Пётр Азарэль
Еврейская сага

Шествуя в таких размышлениях по полутёмной, освещённой тусклыми фонарями улице, Лев Самойлович оказался возле дома. Он вошёл во двор, направился к своему подъезду, поднялся лифтом на пятый этаж и нажал кнопку дверного звонка.

– Что случилось, Лёва? – спросила Елена Моисеевна, открыв ему дверь. – Ты не позвонил, что задержишься?

– Готовился к командировке. Завтра отправляюсь поездом в Ярославль. Там есть проблемы с одним объектом, – ответил Лев, отводя от жены взгляд.

– Ты хочешь есть? Думаю, не откажешься. Я тебе подогрею плов с копчёной колбасой. Ты это любишь.

– Спасибо, Лена. Действительно, не откажусь, – сказал он, и устало погрузился в кресло. – Рома, как дела?

– Нормально, папа. Я сейчас задачи по алгебре решаю. Завтра у нас контрольная, – донеслось из комнаты сына.

– А как дела с русским языком?

– Грамматика – это скукотища, а литература мне нравится. С Натальей Ивановной подружился.

– Молодец, Ромка. Мы, евреи, чтобы преуспеть, должны быть лучше всех, – назидательно заметил Лев Самойлович и, откинув голову на край кресла, закрыл глаза.

Потом жена позвала его на кухню. Он с аппетитом поел, выпил чаю с эклерами, которые покупали в ближней кондитерской, и, поблагодарив её за ужин, побрёл в спальню.

– Уезжаю на три дня. Пойду сложить вещи в чемоданчик, – сказал он, выходя из кухни, – а потом грохнусь спать, очень устал.

Елена Моисеевна сидела за столом в кухне, где только несколько минут назад молча ел муж, и неясные предчувствия терзали её душу.

Вера жила в двух кварталах от управления, и, чтобы не вызвать подозрения на работе, Лев Самойлович договорился с ней, что вещи он занесёт к ней утром. Она уже оделась, была готова сразу выйти из дома, и ждала его, испытывая сильное волнение. Она знала, что Лев любит её, но не была уверена в его готовности к поступку, который, несомненно, требовал от мужчины решимости и отваги. В дверь постучали, и Вера неожиданно для себя разрыдалась, увидев его на пороге.

– Что случилось, дорогая? – спросил он, и, закрыв за собой дверь, обнял её.

– Я боялась, что ты не придёшь, – ответила она, смотря на него заплаканными глазами. – Теперь я успокоилась.

Она взяла из его рук чемоданчик и поставила его у стены в коридоре.

– Мы не можем идти на работу вместе, – рассудил Лев Самойлович. – Поэтому ты поезжай на троллейбусе, а я пройдусь, тут недалеко. Если я задержусь, никто меня не упрекнёт.

Когда он вошёл в здание управления и проходил по коридору, направляясь в свой, кабинет, он увидел её в приёмной. Она улыбнулась ему и поднялась из-за стола с папкой документов, предназначенных для просмотра и подписи главного инженера.

После обеда прошёл дождь, не редкий в Москве в середине октября. Вечером они встретились у входа в ресторан. Он пришёл прямо с работы, а Вера успела забежать домой, принять душ и переодеться. На ней была замшевая бежевая курточка, облегающая её ладную худощавую фигуру, красный мохеровый шарф красиво обвивал шею, а длинное вельветовое платье касалось коричневых кожаных сапог.

– Очень уютно, – заметила Вера, когда, сняв верхнюю одежду и передав её швейцару, они сели за предложенный им столик у боковой стенки. – Как ты нашёл этот ресторан?

– Много лет назад я был здесь с друзьями из строительного института. Отмечали годовщину окончания. Такой получился традиционный сбор. Все мы были ещё неженаты. А потом один за другим переженились.

– А ты женился по любви? – спросила она, посмотрев на него пронзительным взглядом.

– Конечно, тогда я любил Лену, – вздохнул он. – Вообще-то, этот вопрос невероятно сложный. Библия и вся мировая литература искала ответ на вопрос «что такое любовь» и, по-моему, не нашла.

– А меня всегда озадачивало, куда исчезает любовь. Я не хочу тебя ставить в неудобное положение, но скажи: что случилось с тобой?

