню и крайнюю несправедливость.
Ещё приятнее думать, что возмездие последует, если не от самой Ио, претерпевшей столько страданий, то от её потомков.
Но как долго ждать!
«В колене третьем, после десяти колен».
Послесловие к античным этюдам
В предыдущем разделе, говорилось о том, что в каждой женщине и каждом мужчине есть что-то от греческих богинь и греческих богов.
В одной женщине, одна богиня, в другой, другая.
В одном мужчине один бог, в другом, другой.
Скорее всего, в конкретных мужчине и женщине, в разных пропорциях, в зависимости от разных ситуаций жизни.
Это и есть главная причина, по которой включил в книгу античные этюды.
Зевс, Прометей, Гефест, Гермес, Гера, Афродита, Афина, Гестия, другие, это и про нас с вами, мужчин и женщин, смертных человеков.
А есть ещё Елена Прекрасная, о которой трудно сказать, богиня это или смертная женщина. Образ которой, как говорилось выше, в равной степени рождён из мужских фобий и мужских восторгов.
Или реальная и земная Аспазия, которая будучи гетерой, стала гражданской женой. Насколько могу судить, первой гражданской женой в истории.
И, конечно, об Ио, трогательной и беззащитной. Не знаю богини, в такой степени человечной. Приходиться признать, что не только богини в каждой женщине, но и женщины в каждой богини.
Ио, сама того не подозревая, бросившая вызов самому Зевсу.
На этом поставлю точку в убеждении, что Слабость, по крайней мере, равносильна, почему бы не сказать и равнослаба, Силе.
Точно также как Женщина – Мужчине.
Раздел пятый
Гендерные сюжеты для кино
…несколько предварительных замечаний
Эти «сюжеты» были написаны в разные годы, и 10, и 15 лет тому назад. Некоторые напечатаны в журналах или представлены в Интернет порталах, остальные так и остались в моём архиве.
«Сюжеты для кино» придумал для себя, учитывая собственные возможности и собственные предпочтения. Превращать в сценарии не собирался, да и не владею этим ремеслом. Сознательно разрывал самодостаточность художественного текста, образы и рефлексия над этими образами шли в «сюжетах» нога в ногу. В конечном счёте, надеялся, что найдётся продюсер, который заручившись моим согласием, сам выберет сценариста, а впоследствии и режиссёра.
Но мои ожидания не сбылись, наверно были слишком наивными.
Может быть, «сюжеты» сейчас обратят на себя внимание. Хотя, скорее всего, вновь выдаю желаемое за действительное.
В конце предварительных замечаний только одно уточнение. Все сюжеты написаны для кино, а один – скорее для телевидения. Так или иначе, будем считать, что все они для экранных искусств.
Сюжет первый
Три женщины
…от мелодрамы к концептуальной драме
Этот сюжет как никакой другой соткан из меня самого, из того, что хотелось и из того, что случилось, из моих болезненных прозрений, когда ничего уже нельзя изменить. Из всего этого и сложилась мелодрама, вмонтированная в психологическую драму, психологическая драма в свою очередь вмонтированная в концептуальную драму, концептуальная драма, пронизанная полемикой с существующими национальными художественными текстами, готовые маски, пересаженные на иную почву, знаковая бытопись и декларативные мировоззренческие представления о жизни, какой хотелось бы её видеть, почти как в соцреализме, и, наконец, просто растерянность, уводящая в романтические иллюзии.
Возможен ли такой жанр в кино? Не знаю.
Но только в подобных переходах, видимых и невидимых, растворяясь и проступая вновь и вновь, способен состояться так придуманный сюжет для кино.
…в прихожей, в углу самой обычной комнаты
Нет-нет, да и вспыхнет эта сцена то ли в сознании, то ли в подсознании женщины. Вспыхнет ослепительно, как при вспышке блица.
Но воображение остаётся воображением, это не фотография, здесь нет деталей, только движущиеся тела, судорога тел и сама вспышка, само ослепление. Вспыхивает эта сцена, выталкивая из сознания всё остальное, вспыхивает, ломая привычные контуры сознания, и не разберёшь, где кончается радостный порыв и подступает чувство вины, где кончается навязчивая назидательность морали и начинается внутреннее расслабление, внутреннее успокоение.
Может быть, это и есть психотерапия, так и должно защищать себя сознание, выясняя свои взаимоотношения с подсознанием, или всё как раз наоборот, именно так начинается дорога в сумасшедший дом, именно подобным образом методично разрываются хрупкие нити сознания, не выдерживающие мощного напора изнутри.
Как узнать?
