Рахман Али
Мой брат Мохаммед Али

ФБР отслеживало все, что мы делали или говорили: наверное, это должно было помочь им разоблачить какой-то грандиозный заговор против Америки. Мы всегда знали, что вокруг шпионы, – вы даже не представляете, как нарушалось наше личное пространство. Помню, Мохаммеду многие говорили: «Когда звонишь кому-нибудь, хорошенько подбирай слова. Если хочешь поговорить о чем-то важном, лучше встретиться лично». Кое-какие темы нам запрещалось обсуждать по телефону, чтобы минимизировать возможное вмешательство властей.

Когда брат отказался идти в армию и начались судебные разбирательства, выяснилось, что даже его беседы с Мартином Лютером Кингом записывались. Кинг пожелал Мохаммеду удачи перед боем с Листоном, и с тех пор они общались. Согласно рассекреченным позднее документам ФБР, Мохаммед сказал Кингу, что следит за его работами и считает братом. Потом правоохранительные органы опубликовали ложную информацию, поддельные письма, которые сразу же растиражировала желтая пресса: власти использовали все, чтобы замарать доброе имя Мохаммеда. Я ни за что не поверю, что глава ФБР Эдгар Гувер всерьез считал Мохаммеда угрозой Америке. При этом агенты ФБР, как выяснилось, копались даже в документах об учебе брата в школе. Они действительно вынюхивали о нем все. Может, для удовлетворения собственного любопытства? Ведь смысла во всем этом не было.

Не так давно писали, что Анджело якобы был информатором ФБР. Чепуха. Его действительно допрашивали перед первым боем с Листоном, но поведение Данди лишь подтвердило, насколько он предан Мохаммеду и его друзьям. Агенты ФБР показывали ему фотографии членов «Нации ислама» – ребят, которых Анджело знал, и спрашивали: «Вот этот парень – кто? А этот?» И каждый раз Данди отвечал: «Знаете, для меня все мусульмане на одно лицо». Он не собирался ничего рассказывать о человеке, который был не просто его боксером, а членом семьи.

Мохаммед и Малкольм

Как-то раз, через много лет после того, как Малкольма Икса не стало, Мохаммед выступал на одном мероприятии в Лос-Анджелесе. Вдруг какой-то темнокожий мужчина, казавшийся старше остальных собравшихся, крикнул с задних рядов: «Тех, кто не верит в слова Элайджи и не распространяет его учение, ждет смерть!» Этот парень имел в виду убийство Малкольма. Мохаммед, который прервал отношения с Малкольмом за несколько лет до его смерти, ответил: «Нет. Даже если ты не веришь в слова Элайджи, ты не умрешь. Но есть люди, которые убьют тебя, если скажешь обо мне что-то плохое! И даже не нужно будет просить их об этом». По залу пробежали смешки, но мой брат вовсе не шутил. «Есть люди, которые могут тебя убить! – продолжил он. – Послушай-ка меня. Вот что я тебе скажу. Человеку, у которого есть власть, даже не надо говорить: “Уберите вот этого”. Опасно любое неосторожное слово в его адрес. Я знаю братьев из “Нации”, которые прихлопнут тебя тут же, если скажешь что-нибудь плохое об их матерях. Да от тебя мокрого места не останется! Попробуй, назови чью-нибудь мать чертовой шлюхой, и посмотрим, долго ли ты протянешь. Я знаю тех, кто укокошит любого за такое оскорбление! “Нация” расправится с тобой в два счета, и без всякого вмешательства Элайджи».

Но парень так просто не успокоился и настаивал, чтобы мой брат назвал виновников смерти Малкольма. В конце концов, Мохаммеду это надоело, и он бросил: «Я не убийца, что ты привязался ко мне?» Как бы ни вел себя мой брат, вопросы о смерти Малкольма прекратились не сразу. Отчасти в этом был виноват сам Мохаммед. Месяцев через восемь после убийства брат пришел на радиостанцию Чикаго, в программу Уэсли Саута. И откровенно заявил, что не сомневался: «Нация» «позаботится» о Малкольме. Некоторые потом говорили, что Мохаммеда нужно арестовать по подозрению в соучастии в убийстве бывшего члена организации. Но брат нередко делал откровенные публичные заявления. Таким уж он был. И его слова часто интерпретировали неправильно.