– Ну, вначале горение и страсть, рождение сына. Потом охлаждение и привычка, воспитание ребёнка, быт и выполнение домашних обязанностей, – попытался ответить он, смущённо смотря на Веру.

– Значит, и наша любовь обречена и у неё нет будущего? – грустно спросила она.

– Мне кажется, это постоянная работа ума и души. У тебя есть и то, и другое. А у меня жизненный опыт. Поэтому я уверен, что у нас всё получится.

Лев Самойлович улыбнулся и пожал ей руку. Вера грустно вздохнула ему в ответ.

Подошёл официант и положил на стол два меню.

– Сегодня твой день, любимая. Поэтому ни в чём себе не отказывай, – сказал он, и открыл большую картонную брошюру.

Вера выбрала блюда, и Лев Самойлович подозвал официанта. Тот принял заказ и через несколько минут стол начал заполняться закусками. Он налил из графина «Столичную» и поднял гранёную хрустальную рюмку.

– За тебя, дорогая! Будь здорова и счастлива! Мне очень повезло, что я встретил такую прекрасную, умную женщину.

– Это я тебя нашла, мой милый, – усмехнулась она, и её лицо покрылось румянцем.

Он заметил, что мужчины в ресторане с вожделением смотрят на неё, и сомнение поселилось в его сердце. Оценив обстановку, она сказала:

– Милый, я красивая женщина, и все это видят. Не обращай на них внимания. Ведь люблю я тебя.

Оркестр заиграл танго, и он пригласил её танцевать. Она послушно перемещалась в такт его движениям, всё её существо отдавалось знакомому ритму, и он впервые за многие годы получал удовольствие от танца, наслаждаясь мелодией и молодым гибким телом.

Вера открыла дверь и зажгла свет в коридоре. Он зашёл вслед за ней и осмотрелся. В первой комнате, гостиной, находился потёртый кожаный диван, большой книжный шкаф, кресло под торшером и телевизор «Рубин» на тумбочке, составляющей с громоздящимся рядом сервантом старый румынский гарнитур. Тогда другая комната, заключил Лев Самойлович, спальня. Он снял куртку и повесил её на вешалке.

– Я такая пьяная сегодня, Лёва, не только от водки, наверное, но и от счастья, – сказала она, прижавшись к нему. – Наконец ты у меня дома и я тебя никуда не отпущу. Хочешь принять душ? Только вначале я.

– Приму с удовольствием, но ты пойдёшь первая.

Вера зашла в спальню, разделась, накинула на плечи халат и, махнув ему рукой, скрылась в ванной. Он вошёл в гостиную и сел в кресло у окна. Нервное напряжение нарастало и становилось ощутимым. Впервые за двенадцать лет супружеской жизни он изменил Лене, и это не могло не волновать его. Настало время осознать положение и действовать. Сегодня он звонить жене не будет, а позвонит завтра утром. Утро вечера мудреней – верно говорят в народе. Он ещё не знает, что скажет ей. А сейчас ляжет в постель и предастся любви. Ведь он действительно любит Веру.

Он снял костюм, галстук и рубашку, открыл свой чемодан, вынул оттуда халат и набросил его на себя. Он сидел в полутьме, прислушиваясь к шуму за окном и раздававшемуся из ванной пению.

Когда он после душа обнажённый, запахнувшийся в халат, вошёл в спальню, Вера уже лежала в постели. Её роскошные волосы, живописно разметанные на подушке, красиво оттеняли нежную кожу на лице, пуховое одеяло вздымалось над её грудью, а золотисто-карие глаза сияли в ожидании любви.

– Ложись, дорогой. Где ж твоя «утраченная смелость, буйство глаз и половодье чувств?» – процитировала она с иронией стихи Есенина.

– Я лягу, Верочка. Просто мне нужно привыкнуть к новой обстановке, – оправдался он, сел на край постели, скинул халат и сразу же юркнул под одеяло.

Она прильнула к нему, закинув руку ему на грудь, и поцеловала. Его охватило лёгкое возбуждение, он обнял её, потом его рука скользнула по её животу, коснулась пушка на лобке и остановилась на влажных складках губ. Она застонала от нахлынувшего желания и, когда он вошёл в неё, ощутила в себе его напряжённую плоть.

