Полина Томилина
Будка

Глава 1

Алексей прошел к своему столу поправил бумаги и наспех выключил компьютер.

– Алексей Иванович вам передали готовый отчёт и ещё у вас назначена встреча на три часа, – проговорила Камилла, молодая секретарша с выдающимися формами и идеальными чертами лица. – Может быть кофе?

Он посмотрел в её серые глаза, излучающие мысли, и подумал, что зря взял секретаршу с мозгами. Просто длинных ног и стандартного набора типичной пустышки было бы вполне достаточно. Он ещё не определился с кем легче работать. Дура не задаётся вопросами вовсе, периодически вызывая раздражение, толку от неё мало, только личный интерес, направленный на снижение стресса и реализация простых задач лишенный мозговой активности. А эта слишком умна, что бы к ней пристать, но зато работает чётко и без лишних вопросов, лишая возможности раздражаться вовсе.

– Камилла, дорогая, какой кофе, мне только что позвонили из деревни, умер отец. Я должен быть на похоронах.

Он уткнулся в какие-то бумаги, машинально перекладывая то, что должно лежать на местах. Его тело было отделено от разума, создавая никому, ненужные движения в пространстве и времени. Сам не понимая алгоритма своих действий, он снова взглянул на Камиллу. Её глаза выражали сочувствие, и даже боль, он удивился. Никогда ещё он не чувствовал в женщинах участия. В его жизни были только мимолётные романы, случайные встречи и потребительский флирт. «Что-то новое», – подумал он и снова уткнулся в бумаги, бесцельно лежавшие на столе уже не первый месяц.

– Сочувствую вашему горю.

– Да какое горе, – махнул рукой Алексей, тихо вздыхая. Выдержав небольшую паузу, он снова заговорил. – Конечно горе, сделка срывается… Как думаешь, будет совсем низко не поехать на похороны отца? Я не был там десять лет, а может и больше.

– Простите, мне сложно ответить на этот вопрос, но я думаю, что было бы лучше поехать, – ответила Камилла, оставляя себе шанс выкрутиться в случае не правильного ответа.

– Ты права, отмени встречу.

«Да, глупая секретарша поддержала бы мой эгоизм, избыток чувств в нашем деле тоже минус», – снова взвесил Алексей Иванович в пользу пустышки.

Алексей был директором фирмы уже более пятнадцати лет, он словно выгрызал себе это положение после приезда в Москву. Он видел столько грязи, что незаметно для себя сам стал свалкой чужих амбиций, заложенных в его сознание и формирующих его жизнь. Его принципы отпадали один за другим вместе с родственными связями. Так Алексей и вовсе перестал интересоваться жизнью родных, не подразумевая, что она однажды заканчивается, не спрашивая разрешения. Ему казалось, что он всё контролирует до мелочей и где-то в будущем будет время для меланхолии и унылых встреч у камина, а сейчас нужно жить на полную, объяв весь спектр удовольствий. От слова «удовольствие» вдруг стало противно на душе, заместив его на радость, всплыли совсем другие картинки. Живо нарисовалось детство: там, где он катается с батей на тракторе; мамка ругается за то, что опять сбежал на речку; его босые ноги касаются сухой травы, перескакивая через коровьи лепёшки и даже запах этих лепёшек на секунду проплыл где-то рядом. А впереди необъятное поле, в центре него стоит телефонная будка: та самая, которая была когда-то для местной детворы чем-то волшебным и неопознанным; та, что обрастала легендами, а позже превратилась в средство для детских шалостей.

В его сердце мимоходом пробежало тепло от этих воспоминаний. Захотелось увидеть родные края и мать, пока это ещё возможно. Он достал телефон, что бы позвонить ей, увидел море пропущенный звонков; старательно просмотрел всех, кто пытался к нему прорваться. Среди них не оказалось никого действительно важного. Напрочь забыв, что хотел сделать, он снова положил телефон на стол.