Когда пути Элайджи и Малкольма разошлись, и эти двое начали открыто враждовать, Мохаммед занял сторону своего наставника. Понять его можно, ведь Малкольм был один, а «Нация» к тому времени стала структурированной религиозной организацией, имела на брата психологическое влияние и была связана с ним тесными деловыми отношениями. Тогда Мохаммед твердо поддерживал Элайджу в его спорах с бывшим помощником. По словам брата, Малкольм утверждал, что от Элайджи забеременело 12 женщин, что этот почитаемый духовный лидер вовсе не святой, а имеет дюжину детей от разных матерей. По мнению авторитетных людей, Малкольм таким образом хотел переманить на свою сторону членов «Нации» и свергнуть Элайджу. Но на выбор брата повлияли и более практические причины. С одной стороны, человек, который в одиночку покинул «Нацию ислама» и хотел основать собственную организацию для защиты интересов афроамериканского сообщества в противовес существующей. С другой стороны, «Нация», в которой состояли сыновья Элайджи, – то есть управляющие делами брата, его промоутеры, пиар-менеджеры, секунданты и так далее, а также тьма духовных и финансовых обязательств, отказаться от которых было очень сложно. Если бы Мохаммед принял решение покинуть «Нацию», это означало бы, что он не только прерывает отношения со своей религиозной организацией, но и теряет тысячи, а может, даже миллионы долларов. Мало кто пошел бы на такое. Поэтому да, многие считали, что дело именно в деньгах. Но мне казалось, что Мохаммед просто не ушел бы из «Нации», даже если бы это не повлекло за собой никаких последствий.

Брат, конечно, по-прежнему невероятно уважал Элайджу Мухаммада и внимал каждому его слову как непреложной истине. Однако после ухода Малкольма Мохаммед не сразу решил, на чью сторону он должен встать, хоть и не показывал это окружающим. В «Нации» Малкольм играл огромную роль. Он проделал невероятную работу, и, наверное, был незаслуженно мало за нее вознагражден. Некоторые члены организации считали, что Малкольм просто предал своего покровителя. Порвав с Элайджей, он начал ездить по миру и рушить созданное им же самим, что, разумеется, не устраивало «Нацию». Он действительно стал угрозой для «Нации ислама», хотя многие в этом сомневались.

Сам же Малкольм утверждал, что проникся истинной исламской верой, когда совершал паломничество в святой город Мекку через пару месяцев после завоевания братом титула. По его словам, почерпнутые там знания противоречили учению Элайджи. Он не стал молчать – в этом-то и была проблема. Среди основных правил «Нации» есть правило под номером девять, суть которого в том, что никто не должен мешать деятельности организации. А Малкольм, конечно, мешал. Он утверждал, что оставит в покое «Нацию», если она оставит в покое его, но руководящая верхушка организации ему не верила. Малкольм постоянно общался с членами «Нации», постоянно пытался привлечь на свою сторону новых людей. Его деятельность раздражала и многими воспринималась как угроза. Мохаммед прекрасно это понимал. В какой-то момент Малкольм осознал, что зашел в тупик. Даже заявил, что устал от окружающих его клоунов, актеров и хотел бы вернуться в «Нацию». Он был зол и раздражен – человек обычно ведет себя так, когда его увольняют. Иногда даже сыплет проклятия в адрес своего босса. Может, Малкольм действительно хотел вернуться, но сделать это ему никогда не позволила бы гордость.

Наверное, он чувствовал, что разрыв отношений с Элайджей был ошибкой. В этом не сомневались ни мой брат, ни другие члены «Нации». Не будем забывать, что Малкольм появился в организации лет через 20 после ее основания, а мы с братом и того позже. Малкольм был помощником, но не лидером. Элайджа использовал его, как и моего брата, чтобы распространять учение. Малкольм вырос на улицах и свою работу выполнял хорошо. Элайджа его продвигал, поднял на самый верх иерархии, а тот трудился на общее благо, как положено.

Конечно, для многих Малкольм – герой. Он сделал много полезного, об этом всегда нужно помнить. И все же люди считали, что Малкольм поступил глупо, когда ушел от благодетеля, который дал ему все. Ни один министр не удостаивался чести пользоваться машиной Элайджи, кроме Малкольма. Ему платили зарплату. Тысячу долларов в месяц. Столько не получал никто. Малкольм всегда был на особом положении.