На следующий день после утреннего совещания он позвонил домой.

– Слушаю, – ответил до боли знакомый женский голос.

– Это Лев, – сказал он. – У меня всё в порядке. Добрался, поселился в гостинице, а утром в контору.

– Когда вернёшься?

– В четверг вечером. Билеты уже куплены.

– Ты на еде не экономь, питайся хорошо.

– Да меня тут кормят, как на убой. А на вечер ещё и ресторан заказан. – Он выдержал паузу и закончил. – Ну, всё, Лена, больше не могу говорить. У меня тут заседание. Пока.

Лев Самойлович положил трубку. Разговор дался ему с заметным трудом, он побледнел и покрылся потом. Ему впервые за многие годы пришлось врать жене, и ложь эта стала закономерным звеном в цепи поступков, вызванных изменой. Он собирался признаться ей, что оставляет её, что полюбил другую женщину. Но в последний момент передумал и солгал.

В конце рабочего дня они условились выйти поодиночке и встретиться возле дома. Вера приготовила ужин, Лев Самойлович открыл бутылку «Киндзмараули», купленного по дороге в гастрономе, и разлил вино по бокалам.

– Ты говорил с женой? – спросила Вера, когда после ужина они сели на диван в гостиной.

– Да, дорогая.

– И что ты ей сказал? – поинтересовалась она.

– Наврал, что звоню издалека, и что меня там прекрасно кормят. А что я ей мог сказать? – оправдывался он.

– Мог сказать, что любишь меня, – грустно промолвила Вера.

– А тебе нужны ещё доказательства?

Он встал с дивана, поднял её и понёс в спальню. Она обвила руками его шею и поцеловала.

– Я думала, мы сходим с тобой в кино, – с усмешкой сказала она.

– Завтра. А сегодня я пьян тобою.

Он положил её на постель и лёг рядом с ней. Им предстояла волшебная ночь любви.

В кинотеатре их увидела сотрудница отдела кадров. Он узнал об этом на работе только на следующий день. К нему подошёл начальник отдела кадров Зыков.

– Лев Самойлович, Вас видели вчера вместе с Верой Лебеденко. Я хочу Вас предупредить, что мы не готовы с этим мириться. Вы женатый человек. Мы возможно даже будем вынуждены её уволить. Зачем Вам такие проблемы?

– Хорошо, Дмитрий Павлович, я подумаю, – ответил он, понимая, что в управлении всё уже знают и оправдываться бессмысленно.

В конце дня Вера зашла к нему в кабинет.

– Мне показалось, что нас уже вычислили, Лёвушка, – озабоченно проговорила она.

– Ко мне подходил Зыков. Он откровенно заявил, что не потерпит адюльтера и не остановится и перед тем, чтобы тебя уволить. Я не могу этого допустить. Давай расстанемся на какое-то время, пока все не угомонятся, – проговорил он, глядя ей в глаза.

– Я думала, у тебя есть мужество, – грустно сказала Вера. – А ты такой, как все. – Она с укоризной взглянула на него. – Пожалуй, делать нечего. Я вынуждена согласиться, мы разбегаемся. Я вынесу тебе твои вещи.

10

Возвратившись домой, Лев Самойлович постарался восстановить отношения с женой. Елена Моисеевна обратила внимания на попытки мужа и с некоторым удивлением принимала его неловкие ухаживания, не понимая причину происшедших в нём перемен. Конечно, она связывала их с командировкой и полагала, что так он, возможно, замаливает какие-то свои грешки. Но она не могла не почувствовать его глубоко потаённые страдания.

Лев Самойлович болезненно переживал разлуку с Верой. Он скучал по её ласкам и нежным рукам, по её волнующему шёпоту и тонкой иронии. Она не заходила к нему в кабинет и, когда он проходил мимо, опускала взгляд долу. Она пыталась казаться равнодушной и не смотрела на него, когда он обращался к ней за какими-то бумагами или письмами.

