Рахиль Гуревич
Сухопутная улитка
Марина высморкалась. Ну хоть так… Можно было сказать, что синяки − это всё Варя, но как-то… в общем, не стала Марина на Варю ничего валить. Она же не стукачка, как эта Соня.
Она аккуратно с любовью потрогала свои всё ещё влажные волосы, тряхнула ими, попыталась пальцами расчесать слипшиеся волны-«сосульки».
− Что? Под дождём вымокла?
− А как вы думаете? Не в унитазе же бошку полоскала, − Марина сама испугалась выпрыгнувшему, выскользнувшему из неё хамству.
− А что? И такие вещи с Соней проделывала? – следак реально не обиделся, не среагировал. И Марина вдруг действительно припомнила, как в старой школе портфель одной девочки, толстой, пыхтящей, тихой, другие девчонки засунули в унитаз…
− Нет, нет!
− Что «нет-нет»? «Нет, не полоскала» или «нет, полоскала»?
− Да на улице вымокла. Зонт дома оставила. После школы сразу на тренировку бегу, боюсь опоздать, − затараторила Марина и вдруг со злостью, с ненавистью посмотрела в эти спокойные серые чуть насмешливые глаза и сказала: − Меня ж не возят на тачке, как некоторых. Мы бедные, мы нищета. У меня даже интернета нет и мобильника.
Глаза оперативника всё так же светились недобрым огоньком: мол, знаем, вас прибедняющихся, когда выгодно, все прибедняются.
Марина это поняла, совсем скуксилась. Боевой настрой улетучился, запал иссяк будто и не было его. На неё напало какое-то безразличие. Она сидела на стуле, рядом у стены стояли ещё стулья. По стенам были развешаны вымпелы, это был кабинет директора спортшколы. Марина как-то отрешённо, со стороны смотрела как входят Варя и Елена Валерьевна, как испуганно, втянув голову в плечи, как будто собралась залезть в привычный домик, вошла Соня и как, позже всех, опустив глаза, вошла Сонина мама, в немодной куртке, в отстойных джинсах. Марина запомнила мамины слова на разбирательстве: «Подумаешь: маленький синячок». Все спорили, все что-то говорили, следователь писал. Очень долго говорила Варя. Испуганно, с жалобным и виноватым таким видом: я же правду говорю. И она её, Марину, валила по полной. Но и Марина тогда в ответ стала рассказывать, как именно Варя мазала Соню. Варя расплакалась, начала рассказывать, что это всё Настя и Марина, что она не помнит кто, что они сдружились под конец «смены», а её бросили, и она с Соней стала дружить, а измазать Соню «девчата заставили», она-то не хотела.
− Ага, − сказала Марина. – Особенно, когда из лифта её вытолкнула.
Варя покраснела и замолчала.
− С Насти желательно показания, − сказал следователь.
− Ой, не надо, − попросила Елена Валерьевна. − Достаточно Вари. Не надо Настю впутывать. Она в другой комнате жила, просто в последние дни к девчонкам заходить стала. И так столько времени. У меня сейчас старшие девочки. Первенство Москвы в ноябре открывается, нам готовиться надо. Проиграем финал, финансирование срежут, я категории лишусь.
− Спасибо вам, − стал зачем-то благодарить следователя директор спортшколы, − спасибо, что не пришлось в отделение ехать как порядком заведено.
− Уж пошёл вам на встречу. Всё-таки гандбольных спортшкол в городе мало.
− Одна. Да и ту закрыть грозятся, − грустно усмехнулся директор спортшколы и с ненавистью уничтожающе посмотрел на Марину. Марина почувствовала себя под этим взглядом червяком. Не хватало только заклинания и взмаха волшебной палочки…
Глава девятнадцатая. Юлька. Потом папа
На учёт её поставили. Сообщили в гимназию. Марину вызвала директор, приказала уходить:
− Возвращайся в старую школу. Здесь уголовникам не место.
Марина отказалась: с таким трудом поступила, а теперь уходить. Директор сказала, что школа получила выговор: в медкабинете «Паспорт здоровья ребёнка Марины Любушкиной» не вёлся. Паспорта здоровья других школьников тоже не велись. Но Марина ответила, что это вообще не её проблемы, эти паспорта здоровья.
