Ежедневность, поминутность, точка. Жест, улыбка, сигаретный дым. След от колеса – в тетради строчка, Зна́ком, узнаванием иным.
«Идет зима, трамваи катят тише…»
Идет зима, трамваи катят тише, следы собачьи тоньше поутру, прохожие добрей и снег неслышней стучится в грудь холодному стеклу.
И вечер, удлиняясь в день, спокойней становится, лениво развалясь пушистым ворохом на ящике помойном, и светят фонари, не торопясь.
И окна переплеты округляют: идет зима, квадраты ни к чему, и пар, из водостока вылетая, хватает мягкой лапой тишину.
Так непонятна зимняя погода, как будто кто-то умер далеко; и слезы на перилах кромкой года застыли, и снега лежат легко.
«Изломы льда, его изломы…»
Изломы льда, его изломы Прикосновением к ребру. Скольжу глазами по стальному, По серо-синему скольжу.
Капели льда, его капели. Их ломкий плач на острие. Застыли неба параллели, Не отраженные во мне.
Морозы льда, его морозы. Они бугристые, как лбы. Припорошенных крыш прогнозы Приподняты плечом зимы.
Думая о тебе
В комнате тихо. Свет деревьев на стенах, музыки теплая тень. Бродит по комнате вихрем пропадающий в «завтра» день.
Какие-то цифры бегут перед глазами, красные огоньки. Я засыпаю… Без твоей руки. Засыпаю под одинаковый переплет окна, проваливаюсь без конца и края. Ты у меня – одна.
«Все так верно, правильно, знакомо…»
Все так верно, правильно, знакомо — Стук колес, по ветру сизый дым, И ты сам сидишь вдали от дома Перед подстаканником пустым.
Лица, разговоры, обстановка Легкости и дружбы невзначай. За окошком ситцевой обновкой Мельтешит березами мой край.
Вечер быстрый, водка и картишки, Камыши клонятся у реки. В темноте не видные домишки, Лай собак далекий, огоньки…
Сторона родная! Мне не новость Пыль дорог, зеленый шум ветвей, И полей печальная готовность К холодам кричащих январей.
«Я наклонюсь над дорогою…»
Я наклонюсь над дорогою, Пыльный цветок подниму, Листья расправлю тревогами, Легкую пыль отряхну.
Синью, для глаз не приметною, В поле коричневой ржи Утро зажжется приветливо. Новое утро земли.
Полнолуние
Час проплывает мутно, Тени зажав в кулак. Чувствую сердцем смутно: Время – мой злейший враг.
Лист
И все чудится треск стеклянный, Мшистый шорох широких крыл, Клюв железный, полет желанный И зрачков желтоватый ил.
«В жару, на измятой постели…»
В жару, на измятой постели, Под тысячекрылою тьмой Минуты длинны, как недели. Мне страшно. Что будет со мной?
Мне страшно, и шорохи ночи Толкаются в сердце комком. И капли из крана пророчат Ночей не смолкающий гром.
«С неба льет прямой и сильный…»
С неба льет прямой и сильный Дождь, меняя тишину. Я молчу и струи ливня Молча давят вниз листву.
На веранде пусто кресло, Где тебя я помню смутно. Между прутьев струям тесно. И стволы деревьев – углем.
Вальс
Ступени подъездов, как вздох, восковые, Слоновая кость дребезжащих роялей, Стихами усыпаны все мостовые. И вальсы деревьев, и музыка талий.
Бульваров кольцо вокруг сердца все туже, Все ближе заветное, сбыточней цели. А талии музык все уже и уже, И листья-стихи с мостовых улетели.
Подъезда мелодию клавиши лестниц Сыграли и стихло. И крышка упала. И миг удлинился и тянется вечность, И лестница тянется цвета опала.
Вечер
Имени сиреневые дали, След твоей протянутой руки. И дождей прошедшие печали, И закат восходом у реки.
Цвет твоих не узнанных привычек, Тень от черной тяжести волос, Смыслы слов простые, без кавычек, Осторожной близости вопрос.