Где, когда, в каких случаях, у кого, как, что предшествовало, что последовало?
В каких теориях описывается, в каких терминах определяется?
До конца не узнаешь. Просто вспыхивает и вспыхивает эта сцена, вторгается в прозу жизни, долго удержаться в сознании не может, отступает, исчезает до следующего раза, возможно продолжая действовать из-за кулис.
Сцена взаимоотношений между мужчиной и женщиной, не в символических играх, не в фехтовании намерений-обманов, а когда они уже не представлены сами себе, когда от них уже ничего не зависит, когда, как сказали бы древние греки, как вихрь налетает могучий Эрос[439], способный дубы потрясти, и мужчина, и женщина, подвластны только этому Эросу.
Потом можно рассуждать, удивляться самому себе, разводить в недоумении руками, как это могло случиться со мной, но это потом, когда изменить ничего будет нельзя.
Такие сцены в образах воображения всегда странны и причудливы. Тем более, когда не боги и герои исполнители этих эротических игр, и происходит всё не на Олимпийской горе, не в космических высях, а в углу самой обычной современной квартиры, то ли в притолоке, то ли просто у входной двери, и захвачены Эросом обычные, земные мужчина и женщина, возможно в других случаях затюканные и замордованные. В форточку он прорвался этот вездесущий Эрос, или сквозь стены способен проходить, в мужчине он, который берёт женщину, или в женщине, которая отдается мужчине, или в обоих сразу, в обоих вбирающих в себя друг друга, совместно проигрывающих ритуал вхождения, влетания, впорхания в них Эроса.
Или ещё проще, сам Эрос обладает ими в минуты своего триумфа.
Только потом, когда наступит время будней, оторвались, закрутились, встали, пошли, пришли, сказали, промолчали, когда начнёт проступать суета дней, когда начнёт проступать драма их будней, драма их бытия, мы долго будем отгадывать, кто же из них были эти мужчина и женщина.
Кто же из тех, кто будет являться нам в ситуациях будничной жизни.
Наше мужчиноориентированное сознание сразу начнёт искать женщину. Какой интерес разгадывать мужчину. Кто эта женщина – вот в чём вопрос.
Так кто же из них, кто?
Бабушка?
Мать?
Внучка?
…внучка
Первой западёт в голову то, что напрашивается по первому впечатлению: внучка.
Лет пятнадцать-шестнадцать. Красива. Тот тип красоты, о котором одни скажут – неземная красота, а другие – ничего особенного, одни скажут – отсвет божественного, а другие – просто чуть-чуть сдвинутая. Витает в облаках, вот и кажется «божественная».
Явная фантазёрка эта земная-внеземная девочка-женщина.
Наряжается в странные одежды и порхает, порхает перед зеркалом в прихожей
…не эта ли самая, уже знакомая нам прихожая?..
Вот она в длинном-предлинном платье с разрезом от талии, в диковинной шляпе, и это платье-неплатье, шляпа-нешляпа, только подчёркивают её обнажённое тело.
А теперь она в каких-то странных конструкциях, то ли коробки из продуктов, то ли специально склеенный картон, да еще пивные банки, пластмассовые вёдра, цветные ленты для новогодней ёлки.
А вот просто в мужском одеянии: облезлые старые джинсы, явно большой для неё старый облезлый пиджак, в котором вырезано место для одной, всего одной, обнажённой груди.
Или на ней подобие кимоно, а лицо выбелено, то ли пудрой, то ли зубным порошком, семенит ногами, то ли стоит, то ли движется.
Вполне вероятно, что всё это случилось именно с внучкой, подскажет наше строгоморальное сознание, с таким поведением чего не случится.
Нет, не может быть, защитится всё то же самое наше, только более унылое воображение. Мы же не в Вероне, да и с Джульеттой[440] было по иному, иной бог её посетил. Не зря ворчит мать, в пятнадцать, да и в шестнадцать, следует быть умнее, и она, конечно же, права, когда отгоняет её от зеркала и прямёхонько на помойку отправляет все эти коробки-склянки-банки.
Конечно, с таким поведением, с таким характером, обмануть может любой встречный-поперечный, каждый мужчина в возрасте от пятнадцати до восьмидесяти, всё, хватит, чтобы больше не подходила к зеркалу, чтобы не трогала косметику, всё, хватит, если надо отключу телефон, продам телевизор, если могла бы пошла бы ещё дальше, не дураки же были эти американцы, или кто там ещё, когда что-то там в голове насильно переставляли, что-то там тушили, заглушали, приглушали, а что делать, если так сильно зашкаливает, если ничего не помогает, надо же принимать меры.