− Как же не твои? – съязвила директор. – У тебя же селезёнки нет.
Ну нет и нет – Марина не стала это вслух произносить, скромно потупила глазки, вперила взгляд в пол, в новый паркет.
Бабушка часа три инструктировала, как себя вести у директора. Бабушка рассказывала о конфликтах в своей жизни, на заводе, где она работала начальником отдела кадров.
− Ты не бойся, главное – не пугайся. Чего только в жизни не случается. Ну и будут осуждать, пальцем тыкать. Потыкают и перестанут. У людей короткая память, посплетничают, поболтают, обмусолят и забудут. Мариночка! Да я просто уверена, многие ещё больше уважать тебя начнут.
− Только не в нашей гимназии, бабушк.
− Дорога моя, все организации одинаковые.
− Нет.
− Люди одинаковы.
− Нет.
− Вот увидишь. Все уважают силу. Побаиваются. И даже не вздумай согласиться на «забрать документы» − они не имеют право. Пусть тебя лучше воспитывают. Они государственное учреждение, педагогическое.
− Вы не имеете права! – Марина так и заявила директору. Что ей этот кабинет, после позора в кабинете директора спортшколы.
Директор взъелась, стала Марине угрожать, но Марина наотрез отказалось уйти.
− Хорошо же, − прошипела директор, холёная старуха с лицом сорокалетней ухоженной женщины – слух ходил, что директор делала «пластику» по многу раз на все части тела. Ходила она еле-еле, по-старушечьи передвигая ноги, на походку пластическую операцию, ведь, не сделаешь. – Хорошо же. Ты сама из школы сбежишь. Я устрою тебе весёлую жизнь.
Она собрала седьмые-девятые классы в актовом зале, выставила Марину на сцену. Марина чувствовала на себе сотни взглядов. Но Марина гордилась своей внешностью, даже следователь назвал её красавицей, она ещё прямее выгнула спину, ещё выше подняла голову: она сейчас над всеми, над этими богатенькими тупыми придурками-тюфяками.
Директор долго втирала что-то, зачитывала цитаты из «дела». Но после разбирательства в кабинете с вымпелами, это тоже было совсем не страшно. Тут на линейке не было ни Сони, ни Сониной мамы, ни её, Марининой, мамы. Ни Елены Валерьевны, ни директора спортшколы…
Киса не стал провожать её в этот день после уроков, он был удручён, Марина видела, что он переживает, на его красивом повзрослевшем за лето лице как будто был нарисован огромный вопросительный знак, а взгляд говорил: как же так? что же это?
На следующий день после уроков он, как ни в чём не бывало, взял Маринин портфель, пошёл провожать.
− Зачем ты девчонку-то била?
− Это враньё. Поклёп, − сходу заявила Марина.
− Да ладно. Синяки-то есть
− Гематомы, − Марина издевательски растягивала звуки. – Это не я. Это Варя Калоева. Девчонка из моего номера. Она мне завидовала, я же в лагере капитаном была, вот и свалила на меня всё.
− Зачем ты, Марина? – Киса остановился у перехода через дорогу. Люди шли, давно горел зелёный человечек, мигали, убывая, зелёные цифры… Кто-то толкнул Марину в плечо, кто-то сказал: «проход загородили, молодёжь»… ручейки пешеходов, обплывали их.
− Говорю же: это гон. Бред и гон, Валера. Я же – капитан. Я, наоборот, команду сплачивала. Мы второе место на турнире заняли. Если бы ругались, то проиграли бы.
− Да ладно, − сказал вдруг презрительно Киса. – Что ты врёшь, Марина! Какой ты капитан? Ты же по боковой линии бегаешь.
− Ну да: я была крайней, а потом стала полусредней…− Марина чувствовала, что Киса ей ужасно нравится. С ним ей ничего не страшно, пусть вся школа на неё косо смотрит. Главное – Киса, Кисель, Валера Киселёв – с ней, при ней; и до дома пусть непременно провожает!
− Да какой полусредней? Какое второе место? Я же видел, как ты играешь!
