Тигрис Рафаэль
Тигран Великий

– Нет, нет, – ответил я и поспешил удалиться, ибо не имел никакого желания покупать столь примитивную вещь.

Наконец, устав бродить по жаркому городу, я вернулся обратно в свои покои и проспал там до вечера. Когда совсем стемнело, дворецкий прибыл за мной, и мы направились в трапезную.

За огромным столом разместилось множество незнакомых мне людей. Трапеза только начиналась: блюда с едой были нетронуты.

Здесь я впервые в жизни увидел жареного поросёнка. Чудно было смотреть, как это диковинное животное с оттопыренными ушами, зажаренное до манящей ароматной корочки, лежало на длинном подносе. В Иерусалиме увидеть свинью даже вживую было просто невозможно. Баранина – вот основное мясо, которое шло в пищу. Маккавеи строго следили, чтобы эллинская любовь к свинине не привилась в священном для каждого иудея городе.

Я сперва осторожно попробовал неведомое мясо, но затем, почувствовав его нежный вкус, принялся уплетать за обе щеки. Оно мне так понравилось, что, казалось, ничего вкуснее я не ел. Как могли мы, жители Иерусалима, лишать себя такого аппетитного мяса, розового на вид, чрезвычайно нежного и приятного на вкус! Впоследствии я настолько пристрастился к этому блюду, что и дня не мог обойтись без свинины. Особенно мне нравилось её есть в виде копчёностей, в изготовлении которых армяне превзошли даже таких любителей свинины как греки.

Царь сидел в центре, несколько обособленно. Увидев меня, он знаком приказал устроиться рядом, по левую руку. Присутствующие принялись откровенно разглядывать: кто вопросительно, а кто – с неприкрытой завистью.

– Представляю вам своего нового лекаря, – произнёс царь, положив левую руку мне на плечо, – зовут его – Соломон по кличке Бахтеци.

Услышав это, я вопросительно посмотрел на царя, а во взглядах присутствующих засветилась недобрая зависть.

– Это тот самый Соломон, который прибыл с тобой из Иерусалима? Не то араб, не то иудей? – послышался звонкий насмешливый голос, – тогда откуда у него армянская кличка?

Я увидел человека, разодетого в разноцветную тунику, сзади которой был прицеплен собачий хвост. У него была большая голова со взъерошенными волосами и кривые ноги. Глаза были размалеваны сурьмой, что в сочетании с его огромным орлиным носом придавало лицу комичное выражение.

– Не каждому выпадает счастье иметь собачью кличку – Шанпоч, – ответил царь и расхохотался, – а ну докажи, что ты честно заслужил это имя.

Шут запрыгал на четвереньках и залаял, как настоящая псина. Хохот царя смешался со смехом присутствующих.

Шут подбежал ко мне и, по-собачьи скуля, сказал:

– О, достойный Соломон Бахтеци! Предскажи собачье счастье. В какой пустыне судьба мне подарит красивую сучку?

Хохот в трапезной усилился, и царь по-прежнему смеялся громче всех.

Из сказанного я понял, что шут был до мелочей посвящён во все подробности нашего путешествия. Я знал, что шуты многих правителей пользуются большим доверием, и этот тоже не составлял исключения.

– Не твоё собачье дело, – сказал, не то серьёзно, не то шутливо, царь, – сунь свой хвост между ног и укороти язык.

Шут всем на потеху поступил именно так.

– Что-то не получается, – ответил он и высунул язык, – то ли хвост у меня дурной, то ли язык хвоста не слушается.

Присутствующие опять разразились хохотом.

Шут подбежал ко мне и принялся разглядывать почти в упор с глупой щербатой улыбкой. Не выдержав его взгляда, я отвернулся.

– Я знаю, почему ты стесняешься, – произнёс Шанпоч громко, – тебе наш царь собственноручно сделал обрезание.

Сказав это, он начал деланно-громко смеяться, а за ним загоготали остальные. Шут вытащил кончик хвоста между ног и жестом изобразил момент обрезания. От этого хохот ещё более усилился, я же почувствовал себя неловко.

– Ну, ты, пёс щербатый! Небось, завидуешь? У тебя у самого уже обрезывать нечего? – парировал за меня царь.