Новостям нелегкая покорность, Будней ненадежные шаги. И заплатой преданная гордость На холщовом рубище зари.
Больничная лирика
Все так скупо. Сине-белым разлеглось и ждет потерь, как не застланная телом, чуть примятая постель.
А колонны и фонтаны по-больничному чисты. Оторвет медбрат от раны побуревший бинт листвы.
Медсестра в халате мятом смажет шов саднящий мой льдисто-белой снежной ватой. И поправится больной.
«К небу прижму ладонь я…»
К небу прижму ладонь я И отпечаток мой, Словно крыло воронье, Станет твоей судьбой.
Тайну дактилоскопий Я в забытьи постиг. Мой, весь из ломких копий, Яркий, как вспышка, стих.
«Когда нежданных песен звуки…»
Когда нежданных песен звуки Несутся ветром сквозь меня, Когда дождя слепые руки Рождают всполохи огня,
Когда тревогой позабытой Заметены следы минут, Когда лиловые граниты Прожилкой трещину влекут,
Я пожимаю пальцы ночи, Касаюсь шороха одежд И мыслей шаг тревожно-точен, И так поспешен каждый жест.
Несусь, несусь в каком-то танце, Мелькают спицы колеса, Луны лимонные румянцы И звезд хрустальные глаза.
Мотив окончен, спета песня, Назад, обратно, в тесноту. И оставляю поднебесью Не воплощенную мечту.
«Пусть из пальца я высосал радость…»
Пусть из пальца я высосал радость, Пусть булавочный это укол И раскаянья поздняя сладость — Это все, что я в жизни нашел,
Но я верю, бумажным цветеньем Моя яблоня в ваше окно Вдруг качнется в порыве весеннем И мы станем опять заодно.
За одно наше прежнее утро, За одну нашу прежнюю ночь… Мне булавкою палец не трудно, Чтоб чернил раздобыть, уколоть.
Светлые дни
Светлые дни остывают снегами в сердце моем. Выстроил холод большими руками города дом.
Пар от дыхания шарфом намотан на голоса. Будто случайно, дотронулся кто-то до рукава.
Нет, не обманете, вестники лета, светлые дни. Прячу лицо от холодного света в шубу зимы.
Ожидание
Усталость, занавешенная смехом, в твоих глазах печальна и светла. Назло пустым, придуманным помехам ложится в руку мне твоя рука.
Попрятаны желанья в жест небрежный и сумрак губ помадой обведен. Вечерней тенью замкнуты надежды и пальцы холодны твои, как сон.
И снова наполняюсь я сомненьем, в который раз бросаю быстрый взгляд. Но тлением не принятых решений глаза твои в ответ чуть-чуть блестят.
Усталость, занавешенная смехом, в твоих глазах опущенных тиха. Назло пустым, придуманным помехам плывут, чуть розовея, облака.
«Если думать всю жизнь о небе…»
Если думать всю жизнь о небе, наверное, станешь птицей. Или белым, как птица, облаком над головой.
Если думать всю жизнь о солнце, наверное, станешь пылью, или теплой, как пыль, ступенькою на крыльце.
Если думать всю жизнь о море, наверное, станешь речкой, или зеленой, как речка, водой в её берегах.
Но если всю жизнь думать о той, которую любишь, — станешь мелким дождем, мокрой листвой в лесу.
С тобой
В твоих берегах-ладонях мои протекают воды. Мои застывают годы в твоих берегах-глазах.
В твоих вечерах-затонах мои затихают речи. Мои остывают плечи в твоих вечерах-лугах.
В твоих облаках-объятьях мое уплывает сердце. И так далеко до смерти в твоих облаках-руках.
Август
Ты не видел, как спелый август молчал на краю дороги влажным взглядом берез?
Ты не видел, как душный август запахи прял над лугом жужжанием диких пчел?
Ты не видел, как рыжий август таял в пруду, серея уставшим от родов лицом?
Наверное, ты не видел… Иначе, зачем бы лужам так долго стоять, белея, в сохнущей колее?