Марину как громом вдруг поразило.
− Ты был весной на играх?
Киса молчал, взгляд его был холоден, паутина брезгливости окутала его.
− Да. Я был на играх. Я знаю, что тебя зовут Лапша. Ещё пацан рядом здоровый такой, огромный, белобрысый, сидел рядом на трибунах и смеялся над тобой: Лапша, Лапша.
− Это мой парень! – вдруг сказала Марина. Она прокричала это на всю улицу: Зачем? Зачем? Она сама не знала зачем.
− Да, да. Твой парень.
− Бы-ыл, − замялась Марина. – Она посмотрела на Кису преданно, как самая последняя подхалимажнецкая собака. – Я тебе правду говорю, Валера. Я в лагере была капитаном, Маша, наш капитан, не поехала в лагерь. – Марина поморщилась. – У неё, прикинь, пятнадцати тысяч не нашлось. − А мелкая Сонька такая стукачка, чуть что, жаловаться тренеру бегала, ну и мама её тоже стукачка… Два сапога пара, как говорится.
− Но на линейке прочитали, что она двухтысячного года. Младше же тебя. На игре я не видел мелких.
− Да в том-то и дело. Она знаешь, какая. Рассказывала, как в школе только с семиклассниками дружит, а сама в началке ещё. И курить с ними ходит, и с уроков сбегает, придёт в школу и тут же с ними – гулять…Вот тебе и мелкая, она акселерат, гигантизмом больна. И на меня поклёп возвели.
Киса со вздохом поднял Маринин рюкзак, они молча перешли по переходу, встали на остановке. Потом, молча, ехали на автобусе. Киса о чём-то думал. У подъезда Киса спросил:
− А правда что у тебя селезёнки нет?
− Откуда ты знаешь? – вздрогнула Марина. Был прекрасный октябрьский день. Один из тех дней, которые Бунин описал в своих «Тёмных аллеях», им Авлевтина Ивановна зачитывала на уроке. Жарко, красные клёны, липы, жёлтые лиственницы, прохожие с виноградом в кульках и арбузами подмышкой и конечно с антоновскими яблоками, ароматными и безумно вкусными…
− Да в закрытой группе вконтакте скан протокола кто-то выложил.
Марина потеряла самообладание и сказала:
− Да. У меня нет селезёнки. Я как Чехов.
Киса не понял юмора, да он и не собирался его понимать, лицо его поскучнело.
− Значит, ты инвалид? А как же тебя в секцию взяли?
− Нет, я не инвалид, − горячо стала уверять Марина. – Я здорова. Просто органа нет.
− Теперь ясно, почему ты злобная такая. Больные всегда злые. У меня бабка, пока не померла, всех так изводила. Больные здоровым завидуют и мстят им просто за то, что они здоровы.
− Да нет же, Валера. Нет!
Марина понимала, что Валеру нельзя отпускать от себя. Он красив, он хороший, он прекрасный. Марина протянула руки, неловко попыталась обнять его. Он отстранился, сунул ей в вытянутые руки рюкзак, грубо сказал:
− Всё. Прощай.
− В смысле?
− В прямом смысле.
− Ты меня не любишь?
− Разве я когда-нибудь говорил, что люблю?
− Нет. Но мне так казалось, − Марина захлопала невинно глазами, она прекрасно понимала, что надо сделать всё возможное.
− Когда кажется, Любушкина, креститься надо, так моя бабка говорила, − Киса пошёл не оборачиваясь. Она так и стояла с рюкзаком в руках. Она так и не смогла обнять своего парня, бывшего парня.
Дома бабушка смотрела сериал. В телевизоре следователи ходили по школе и что-то выясняли: страшное и вместе с тем неправдоподобное, несуразное. Марина почему-то припомнила как Елена Валерьевна кумарила в лагере по мелодраматическому сериалу. Бабушка, вот, кумарит по бандитским сериалам.
– Марина! Обед на кухне. На тренировку идёшь?