– Ой, ты прав, повелитель, и в правду, нечего, – шут решил подыграть царю и ухватился за низ живота.

Все уже достаточно выпили, и потому непристойные шутки Шанпоча вызывали бурный восторг. Виночерпии без устали подливали вина, и гости быстро опорожняли кубки. Я пил наравне со всеми и вскоре захмелел.

– Где ты был сегодня днём? – поинтересовался Мецн.

– Разгуливал по городу.

– Ну и как? Понравилось?

– Да, мой царь. Я впервые увидел великолепные храмы Богов Олимпа.

– Много Богов? Хорошо это или плохо? Например, в вашем городе один главный храм и на всех один Бог, – задумчиво произнёс Тигран.

– А я думаю – это даже лучше, когда есть выбор, – философски заметил я.

– Не уверен, – задумчиво сказал царь, – народу вредно выбирать. Он должен поклоняться тому, на кого укажет правитель.

Я понял, что мы опять начинаем дискуссию теологического свойства, но тут царь сам поменял тему разговора:

– Что ты ещё успел увидеть в этом городе?

– Очень странную ограду. Такую безвкусицу не делают в Иерусалиме. Без единого узора, с толстыми железными прутьями, заостренными на конце.

– Ты слыхал, Шанпоч? – с тревогой произнёс царь.

– Уж не глухой, – ответил шут, который, вдруг, откуда-то очутился рядом с нами, – пускай новый лекарь сегодня ночью укажет нам эту мастерскую.

Я с недоумением посмотрел на них.

– Веселись, Соломон Бахтеци. Сегодня твой день, – с громким хохотом произнёс шут.

В трапезную вошли музыканты, и заиграла приятная музыка. Вслед за ними бесшумно проскользнули изящные танцоры и танцовщицы. Они закружились на мраморном полу, и их полупрозрачные одежды взвились, обнажая стройные тела. Царедворцы, с восторгом разглядывали танцующих, затем подходили и приглашали к столу. Вниманию удостаивались не только особы женского пола. Я заметил, что молодые танцоры пользовались у придворной публики большим спросом, нежели танцовщицы.

В этой обстановке веселья пир продолжался до глубокой ночи и прекратился лишь тогда, когда царь в компании нескольких прелестниц направился в свои покои. После этого остальные тоже удалились.

То ли от большого количества выпитого вина, не то ли от близости прелестниц, почивавших со мной на ложе, но спал я беспокойно. Перед глазами стоял образ Лии. Она была ещё жива и тихим голосом молила меня о помощи. Я бросился к ней, но тут почувствовал, что меня самого распинают, и вскоре я, пригвождённый по рукам и ногам, висел на кресте рядом с Лией.

– Вставай, господин лекарь, – прервал мой кошмарный сон зычный голос дворецкого.

Я с трудом приподнял тяжёлые веки. Было ещё темно, и я недовольно поморщился. Вблизи меня белели тела красавиц-гетер.

– Тебя дожидается царский шут, – сказал дворецкий.

Вскоре я, полусонный, шагал по длинному дворцовому коридору. Во дворе при свете факелов я разглядел небольшой вооружённый отряд. Их предводитель выдвинулся вперёд, и я услышал знакомый циничный голос:

– Доброе утро, господин придворный лекарь. Надеюсь, мы не очень тебя потревожили, прервав сладкий сон посреди ночи.

Я пригляделся и узнал Шанпоча. От прежнего шута не осталось и следа. Передо мною стоял коренастый лихой воин.

– Не удивляйся, Соломон, – произнёс он, подойдя ко мне вплотную, – у меня тоже есть второе имя. Мои солдаты называют меня Вреж. Вреж – означает "месть". Месть всем тем, кто мешает царю благополучно править Великой Арменией. Пошли, покажешь нам ту мастерскую.

Я немного замешкался, и Шанпоч Вреж, уловив мою неуверенность, спросил:

– Думаешь, не найдёшь? Пошли мы поможем.

– Найду, конечно, – ответил я, – но разве стоит из-за одного неумелого мастера подымать целый вооружённый отряд?

Вреж пристально посмотрел мне в глаза. Это был уже взгляд не придурка-шута. На меня смотрел воин.