«Как холодно, друзья, в моей квартире…»
Как холодно, друзья, в моей квартире. Качает ветер шторами окно. Как холодно на свете, в целом мире. Согрей меня, октябрьское вино.
Касаюсь кромки дня, дрожа губами, Вина темно-вишневая полынь. Нас осень провожает холодами. И снова пусто, взгляд куда ни кинь.
Северное сияние
Все меньше огарок, все ярче свеча. И строчка, как воск, горяча, горяча.
«Мне милей на тротуарах…»
Мне милей на тротуарах, Чем в лесу среди ветвей. Мне родней пивные бары, Чем ржаной простор полей.
Голубь сел на подоконник, Грязно-серый, городской. Окна, ржавый рукомойник, Мяч, качели – след людской.
По Дегтярному спускаюсь, Ждет Успенский за углом. Не предам и не раскаюсь. Ты, Москва, мой отчий дом.
«Я боюсь прослушать звуки…»
Я боюсь прослушать звуки, Я боюсь, что помешают. Сердца выпуклые стуки От виска к виску летают.
Красный звон, трамваи мыслей На проторенных дорогах Заслоняют здравым смыслом Ту, что мне дана от Бога.
Стой, моя сестра родная, Стой, чужая!.. Дождь и слякоть. Злясь на все вокруг, вонзаю Ручки клык в бумаги мякоть.
Предчувствие
Деревья вздыхают устало, Предчувствуя тяжесть весны. И жала несущихся галок На небе так странно – черны.
Игра
В свободу играю. Опускаю пальцы в лиловые краски и акварель высыхает, морща бумагу слегка.
«Больше серого цвета, чем яркого…»
Больше серого цвета, чем яркого, И ворсинками иглы-дома. Засыпают татары с татарками По подвалам. И спят до утра.
А когда, словно тоненькой коркой, Покрываются улицы утром, Между синенькой ситцевой шторкой Появляются лиц перламутры.
И выходят татары на улицы, Подметают уныло дворы, И бормочут, спиною ссутулились, Ненавистное имя Москвы.
Столяр
Предметы, линии, игра, Беседы при неярком свете. Шагов хрустальная мура В старинном дедовском буфете.
Сучок, расцвеченный рукой, Стараньем прошлым полирован, Склонился мастер над свечой, Минутной стрелкой разлинован.
И сквозь прошедшего туман Я вижу жилистые руки, Очков оптический обман и инструменты, и их звуки.
«Распахнулись глаза и, как двери…»
Распахнулись глаза и, как двери, Растворились решетки ресниц. Побежали упругие звери Взглядов. Тысячами верениц…
Краски осени
Краски все растеклись, поблекли и лежат на холсте. Были краски, как краски, – намокли, теперь не те. Серебряная, например посерела и бамбук водосточных труб, Алюминевы до предела, никак не отлипнет от рук. Сколько ни мыль его мылом, сколько не три пемзой Так и останется. Погляди, шилом тычется в небо резвый Шпиль одинокой башни. Глупо, хотя и красиво. Похоже на день вчерашний, безтолковый, невыносимый.
«Сижу без мыслей, сам с собой…»
Сижу без мыслей, сам с собой. Вода из крана. Я ранен утра синевой, Сочится рана.
На белом кафеле стола Яйцо вкрутую. На завтрак срочные дела, Писать – впустую.
Ложусь на смятую постель, Пера не трону. Пылится в ящике недель Моя корона.
«Так всегда здесь: пыль и солнце…»
Так всегда здесь: пыль и солнце, Но вечером солнца нет. Вечером сквозь абажура донце Конусом режущий свет.
Гости вечером по полам темным Ходят туда-сюда. Говорят мало, больше пьют и скромно Курят. опустив глаза.
А потом вдруг уходят гости. Двое глядят им вслед. На тарелках грязные кости, Пятна от сигарет.
Двое знают, спешить некуда, Завтра опять день. И ложатся спать нехотя… На окошке – сирень.