− Иду, конечно, бабушка…
Это удивительно, но Елена Валерьевна не запретила Марине ходить, хотя тоже теперь знала о селезёнке. Со старшими Марина перестала тренироваться, а заместителем капитана сделали Варю. Марина чувствовала по интонациям Елены Валерьевны, что та пренебрежительно к ней относится. Она снова стала называть её Лапша. Снова, как и раньше, Марина бегала крайней в играх. Пасы ей давали мало. Но Марина заметила, что и к Соне Елена Валерьевна относится плохо. На тренировках было сносно. Марина разговаривала с девочками как обычно. И они ей отвечали, как обычно, как будто ничего и не произошло. А вот парни, когда сталкивались с Мариной в фойе или на улице, выставляли перед собой кулаки и начинали боксировать воздух, как бы защищаясь. Это было комично, все девочки и тренеры смеялись. Только Марине было совсем не смешно, ком подкатывал к горлу, хотелось плакать. А если так вёл себя Гена Гасилкин, то хотелось выть. Марине он до сих пор безумно нравился, он снился ей иногда, и тогда она весь день ходила счастливая…
После тренировки Марина прошла на кухню. Есть не хотелось. От запаха куриного бульона мутило – бабушка опять сэкономила и сварила не грудки, а ножку…
В комнате Марина подошла к аквариуму. Впервые с тех пор, как начались эти разборки, Марина заинтересовалась Юлькой. То есть она видела её на стене аквариума, и еду бросала, но не больше, землю не меняла, под краном не купала. Юлька и сама виновата: вела себя странно, по руке не ползала, рассказы Марины не слушала, сразу «бежала» в угол аквариума. Марина подошла и ласково позвала свою ахатину, свою улю-уличку:
− Как ты, Юлька? Я же про тебя стих сочинила!
«Стих» Марина сочинила, пока стояла на линейке позора перед седьмыми-девятыми классами.
Марина усадила Юльку на руку и продекламировала:
Сухопутная улитка!
Ты ползёшь ужасно прытко,
Домик круглый покидаешь.
Прыг − в троллейбус, исчезаешь.
Едешь, уля-уличка,
Переулком, улочкой
Рожками шевелишь,
Домик не жалеешь.
Говоришь:
− Тут новый домик
Он гудит, он бодр и звонок,
Рожки впились в провода,
Тряска, ветер − красота.
Шевелю я рожками,
Прыгаю немножко.
Я объеду круг-маршрут,
Не волнуйся, тут я, тут!
Остановочка. Ползу.
Домик снова я везу.
Свой, родной, а не железный.
Хмур, обижен − не любезный.
Я тебя не предавала!
И троллейбус не нахал.
Дом! Я век тебя катала!
Вот и он меня катал.
Пока читала, Марина всё смотрела на Юльку, всё надеялась, что та покажет рожки – ведь раньше, когда Марина прикасалась к ней, она сразу показывала рожку. Но комочек в домике-скорлупе оставался невозмутим и неподвижен − глух. Марина читала и читала стихотворение, ещё, и ещё раз, слёзы текли у неё по щекам, капали с подбородка: неужели и Юлька её бросила? Неужели и она? Она подошла к аквариуму, чтобы высадить Юльку на стекло. И тут Марина заметила, что на дне аквариума что-то шевелится, всё плыло перед глазами, какие-то разводы, палочки-колбочки, как говорила билогичка. Марина вытерла глаза, присмотрелась и отшатнулась: всё дно аквариума было усеяно мелкими улитками. Как так? Когда Юлька успела? Валерика давно отдали Кисе. Прошло пять месяцев, как Валерика нет! Может, всё дело в этой парилке? Может уля мутировала…
− Ах! Ты так! – непонятно чему разозлилась Марина. Она перенесла аквариум на кухню. Из горшка, стоящего тут же, на подоконнике она взяла совок, вынула его из земли, брезгливо соскребла всю землю вперемежку с малюсенькими улиточками, сложила это «добро» в кастрюлю, пошла в туалет, вытряхнула в унитаз и спустила. Несколько улиточных детёнышей упали рядом, на пол. Марина смачно раздавила их домашней тапкой с вышитыми розовыми собачками – у Соньки в лагере тоже были такие домашние тапки, домашние позорища – усмехнулась тогда Марина, а в сентябре купила себе такие же в акции по 150 рублей.