– Ты сегодня случайно набрёл на логово врага. Увиденная тобой примитивная ограда – это не что иное как готовые к бою копья. Идём.

Мы зашагали по безлюдному ночному городу. Вдали на Востоке едва забрезжили первые лучи солнца. До рассвета оставалось совсем немного.

– Почему ты решил, что этот безобидный мастер – враг?

– Слушай меня внимательно, Соломон, – сказал Вреж, – когда мы взяли этот город, царь Тигран приказал всем оружейникам работать только для нужд армянской армии. Тут много хороших мастеров, предки которых переселились в Антиохию еще при Александре Великом. Но после очередного бунта царю пришлось внести запрет на эту деятельность.

– Какого бунта?

– Население Антиохии – это греки, поклоняющиеся Богам Олимпа. Мы стали заселять город армянами из Восточных провинций. У одних свои Боги, обычаи, традиции, праздники. У других – свои. Начались стычки между местным населением и приезжими, которые затем переросли в вооружённый бунт греков. Нам силой удалось его подавить. После этого царь запретил изготовление оружия в Антиохии. Местное население затаило обиду на армян. Этим не преминули воспользоваться римляне. Их многочисленные лазутчики начали подготавливать почву для вторжения с целью отвоевать у нас Киликию вместе с Антиохией.

– Я гулял сегодня по городу и не заметил ничего подозрительного. Народ с почтением смотрел на меня.

– Днём они все покорные. А по ночам готовятся к приходу новых хозяев, заготавливают впрок вооружение. Как долго мы сможем силой удерживать город – не представляю.

– Очевидно, что политика царя по насильственному заселению не привела ни к чему хорошему, – сказал я.

– У царя есть грандиозная идея объединить все народы страны, подчинить одной власти, сделать всех единоверцами. Вот и начал он перемещать население с Запада на Восток и наоборот. Пока это не приносит желаемого результата. Армяне никак не приживаются на завоёванных территориях. А на исконно армянские земли с трудом удаётся заселить иноземцев.

Тем временем мы вышли на улицу, где днём трудились железных дел мастера.

– Вот это место, – сказал я, узнав дверь мастерской.

– Отлично, – произнёс Вреж, – ломайте двери. Мы возьмём их совсем тёпленькими.

Солдаты принялись выполнять приказ, и в это время возле моего уха раздался свист. Стоявший рядом со мной воин со стрелой в горле замертво свалился на землю.

– Все в круг! – закричал Вреж, и отряд, прикрывшись щитами, принял круговую оборону.

Находясь в центре круга, я оказался практически недосягаем для стрел, летящих в нашу сторону. Первые лучи солнца осветили противника, засевшего на крыше мастерской. Сквозь тела воинов я увидел две шеренги лучников, по очереди стрелявших в нас. Вооружённые для ближнего уличного боя солдаты ничем не мог им противопоставить. Улица была широкой, хорошо простреливалась, и негде было укрыться. Круглые щиты не могли полноценно защищать нас, и потому время от времени кто-то падал, сражённый стрелой.

– Ломайте быстро дверь, – закричал в отчаянии Вреж, поняв, что мы сможем укрыться только за стенами мастерской.

Ценой огромных усилий и потерь нам удалось, наконец, сломать засов и отряд ворвался в спасительное помещение. Едва успев оправиться, солдаты принялись разбирать потолок. Сделанный из деревянных брусьев и соломы, он легко уступил под ударами мечей, и скоро на крыше образовался большой лаз. Солдаты стали подниматься наверх, и теперь стрелявшие из лука оказались в критическом положении. В ближнем бою их оружие было непригодно, и после непродолжительной стычки с ними было покончено. Вреж спустился вниз, волоча за собой того самого мастера, с которым я встречался днём.

– Это тот самый? – спросил он меня.

– Тот самый, – ответил я.

Вреж схватил его за волосы и хотел, было, перерезать горло, но я вовремя остановил его.

– Погоди-ка, Вреж. Скажи мне, мастер, кто из римлян подговорил напасть на нас?

Мастер молчал от страха.

– А ну говори, если жизнь дорога! – закричал Вреж и опять замахнулся мечом.

– Не убивай меня! Я всё скажу!

– Говори. Этот римлянин был без глаза?

– Да, да. Он обещал хорошее вознаграждение за твою голову.