– Принеси мне кофе, на дорожку выпью, – улыбнулся Алексей, забыв о своем положении. Его мягкая улыбка словно сместила пропасть между ними, девушка покраснела от смущения и резко повернулась к выходу удаляясь, прочь. Алексей, не заметив в ней этих изменений, продолжал смотреть на телефон, осиливая свою деменцию и вспоминая, что же он всё-таки хотел сделать. «Короновирус», – пробормотал он себе под нос, оправдывая свою несобранность.

Прозвенел рабочий телефон, напоминая о своём присутствие.

– Вам звонит Петр Андреевич.

– Как-то совсем некстати, ладно соединяй.

– Привет! Ты читал?

– Что я должен был прочитать? О чём ты? Почему не звонишь на сотовый, разве его отменили?

– Ты же не берешь!

– Правильно, потому что мне некогда!

– Проехали, – прервал Пётр, – я чего звоню то… ты вообще, где летаешь, с утра уже все об одном говорят, а ты как с луны…

– Не темни, надоел. Выкладывай!

– Подземный умер.

– Да ладно? Ну, в принципе ожидаемо.

– Что думаешь, что делать будем? – почти визгливо прокричал собеседник. – Ты понимаешь, что это значит, вообще? Нужно звонить координаторам.

– Без тебя позвонят. Успокойся. – Алексей никогда сильно не вникал в их массовый психоз, но при этом делал вполне заинтересованный вид, что бы быть в теме. Он всегда обладал способностью входить в доверие, если бы не тяжелые девяностые, он вполне мог бы стать агентом ФСБ.

Подземного они знали едва, он был предводителем бездельников и тунеядцев всея Руси. Работал удаленно и исключительно на иностранных наёмников. Его трудовая книжка была почти пуста. Он был простой каторжанин и неумелый революционер. В него была влюблена исключительно творческая элита и категория граждан, не сильно отличавшихся умом и внимательностью к деталям. В целом персонаж не особо интересный, но хорошая марионетка в руках всемирного Гегемона.

Зачем эта игра была Алексею и его состоятельным друзьям? Их веселила жизнь вне системы, казалось, они делают что-то важное. И не особо важно нужно ли это важное остальным. Ничего не имело значение в целом мире, была лишь тусовка, которой он был обязан соответствовать иначе его скинут с рельсов. Тусовка, которая жила по своим законам первобытного мира лишенная высоких идеалов и напичканная сплошь низменными потребностями, облицованными в долларовые купюры.

– Да, мне сейчас не до твоего Подземного, у меня отец умер. Мне вообще не до чего, я уезжаю.

– Ты всё бросишь, нам сейчас как-никогда нужно держаться вместе.

– За кого держаться Петь, да и зачем? Все же уехали, как только стало неудобно, неласково, не в угоду их капризам. Может, ещё раз блеснёте ягодицами ради протеста? Всё, знаешь, надоело, я сваливаю и сливаюсь. Я вообще никогда не поддерживал вашу цветную тусовку, я всё-таки мужик. Петь, а?! Ну, в самом деле, тебе-то оно надо? Когда мы приехали было всё проще, и мечтали мы просто стать людьми, а кем стали? Я отца не видел с двухтысячных, ты понимаешь, а сейчас поеду посмотреть на него в последний раз. А ты мне про своего Подземного, кто он мне? Нужен он мне? Царствие ему небесное! Всё Петь, остынь.

Пётр с Алексеем были давними друзьями, их жизнь была наполнена деньгами, возможностями и удовольствием. Но, не смотря на свое благополучие, они были не довольны жизнью и всем происходящим вокруг, независимо от того что именно происходило. От чего эта идеальная жизнь их так сильно не устраивает они, и сами были не в силах понять. Как выходцы из русской глубинки, они яростно ненавидели всё русское, пытаясь подражать западному миру натягивая лакированные трусы на свои мужественные, когда-то мужские ягодицы. Их достоинство не росло вместе с банковским счётом, оно выжигалось количеством денег дотла. Периодически сидя на кухне, они яро обсуждали бедных пенсионеров страны, чисто теоретически помогая им своим пониманием проблемы. На деле же они не звонили даже своим старикам, дабы узнать как у них дела. Их не интересовало чьё-то горе, их интересовали проекты, которых они могли лишиться с приходом новой политической повестки дня.