После первого слива многие улитки всплыли – их было ужас сколько, Марина слила ещё раз, и ещё, потом стала носить воду из ванной и сливать и сливать противных детёнышей… Они всё не хотели тонуть, прикреплялись к стенкам унитаза… Они цеплялись за жизнь. Они же прожили не меньше недели, успели её познать, осознать, полюбить.
Когда вода в унитазе стала кристально чистой, Марина села в угол кухонного уголка, с торжеством посмотрела на опустевший, с разводами грязи на стекле, аквариум. Юлька сидела на стене.
− Надо же: я убила всех твоих детей, а тебе по фиг! – сказала Марина.
− Мариночка, − бабушка шаркала в туалет. – С кем ты говоришь?
− Да ни с кем. Ты видела, что в аквариуме творится?
− Нет. Я на него и не смотрю. Ты же знаешь, что я боюсь всех этих червей, да и не вижу я. И потом – они в твоей комнате, на твоём пространстве, ты же запретила мне заходить в твою комнату.
− Ну что ты, бабушка! – Марина обняла бабулю. Бабуля очень хорошая, и сразу взяла её сторону, в отличие от мамы не ругалась из-за этой Соньки. Бабушка растрогалась, потом вспомнила о сериале, вернулась в свою комнату, а Марина со злостью цапнула Юльку, зажала в кулаке эту дуру:
− Сейчас я тебя, тварь, убью. Я тебя любила, а ты – предательница.
Почему Юлька предательница, Марина не смогла бы себе объяснить. Предательница, дура, как и эта Сонька. Такая же дура, просто говорить не умеет и заявления писать. А умела бы, тоже бы на Марину заяву накатала: «Ах, ах, Марина Любушкина убила всех моих детей! Ахатина Улитовна Юлька».
Марина раскрыла ладонь и вдруг увидела что Юлька показала одну рожку, как будто просигналила: я тут, я с тобой. Я слушаю тебя!
− Йес! – заговорщицким шёпотом простонала Марина и понесла Юлю не в унитаз, а купаться. Юлька радовалась воде, наслаждалась, она готова была вообще выкинуть свой «домик», свою скорлупку, навсегда, потом накупалась, наполовину спрятала своё тельце.
Ещё час Марина мыла аквариум, ссыпала специальную покупную землицу, сдабривая «покрытие» щепотками сушёных червяков, украшала аквариум свежими листиками. Летний-то салат погиб, иссох, но на старых корнях пекинской капусты, выросла новая: молодая, нежно-зелёная, весенняя.
Марина положила на ладонь Юльку. Юлька потихоньку поползла. Марина отхлебнула вкуснейший сладкий чай:
− Везёт тебе, у тебя евроремонт прошёл дома, − сказала Марина подруге, единственной своей подруге: – Ещё тебе вытираться после душа не надо. А у меня, если волосы не просушу, голову ломить начинает. Не всегда, но иногда. Кстати: как ты тут выжила в душегубке в уровне опасности цвета бордо и переспелой вишни, хотя переспелая вишня – это дурновкусное сравнение, ты так не находишь?
Юлька ползла вверх по предплечью, щекотала кожу, замирала, шевелила рожками – она соскучилась по Марине, она всё ей простила. А Марина до вечера, пока не пришла мама, рассказывала и рассказывала Юльке о всех неприятностях, о Генке и Кисе, о Вике и Владе, об Афониной и Щетинской, о школьной линейке и разбирательстве в милиции, потому что пришлось ещё в милицию два раза ходить, документы приносить. Марина рассказывала, а Юлька уже не ползала, а просто сидела на одном месте, на маленьком бицепсе Марины и понимающе шевелила рожкой. Потом Марина аккуратно опустила единственного друга на дно аквариума. Отнесла аквариум в свою комнату и завалилась спать.
Эпилог
Спустя месяц папа случайно узнал обо всём, что произошло. Он пришёл к маме за какой-то подписью – это касалось какой-то квартиры, какого-то наследства, которое было у папы. И мама с бабушкой всё ему рассказали, мама даже слезу пустила. Папа удалился с Мариной в её комнату, всё подробно выспросил. Юлька была молчаливым свидетелем их беседы. Папа вышел из комнаты растерянный, он вздыхал и бормотал:
− Почему сразу не сообщили?