Прошёл месяц, и Вера почувствовала в себе большие перемены. У неё стала набухать грудь, и возникали неприятные ощущения, когда она касалась её руками, чуть температурило, появились боли в нижней части живота. Однажды утром перед выходом на работу её затошнило, и она обеспокоенная вышла на лестничную клетку и нажала на дверной звонок соседней квартиры. Женщина лет шестидесяти в байковом халате открыла дверь.

– Что случилось, милая? – спросила она. – Ты белая, как мел.

– Валя, мне плохо, тошнит, живот болит. Я не знаю, что делать, – тяжело дыша, ответила Вера.

– Идём к тебе, Верочка.

– Мне на работу пора уходить.

– Сегодня ты ни на какую работу не пойдёшь, – решительно сказала соседка. – Возможно, ты беременна. Скажи, последние месячные когда были?

– Месяца полтора, как прошли.

– Думаю, так и есть. Ты сегодня ела что-нибудь?

– Только собиралась перекусить перед выходом.

– Так, иди, ложись на кровать, а я тебе приготовлю поесть. Тебе нужно хорошо питаться, теперь вас уже двое. Ни жаренное, ни острое, ни солёное сейчас нельзя. И кушать надо чаще и поменьше, – деловито произнесла Валентина.

Она зашла в маленькую кухню, открыла холодильник и достала яйцо, сливочное масло, голландский сыр и лимон. Потом зажгла конфорку и поставила на неё маленькую кастрюльку с яйцом.

– Верочка, как ты себя чувствуешь? – спросила она, вернувшись в спальню.

– Немножечко лучше. Спасибо, Валя, – поблагодарила Вера. – А откуда ты всё это знаешь?

– Я всю жизнь проработала в больнице, милая. Кстати, в родильном отделении. Так что тебе повезло. Вот яйцо всмятку, бутерброд и солёные огурчики нежинские нашла у тебя. – Она положила перед ней поднос на одеяло. – Поешь, потом дам тебе чай с лимоном.

– Я всё же не понимаю, ведь рождение ребёнка – подарок для женщины. Почему тогда возникает токсикоз, почему организм как бы отторгает его?

– Понимаешь, милая, ты получила мужские хромосомы, и твоя иммунная система реагирует на них. Ведь это чужие клетки. А потом всё балансируется и организм принимает их, – объяснила Валентина. – Ну, ты ешь, а я тебе чаю принесу.

Вера ела, а Валентина посматривала на неё с любопытством. Болезненное состояние девушки каким-то непостижимым образом подчёркивало её особенную красоту. Каштановые волосы спадали на пергамент бледного лица, на котором пронзительным светом горели серые глаза, лебединая шея гармонично возвышалась над роскошными плечами, маленькая упругая грудь волнующе вздымалась под голубой блузой. «И такая красавица должна страдать? Нет правды под Луной. Куда подевались настоящие мужчины?»

– Скажи, Верочка, а где тот молодой мужчина, с которым я видела тебя месяц назад? Такой симпатичный, черноволосый, интеллигентный, – спросила она. – Он отец ребёнка?

– Мы с ним расстались, Валя, – печально вымолвила Вера. – На нас настучали в конторе, и нам предложили разойтись.

– Да что же это такое! Как сегодня можно бить людей за любовь?! – возмутилась Валентина.

– Ещё как можно! Сталин умер, но его слуги живут и здравствуют.

– Знаешь что? Ты всё-таки сделай тест на беременность.

Когда Валентина ушла, Вера набрала номер телефона секретаря директора.

– Светлана, привет. Я сегодня неважно себя чувствую и на работу не приду. Возьму больничный.

– Хорошо, Вера, я передам в отдел кадров.

Тошнота прошла. Она подошла к зеркалу, поправила причёску, подвела губы ярко красной помадой и придирчиво осмотрела коричневый шерстяной костюм. Потом надела курточку и вышла из дома. Участковый, знающий её много лет, осмотрев Веру, выписала ей освобождение на два дня. Тест подтвердил предположения Валентины.

На следующий день она позвонила Льву Самойловичу.

– Лев Мирский слушает, – прозвучало в телефонной трубке.

– Здравствуй, это Вера. Мне нужно с тобой переговорить.

– Скажи когда и я приду.