Попытки, всей этой тусовки, примкнуть к политической элите напоминали картины Пикассо, такие же корявые и неприятные простому народу. Словно насмешка над эстетическим вкусом обывателя, забитого под натиском амбициозных бездарей.

Алексей вышел из кабинета, широким шагом направляясь к выходу.

– Счастливого пути Алексей Иванович, – выпалила Камилла, пытаясь проявить участие. Алексей повернулся от странного посыла девушки.

– Ой, простите, я не хотела, – поправилась секретарша, отвернувшись на кресле и тихо ругая себя: «вот дура, идиотка». Алексей улыбнулся неожиданно для себя. «Красивая, а я и не замечал», – подумал он и побежал дальше.

Напоминая себе ежесекундно о своей вине перед родителями, своей кричащей изнутри совестью, Алексей заехал в свою квартиру в центре, что бы переодеться. Он снял свой дорогой костюм, подчеркивающий его благосостояние, нацепив на себя черную водолазку, отдающую провинциальной нищетой; нашел самые потертые джинсы из всех, купленные еще семь лет назад, когда его благосостояние не было таким выдающимся. Было бы неплохо посмотреть машину подешевле, но это было бы слишком цинично.

Окончательно успокоившись, мужчина в черной водолазке, до неприличия немодных джинсах и белых кроссовках направился к своему крузаку.

Пять часов езды не прошли даром, он с жадностью ловил звуки и запах провинциального мира. Его глаза переставшие видеть истинные реалии, стали успокаиваться от серых невзрачных пейзажей глубинки. Он остановился на заправке. Встал в одну из четырех огромных очередей. Нервно посмотрел на часы: «Не успеваю, сколько же у нас в стране машин, если в этой забегаловке такая пробка».

Вряд ли его интересовало, сколько машин за МКАДом. В своём окружении они привыкли считать, что жизни там и вовсе нет. Люди для них были средством для продвижения своих идей, не более того.

Сзади просигналили в надежде продвинуть его вперёд. Мужик выглянул из окна, явно брызгая слюной и размахивая пальцами. «Видимо я давно задумался, раз он так нервничает», – подумал Алексей. Захотелось с ним сцепиться, но время поджимало.

Он молча заправил машину и двинулся дальше. Подъезжая к своей деревне наличие зелени, начало спадать. Его края всегда были скупы на растительность, пейзажи здесь довольно унылые: сплошь поля, выжженные от солнца; из деревьев только кусты, а если серьезно, то до леса еще порядка двух километров, ближе к кладбищу, где и будет упокоен отец. Когда-то расстояние не было для него препятствием, а сейчас оно кажется ему хуже любого убийцы. Ему показалось, что здесь ничего и вовсе не изменилось, за всё время его отсутствия. Даже телефонная будка, установленная в центре поля, в отдалении от деревни, стоит на своем месте, словно её не коснулось время. Он остановил машину, что бы лучше её разглядеть: вспомнил, как они звонили не знакомым людям после уроков. Однажды набрав номер из глубины своего сознания, они как всегда спросили фантомного Васю:

«Здравствуйте! А Васю можно?!»

«Вася умер!», – скорбно ответил взрослый голос на конце трубки. Раздался детский смех.

«Как же это безжалостно», – подумалось вдруг.

Подъезжая к дому, Алексею вдруг стало стыдно за своё многолетнее отсутствие. Столпившиеся люди напомнили ему о его собственной отреченности от родителей. Его дорогая машина и их гнилой домишка указывали на его равнодушие. Он придушил зов совести сигаретой, сплюнул и пошёл в дом в поисках покойника. Люди стремительно стали перешептываться, поднялся такой шквал шептаний, что их тихий свист слился в одно громкое: «Это сын, сын. Это он». Алексею захотелось выкурить ещё одну сигарету, демонстративно, прямо в центре зала, уничтожив всех своей бестактностью. Стоило ему только представить эту картину, как народ отступил и ему на глаза попались ноги отца ровно уложенные в гробу. Он подошёл ближе, отец лежал, спокойно, словно улыбаясь своему непутевому сыну. Алексей присел на стул рядом с ним.