Однако, несмотря на все размолвки, смерть Малкольма стала для брата серьезным ударом. Мне кажется, Мохаммед никогда не вычеркивал друзей из своей жизни полностью. Глубоко в душе он продолжал за них переживать, что и стало понятно из слов брата позже, в 1975 году, когда умер Элайджа. После исключения Малкольма из «Нации» всем ее членам запретили с ним разговаривать. Но Мохаммеду было сложно соблюдать это правило, когда Малкольм звонил нам домой, ведь они дружили много лет и доверяли друг другу. Раньше мы часто ходили в гости к Малкольму и проводили немало времени вместе. И тогда, после исключения, Мохаммед ему сказал: «Ты знаешь, нам сейчас запрещено с тобой разговаривать. Нужно подождать, пока это закончится. Просто держись и не теряй веру». Именно так брат относился к Малкольму. В фильме «Али» показано, будто Мохаммед его ненавидел, но так нельзя говорить: он испытывал естественные чувства человека, который видит, что хороший друг сбивается с пути. Брат никогда не был категоричен по отношению к Малкольму – по-моему, в фильме это сделали неправильно. На самом деле, ненависти Мохаммед к нему не питал. Он просто должен был выполнять волю Элайджи. Брат не поносил Малкольма. Думаю, глубоко в душе он надеялся, что однажды они снова станут друзьями.

Однако мы предполагали, что рано или поздно с Малкольмом что-нибудь случится, ведь он нажил себе столько врагов. Поймите меня правильно: хотя его убийство стало для нас неожиданностью, в воздухе витало ощущение, что подобное может произойти. Не думаю, что в том убийстве замешаны члены «Нации ислама»: у Малкольма повсюду было много врагов, в том числе среди представителей власти. Например, многие считали, что Малкольм совершил глупость, позитивно отозвавшись о смерти Кеннеди. Такое не подобает мусульманам – нельзя молиться о том, чтобы кто-то умер, особенно если этот человек заботится о темнокожих.

Некоторые верят, что Малкольм инсценировал собственную смерть. Предчувствовал что-то и везде ходил только в сопровождении фотографа, который снимал все вокруг. Кое-кто думает, что именно так он хотел исчезнуть. Не знаю, насколько это правда. Малкольму приказали покинуть страну, подождать, пока затихнет шумиха вокруг его персоны, но он не уехал. С другой стороны, его грозились убить, и если он покинет Штаты. За неделю до убийства дом Малкольма забросали зажигательными бомбами. На следующий день он улетел в Мичиган. Потом – еще куда-то. А через день выступал на радио Нью-Йорка. Свою работу он не прекратил даже после атаки на его дом и сказал: «В это воскресенье я назову имена нападавших». Кое-кто думал, что он просто разыгрывает спектакль. По словам его жены, им каждый день звонили раз по семь-восемь и угрожали расправой. Но ФБР не нашло в их доме ни одной записи этих разговоров, чтобы по голосу вычислить звонивших.

Постепенно, после смерти Элайджи, брат перешел от его учения к более классической версии ислама, которую исповедовал Малкольм после ухода из «Нации». Мне кажется, Мохаммед тогда пытался обрести гармонию внутри себя. Много позже, на похоронах брата, дочь Малкольма сказала, что Мохаммед увидел путь, по которому прошел Малкольм от философии «Нации» до более ортодоксального ислама. К тому времени брат уже помирился с семьей Малкольма. Наверное, он понял, что сделал ошибку, отвернувшись от друга.

Почему Мохаммед не ушел из «Нации» раньше? Как-то раз брат сказал спортивному журналисту Дейву Киндреду: если бы такое произошло, его бы убили. Говоря о «Нации», Мохаммед часто повторял: «Умный может прикинуться дураком, но дурак умным – нет». Вот такая привычка была у брата – не показывать своих эмоций, – пусть другие ломают голову. Если верить членам «Нации», Мохаммеду ничего не угрожало в случае его ухода. По крайней мере, так они утверждают. Если бы Мохаммед не начал критиковать организацию, как Малкольм, он мог бы уйти спокойно, как уходили другие члены, которые, правда, не были столь заметными фигурами, как брат. Мне кажется, «Нация» бы и пальцем не тронула Мохаммеда, не говоря уже о покушении. Вся наша семья так считает. К тому же, хоть Герберт и имел финансовый интерес в делах Мохаммеда, они были как братья и действительно заботились друг о друге.