Легли, думают. Про солнце, про завтра, Про пылинки в лучах теплых. И засыпают… Аэронавты, Пролетая, глядят им в окна.
И не знают аэронавты, Что за окнами тихо спят Люди далекого «завтра», За которым они летят.
Моя Москва
Здесь нет шума машин В толчее домов, В переулках узких, кривых. И лежит здесь пыль На хвостах котов И на лицах старух седых.
Если б солнца луч Заглянул сюда, Он увидел бы окон грязь, Посреди двора В луже рваный мяч И карниза лепную вязь.
Рулла
Жужелица смуглая Рулла, Рулла, жук золотой. Время совсем согнуло Столбик перил резной.
Теплая пыль наростом Между окон легла, Трава невысоким ростом В щели полов вросла.
Ты – мой бог, моя жизнь. Ты – жена моя. Ты – надежда, ты есть у меня. Ты – в колодце вода, тишина моя. А я сам лишь колодца края.
Мелодия
Смуглый ветер ладонью твоей Лег на сырость холодных перил. Всех на свете не хватит морей Охладить моей памяти пыл.
Что мне день, что мне ночь, что мне век? Всё песчинки, песочная горсть, Если самый родной человек Промелькнул и исчез, словно гость.
Колебаньем звучащей струны Наших «вместе» допетая песнь, Лунных бликов недолгое «мы» И пустынная пристани месть.
«Я увидел на бульварах…»
Я увидел на бульварах Листьев вялых хруст-рисунок. Я увидел тротуары, Я увидел переулок.
Я увидел переулок, Где тебя я встретил утром. Я увидел запах булок, Я увидел перламутры.
Вспомнил встречи, вспомнил лица Окружающих нас разных… Между пальцев лист пылится И хрустит разнообразно.
Я слышу детство
Слышу детские улицы, топот шальной Меж извилистых трещин асфальта. Слышу детские запахи: пахнет травой, Пахнет марками с острова Мальта.
Слышу школу перил, туалетов уют И запретный дымок сигареты. Слышу пятна чернил… Между пальцев текут Годы, лестницей, солнцем нагретой.
Летний мотив
Дни идут за днями, Солнцем катит день. Неподвижно вянет Душная сирень.
Лето к середине, Перекрестков стык. Пыль лежит, как иней, Мостовых кадык.
«Опустились руки…»
Опустились руки, Вечер спит хмельной. Мне связали звуки Руки за спиной.
Вывеска напротив Потеряла смысл, Своды подворотен Заслонили высь.
Выпали две буквы В имени моем. Светофоров клюквы Красным жгут огнем.
«В городе туман клочьями кружится…»
В городе туман клочьями кружится, Зыбистые танцы меж сырых ветвей. Утро по стеклу слезами струится, Ломкая тропинка все ясней, ровней…
Я стою один, жду свою партнершу, Грусти красный клин сквозь мотив замерзший. Грусти тонкий след, инеем на ветках. Утра нет как нет. Дня пустые клетки.
«Стороной проходят тучи…»
Стороной проходят тучи, Продырявленные птицей. И ничто меня не мучит. Блекнут дней погожих ситцы.
И ничто не задевает, Все несется мимо, мимо. Вечер в окна наливает Темно-синие чернила.
Ночь шагами в подворотне Расколола снов оковы. Выбрав дверь, одну из сотни, Я прибил над ней подкову.
Ритм и цвет
Как-то все это пахнет тухлятиной. Ритмы зеленые белой стены. Из клетчатых окон несет отсебятиной, Ветры протянуты вдоль белизны.
Руки протянуты… Их протяженность, Цепкость, лиловая мягкость и томность Вся, как оранжевый пульс барабана. Ногти лимонные, пальцы – вараны.
Жизнь между ритмов фонарь зажигает, Тужится кругло и днями мелькает. Я весь пунцовый сижу на скамейке, Дождь темно-серый из матовой лейки.