«Наверное, будь ты сейчас жив, непременно сказал бы: Сынок как я рад, что ты приехал, я тебя всё равно люблю».

– Сынок как хорошо, что ты приехал, я тебя так люблю: отец так и сказал бы сейчас, будучи живым, – за спиной послышался дрожащий голос матери, её рука мягко легла на плечо. Он давно забыл её голос, который окутывал теплом и любовью. Её коснулось время, было видно, что и она стала угасать. Его так безжалостно долго не было рядом, а они всё ещё продолжают его любить. – Мам ты читаешь мысли?

– Нет, сынок я знаю, что говорит отец. Я даже сейчас слышу его голос.

– Я тоже, – они обнялись, ещё больше нахлынуло чувство вины и неизбежности перед смертью.

Глава 2

Мама всегда была крайне спокойна и сдержана. Даже сейчас походило на то, что ничего не произошло в её жизни, она просто встречает гостей. Казалось, что она устала жить, и смиренно ждёт своего часа, что бы уйти вслед за мужем. Её седые волосы были наспех собраны в маленький пучок, потёртая вязаная кофта говорила о том, что ей давно не интересен её внешний вид. В то же время ухоженность и опрятность указывали на её собранность и уважение к окружающим. В доме, несмотря на пожилой возраст его хозяев, была удивительная чистота, и порядок. Даже старая мебель, не менявшаяся десятилетиями, имевшая усталый вид, выглядела предметом антиквара, а не старым хламом ушедшего времени.

Алексей посмотрел на свою сухую старушку-мать, которую когда-то оставлял еще совсем свежей и полной сил. Ему подумалось, что в его жизни никогда не будет таких теплых чувств как у его родителей, хоронить его будет некому, ведь друзья тыл ненадежный половина из них уже давно живёт чёрт знает где, без рода и племени. Можно ли их вообще считать друзьями, если они покидают свой родной дом, перепутав звук фейерверка с пулемётной очередью.

Мама посмотрела на Алексея пытаясь запомнить его таким, она понимала, что это могла быть их последняя встреча. Когда-то она хотела для своего сына семью. Поняв, что в погоне за деньгами, семьи не будет, стала мечтать, хоть одним глазом увидеть счастливым своего ребенка; потом, мечтать просто – увидеть; а после перестала мечтать и вовсе. Отец отпустил его раньше, мысленно простившись с ним навсегда, когда тот с шумом уезжал от них в город Грёз. Он не понимал его отреченность, но продолжал ждать и любить. Сердце оказалось не так великодушно и предательски остановилось раньше времени так и не успев повидать любимого и единственного ребенка.

Они ещё немного посидели возле гроба, мать увела сына на кухню, заботливо разогревая обед приготовленный отцу. Его смерть была внезапной, но в их возрасте вполне ожидаемой.

– Я так мечтала, что бы ты женился, сынок! Сейчас бы приехал с семьёй, мне было бы спокойно от того что ты не один.

– Женюсь мам, обещаю.

– Зачем? – мама говорила еле слышно. Она не просила, что-либо изменить, для неё это был просто разговор. Головой она понимала, что время ушло, и для неё уже мало что имеет значение.

– Не знаю, я дурак, потратил полжизни не на то, что имеет смысл.

– А на что её нужно потратить? Один Бог знает. Жизнь она же, как один миг, ты только начинаешь жить, а её уже нет. Вчера только ты бегал по двору веселый, беззаботный, а я всё думала, как хорошо будет, если ты выберешься из деревни. Добьешься лучшей жизни. Станешь человеком. Ты выбрался, и вовсе забыл про стариков, будто и не было нас в твоей жизни. Вот я и думаю, а правильно мы жизнь-то прожили, где ошиблись, может любви тебе дали не достаточно? – нет, это была не претензия, это был крик скопившейся боли, тупой и беспомощной. Мама перестала думать о будущем, она ищет причинно-следственные связи, что бы явиться на суд Божий с готовым ответом.