– Знаешь скверик возле управления? Там ещё пивной ларёк стоит.

– Да, знаю.

– Сможешь прийти туда в часа два?

– Сейчас загляну в блокнот. Минутку. Да, я смогу. На это время ничего не запланировано.

Она сидела на скамейке, и вскоре увидела его, переходящего дорогу и посматривающего по сторонам. Он ступил на дорожку сквера и нерешительно направился к ней.

– Что случилось, Верочка?

– Я беременна, Лёва. Вчера в поликлинике диагноз подтвердился. Сегодня я ещё на больничном. Но не в этом дело. Хочу узнать, что ты собираешься предпринять? Это твой ребёнок. Я всё равно его рожу. Но как ты будешь жить, зная, что где-то в городе растёт твой ребёнок?

– Я от него не откажусь, Вера.

– И что это означает? Будешь помогать деньгами, покупать игрушки и одежду?

– Пока не знаю. Знаю только, что не могу без тебя жить.

– А я решила уволиться и устроиться на другом месте, пока ещё ничего не заметно и никто не тычет в меня пальцем. Вчера я говорила с другом отца, Сергеем Павловичем. Он поможет мне устроиться на завод. Я сделаю это сейчас, потому что беременных не любят принимать на работу.

– Пожалуй, ты права, – задумавшись на мгновенье, сказал он. –Знаешь, Вера, я счастлив, что у нас будет ребёнок.

До конца дня Лев Самойлович не мог сосредоточиться на работе. Перед его внутренним взором всё время была она, бледная и безумно прекрасная. Он сразу же отверг мысль об обмане, к которому иной раз прибегают женщины, чтобы вернуть покинувших их мужчин. Вера не способна на это, она честный человек. Он убеждён, что и ребёнок его, и она его искренно любит. Известие о ребёнке захватило его врасплох, заставляя принять решение, которого он боялся и которое стремился отложить на потом. Призрак ультиматума витал над его головой, и он сознавал, что Вера ждёт от него ответа.

Холодный вечер конца ноября воцарился за окном кабинета, а он всё ещё сидел за письменным столом, скованный невидимой цепью размышлений. Наконец его рука потянулась к телефону.

– Слушаю. Лёва, это ты? Ты всё ещё на работе? – спросила жена.

– Мне нужно сказать тебе очень важное, – заговорил он. – Лена, я встретил другую женщину. Я прошу у тебя развода.

– Подожди, Лёва, давай поговорим, – всхлипнула она, едва сдерживая слёзы. – Приди домой, мы всё обсудим.

– Лена, милая. Я зайду лишь забрать свои вещи. Квартира останется тебе, Рома тоже. Я буду его навещать и давать деньги, – продолжил он. – Поверь мне – ты ещё будешь счастлива. Пройдёт время, и ты всё узнаешь и поймёшь меня.

Он положил трубку телефонного аппарата и охватил лицо руками. Он не ожидал, как трудно ему дастся этот разговор. Теперь Рубикон перейдён и его ждёт новая жизнь с молодой русской женой.

Елена Моисеевна несколько минут, словно заколдованная, стояла у комода, держа в руке телефонную трубку и не замечая резких сигналов, доносящихся из неё. Слёзы в нежданном изобилии беззвучно катились по лицу, она с трудом сдерживала рыданья. Но Елена Моисеевна взяла себя в руки, положила трубку на аппарат, села на пуфик перед зеркалом, открыла пудреницу и стёрла с лица ещё не успевшие высохнуть следы. Она поняла, что сегодня не в состоянии спокойно поговорить с мужем, и предпочла избежать встречи с ним. Она вышла из спальни и заглянула в комнату сына. Ромка, склонившись над столом и от старанья высунув язык, делал уроки.

– Мама, это папа звонил? – спросил он, повернувшись к ней.

– Да, Рома, – ответила Елена Моисеевна. – Папа скоро придёт. А я выйду на часок, подышу свежим воздухом. Я неважно себя чувствую.

Она одела овчинный полушубок и вышла, закрыв за собой дверь. Лев Самойлович появился через полчаса. Он сразу же вошёл в комнату сына и сел на стул по другую сторону письменного стола. Сын поднял голову и их взгляды встретились.