− Откуда я знала, Вов? − всхлипывала мама. – Ты ж даже тренеру тогда в смог не хотел звонить!
− Но тут же – ми-ли-ция! – с расстановкой сказал папа.
− Ну и что: милиция. Ты же сказал, что бесплатно никого не защищаешь.
− Мариночка же дочка моя, − голос папы дрогнул, − старшая моя дочка, самая любимая. Вон: какая красавица.
− На тебя похожа.
Марина видела, как он украдкой вынул из кармана дорогих брюк платок в клеточку, промокнул глаза:
− Ну я им покажу!
И папа занялся делом Марины. Оказалось, что позарез необходима грамота, та с турнира. Но Марина не привезла её из лагеря.
− Только медаль, − говорила она папе.
− Медаль не нужна, − нервничал папа, руки его дрожали. – Грамота! Грамота! Вспоминай!
Марина вспомнила после полутора часов наводящих папиных вопросов:
– Ой. Я её, кажется, под матрас положила, на дно кровати. Там два матраса толстых. На первый стелют простынь, а нижний – в наматраснике. Вот я под него и сунула грамоту, чтобы не помять, там ещё деревяшка, занозила палец. Хотела потом в чемодан переложить, но забыла… Только сейчас вспомнила.
− Дай-то бог, − сказал папа. И тут же, на ночь глядя, газанул в тот городишко, в ту гостиницу, в девятьсот пятый номер, самый дальний по коридору, на девятом этаже.
Он позвонил той же ночью − Марина держала трубку рядом. Папа кричал:
− Мариночка! Так и лежит грамота! Не тронули её! Так и лежала!
Потом папа пошёл к Елене Валерьевне. Она написала на Марину хорошую характеристику. Девочек, Машу, Дашу и Полю попросили расписаться. Ни Варю, ни Настю не просили. Да Настя и не стала бы, она была жутко обижена, что её редко выпускали в осеннем турнире: Марина заняла её край, а болящая Даша вдруг перестала болеть – как-то там у неё позвонки на место встали. Даша играла полусреднего теперь на месте Марины.
Папа дал и маме подписать заявление, которое сам за маму и написал.
Потом три дня они с папой потратили на то, чтобы описать всё, что происходило в лагере, а конкретно в номере.
– Ты же вела дневник? Где он? Ты же мне его давала? Где?
Марина отдала блокнот в специально состаренной дизайнерской обложке.
− Девочки видели, как ты писала?
− Нет, − покраснела Марина. − Я ночами.
Папа открыл блокнот, стал читать, лицо его мрачнело и мрачнело всё больше.
− Отличный дневник, −голос папы дрожал. – Ты молодец, дочка. Он очень нам пригодится. Просто ты большущий молодец.
Папа сходил с Мариной к хирургу и к невропатологу, взял какие-то справки, что-то говорил, беседовал с врачами, а Марина сидела за дверью. Потом, как он рассказал, направил заявление и все документы в «центральную милицию». Марину пригласила инспектор почему-то по месту жительства (когда ставили на учёт, они с мамой ездили в отделение рядом с дворцом). Молоденькая «девочка»-следователь выдала Марине документ, что её с учёта сняли. Девушка, улыбаясь, провела с Мариной «разъяснительную» беседу, Марина кивала: да всё поняла, да раскаиваюсь, щипать, пинать, бить и душить больше никого никогда не буду, и выкидывать из окон тоже. Марина подписала бумагу. И папа подписал, и мама, которая сидела, уткнувшись в пол, она была красная как помидор – после приступа кашля, последнее время мама страдала давлением и лающим кашлем, врачи говорили, что это последствия смога и дыма.
Папа написал жалобу в департамент образования. Приложил к жалобе все документы. Бабушка и мама отговаривали. Но папа заявил:
− Они первые встали на тропу войны, эта вонючая гимназия. Что они там о себе возомнили? Они только и могут, что бедных и беззащитных унижать. Я уж не говорю о том, что Мариночку выгнать пытались, это вам спасибо, Вера Ивановна, пригодилась ваша военная стойкость кадровика.