– Твоя философия, меня убивает. Опускаются руки. Не быть тебе коучем мам.

– Кем сынок? Это что фрукт какой? Или матерное слово, ну-ка поясни? – мама улыбнулась, оказалось, что ему всего-то не хватало её тепла.

– Ну да, в точку попала, это фрукт такой, продает людям счастье, если так можно выразиться. Дай мне денег я покажу тебе как я стал успешным обдирая дураков. Философия жизни, правило трёх «Д»: Делай Деньги на Дураках всё равно они не кончатся.

– Да что ты сынок, счастье разве продается?

– Нет, мам, оно и не покупается. Разве это счастье, если за него кучу денег надо отвалить?

– Да нет его счастья, столько лет прожила, а ответить не могу что это такое – счастье! Ты, наверное, лучше скажешь, ты вон всего добился что хотел?! А я что? Слава Богу, жива и ладно!

– Добился, и в деньгах счастья не нашел. Как к вам засобирался, что-то мне от этих денег стыдно стало. Что они мне дали? Ничего.

– Ну, как же, ты везде побывал, всё видел. Помнишь, ты всё мечтал путешествовать!

– Здания – сооружения. В них жизни нет. Уезжаешь, и сразу спадает эйфория, будто нигде не был. Показалось.

– Жизнь она вся словно показалась. Отец твой так переживал, что старый стал, немощный, жизнь уходит. Даже плакал, бывало. Он так любил жить, ты помнишь.

– Да весёлый был наш отец, жизнерадостный. Отчего я не такой?

– От денег, наверное. Я думаю, они тебе жить не дают, и спать не дают, поди что только о них думаешь. Всё… куда вложить, да как сохранить. Ты всё думаешь, а время уходит. Всё впрок. Жизнь в никуда. Ничто не наполняет тебя, только разрушает.

– Оооо… Вот это да! Возвращение блудного сына. Думал, тебя уже не увижу! – послышался знакомый голос за спиной. – Красивый ты какой. Мы вот тут все уже потёртые, так сказать. Не первой свежести. А ты в водолазке по последнему тренду. Спасибо что не голый!

– Антоха, что б тебя! Забыл тебя придурка, – глаза Алексея заблестели от радости увидев друга детства, они крепко обнялись.

– Ничего страшного вспомнишь, я тебя не отпущу, пока ты мне всё не расскажешь. Как твоя жизнь молодая, что там у вас на повестке дня, в столице. Чем нас ещё порадуете? – он засмеялся как всегда непосредственно, извлекая изо рта всякий мусор вместо слов. В этом был весь Антоха. Говорил он много, не всегда по делу, но почему-то смешно. Во время его речи можно было легко заблудиться в паутине правды и вымысла. Ещё в молодости в кинотеатре Алексей преимущественно слушал Антоху, поэтому после фильма в его голове оставались только картинки и Антошкины комментарии.

«Всё сейчас похороны плавно перетекут в комедийный сериал», – подумал Алексей, зная своего друга. Антон был одет по-деревенски просто, его наряд походил на рабочую робу, впрочем, он так выглядел всегда, потому что работать приходилось много что бы прокормить семью. На переодевания иногда просто не хватало времени, он старался всё успеть, да и значения этому особого он не придавал. Его жизнь складывалась из постоянного общения с людьми, которых он искренне любил. Его любили в ответ, за его непосредственность и добродушие. Он поднимал настроение окружающим, хотя иногда было сложно понять, где он шутит, а где говорит что-то достойное внимания и осмысления.

– Да пойдёт, чего рассказывать, – для Алексея его жизнь была обыденной и неинтересной, деньги были в порядке вещей на столько, что он забыл, как бывает по-другому, когда их почти нет. С другой стороны от сбережения этого капитала он не мог расслабиться ни на секунду, и роскошная жизнь была полностью порабощена его состоянием и положением в обществе. В кругу его общения слово свобода ассоциировалось с развратом и вседозволенностью, но никак не с простотой общения и волей быть самим собой.