– Мою голову? – воскликнул я

– Где он сейчас? – крикнул Вреж.

– Не знаю. Клянусь Богами, не знаю. Не убивайте меня! Не убивайте.

Кровь с силой брызнула, окрасив всё вокруг. Вреж с отвращением кинул на землю ещё корчившееся в предсмертной агонии тело мастера.

– Из-за него я потерял троих солдат, – произнёс он гневно. – Ты напрасно поверил ему, Соломон. Крикс тут не при чём. Эти скоты сами решили устроить нам ловушку. Я их давно высматриваю.

– Нет, Вреж. Этот Крикс идёт за мной по пятам. Сначала он убил мою девушку, а теперь хочет расправиться со мной.

– Но зачем? С какой целью?

Я думаю, он из тех, кто не любит оставлять неоконченных дел. А я для него – вечный укор за неудавшееся покушение на царя. Пока не убьёт, не успокоится.

– Пока ты среди нас, у него руки коротки, – уверенно сказал царский шут.

Карательные вылазки отряда Врежа повторялись почти еженощно, но, к счастью, я уже в них не участвовал. Царь Тигран после той ночи запретил мне покидать пределы дворца. Атмосфера в городе накалилась до предела, и было ясно, что дальнейшее наше пребывание в Антиохии становилось небезопасным. Но царь, похоже, не собирался никуда выезжать. Он, как обычно, просыпался не раньше полудня, принимал гонцов из Тигранакерта, сборщиков податей, наместников и зорапетов из различных провинций и подвассальных стран, а по ночам всё начиналось по новой. Обильное застолье, пошлые шуточки Шанпоча, вино рекой, танцы и ласки обнаженных гетер, – всё это повторялись изо дня в день.

Вскоре я стал замечать не проходящую грусть в глазах у Тиграна. Прошло полмесяца после нашего возвращения, а Меружана всё не было. Это настолько тяготило царя, что его стал раздражать даже любимый шут.

Шанпоч был единственным человеком во дворце, который мог беспрепятственно входить в покои любого придворного, не исключая самого царя. Ему не возбранялось зайти ночью в альков, даже в самый неподходящий момент. Я думаю, что это преследовало определённую цель, ибо тем самым шут держал всех в поле зрения и был прекрасным осведомителем своего хозяина. Все возмущались и ненавидели шута-соглядатая, но поделать ничего не могли.

В ту ночь царь был особенно мрачен. Никакие сальные шуточки Шанпоча не смогли вызвать даже улыбки. Он пил и всё более мрачнел.

– У тебя сегодня такой вид, повелитель, будто ты во сне видел дохлую кошку, – сказал шут и улёгся на полу, изображая сказанное.

Все стали громко хохотать. Все, кроме царя.

– Я бы предпочёл увидеть дохлым тебя, пёс щербатый, – еле процедил сквозь зубы царь.

– А можешь показать, какой я буду, когда околею? – спросил шут и тут же ответил, – ну конечно не сможешь. Мёртвые не подражают дохлым.

Шанпоч громко засмеялся, и придворные дружно поддержали его, искоса поглядывая на царя. Тот не повёл и бровью, хотя обычно подхватывал шутки потешника.

– А хочешь, я покажу, какой ты будешь мёртвым? – воскликнул шут.

Не дожидаясь ответа, он подбежал к царю и протянул руку к его диадеме.

Я понял, что Шанпоч предпринял отчаянную попытку вывести царя из ужасной хандры, ибо посмел замахнуться на священный атрибут власти.

– А ну пошёл прочь, собачий шут, – начал гневиться царь, отбрасывая руку потешника.

– Ну, если я шут собачий, то ты есть та самая собака шута, – остроумно ответил Шанпоч и бешено загоготал, указывая на царя пальцем.

На сей раз присутствующие не очень его поддержали, ибо уже со страхом поглядывали на мрачного Тиграна.

– Я знаю, как тебя рассмешить, мой повелитель, – произнёс шут и хлопнул себя по лбу.

Он вышел из трапезной и вернулся, держа в руках большую амфору.

– Угадай, что здесь находится? – спросил он с наглой улыбкой.

Царь равнодушно пожал плечами.