Резкие тени
Вот листьев неказистая усталость, Зеленый, влажный, трубчатый покой. Вот листьев повисающая вялость На белом подоконнике. Рукой Потрогать можно толстую зеленость И ниже – шорох глиняный горшка. Потрогать можно… Давняя веселость, Как бусинка стеклянная красна. Рубиновый – забвенье и былое. Зеленое – надежда и тоска. День серый, позабывший голубое, Усталая знакомая рука. Предметы жизни, цвет и настроенья Разнообразны, помнящи, близки. Наш праздник серый, толщей воскресенья Кончает вечер. Тени так резки… И по-другому думается снова, Который раз меняю жизни явь. Встречаю час, еще один и новый. Ты, времени восторженная рябь!
«Дай мне послушать, как бисер воды…»
Дай мне послушать, как бисер воды Капли на нити стеклянные нижет.
Дай мне послушать, как пламя листвы черное дерево огненно лижет.
Дай мне послушать, как толпы людей Пятнами лиц среди улиц кружатся.
Дай мне послушать, как ждет воробей То, что должно непременно начаться.
Дай мне послушать, как чья-то жена Брошена кем-то в квартирке убогой.
Дай мне послушать, как наша вина Светится взглядом усталого Бога.
«Как ты, я сам…»
Как ты, я сам. Пойми, ненужная! Универсам. Иду по лужам я.
«Он проснется среди ночи и закурит папиросу…»
Он проснется среди ночи и закурит папиросу, И спокойно пламя спички загорится между пальцев. А потом оно погаснет. Темнота еще темнее. И горелый запах спички еле виден среди дыма.
И тогда отдернет шторы тот, который с папиросой, И забьются в угол шторы, темной прядью там смирятся. Человек увидит небо сквозь стекло с налетом пыльным И ненужный дом напротив, темный, тихий и громадный.
Как фонарь на перекрестке, вдаль глядящий одиноко, Затухает, затихает уголек ночной и красный Раскаленной папиросы в длинных пальцах темно-серых, И сминается окурок, потухает папироса.
И ложится на диване, накрываясь одеялом, Человек, что много видел, пока спал ты сладко-сладко. За окном светлеет небо, кроме темного квадрата, Кроме темного квадрата тихого напротив дома.
«Темнеет. Печально…»
Темнеет. Печально. Свеча догорела. И день потухает… Не сделано дело.
Какое? Неважно. Не сделано что-то. Пустынно на сердце И в мыслях забота.
Забота не сделанных дел и стремлений. Открытая книга легла на колени, Локтями опершись о стол, отдыхая, Сидит человек и глаза поднимает
На ровное небо вечернего дня, На небо, где нет ни тебя, ни меня.
«Я хочу вдавиться в машину…»
Я хочу вдавиться в машину, В боковую дверь. Слышать хруст стекла. Я хочу стать резиновой шиной, Если колеса – весна.
Посередине улицы, замороженный жестом, Регулировщик всех. Я предводитель нашествия, Колотый, как орех.
Я законописатель будней Ниточкой вытянулся вслед Дребезжащим полудням, Резиновых шин поэт.
Я без тебя не представляю Тепла полуденных лучей, Когда мы вместе растворялись Посреди сутолоки дней.
Когда окно глядело строго На нашу лень, на наш уют. Когда, забывшись, близко к Богу, Мы жили в пропастях минут.
Теперь ты так, а я иначе. Теперь различны наши дни. Мы сняли флаг с высокой мачты, Ты спрячь его и сохрани.
Рожь
Чтобы не было загадок, я уйду, а ты останься. Чтобы не было досады, я уйду как можно раньше.
И в пути не длинном утром, на проселочной дороге, среди ржи я вспомню смутно голос твой и облик строгий.
Среди ржи я вспомню ясно тихий свет твоей улыбки и кусочек солнца красный бросит луч на стебель гибкий.
«Расскажи мне, как жить, если дождь за окном…»
Расскажи мне, как жить, если дождь за окном, если лето, как гроздь винограда. Если сердце молчит, если в горле комком синий отзвук тяжелого сада.