Война и обвинения

В начале войны у брата не было какой-то однозначной позиции относительно боевых действий во Вьетнаме. Хотя бы в этом он походил на большую часть американцев. Многие не очень ясно понимали, что плохого случится, если в маленькой южноазиатской стране утвердится коммунизм, и считали, что Америка не должна вмешиваться. Но здесь в дело вступал патриотизм: нас с Мохаммедом, как и остальных школьников, учили, что цель всех войн, которые ведет Америка, – поддержание мира, установление демократии и свободы. Тогда, в подростковом возрасте, Мохаммед, по его собственным словам, не задумываясь, пошел бы в армию. Но позиция брата изменилась, когда он повзрослел и стал сам принимать решения.

В первый раз Мохаммед отказался идти служить в марте 1966 года. Вскоре после возвращения из Канады, где проводил бой с Джорджем Чувало. Соперник был сложным: атакующий боксер, который был готов ввязаться в открытый обмен ударами; многие верили, что он положит брата на лопатки. Чувало заявлял, что не сломается под давлением, как Листон, и похвалялся рекордной серией из 47 поединков, в которых ни разу не был нокаутирован. Бой проходил в Канаде, потому что ни один ринг в Америке не согласился его проводить: тогда Мохаммед говорил в прессе, что ему не дают права заниматься своим делом. Кроме того, теперь к команде брата присоединились Джим Браун, Говард Коселл и Боб Арум. За несколько месяцев до этого Мохаммед, Джим, Боб, Герберт и Джон Али основали компанию Main Bout Inc. для продвижения поединков брата. Так к нам присоединился Джим. Что касается Боба Арума, юриста еврейского происхождения, в боксе он разбирался не очень хорошо, но его задачей было представлять юридические интересы брата.

Хотя на Чувало ставили не многие, канадцы воспринимали тот бой как возможность посмотреть на чемпиона в деле. Толпы болельщиков и журналистов набились в боксерский зал Салли в Торонто, желая увидеть своими глазами дерзкого чемпиона, который приехал, чтобы покуситься на их национальное боксерское достояние. На первом этаже располагался очень большой тренировочный комплекс. Помню, там был ринг, шесть обычных груш, пара пневмогруш, а на всех стенах – постеры с великими боксерами прошлого – Шугаром Рэем Робинсоном, Рокки Марчиано и недавними чемпионами. В подвале чинили машины. Залом управлял промоутер Эрл «Салли» Салливан, который и договорился о проведении боя: брату никак не удавалось найти ринг, где ему позволили бы боксировать. Сначала мы думали, что поедем в Монреаль, но получили отказ. Наконец, благодаря Салли владельцы спортивной арены Maple Leaf Gardens согласились, и Мохаммед получил лицензию на участие в боях в Онтарио.

Как всегда, зрители были в полном в восторге от дневного спарринга брата. Билет на него стоил от одного до пяти долларов, а все заработанные деньги отправились на помощь местным нуждающимся детям. Мохаммед бился с несколькими собственными спарринг-партнерами, в том числе со мной. Как только брат закончил поединок с Джимми Эллисом, Анджело Данди спросил у молодого канадского боксера Спайдера Джонса, не хочет ли он провести пару раундов с Мохаммедом. От такого шанса юноша, конечно, отказаться не мог. Поначалу Джонс нервничал, ведь вокруг собралось множество зрителей и журналистов почти со всего мира. 22-летнему боксеру, конечно, было непросто на глазах у всех броситься в самое пекло. Мохаммед подходил к бою в прекрасной форме и был настроен провести несколько напряженных раундов. Как только спарринг начался, брат стал прижимать Джонса к канатам, вынуждая атаковать. Несколько ошарашенный Спайдер принял правила игры. Мохаммед блокировал его удары и уклонялся от атак, а потом выбрасывал джебы с фантастической скоростью. Однако брат не собирался избивать парня, не наносил слишком сильных ударов.