– Ну, как знаешь, – протянул шут, – а теперь смотри сюда.

Сказав это, он запустил руку в амфору и достал оттуда окровавленную голову. Присутствующие в ужасе ахнули. Шут повернул голову лицом к царю, и все узнали в ней Меружана. Тигран вскочил со своего места и воскликнул страшным голосом:

– Не может этого быть!

– А почему бы и нет? Все мы смертны под солнцем, – сказал философски шут.

Тигран подался вперёд, но Шанпоч опередил его:

– Не стоит беспокоиться, мой повелитель. Голова сама к тебе прикатится, – сказав это, наглый шут положил голову на пол и толкнул её ногой в сторону царя.

Голова мягко подкатилась к ногам Тиграна, и только тут стало видно, что это была искусно изготовленная тряпичная кукла, аккуратно обмазанная воском.

Шанпоч торжествующе захохотал.

– Да как ты смеешь так издеваться надо мной! – гневно воскликнул царь.

Лицо его было страшно бледным, глаза налились кровью, он опять прикусил щёки изнутри – верный признак гнева. Всем казалось, что шутка с мёртвой головой Меружана продолжается, и лишь я сообразил, что сейчас произойдёт непоправимое.

– Ах ты, сучий выродок, – заорал царь и, набросившись на шута, принялся его душить.

Напрасно бедный Шанпоч вырывался из его железных рук. Тигран душил своего любимого шута по-настоящему. Глаза Врежа полезли на лоб, и он издал хриплые звуки.

– Оставь его, мой повелитель. Этот собачий хвост недостоин твоего гнева.

В дверях стоял сам Меружан! Царь разжал пальцы. Не веря своим глазам, он удивлённо уставился на внезапно появившегося советника. В следующее мгновение они обнялись.

– Хвала Богам, ты живой! – почти в слезах проговорил Тигран, прижимая к груди Меружана.

Тем временем, оправившись, шут встал на ноги и, потирая шею, произнёс:

– Опоздай ты немного, точно не застал бы меня в живых.

– Так значит, вы это всё подстроили? – радостно воскликнул царь.

– Ну конечно. Шанпоч решил тебя разыграть. Ты же любитель подобных шуток? – оправдывался Меружан.

В следующее мгновение Тигран разразился страшным хохотом, и все придворные с облегчением вздохнули.

– Ну, шут собачий, здорово ты меня разыграл! – восхищённо произнёс Тигран, давясь от смеха.

Шанпоч ничего не ответил и продолжал обиженно молчать.

– Ну, Шанпоч, я же не по настоящему душил тебя. Это была шутка, – слукавил царь.

Но на сей раз шут, и в правду, обиделся.

Тиграну совсем не хотелось ссориться со своим любимцем в столь радостный для него день, и потому он произнёс примирительно:

– Ладно, проси чего хочешь, только не дуйся.

Услышав это, Шанпоч воспрянул духом и протянул открытую ладонь.

– Обида шута должна быть выкуплена, – произнёс он торжественно и посмотрел в глаза царю.

Тот хлопнул два раза, и в трапезную явился казначей. Царь взял один мешочек и протянул шуту.

– Сколько здесь? – спросил Шанпоч с преувеличенной деловитостью.

– Десять талантов, – ответил казначей.

– Разве так дёшево стоит моя жизнь?

– Не будь меня, твоя жизнь не стоила бы и гроша, – иронично заметил царь, – ладно, добавь ещё десять и пускай исчезнет.

– За двадцать талантов нельзя успокоить даже кошку во время течки, – продолжал набивать цену шут.

Но царь уже не слышал его, ибо всё внимание было приковано к Меружану.

– Ну, давай рассказывай всë по порядку, – приказал царь, – где Аждахак и остальные?

Меружан грустно опустил взгляд.

– Как! Неужели римляне всех перебили? – спросил в ужасе царь.

– К несчастью, да, – ответил Меружан, – хвала Богам, что мы уговорили тебя уйти. Римляне взяли нас в плотное кольцо. Я был ранен в самом начале и пролежал без сознания всё время, пока шёл бой… Когда очнулся, вокруг лежали одни трупы. А потом я с трудом добрался до Тира.

Царь схватил руками голову. Было видно, как горька для него утрата.