– Ну, пойдёт, это я могу сказать – пойдёт. Так вроде, день прошел и ладно. Завтра проснусь на своего железного коня сяду, вечером слезу; в обед, если ещё раз слезу и перекушу так вообще прекрасно, а так нормально, пойдёт. Жизнь у нас тут весёлая конечно, с изюминкой. На днях Петрович с друзьями с ночной рыбалки возвращался, на трассе врезались они в лося, представляешь, окно было открыто водительское, и лось задницей прямо в это окно угодил. Короче, испугался лось и со всей мощью раскрасил их лица, салон машины и их самих в цвет лосиной неожиданности. Те вонючие, красивые, расстроенные, но с уловом в багажнике приехали домой. Так вот, жена Петровича из дома выгнала, что б ни вонял. Он в гараже живет сейчас, ласточку свою отмывает.

– А лось?

– Лось? Живой. Отряхнулся и в лес убежал.

– Ну, сказочник же ты Антоха. Ничуть не изменился.

– Да вот те зуб даю, пошли к Петровичу в гараж сам спросишь. Он кстати, был уже у дяди Вани, да и завтра придёт на похороны, увидишь его. Правда подванивает до сих пор.

В окружении старого друга Алексей забыл о похоронах, мать иногда заходила на кухню отдохнуть от людей, пообщаться с сыном, послушать их разговоры и смех, такой забытый и родной. Желающие проститься с дядей Ваней, люди периодически сменяли друг друга, не давая опустеть стенам дома. Друзья, не в силах наговориться, просидели до поздней ночи. От разговоров о прошлом они перешли в политическую плоскость, где не смогли найти согласия. Два параллельных друг другу мира, столкнулись в схватке мировоззрений, где невозможно прийти к общему знаменателю.

– Интересно же у вас буржуев, всё есть, а вам всё чего-то не хватает всё бы ныть и ныть? – сказал разгорячённый друг. – Скажи мне хоть какие-нибудь аргументы, по которым нужно вставать и идти совершать революцию? Вы же просто тешите свой эгоизм, тем самым пытаясь доказать всем свою исключительность, а на деле говорите шаблонно, ничего нового, все под копирку.

– А что не нужно? Сам-то ты работаешь целыми днями за копейки, родители вон, смотри, в каких условиях живут, пенсии нищенские в стране, налоги душат людей. Свободы нет, смотри, что твориться – цензура душит таланты.

– Давай так. Эко тебя Лёха понесло. Родители то твои от чего так живут? Ну, им предположим, государство что-то задолжало, а ты за пятнадцать лет о них много вспоминал? Ты бы себя спросил, от чего они не в хоромах живут. Есть у тебя возможность устроить им райскую жизнь? Возможность есть, нет желания. Когда водолазку одевал наверно о том и думал, что б в глаза сильно не бросаться. Вдруг еще просить чего начнут нищеброды провинциальные. Так? А мы тут гордые и свободные, и идеология у нас своя тоже есть. И что ты всё от других отталкиваешься, у тебя-то всё хорошо. Ты думаешь, что кто-то ничего не делает, кто-то ворует. А сам в себя ты давно заглядывал, всё ты по совести делаешь? Так вот они так же, они же с вами на одной волне, да и все мы на одной волне. Была бы у меня возможность воровать, может, и я украл бы. Дали бы мне должность в администрации, что бы я, всех своих детей туда не запихнул, пусть бы они у меня хоть сто раз тупые, а мне что с того?! Так устроен человек, мелкий он ненасытный, всё в себя. Начни с себя – жить будет легче, на мир проще смотреть. А тот, кто обычно что-то для людей делает, никогда не жалуется. Интересный механизм, правда. Потому что у него душа чище, он и не видит зла. Я сам не такой, нищий я духом, но мне встречались такие люди. Это достойно. А представь на секунду, революция и твоя мать в лагерь поедет за своё мировоззрение христианское, а ты за границу свалишь раскулаченный буржуй, прости за грубость. Но так же ведь, согласись.

– Да не жили мы плохо. Всё у нас было с отцом, – влезла мать, пытаясь сгладить их спор. – Мы с ним копили, на книжке лежат. А ремонт он нам зачем, как в молодости сделали, так и не надо уже. Мы же понимали, что свой век доживаем. А умрём, так Лёшка в наследство вступит. Там может и не много, но всё деньги.