− Ну уж. Это разве проблемы, − отмахнулась бабушка. – Вот у нас в восемьдесят третьем на заводе два контейнера с деталями пропали, вот дело было, даже в газете написали, в «Комсомольской правде». Статья называлась «Несуны? Нет, воры!» Вот это тяжёлое было время. Одних судов сколько, не считая дознаний, тома писанины…
− Я и говорю: только ваша, Вера Ивановна, стойкость Мариночку спасла – и папа галантно поцеловал бабушке руку.
− Ну не без этого, − впервые улыбнулась бабушка папе. – Такая жизнь позади. У-ух. Не приведи господи никому. Вот помню в семьдесят седьмом на парткоме разбирали…
Директора школы скоро сняли. Закрытую группу «Без селезёнки», созданную как оказалось, секретарём директора, из соцсети удалили. Секретарю сделали строгий выговор. Новый директор, которую департамент «спустил сверху», собрала в актовом зале седьмые – девятые уже после Нового года. Зачитала новый протокол из ОДН, от лица всех детей и школы извинилась перед Мариной.
Из актового зала все выходили подавленные, в том числе и Марина. Ей не было жалко старуху-директрису, но ей было как-то стыдно, неудобно, что перед ней извинялись, ощущение – когда незаслуженная пятёрка, списанная… Киса, который давно отсел от Марины, вдруг вернулся к ней за парту. Но она рычала на него как когда-то в пятом классе. «Да пошёл он – говорила Марина Юльке по вечерам. – Достал. Но пусть сидит. Это максимум, что я ему разрешаю после всего. А ещё, Юль, я его каблуком по кеду колю и вбок толкаю больно».
Марина играет в гандбол всё лучше. Она опять полусредняя. Елена Валерьевна её хвалит. Соня перешла в другую команду, более младшую: Елена Валерьевна обзвонила всех, кто бросил заниматься из-за Марины и уверила, что Марина больше никого трогать не будет. Иногда, когда эпидемия гриппа и не хватает девочек, Елена Валерьевна сама звонит Сониной маме и просит выручить. Марине неприятно видеть Соню и её маму, но она терпит. Марина следит за Соней по интернету. Соня в сильной команде – на групповых фотках после игр Соня всегда с собачкой, которую ей подарила Елена Валерьевна, а потом измазала пастой Варя. Собачка – талисман. Марина желает Соне всего наихудшего, иногда просматривает в сети видео с игр «мелких», рассказывает Юльке о Соне. Юлька понимающе шевелит рожками. Юлька на стороне Марины.
По субботам Марина уходит с гандбола раньше. У Дворца её ждёт папа, она запрыгивает к нему в машину. Гена в окружении друзей как раз чапает на треньку, а она заскакивает в дорогую папину иномарку. Иномарка несётся по пустому субботнему городу – все отдыхают после рабочей недели. Папа подвозит Марину к бассейну. Марина входит в предбанник переодевает обувь, протягивает абонемент администратору. Папа умудрился взять Марине абонемент к самому лучшему инструктору! Марина ещё лучше стала плавать. И в группе с ней всё приличные умные мальчики. Крупные высокие общительные, и почти все учатся в хороших школах. «По субботам у меня одни ботаники», − смеётся инструктор.
Папа ждёт Марину. После сеанса они заходят в буфет – в бассейне отличный буфет, там и горячее можно купить. Буфетчица Майя рассказывает, как она делает манты.
− У нас диета номер пять, − пожимает плечами папа. − Нам супчик и паровые грудки. Майя улыбается, показывает на мобильнике блюда, которые готовила на Новый год – дежурные новогодние блюда без всякого национального колорита. Но Марина и папа восхищаются: их мама так не умеет. Майя очень общительная и добрая.
− Потому и еда у меня вкусная, − Майя блестит золотом зубом.
Они сидят с папой. Папа пьёт зелёный чай и закусывает слоёным пирожком с мясом. А Марина жуёт грудки. На парУ они выходят гораздо сочнее, чем сваренные в бульоне.
2016-2017
Все фото обложки – автора!