– Здравствуй сынок.

– Здравствуй, папа. Мне кажется, что-то случилось. Мама оделась и ушла. Ты так странно пришёл, – сказал он, явно ожидая ответа отца.

– Рома, ты уже взрослый человек. Я расстаюсь с мамой. Ничего не поделаешь. Так бывает у людей.

– А я? Что мне делать?

– С тобой всё будет в порядке. Ты будешь здесь с мамой, а я возьму свои вещи и уйду, – успокоил сына Лев Самойлович. – Но мы будем с тобой встречаться, и я во всём буду тебе помогать. Хорошо, Рома?

Он поднялся со стула, обнял сына и направился в спальню. Рома слышал, как открывались и закрывались дверцы шкафа, выдвигались ящики и падали вещи на постель. Потом он увидел, как отец прошёл по коридору с двумя чемоданами, кивнув ему на прощанье. Входная дверь зашуршала обшивкой по полу и закрылась за ним.

Ромка попытался сосредоточиться на домашних заданиях, но вскоре оставил попытки и, набросив на себя куртку, спустился во двор. Илья и Саня сидели на скамейке, где они обычно собирались по вечерам после уроков, и, увидев Рому, удовлетворённо загудели.

– Привет, что-то ты сегодня задержался. Мы уже хотели разойтись, – пробасил Илюша.

– Отец от нас уходит. Он только что вышел, приходил вещи свои забрать.

– Да ты что?! Ну и ну, – завопил Илья. – Как ты теперь будешь с одной мамкой?

– А что можно сделать? – вздохнул Ромка. – Я слышал из моей комнаты, как она плакала, но ничего не сказал. Зачем? Ей и так плохо.

Он замолчал и уставился в темноту двора, за которой виднелись далёкие уличные фонари. Замолкли и ребята, не зная, как поддержать друга в незнакомой ещё им беде и пытаясь по-своему осознать новую реальность. Мир взрослых бесцеремонно и беспощадно вторгался в их мальчишеский мир, разрушая иллюзии уходящего в прошлое детства.

В конце октября зарядили холодные дожди, а в начале ноября выпал первый снег, который в тот же день и растаял, оставив под деревьями в парках и палисадниках серые пожухлые островки. Мокрый двор опустел и затих, группы детей выплеснулись на тротуары широких улиц, ища там новых приключений.

Предсказание Наума Марковича оказалось верным: по Москве прошёл слух о разрешениях на выезд, сборах и проводах отказников. В конце ноября визы получила и семья Гинзбург. Её неспешная жизнь сменилась беспокойной суетой – советская бюрократия в вопросах эмиграции достигла своего апогея, требуя бесчисленное количество справок и документов, зачастую противоречащих друг другу. Наконец бега по инстанциям завершились, и настало время сборов, упаковки и отбора самых нужных вещей, и сердечных травм и переживаний – вещи прирастают к людям множеством невидимых нитей, разрыв которых причиняет им порой острую душевную боль. Таможня привычно поиздевалась над Вениамином Ароновичем, не желая пропускать его упакованную в картонные ящики огромную научную библиотеку, и тщательно перетряхнула одежду и обувь в поисках валюты и драгоценностей. Но ничего не нашла и найти не могла – семья Гинзбург не везла с собой ничего, кроме своих мозгов. На проводы явилось множество людей, и друзья весь вечер с интересом наблюдали за приходящими и уходящими гостями.

– Никогда не думал, что в Москве так много евреев, – сказал Ромка. – Всё идут и идут.

– А это только их родственники, друзья и знакомые, – заметил Санька.

– Может, тоже зайдём попрощаться? – предложил Илья.

– Думаешь, Биньямину сегодня до нас? И кто мы ему такие? Нет, не стоит нам к нему являться, – поразмыслив, заявил Ромка.

Ребята поднялись со скамейки и молча разошлись по домам. Какая-то неясная грусть накрыла мальчишек своим невидимым покрывалом. Но они уже начали сознавать, что с отъездом Биньямина заканчивалось их беззаботное детство и наступало отрочество – время взросления и самопознания.