– Мне надо было остаться с вами! – произнёс он с горечью.

– Тогда у Армении не было бы царя, – резонно ответил Меружан.

– А ты знаешь, что я чуть не погиб в пустыне! – воскликнул Тигран.

– Пустыня – это не римский меч. В пустыне есть караваны, и один из них спас тебя. Мне уже всё известно.

– Да? От кого же? – удивился царь и вопросительно посмотрел в мою сторону.

– Ну, от кого же ещё? Конечно, от твоего болтуна-шута. Ну, что ты, Мецн, всё о плохом. Забудь невзгоды. Мы снова вместе. Давай радоваться, – сказал Меружан.

– Ну конечно, – опомнился царь, – Богам было угодно вновь свести нас, а это самое главное. Давай, садись рядом со мной. Ешь, пей. А потом я покажу тебе кое-что.

Меружан принялся за трапезу, а Тигран жестом позвал дворецкого и что-то приказал.

В трапезную вошла девушка с огненно-рыжими волосами. Приглядевшись, я с трудом узнал в ней ту щупленькую рабыню, которую царь нашёл в оазисе. От её былой невзрачности не осталось и следа. Кожа была тщательно ухожена. Неприметные голубые глазки, мастерски подведенные сурьмой, выглядели выразительно и объёмно, а необычно острый нос – привлекательно. Одета она была в прозрачную лёгкую тунику, едва прикрывающую гибкое тело. Упругие груди и выпуклый лобок просвечивали и выглядели очень соблазнительно. Но главным достоинством, несомненно, были её волосы. Огненно-рыжие и пышные они доходили до пояса. Я поймал полный восторга взгляд царя. Он жадно смотрел на Грацию, не отрывая глаз от её стройного девичьего тела. Она, уловив его взгляд, устремилась к нему. Царь шепнул ей что-то на ухо. Заиграла приятная музыка, и Грация принялась медленно кружиться. Огненные волосы взвились, босые ноги легко понеслись по мраморному полу.

– Где ты её нашёл? – спросил восторженно Меружан.

– В оазисе, – невозмутимо ответил царь и добавил, – она моя новая гетера. Хороша, правда? Будто кусок огня.

– Великолепна! – восторженно ответил Меружан и тихонько спросил меня, – откуда она?

– Из далёкого севера, – ответил я, – там, в оазисе, она выглядела такой неприметной, а сейчас от неё невозможно оторвать глаз.

– Здесь, в храме Афродиты искусные жрицы из любой страхолюдины сделают настоящую красавицу, – сказал осведомлённо Меружан, – и потом женщина, как цветок – любит уход и внимание, особенно когда оно исходит от царя царей.

– Я не могу понять, отчего наш царь так откровенно выставил её напоказ? – удивился я.

– Такой у него характер. Любит показуху во всём. Мол, смотрите, какое счастье у меня в руках. А ты заметил, что придворные в Антиохии – большие охотники до красивых юношей и остались равнодушны к новой царской забаве?

– Ты прав, Меружан. Я это заметил.

– Ну, ещё бы, это же дворец Селевка. А он во всём подражал своему кумиру Александру-Завоевателю. Потешаться с красивыми юношами здесь в почёте, и эту давнюю традицию отсюда невозможно искоренить. Ещё отец Александра, непобедимый Филлип Македонский держал в своём войске отряд влюблённых друг в друга воинов, и они всегда яростно сражались бок о бок, до последнего.

Тут я стал замечать, что сам Меружан тоже недвусмысленно приглядывается к юнцам. Поймав мой удивлённый взгляд, он произнёс:

– Не осуждай то, Соломон, чего не познал на собственном теле.

Я решил сменить эту необычную для меня тему и сказал:

– Послушай, Меружан. Я всё хочу тебе рассказать…

– Шанпоч поведал мне про ваш ночной поединок, – как всегда, опередил мысли собеседника Меружан, – мне тоже кажется, что тут не обошлось без Крикса. Умело расставить сети и вовремя ускользнуть – это его почерк.

Меружан замолк и пристально посмотрел на меня.

– Ну как, Соломон? Уже привыкаешь к дворцовой жизни? Я узнал, что царь тебе дал второе имя. Оно означает – приносящий счастье. Соломон Бахтеци! Звучит впечатляюще! Поздравляю!

