Полина Винер
Когда уходит детство
– Одевайся, Аля, быстро, – скомандовала мать и, даже не взглянув на Альку, начала орудовать в её тумбочке, быстро собирая её нехитрые пожитки в пакет.
– Меня выписали? – наивно спросила Алька, и лицо её кособоко растянулось на одну сторону в неуверенной улыбке.
– Выписали, выписали, – злобно прошипела мать, а потом посмотрела на девочку. – В другую больницу поедем, где лечат нормально.
Растерянная Алька не знала, что сказать: с одной стороны, она была рада уйти из ненавистного отделения и навсегда забыть издевательства, которых вовсе не заслуживала, с другой – ей было страшно даже слышать про новую больницу.
Она по-детски засунула в рот большой палец и, укусив его, начала тихонько подвывать и поскуливать, и снова лицо её исказилось в некрасивой, кособокой гримасе – левый глаз так и остался открытым, а правый плакал как положено.
Мать тем временем покидала в пакет вещи, ухватила Альку за руку и почти поволокла её за собой. На пути их попыталась было встать старшая медсестра – женщина могучего телосложения и трубного голоса, – но даже она усмотрела нечто такое в выражении лица Алькиной матери, что решила не связываться.
– Куда мы едем-то? Куда-а-а?.. – ревела Алька, сидя на своём пакете на заднем сиденье машины. Одной рукой она изо всех сил обхватила свои коленки, а другой время от времени сильно и со злостью щипала себя за недвижимую щёку.
– Аля, всё хорошо, – отец, не отрывая взгляда от дороги, пытался успокоить дочку. – Эта больница – она лучше, здесь тебя быстренько подлечат, две недели – и ты уже дома, здоровенькая.
– Не… не могу я две неде-е-е-ли-и-и, я не хочу… не хочу в больни-и-и-цу..
– Прекрати реветь, – мать резко развернулась на своём пассажирском сиденье и посмотрела на Альку тем самым взглядом, от которого она сразу же замолкла. – Ты что же, на всю жизнь кособокой остаться решила? Сказано тебе – две недели, и говорить тут больше не о чем!
– Месяц, если всё пойдёт хорошо, – констатировала немолодая, симпатичная врачиха взрослой больницы, куда привезли притихшую и уже вялую от слёз Альку.
Она зачем-то потыкала Альке в щёку иголкой, попросила повторить за ней несколько звуков, затем положила ей на язык что-то белое и попросила определить на вкус, что это. Определить не получилось.
А потом Алька снова надела свой халатик и снова увидала свои старые тапочки уже на новом полу новой больницы.
Когда родители ушли – мать серьёзная и решительная, отец какой-то растерянный – врачиха обняла Альку за плечи, наклонилась и заглянула ей в лицо:
– Те ведь сильная девочка, так?
– Я… я не знаю, – прошептала Алька. – Наверное, нет. Я домой хочу, – и она снова шмыгнула носом.
Коридор этой больницы сильно отличался от первой, детской. Никто не носился здесь сломя голову, не кричали зычными голосами санитарки, здесь было очень тихо. В палате, куда определили Альку, тоже стояла какая-то болезненная тишина. Алька тихонько прошмыгнула на ближайшую к двери кровать, села на краешек и неуверенно огляделась по сторонам. В палате было три старушки – две из них очень одинаково лежали на своих кроватях с закрытыми глазами и прижатыми к груди руками. Последняя, та, что была у окна, доброжелательно посмотрела на девочку:
