Полина Винер
Когда уходит детство
– Пойдём! – радостно согласилась Алька, и они долго бродили по больничным этажам, взявшись за руки.
Когда они вернулись, кровать соседки была пустой. Свёрнутый в рулон матрас выглядел как-то безжизненно, и, несмотря на то, что с соседкой Алька ни разу даже не разговаривала, ей стало одновременно и грустно, и почему-то тревожно.
– Бабушку что – выписали? – шёпотом спросила Алька и смешалась, увидев, как задрожали сухонькие губы старушки. – А почему ты плачешь, Вава Маша?
– Не-е-ет, что ты, Аленька, я не плачу, это я так просто… А бабушка… просто ушла, домой она ушла, – подытожила старушка.
«Интересно, – подумала Алька, – как это бабушка «ушла», если она и сидеть-то сама не может?» Что-то тут не сходилось, но Алька всё же решила не расспрашивать – домой так домой.
В тот вечер баба Маша улеглась спать пораньше, но Алька слышала, что она не спит. Лёжа в полумраке палаты, едва освещённой светом из коридора, и играя со своей куклой, она слышала, как та тихонько скрипела пружинами кровати и изредка тяжело вздыхала.
– Ба-ба, – чётко выговаривала Алька зеркалу через три недели. – Мо-ло-ко.
Получалось очень хорошо. Она усердно растягивала губы, вытягивала их в трубочку и уже могла выговорить почти любой, даже самый трудный звук. Когда она пила, чай из кружки перестал проливаться и противно течь по подбородку, а когда Алька ложилась спать, левый глаз её больше не смотрел, одиноко открытый, в потолок. Алька выздоравливала.
– А как же ты, баба Маша? – спросила девочка, когда врач во время обхода объявила ей, что через три дня она пойдёт домой.
– А что я, и я тоже вот вылечусь и домой пойду.
– А ты и потом будешь моей бабушкой? Ну, и из дома тоже?
– Бабушкой? А что, я бабушкой и из дома могу. Так даже лучше будет – ты будешь ко мне приходить, чаи с тобой будем гонять, печенье стряпать. Вот погоди только, рука моя заживёт, да заработает, я тебя вязать научу. Будешь сама своей куклёне юбки да сарафаны вязать.
Алька улыбалась, и её улыбка уже совсем не была кособокой.
Той же ночью бабе Маше стало плохо. Алька не услышала, как и когда всё началось, проснулась она уже тогда, когда бабу Машу увозили на каталке. Она не спросила, куда повезли бабу Машу, лишь положила к себе поближе куклу и стала ждать. Когда ночная темнота начала превращаться в невнятную утреннюю серость, Алька тихонько нашарила босыми ногами холодные тапки и подошла к кровати бабы Маши. Её платок, который та чаще всего носила на плечах, безжизненной тряпочкой валялся на полу. Алька подняла его и бережно расправила на тумбочке. Потом тщательно, как всегда делала старушка, заправила её постель и даже поставила уголком подушку – для красоты.
А потом она долго стояла у окна. Оказалось, Алька никогда ещё не видела рассвета. То есть, все свои прежние десять лет жизни она видела темноту, а потом сразу утро – а вот эта вот утренняя серость была ей совсем незнакома. Вот уже загремели вдалеке первые трамваи, и заспанные люди начали понемногу собираться на остановке, которую Алька видела из окна. Солнца она тогда так и не увидела – она хотела бы увидеть рассвет таким, каким он бывает в мультиках, где из-за горы весело поднимается в небо блестящий шар, но ничего подобного не произошло.