Да, это всегда отличало Мохаммеда – он никогда не спарринговал в полную силу. В отличие от Джорджа Чувало, Джо Фрейзера и Сонни Листона, которые обрушивали на спарринг-партнеров всю свою мощь, будто в настоящем поединке, брат проводил тренировки очень расслабленно, много экспериментировал, пробовал новое, давал соперникам шанс. Анджело повторял, что Мохаммед вряд ли выиграл хоть один спарринг: он просто относился к ним иначе, но тренировался, разумеется, усердно. Да и потом, Мохаммед Али, участвовавший в спаррингах, – это совсем не тот Али, что боксировал перед тысячами зрителей. В смысле он будто бы поддавался в спаррингах. А потом выходил на ринг и побеждал. Бокс был его страстью, но Мохаммед никогда не любил причинять боль людям. Наверное, это звучит странно, ведь в истории немало боксеров, которые вели бои жестко, если не жестоко, но брат никогда не стремился специально нанести повреждение. Мохаммед никогда не был нокаутером, как Шугар Рэй Робинсон, Сонни Листон или Майк Тайсон в конце своей карьеры. Он был просто азартным парнем, который боксировал лучше и предугадывал каждый твой шаг. А потом использовал это, чтобы победить, потому что под сумасшедшим давлением ты начинал ошибаться.

Но есть еще кое-что. Мохаммед – не просто умный боксер, а спортсмен с характером. Воин. А ни один настоящий воин не будет специально причинять боль спарринг-партнерам – людям, которые помогают ему тренироваться перед титульными боями. Когда Джонс выходил на ринг, он наверняка ждал, что его унизят на глазах семисот зрителей. Да, приезд брата в Торонто вызвал ажиотаж. Мохаммед собирался боксировать с местным чемпионом. Но канадцы не освистывали брата, а поддерживали, будто он здесь – свой. В зале было яблоку негде упасть, и Мохаммед вполне мог начать рисоваться, нанося сокрушительные удары парню, который пытался что-то ему противопоставить. Конечно, согласившись на предложение Анджело, Джонс понимал, на что идет: он признался потом, что ждал настоящей трепки от Али, но ничего подобного не произошло. Они сражались три раунда, после которых Джонс был совершенно измотан попытками как нанести удар, так и уклониться от кулаков брата; у Мохаммеда же оставались силы даже помахать зрителям.

После спарринга произошла еще одна удивительная вещь. В общей раздевалке брат сел рядом с Джонсом. Тот запел Stand by Me, и Мохаммеду мелодия очень понравилась.

– Какая красивая песня, – сказал он. – Кто поет?

– Бен Кинг, – ответил Джонс и рассказал об исполнителе, который раньше был фронтменом группы The Drifters. Брату стало очень интересно, и он, как всегда, не упустил шанс узнать об этом побольше. Так два боксера, измотанные спаррингом, сидели рядом и бесконечно долго болтали о музыке. Брат дружил с известным певцом Сэмом Куком, обожал его композиции и сказал об этом Джонсу. Тот, как оказалось, знал его биографию даже лучше брата. Я тоже как-то раз виделся с Сэмом: он приходил на вечеринку по случаю победы брата над Листоном. Активным членом «Нации» Кук не был, но имел представление о ее философии. Спайдер рассказал Мохаммеду, например, о выступлениях Сэма в составе The Soul Stirrers. К сожалению, в 1964 году Кука убили: суд посчитал это «убийством в целях самозащиты», но у друзей певца была другая точка зрения. Мохаммед тоже сомневался в справедливости вердикта и поговорил об этом с Джонсом.

Познания Спайдера в музыке поразили Мохаммеда, и он сказал: «Парень, да тебе нужно работать на радио!» Джонс признался, что и сам подумывает об этом. Тогда Мохаммед заявил: «Я родился, чтобы стать боксером – чемпионом мира; ты родился, чтобы стать радиоведущим – чемпионом мира! Тебе нужно пойти на радио, это твое!» «Знаю», – ответил Джонс. Брат вспомнил о Джонсе перед отъездом в аэропорт, когда 15-раундовый тяжелейший бой с Чувало уже был выигран решением судей, нашел его, крепко обнял и сказал: «Когда я тут буду в следующий раз, то приду в твое радио-шоу. Если к этому времени ты его не сделаешь, я тебе задницу надеру!»