Глава 2

1

Минуло семь лет. В доме на пересечении Люсиновской и Большой Серпуховской текла обычная ничем не примечательная жизнь. Уезжали бывшие и селились новые соседи, семейные пары сходились и расходились, игрались свадьбы, рождались дети и умирали и уходили на вечный покой старики и старухи.

Инна Сергеевна, мама Саньки, проявила настойчивость, и в семье Абрамовых родилась дочь. Санька обожал Эллочку и принял в воспитании сестрички деятельное участие. Наум Маркович продвинулся по службе и был назначен главным инженером проектов, подтвердив известную закономерность – еврейские специалисты востребованы и в стране махрового антисемитизма.

Лев Самойлович Мирский женился на Вере и через полгода у них родился сын. Когда главный инженер строительно-монтажного управления Федоренко вышел на пенсию, директор Прокофьев, несмотря на сложности, связанные с любовной историей его протеже, сумел утвердить в райкоме партии его назначение. Раз в месяц Лев Самойлович встречался с Ромой и помогал бывшей жене деньгами. Рома жил с мамой, Еленой Моисеевной, которая, как и надеялся Лев, нашла ему замену. Подруги познакомили её с Михаилом Семёновичем Духиным, ведущим инженером института Электро-проект. Несколько лет назад он развёлся, и у него была дочь от первого брака. Сыграли скромную свадьбу, Михаил перебрался к Елене и скоро нашёл с Ромкой общий язык.

Старший брат Илюши учился в МИИТ, институте инженеров транспорта. В Москве этот институт был известен своей сильной профессурой, либерализмом и готовностью принимать евреев. По стране тогда ходила присказка: «Если ты аид, поступай в МИИТ». Отец, Леонид Семёнович, когда Виктор окончил школу, так ему и посоветовал.

Санька и Рома продолжали посещать шахматный клуб и несколько раз в году играли за юношескую команду Замоскворецкого района. Занятия музыкой весьма затрудняли Илюше учёбу в школе. Но в прошлом году он закончил музыкальную школу и сумел подтянуть предметы, по которым предстояло сдать экзамены. Евгения Яковлевна, его педагог по классу фортепьяно, любила Илюшу за талант и чудный характер и советовала Елизавете Осиповне готовить сына к поступлению в консерваторию. Но в семье рассудили так: пусть Илья получит хорошее среднее образование, а потом будет видно. Леонид Семёнович, его отец, в отличие от матери, был весьма далёк от мира искусства, и, сознавая несомненные способности сына, всё же считал, что инженер – более востребованная специальность в жизни, и склонялся к тому, что Илюше после школы следует поступить в институт.

2

Мальчики учились в одной школе на улице Шухова и на уроки по утрам ходили вместе. Ребята выросли, возмужали и начали интересоваться девушками, которые расцвели и, превратились в молодых, налитых соками юности женщин. Естественная потребность в любви в последние годы учёбы пробилась через пласты детства, как молодой побег сквозь асфальт, ломающий его, казалось бы, несокрушимую мощь. Девушки стали обращать на них внимание и плести дающуюся только им сеть интриг, пытаясь завлечь в них неискусных в любовных играх мальчишек. Саня был самый красивый из них. Высокий черноволосый парень привлекал внимание школьных красавиц, и слухи о его победах носились из класса в класс. Он не опровергал и не распространял их, а держался с достоинством благородного Дон Жуана, который никогда не раскрывал имён своих возлюбленных. А тайна его, в которую были посвящены только друзья, заключалась в том, что любил он Наташу Тимофееву – красавицу из его класса, и, отводя подозрения от возлюбленной, умышленно флиртовал с другими девушками. Роман же вначале делал вид, что девушки его не интересуют, но и его тоже поразили стрелы Купидона и он воспылал страстью к Кате Масленниковой из одиннадцатого «Б». Похоже, она, в последнее время, ответила ему взаимностью. Из них троих Илья слыл самым сентиментальным, что очевидно было связано с его музыкальным образованием, воспитывающим в душе чувствительность к прекрасному. Он обладал также и особенным нравственным компасом, не позволявшим ему обращать внимание на девушек другого племени, и увлёкся Яной Каганской. От парней из её класса Илья узнал, что семья Яны уже три года, с тех пор, как советские войска перешли границу Афганистана и железный занавес опустился вновь, находится в отказе. И, удивительно, это даже подогрело его интерес к еврейской девушке, сочувствие к судьбе которой стало для него подсознательным стимулом к сближению с ней.