Расскажи мне про мир. Как он там без меня, изменился ли, стал ли понятней? Расскажи мне, как спит пред рассветом река, Стал ли вздох её глубже и внятней?
Стал ли реже наш лес, и желтеет ли склон, ждущий осень следами сырыми, и бежит ли дорога с холма под уклон на свиданье с полями пустыми?
«Нет, просто большие воро́ны…»
Нет, просто большие воро́ны, кругами избыв свой полет, уселись на крышу вагонов, которые едут вперед.
Осенью
Осенью камень-кружево стынет в пустынях улиц гладью паркетной лужица вдоль мостовой блестит. Солнце фасады здания освобождает светом утро стеклянно-раннее встретить его спешит.
А на ступенях старых в гулкой тени подъезда холод ночей усталых у батареи спит.
Дай Бог тебе ехать
Вчера ты сказала, что скоро уедешь В страну непонятную с громким названьем. Вчера ты сказала, что больше не веришь. Признаний проиграно соревнованье. Не верь, я не требую. Ехать, так ехать! Кокосов мохнатое жесткое тело… Дай Бог тебе трогать кокосов потеху, Лазурь голубая и моря пределы…
«Кто-то мимо прошел…»
Кто-то мимо прошел, Кто-то рядом стоит, Кто-то что-то нашел, Кто-то делает вид.
Только я вдалеке от себя самого, только я в кулаке не таю ничего…
Женщине
Как нужны нам простые слова, утешенье и взгляды близких. Как нужны нам простые дела: борщ оранжевый в глиняной миске, воспитанье детей, тишина в нашем собственном созданном доме, чашка чая, бутылка вина — драгоценные камни в короне.
Изумруд ежедневных забот, яхонт ласки, брильянты терпенья. Славься, женщины царственный род! Наша участь проста – поклоненье.
Пусть…
Поперек лица Глаза, как балкон. Перильца ресниц, Рта вишневый стон. Ждут ракушки уш Подбородка узь. И уходит муж… Пусть уходит, пусть…
«Погасшее солнце в стеклянном окошке…»
Погасшее солнце в стеклянном окошке блестит, как вода. Серый мох на стене. Уставшие за день тропинки-дорожки, сирень, наклонившая ветку во сне.
Короткая ночь, тишины разговоры, туман у реки и пролеты мостов. Чуть влажные травы неслышно, как воры, сошедшие вниз с перегретых лугов.
Неспящий июнь, ты проходишь по селам, в пыли оставляя сырые следы; ты все еще хочешь казаться веселым в холодном и утреннем свете звезды.
Аэропорт, июнь, 85
«И взлетает голубая…»
И взлетает голубая, Синим пламенем играя, Трепетная и немая Золотая песня рук.
Рук, которых ты не слышишь В темноте ночной и плотной. Рук, которые качаясь, Застывают в высоте.
Живи и помни
Бывает так, что ты забываешь, где ты живешь. И тишина вдруг внутри пустая и не поймешь, Зачем деревья стоят без листьев чего-то ждут. Уныло ветки у них повисли и скручен в жгут Их ствол корявый и безразличный, что столько лет Живет шершаво и неприлично — живой скелет. Домов усталых распухли окна от перемен. А по фасадам, по стенам блеклым — квадраты вен. Лежишь в кровати иль ходишь где-то, не все ль равно? Все то же небо, дождем раздето и так давно Не светит солнце, не видно выси, да и зачем? Все те же дали, все те же близи, все прах и тлен. Но, верь, проходят часы-минуты и грянет день, Когда желанья в тебе разуты, когда не лень Глядеть на сосны, в реке купаясь, и налегке, Ненужных тряпок не надевая, лежать в песке. Живи и помни, где ты родился и где твой дом. Ты – мир, ты – воздух, ты проявился и босиком Ступил на землю свежо и ново и на песке Следы оставишь.
Минута
Весна не делится и свет не жжет напрасно, и не роняет капли на карниз.
Она и так все высветила ясно и «верх» похож на «низ».