Вот так получилось, что Мохаммед обрел в Канаде нового друга, с которым их объединяло общее увлечение. Они виделись еще не раз и всегда говорили о музыке. «Эй, Спайдер, спой Stand by Me! – просил его брат и повторял. – Слушай, да ты ведь о музыке знаешь абсолютно все!»

Через 20 лет Джонс брал у Мохаммеда интервью. Всем известно, что общаться с братом всегда очень интересно: любой собеседник сразу понимал, что перед ним не просто гора мышц, а умный человек. Мохаммед любил прерывать разговор на середине. Вскакивал и начинал боксировать с собеседником – настоящее безумие. Общаясь с журналистами, он всегда говорил о религии и социальных проблемах. Рассуждал серьезно, но и для шуток время находил. Однако Мохаммед никогда не оскорблял других боксеров, если не брать раскрутку поединка. Вот тогда, перед боем, он действительно не давал им спуску. А когда все заканчивалось, Мохаммед снова относился к ним по-дружески.

Как-то раз в разговоре о музыкантах брат заметил, что считает смерть своего друга Сэма Кука убийством. Это было вполне возможно. Тогда появлялось много теорий заговора. В те времена кое-какие влиятельные люди не хотели, чтобы темнокожие владели собственными звукозаписывающими компаниями. Но у Сэма она была: там он записывал большинство своих песен, а на остальные продавал права. Однако так продолжалось недолго – вскоре после создания этой компании Кука застрелили, причем обстоятельства того дела выглядели по меньшей мере странно. Стреляла Берта Франклин, администратор убогого мотеля Hacienda в Лос-Анджелесе: якобы Сэм хотел ее изнасиловать; однако многие считали, что убийство было преднамеренным. Кук мог получить любую женщину, которую хотел. Красавчик. Тридцать три года, на пике своей славы. Один из лучших певцов того времени.

На брата его смерть произвела очень тяжелое впечатление. Он любил Сэма. Их связывала действительно крепкая дружба. Когда я и Мохаммед жили в Майами, Кук частенько заходил в гости, и мы подолгу засиживались за приятной беседой. В те времена многими звукозаписывающими компаниями, особенно в больших городах вроде Нью-Йорка или Чикаго, владела мафия. Через несколько месяцев после того, как собственную студию основал Отис Реддинг, при загадочных обстоятельствах потерпел крушение его самолет: погиб сам певец, пилот и еще четверо членов группы. Конечно, это могло быть и совпадением, но Мохаммед несколько раз высказывал свои сомнения в разговорах с Сэмом. Позже брат записал собственную версию Stand by Me – она получила сдержанные отзывы. Смог бы Мохаммед стать хорошим певцом, если бы выбрал этот путь? Думаю, определенного уровня он бы достиг. Брату удавалось все, за что он брался.

* * *

Мохаммед должен был прийти на призывную комиссию 28 апреля 1967 года. Утром того дня брат позвонил Герберту. Он всегда спрашивал совета у менеджера. Частенько говорил с ним по утрам и вечерам. Мохаммед не знал, что готовит ему судьба и хотел понять, как события будут развиваться дальше. Брат и сам прекрасно знал, что скажет комиссии – тут советы Герберта ему не требовались. Я не сомневался – он ясно заявит о своих принципах. Не пойдет на уступки правительству. Это я знал. Брат никогда не спрашивал Герберта, что ему делать, но всегда интересовался его точкой зрения. По мнению наших знакомых, Герберт контролировал каждую мелочь, диктовал Мохаммеду каждый его шаг, беря на себя главную роль в развитии всей карьеры брата. Как бы то ни было, мы отдавали себе отчет в том, что́ может произойти в случае его отказа идти на фронт.