– Ты знаешь, Меружан, за короткий срок со мной произошло столько событий, что я едва их успеваю переваривать, – ответил я со вздохом.

– Ну, если судьба так щедра к тебе, не стоит на неё обижаться. Держи её крепко в руках, – произнёс Меружан и добавил, – шут этот собачий тебя не очень достаёт?

– Нет, вообще-то.

– Тогда всё в порядке. Знай, Шанпоч здесь не просто шут. Он – глаза и уши царя, – тихо произнёс Меружан.

– Это я уже понял, – ответил я.

Мы вдвоём подошли к царю, который, полулежа, ворковал с Грацией.

– Я тоже не пришёл с пустыми руками, Мецн, – обратился к нему Меружан.

– Да? И что же ты принёс? – спросил царь, продолжая восхищаться своей новой фавориткой.

– Не что, а кого, – поправил Меружан.

– Ну и кого же?

– Римского центуриона.

– Центуриона? Где же ты его нашёл?

– А в том же Тире. Там сейчас кого хочешь сыщешь.

– А ну, рассказывай, – заинтересовался царь.

– Его отчислили из легиона из-за плохого зрения. Дальше десяти шагов ничего не видит. Некоторое время ему удавалось это скрывать, но, в конце концов, вышестоящие догадались, и он был изгнан из армии. Сам он, кроме как воевать, больше ничего не умеет. Вот и остался без средств к существованию. Я его случайно встретил, когда он побирался возле портового трактира среди прочего обездоленного люда.

– А может, он римский лазутчик? – засомневался царь.

– Не думаю. Больно всё натурально выглядело. Мой нюх меня не подводит, – произнёс самодовольно Меружан.

– Ну, смотри у меня. А то, знаешь, как говорят в народе, – хитрая лиса четырьмя лапами в капкан попадает.

– Ладно-ладно, лиса, – засмеялся Меружан, – вели ему зайти сюда.

– Пусть заходит, – приказал царь.

В трапезной появился ладно сложённый голубоглазый мужчина лет тридцати с правильными чертами лица. Его вьющиеся светлые волосы были аккуратно подстрижены, а лицо – гладко выбрито. Он выглядел несколько взволнованным и без конца щурил глаза.

– Как зовут тебя? – спросил царь.

– Юлиан, – ответил тот.

– А кличка есть? – осведомился Тигран, зная, что римляне, помимо основного имени, ещё имеют прозвища.

– Есть – Петроний.

– Откуда ты родом?

– Из Далмации.

– Это там, где добывают отменный мрамор?

– Ты прав, повелитель.

– Ответь мне, Юлиан Петроний, в каком ранге ты служил в римской армии?

– Я был центурионом второго копья в третьей когорте седьмого легиона, – ответил римлянин.

Судя по довольному выражению царя, я понял, что Мецна удовлетворил ответ, однако он вновь спросил более серьёзным тоном:

– А теперь ответь мне, Юлиан, только честно! Почему ты пошёл служить к нам? То, что тебя выгнали из армии – это я уже слышал. Но ты мог вернуться в Рим и попробовать себя на мирном поприще.

– В Риме никто не ждёт меня. Я одинок. Легионерам запрещено создавать семьи. Умею я только одно – воевать. Война – моя стихия. Обучаться в мои годы мирному ремеслу нет ни желания, ни возможности.

– Я слышу в твоих словах затаённую обиду. Думаю, ты перешёл на нашу сторону, желая отомстить своим прежним хозяевам. Так знай же, месть и обида – плохие советчики. Такому человеку я никогда не буду доверять.

– Ты прав, повелитель. Обида есть, но не она руководит мною, а любовь к военному искусству. В нём – моё призвание. Лишить меня оружия – значит лишить жизни, и посему очень прошу принять к себе на службу.

Последние слова, по-видимому, тронули царя царей, и недоверчивое выражение его лица несколько смягчилось.

– Я не против, но ущербность твоего зрения – большая помеха для несения военной службы в любой армии будь то римская или армянская.

– Это всё правильно, Мецн, – вмешался в разговор Меружан, – но мы собираемся использовать Юлиана в качестве военного стратега и наставника.