– Так вот, что у тебя там еще налоги? – продолжал распыляться Антон, не умея останавливаться в своём красноречии. – Кого они задушили? Вас? Да потому что вам жалко деньги отдать государству, от которого вы кормитесь. Игра в одни ворота. Я прости, не понимаю, как вы умудряетесь быть несчастными, на своих дорогих тачках шаркаясь по вечеринкам. А что касается свободы, так у кого её нет? Вы хотите жить против всех и делать всё вопреки. От этого вам и кажется что вы зажаты в рамках, от того что ваши таланты не будут больше испражняться на сцене. Для вас это свобода! А что вы нам эту свою свободу навязываете? Мы Леха весь процесс разложения кинематографа видели, как когда-то великое кино превратилось в дешевое порно. А главное знаешь, что я заметил, даже многие заграничные фильмы не имеют столько постельных сцен. Словно те берегут своих граждан, а над нами смеются. А у нас в каждом фильме актеры навыверт. Да оно мне надо, я с ребенком не могу спокойно сесть телек глянуть.

– Я не сморю.

– Да я тоже, но всё равно, бесит! Что народ помойка что ли? Это я так, просто накипело, не бери в голову Лёх.

– Ничего, я всё равно рад тебя видеть. Правда удивляет нравиться, что ли вам так жить?

– Да всё будет хорошо, я верю в светлое будущее!

– Идиот ты, что ли Антох?

– Тяжело же это из пепла восставать, а мы с девяностых, так с руин самых выкарабкиваемся. Только дурак может думать, что это так просто, всем сделать хорошо. Вот видишь, когда бедному хорошо, богатому плохо и наоборот. Всем не угодишь. Кто на сцене привык испражняться и голышом бегать, вдруг ему скажут нельзя, ему уже плохо станет, – засмеялся Антон.

– Это так! Есть у тебя такая способность убеждать, только что ты такой умный ничего не добился в жизни?

– Не хочу, не всем быть звёздами. Я живу! У меня здесь весело, то Петрович с рыбалки приедет; то Миха звонит, давай говорит, от моей холодильник перевезем, я съезжаю. Я говорю: «Опять!». А он у нас видный лавелас, за год я его холодильник уже пятый раз перевожу. Я ему говорю: «Миха ты достал, сними для холодильника квартиру, я его больше возить не буду».

– И что, снял?

– Да снял, отвезли. Только он через месяц опять нашел себе бабу и со своим холодильником к ней поехал. Вот уже неделю живёт, я молюсь, чтоб любовь до гроба. Не удивлюсь, если он скажет, похороните со мной холодильник.

– Да завидую я вам, как-то просто всё, живо.

– А знаешь, может я и идиот, а свой, русский, доверчивый, поэтому и родину люблю! – Антон улыбнулся в свои двадцать два оставшихся зуба и посмотрел на часы. – Ёшкин дрын, время то уже! Меня жена потеряла, давай Лёшка не грусти. Ушёл я!

– Сынок, ты завтра придёшь? – обратилась мать к Антону, как к родному сыну.

– Конечно баба Вер! До завтра.

Антон наспех собрался, оставив мать с сыном в тишине. Мать начала хлопотать, укладывая сына спать, перед завтрашним тяжелым днём.

Утро оказалось необыкновенно тихим, но тихим настолько не долго, что Алексей не успел об этом подумать. Вскоре засобирался народ, кто-то пытался выразить сожаление, кто-то и вовсе говорил о насущном (ботинки, рюмки, ложки, работа, дети и прочие вещи, интересующие в миру). Их нельзя было судить, они продолжали жить. Кто-то пробежал по дому с простынями в руках, спешно накидывая на зеркала. «Покойник уйдет в зеркало», – сказала не высокая женщина в очках с нарочито умным видом. Мать безучастно смотрела на это, не желая вовлекаться в бессмысленные ритуалы.