Внучка не пыталась защититься, только плакала, плакала от того, что никак не могла понять, что от неё хотят, в чём она провинилась, только у бабушки искала утешения, а бабушка только молчит, толком утешить не может.
Всё-таки не «про внучку» этот всплеск, не про неё.
Что-то здесь другое. Разве перепутаешь в женщине порыв в будущее и степенность успокоения прошлым.
…мать
Тогда мать, кому же ещё.
Возраст вполне подходит. Тридцать пять – тридцать семь. В самый раз. Да и внешность. Одни ноздри чего стоят, разведывают, проверяют, подыскивают.
И ноздри, и нос, и руки, и жесты, и этот мгновенный исподлобья взгляд, всё, всё, вся она, сплошное нетерпение, порыв, что может остановить, что может удержать.
Но также внезапно порыв, нетерпение, вся женская привлекательность и притягательность вдруг опадают в ней, проседают, и проступает совсем иное, надлом, усталость, отрешённость, разочарование. Ноздри вздрагивают, как у испуганного кролика, руки висят как жерди, можно отвинтить и отложить в сторону.
Что-то ещё продолжает удерживать от полной постылости, полной опустошённости, что-то удерживает на самой последней грани, за которой женщина и не женщина, просто представительница пола, что-то, за которым пропасть отчаяния.
Есть отчего прийти в отчаяние, кто может ей внятно объяснить, почему мир вокруг постоянно её предаёт, постоянно заводит в тупик, почему постоянно обжигает, заставляет всего остерегаться, постоянно ждать подвоха, почему к другим бог расположен, расположен просто так, без причин, просто из-за своей божественной прихоти, а к ней так озлоблен, почему они, боги, к одним так расточительно щедры, а к ней крайне скупы и придирчивы, не прощают не малейшей оплошности.
Даже рассказать некому, поделиться не с кем.
Муж бездарен, с чувствами у него полная амнезия.
Дочь глупа, задержалась в пятилетнем возрасте, что с неё возьмёшь.
Мать стала слишком рассудительной и молчаливой, возраст или что-то другое её изменило.
Подруг она никогда не жаловала, посплетничать с ними, не более того.
Всё стоящее где-то далеко от неё, она бы доползла, доползла, силы бы хватило, но куда, к кому, к кому?
Так хочется рассказать обо всём художнику этому, но ведь прекрасно понимает, глупо, бессмысленно, безнадёжно.
Может быть везде так, везде где нас нет, никто никого не понимает в этом мире.
Пора, пора становиться умнее, пора забыть детские представления, учиться ей надо у свекрови, а не воротить нос.
Нет, пожалуй, не посещал её Эрос. Вот и мается, вот и мечется.
Они, эти древнегреческие боги, привередливы, у них изысканное пластическое чувство. Подавай им красивое тело, да ещё в минуты освобождения от забот. Иначе не удосужат своим присутствием.
Нет, не она, не с ней этот всплеск, не о ней эта сцена. Не похоже.
…бабушка
Бабушка?
Возраст не тот, но это могло быть и десять, и двадцать, и тридцать лет назад.
Как пробиться сквозь седину, а может быть седина Эросу не помеха.
Осанка?
Осанка не выветривается, идёт, будто нет вокруг мира в заботах и тревогах, будто не было у неё проблем в этой бренной жизни, будто небо в алмазах, а в воздухе больше нет пыли, идёт, как должна идти женщина, на которую смотрит весь мир.
Но означает ли эта отмеченность бабушки-женщины, что с ней это произошло, можно ли эту отмеченность отнести к признакам Эроса-эротического?
Ситуация для бабушки в настоящий момент трудная. Весёлого явно мало.
Муж умер. Уже более десяти лет. Души не чаял во внучке, последний год жил только ею. Всё говорил, главное сделать её свободной.
Освободить от страха перед будущим, от страха, который парализует нашу жизнь. А сам только и мог, что посадить её к себе на спину и на всех четырёх возить и возить по всем комнатам. Благо комнат мало, а то…
…слабое сердце, слабая душа
Кто тогда знал, что у него такое слабое сердце. А может и не сердце, душа, слабая душа.
Не готовая к борьбе за жизнь, ускользающая, отлетающая в сторону, когда надо биться, драться, когда надо доказывать, добиваться.
Ей приходилось всё время что-то подсказывать ему. Не из-за себя, её это не смущало. Из-за родственников дочери.
Те бы точно сочли его за сумасшедшего. Хорошо, что хватало у неё женского ума не делиться с ним своими женскими секретами.