– У нас достаточно хороших стратегов, – возразил царь, – и потом, если он такой знающий специалист, почему его не оставили в римской армии?

– Позволь мне ответить на этот вопрос, повелитель, – сказал Юлиан, – не думаю, что в вашей армии, созданной по эллинскому образцу, найдутся знатоки римской военной стратегии. В Риме же достаточно своих специалистов, и какой-нибудь отставной центурион с ущербным зрением им абсолютно не нужен.

– А есть ли разница между армией Рима и нашей? – спросил, заинтересовавшись, царь.

– Да, повелитель, разница существенная и отнюдь не в вашу пользу.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что моя армия, которая покорила все страны от Антиохии до берегов Каспия, слабее легионов Рима?

– К сожалению, это так. Римская военная мощь непобедима, ибо её структура уникальна и совершенствуется без конца. Твоя армия побеждала потому, что до сих пор не встретила сильного противника, каким является Рим.

Тигран призадумался.

– Мецн! – вмешался Меружан, – чтобы успешно воевать, надо хорошо изучить сильные и слабые стороны врага.

Царь продолжал молчать. Затем внимательно посмотрел на Юлиана и спросил:

– Расскажи, чем отличается наша армия от римской?

– Ну, во-первых, армия Рима – постоянно действующая и профессиональная. Получая солидное жалование, легионер в состоянии приобрести хорошее вооружение и амуницию. Твоя же армия набирается на время похода из мирных жителей и вооружена кое-как. Во-вторых, помимо достойной оплаты в мирное время, легионеры, в зависимости от чина, получают долю при дележе военных трофеев. У вас же добыча делится по усмотрению царя и удельных князей и может вообще не достаться простому воину. Ну и, в-третьих, разный стратегический подход при ведении боевых действий. Это слишком большая тема для одного разговора.

– Хорошо, – согласился царь, – тогда объясни мне, откуда вам так хорошо известно о структуре нашей армии?

– Рим отлично осведомлён обо всём. Лазутчики доносят сведения исправно, и это тоже одно из преимуществ. Я даже видел подробную карту Понтийского царства и всей Армении, от Антиохии до Каспия, с обозначением важных стратегических пунктов.

– Не может быть! – воскликнул Тигран и приподнялся со своего места.

– Я могу начертить карту по памяти, – ответил уверенно Юлиан.

– А ну, принесите сюда пергамент и чернила, – приказал царь.

Вскоре перед бывшим центурионом лежал чистый кусок обработанной козлиной кожи. Юлиан начал чертить и когда закончил, мы принялись рассматривать. На карте были ясно обозначены границы Понтийского и Армянского царств, названия крепостей с указанием численности гарнизонов, основные дороги и горные перевалы. Путь от Антиохии через Эдессу в Тигранакерт и Арташат, был прочерчен одной жирной линией как основной тракт.

Увидев это, царь воскликнул возмущённо:

– Пока мы тут пируем, Рим основательно готовится к войне. Остаётся гадать, каким образом его лазутчики собрали столь подробные сведения? Ведь даже мне не всегда известно о количестве солдат в гарнизонах.

Последние слова были обращены к Меружану.

– Я не думаю, что Рим собирается с нами воевать, – ответил тот несколько растерянно.

– Тогда зачем им понадобилось собрать столь точные данные? – спросил царь.

– Рим собирает подобные сведения обо всех соседях, – ответил за Меружана Юлиан, – уж тем более о тех, кто непосредственно угрожает его безопасности.

– Уж не мы ли эти – потенциальные враги Рима? – настороженно спросил царь.

– Нет, повелитель. Ты могучий и богатейший царь Азии, покоритель народов Междуречья являешься сильным, но не опасным соседом Рима, и в его планы не входит завоевание Армении. Риму нужно восточное побережье Средиземного моря.

– Ты имеешь в виду, забрать у нас Киликию? – спросил Меружан.

– Не только.

– Что же ещё? – с тревогой спросил царь.

Юлиан молчал, косо поглядывая на нас.

– Говори, чего ты молчишь? – приказал Тигран.

– Город, в котором мы сейчас находимся, повелитель.

– Антиохию? Нашу южную столицу?

– Именно.

– И когда это произойдёт? – со злой иронией спросил Тигран.