В июне они сдали экзамены на аттестат зрелости и сразу же почувствовали облегчение после пережитых волнений и трудов. В воскресенье ребята решили хорошенько расслабиться, и побрели в находившийся в минутах сорока ходьбы от дома парк Горького, где распили в кафе бутылку портвейна. Потом, слегка охмелевшие, они целый день шатались по его благоухающим свежей зеленью аллеям.

Выпускной бал в школах по обыкновению проходил в конце июня. Друзья договорились в этот день встретиться в шесть часов во дворе дома и пойти в школу вместе. Впервые родители купили им костюмы, рубашки и галстуки и они от непривычки, одев их, вначале чувствовали некоторую неловкость. Но потом освоились и, подтрунивая один над другим и обмениваясь шутками, направились в школу. Она находилась недалеко от телебашни Шухова, которая одиннадцать лет была для них привычным объектом городского пейзажа. Из окон классных комнат и из школьного двора они видели утром, днём и вечером её ажурный металлический конус с несуразными антеннами наверху, и теперь осознали, что проститься придётся не только с одноклассниками и учителями, но и с ней, немой свидетельницей их школьных лет.

Во дворе школы их ждали многочисленные сюрпризы: девушки в длинных платьях, в туфлях на высоких каблуках и новых причёсках были красивы и загадочны и они с трудом узнавали в них своих одноклассниц. То же было и с парнями, одетыми в новые костюмы, и они с юношеским пылом обнимались с ними и дружески похлопывали их по плечам.

Прозвенел звонок, и выпускники со школьного двора неохотно потянулись в классы. Сидя за партами, они оживлённо переговаривались между собой, тая глубоко в душе грусть и сознание того, что многих своих одноклассников они, возможно, видят в последний раз. Потом, когда вошли классные руководители, они шумно, скрепя партами, поднялись навстречу им. Так происходило много лет, но сегодня многих охватило щемящее чувство разлуки и одиночества.

Ромка и Илюша учились в классе «А», а Санька – в классе «В», и после прощального урока друзья встретились в коридоре. Они собрались уже идти в актовый зал, когда из учительской вышел преподаватель математики Штейн. Увидев ребят, он подошёл к ним.

– Здравствуйте, Даниил Матвеевич, – почти хором сказали они, почувствовав некоторую неловкость от своей неудачной выходки.

– Здравствуйте, друзья, – ответил пожилой учитель. – А чего вы смутились? Очень даже смешно получилось. Вы знаете, теперь я могу говорить об этом открыто, мне очень жаль с вами, еврейскими ребятами, расставаться. У вас прекрасные головы и вы могли бы многого добиться в любой свободной стране. Я хочу, чтобы вы получили хорошее образование. Особенно ты, Александр, у тебя хорошие математические способности. Да и у вас, Роман и Илья, тоже всё в порядке.

– Даниил Матвеевич, мы знаем, кто мы, – произнёс Илья, – и очень благодарны Вам за совет. Нам, чтобы преуспеть в жизни, нужно стать лучшими. Я никогда не забуду ваши уроки.

– Спасибо, Илья. Я верю, что вы будете хорошими людьми, – закашлялся он, скрывая за очками выступившие на глазах слёзы. – Вы заходите, я буду рад вас видеть. А сейчас я должен идти.

Он повернулся и направился по коридору в сторону актового зала. Ребята, постояв несколько секунд, двинулись за ним. В актовом зале были рядами расставлены жёсткие деревянные стулья, а на сцене возвышался длинный стол, покрытый скатертью из зелёного сукна, на котором в привычном порядке стояли графины с водой и гранёные стеклянные стаканы. Почти все места уже были заняты и они с трудом нашли три рядом стоящих свободных стула. Девушки с интересом поглядывали на них. Их души ещё не были отравлены ядом антисемитизма, и их привлекал загадочный дух этих еврейских парней. Санька смотрел по сторонам, ища взглядом Катю, и она, увидев его, махнула ему рукой.