Арум тогда изо всех сил пытался убедить брата передумать и согласиться на сделку, которую он предлагал правительству: в армии Мохаммед принимал бы участие в выставочных боях, развлекая солдат. Тогда ему даже не пришлось бы прерывать карьеру. Он бы продолжил боксировать на профессиональном уровне. В личных беседах Арум говорил Мохаммеду, что отказ от такой выгодной сделки – просто самоубийство. Почти все наши знакомые считали – уклонение от службы поставит крест на карьере брата. Уверенный в этом Арум заявил Мохаммеду без обиняков, что тот ведет себя как дурак. Все вокруг – и наш папа, и даже Герберт (хотя он исполнял указания собственного отца), – хотели, чтобы брат согласился на сделку. Конечно, ведь поединки Мохаммеда приносили такую прибыль. Каждый, разумеется, был заинтересован в том, чтобы он продолжил карьеру. Позже в официальном заявлении Арум говорил, что старался убедить Мохаммеда из заботы о нем – не хотел, чтобы брат попал в тюрьму. Но промоутер, без сомнений, переживал, что потеряет свою золотую жилу.

Изначально Мохаммед был против службы в армии из-за философии «Нации ислама»: многие темнокожие мусульмане отказывались служить, и брат просто следовал их примеру. Конечно, в основе его решения была религия, но тогда он не считал Вьетнамскую войну какой-то несправедливой. Тем не менее когда Мохаммеда призвали повторно в середине боевых действий, его позиция изменилась. Он никогда не отличался любовью к чтению и особой грамотностью, поэтому экзамены, которые призывная комиссия установила как критерий для принятия на службу, оказались для него непростыми. Однако через несколько лет после начала тяжелой, кровопролитной войны в джунглях, армии понадобилось больше солдат, и требования к призывникам снизили. Брату не предложили переписать тест, а просто зачислили с теми низкими баллами. Представьте, как это понравилось Мохаммеду. Сначала его считали дураком, а теперь он вдруг стал достаточно умным, потому что государству понадобилось больше пушечного мяса.

Когда брату позвонили и сказали, что сочли его годным, – мы тогда сидели в нашем одноэтажном съемном домике в Майами, – он, наверное, сразу же подумал: «Почему я? Я чемпион мира по боксу в тяжелом весе. На мои налоги вы покупаете гору оружия и танков, платите из них солдатам. Почему не призвать других парней, которые увиливают от налогов?» Так что в основе его первой реакции лежали не принципы, а кое-что поглубже. Мне кажется, брат сначала не понимал, что его не отправят на передовую, не заставят никого убивать. Служившие тогда в армии известные спортсмены только развлекали войска, участвуя во всяких выставочных соревнованиях, поэтому все, мне кажется, ждали, что и Мохаммеду придется делать что-то подобное. Но он сам поначалу воспринял все иначе, и охватившая его ярость заставила публично осуждать войну. Это сделало Мохаммеда изгоем для большинства американцев. А когда он понял, что непосредственно его жизни ничего угрожать не будет, уже не захотел поступиться принципами: «С какой стати белые отправляют темнокожего убивать желтых? – недоумевал брат. – Я мусульманин, а мусульмане идут на войну, только если приказал Аллах. Лично мне Вьетконг ничего плохого не сделал».

Родители, конечно, переживали. Помню, брат как-то раз им сказал: «Я иду следом за почтенным Элайджей Мухаммадом. Я мусульманин. Элайджа Мухаммад сказал, что я не могу воевать за эту страну. Не могу убивать невиновных, которые мне ничего не сделали. Они не называют меня ниггером. Я не хочу идти воевать. И не буду этого делать». Мама с папой ответили: «Делай, как считаешь правильным. Не отступайся от своих принципов. Мы всегда тебя поддерживаем».

Даже сейчас многие не придают значения тому, что во Вьетнам отправляли непропорционально много темнокожих. Это само по себе вызывало конфликт: не все четко понимали, чего добивается Америка в этой войне, но у многих людей сыновья, отцы, дяди и братья были отправлены на фронт, воевать против коммунизма. Поэтому некоторые, с одной стороны, поддерживали позицию брата, но с другой – задавались вопросом: почему же их родственники должны служить? А кто-то даже недоумевал: почему Мохаммед думает, что он выше закона?

Многие американцы видели в брате лишь болвана, нахального темнокожего, который забыл о том, где его место. С самого начала карьеры его называли «клоуном из Кентукки» и «Луисвиллским болтуном», но после того, как Мохаммед присоединился к «Нации» и принял ислам, нападки стали намного агрессивнее. А теперь, когда он отказался выполнить предписанное и пойти в армию, Мохаммеда возненавидели, и каждый журналист стремился брызнуть в него ядом.