– Если отпевать придёт отец Анатолий, он будет ругаться. Всегда ругается, когда зеркала закрывают, – заботливо произнесла бабушка в углу комнаты.

– Ну, ничего, если придет, снимем, – утверждающе и строго отрезала женщина в очках.

«Отец Анатолий, пришел батюшка», – зашепталась толпа. Напуганная женщина в очках, стоя спиной к зеркалу, незаметно стала стаскивать простынь как раз в момент появления священника. Отец Анатолий улыбнулся, и тут же сменил улыбку на строгий взгляд, давая понять, что он всё понял.

– Дорогие мои, православные! Покойники в зеркалах не живут! Пожалуйста, не будьте язычниками.

Отпевание прошло довольно быстро. В зале началась суета, мужики спешно схватили гроб и двинулись к выходу. Мимо прошел Петрович, Алексей, почувствовав неприятный запах, скривил лицо.

– Веришь мне теперь? – сказал Антоха, уловив его мимику. Алексей заулыбался, тут же поймав себя на этом и снова сделав серьезный вид. Получилась резкая смена гримас.

– Да правильно, верни покерфэйс, не к месту ты лыбу давишь, – на полном серьёзе сказал Антон.

– Я так и знал! – с трудом сдерживая улыбку, ответил Алексей. – Уйду подальше, а то ты меня доведешь до греха.

– Думаешь? – снова спросил Антон, держа серьезный вид.

Алексей отошел в другую сторону, что бы сосредоточится на своих чувствах. Его нахлынула волна воспоминаний. Он вспомнил, как таскался всюду за отцом, тот брал его даже на работу; как любил он вечерами сидеть во дворе – доставая отца своими нелепыми вопросами. Ему нравилось ходить с ним на ночную рыбалку, где наступала полная тишина, там они были отделены от целого мира, в полном одиночестве, словно хозяева этой земли. Он понял, как много любви тот ему дал. Сколько тёплых воспоминаний оставил в его жизни. Но тут же всплыли картины из прошлого, те, что отдалили их друг от друга навсегда. Непреодолимая пропасть обид, тот юношеский максимализм, так и не дали ему перешагнуть через свою гордость даже будучи уже довольно седым. Он проиграл в памяти тот день, когда после девятого класса отец отдал его в тракторный техникум; Алесей зная, что не будет трактористом, пытался объяснить, что у него свои планы на эту жизнь – он хочет уехать. Для отца это был удар, уехать – в стране страшное время, кругом бандитизм и разбой уехать, единственный сын. Остановить его было невозможно, он собрал чемодан и был таков. Без средств к существованию, без связей и только с ворохом амбиций в чемодане он остался один в чужом городе. «Я всего добился сам, было сложно и одиноко, пап ты же знаешь, я не хотел что б всё так, прости», – Алексей вспомнил тот разговор и понял, что его обида на отца была не оправдана. «Ты просто боялся за меня, а я-то подумал тогда, что ты хочешь привязать меня к себе и поэтому мне надо обязательно выбраться из этой дыры. А теперь думаю что всё зря», – он разговаривал с ним, словно тот мог его слышать. Ему становилось легче от этой мысли: «И почему понимаешь только после того как потерял, ты же звонил а я считал что мне некогда, я потеряю время. Вот я его и потерял!»

Люди забирались в автобус, Алексей, не желая смешиваться с толпой, сел в свою машину. До кладбища путь стоял не близкий, длинная дорога вдоль поля и мимо той самой будки, которая была ярким отпечатком его детства. Она заросла и потеряла свой блеск, кое-где были треснуты окна, буквы стёрлись – теперь это был «лефон».

Он оставил машину у ворот и присоединился к толпе, они медленно шли, пересекая кладбище, этот путь ему показался бесконечным. Нескончаемое число могил напоминало о собственной неизбежности перед смертью. Давящая пустота пыталась в этот миг разбудить в нём человека. Вот он конец человеческой жизни, точка невозврата, что там за её пределами? Сколько здесь тысяч уже почивших людей, что составляли когда-то этот мир, соединяя время в одну цепочку своими судьбами. Уходит человек, а с ним и время, целая эпоха прожитых жизней.