Питер Страуб
Коко

11. Коко

Ставни бунгало были закрыты из-за жары. Тонкая пленка конденсата лежала на розовых оштукатуренных стенах, и сам воздух здесь, теплый, влажный и густой, казался розовым. Удушливо и остро пахло экскрементами. В одном из двух массивных кресел сидел связанный мужчина – время от времени он начинал кряхтеть, шевелиться и пытаться выдраться из веревок. Женщина не двигалась, потому что умерла. Коко был невидим, но глаза мужчины неотрывно следовали за ним: когда знаешь, что вот-вот умрешь, можешь видеть невидимое.

Если ты в деревне, скажем…

Если дым очага качнется и вновь устремится вертикально вверх. Если курица подняла ногу и замерла. Если свиноматка насторожилась, подняв голову. Если ты видел все это. Если ты видел, как дрожит лист, видел, как висит в воздухе пыль…

Тогда, возможно, ты увидишь, как бьется жилка на шее Коко. Увидишь, как стоит, прижавшись к стене хижины, Коко с пульсирующей на шее жилкой.

Коко знал точно: глухое местечко сыщется всегда. В городах, где люди спят на тротуарах, в перенаселенных городах, где люди спят на кровати по очереди, в перенаселенных городах, где ни один человек не в состоянии ощутить себя в тишине и покое. Именно в таких вот городах всегда найдутся укромные места – заброшенные и забытые всеми. Места эти оставляют за собой богатые люди или же сам город оставляет их за собой.

Богатые люди все вывозят и забывают, а ночью в дом бесшумно врывается вечность вместе с Коко.

Его отец сидел в одном из двух массивных кресел, которые оставили богачи. «У нас все идет в дело, – сказал его отец. – У нас ни одна часть животного не пропадает понапрасну».

Кресла у нас не пропадают понапрасну.

Жило в нем одно воспоминание – об увиденном в пещере, и в том воспоминании ни одна часть животного не пропадает понапрасну.

Одно знал Коко точно: они считали, что кресла недостаточно хороши для них. Где бы они ни бывали, везде кресла были лучше.

Женщина в расчет не идет. Роберто Ортис просто привел ее с собой. Для таких, которые не в счет, у него даже не хватало карт, тем более для тех, кого они приводят с собой. Когда они отвечали на письма, предполагалось, что они придут одни, но такие вот, как Роберто Ортис, не придают значения тому, куда идут, как и тому, кого они там увидят, и на все про все у них уйдет десять минут… Они никогда не думали о картах, никто не склонялся над ними по ночам и не говорил: «У нас ни одна часть животного не пропадает понапрасну». Женщина была наполовину индианка, наполовину китаянка, кем-то в этом роде, может, просто евразийкой, просто женщиной, которую Роберто Ортис «снял», которую он рассчитывал трахнуть, как Пумо-Пума трахал шлюху по имени Дон Куччио в Сиднее, Австралия… – просто трупом в кресле, который даже карточки не получит.

В правом кармане его пиджака лежали все пять карт «Слон, вставший на дыбы», все, что осталось от колоды их полка, и четыре из них были подписаны именами – легонько, карандашом. Биверс, Пул, Пумо, Линклейтер. Он припас их для поездки в Америку.

В левом кармане пиджака лежала колода обычных игральных карт «Оркид бой», сделано в Тайване.

Когда он открыл дверь, изобразив на лице улыбку здоровяка Тима Андерхилла типа «эй, парниша, как делишки», и увидел стоявшую рядом с Роберто Ортисом женщину, у которой наготове тоже была отработанная улыбочка типа «привет, не обращайте на меня внимания», он понял, зачем здесь два кресла.

В пещере не было ни кресел, ни тронов для владык земли. Пещера заставила Коко трястись от ужаса, его отец и дьявол заставили его трястись от ужаса.

– Да все нормально, – сказал он. – Пустовато, конечно, но найдется кресло на каждого, так что заходите, присаживайтесь, не обращайте внимания на голую обстановку, мы в ней постоянно что-то меняем, на самом-то деле я здесь не работаю…

О, я молюсь здесь.

В общем, уселись они в кресла. Да, мистер Роберто Ортис привез всю документацию, достал ее, улыбаясь, и мало-помалу во взгляде его стало проявляться любопытство, он заметил пыль повсюду и пустоту.

Когда Коко взял из рук мужчины документы, он включил режим невидимости.

Все они получили от него письмо одинакового содержания.

«Дорогой (имя),

Я решил, что больше не в силах молчать, скрывая правду о событиях, имевших место в деревне Я-Тук, месте дислокации 1-го корпуса в 1968 году. Справедливость должна наконец восторжествовать. Вы поймете, что сам я не могу донести правду об этих событиях до глаз и ушей мировой общественности. Я принимал в них непосредственное участие и, кроме того, свой ужас, пережитый в тех событиях, отразил в художественных произведениях. Как представителя, в прошлом либо в настоящем, мировой прессы, как человека, который посетил место чудовищного, не раскрытого до сих пор преступления и увидел его собственными глазами, – не заинтересует ли вас обсуждение этой темы? Меня не интересует прибыль, которую могут принести публикации истинной истории деревни Я-Тук. Вы можете написать мне (адрес), если решите приехать на Восток, чтобы заняться этим вопросом. Я лишь прошу вас – из соображения моей личной безопасности, – воздержаться от обсуждения этой темы с кем-либо или даже упоминания о ней, а также от каких-либо заметок или записей, включая личный дневник, обо мне или деревне Я-Тук до нашей с вами первой встречи, на которой я прошу вас иметь при себе следующие удостоверяющие вашу личность документы: а) паспорт и б) копии всех газетных сообщений и статей, которые написали вы лично либо принимали участие в написании, касающиеся операции американского 1-го корпуса в деревне Я-Тук. Как мне видится, наша с вами встреча обещает быть весьма плодотворной.

Искренне Ваш,

Тимоти Андерхилл».

Коко нравился Роберто Ортис. Нравился очень.

– Я полагал, что просто покажу вам свои паспорта и оставлю материалы, – сказал он. – Мы с мисс Баландран планировали навестить Лолу, а уже вечер, скоро будет поздновато для встречи, мисс Баландран особенно хотела познакомить меня с Лолой, такая форма развлечения весьма популярна в этом городе, не могли бы вы завтра заглянуть ко мне на ланч в отель, у вас будет достаточно времени просмотреть материалы в этой папке…

– Вы знаете Лолу?

– Нет.

Коко нравилась его гладкая смугловатая кожа, блестящие волосы и самоуверенная улыбка. Все у него было самое-самое: самая белоснежная рубашка, самый гламурный галстук и самый стильный голубой блейзер. И была у него мисс Баландран, а у нее были длинные золотистые ноги, и ямочки, и она была знатоком местной культуры. Он собирался что-то ему оставить, а встречу организовать на своей территории, прямо как это сделали французы.

Но у французов были только они сами, не было у них мисс Баландран, которая так мило улыбается, так тихонько, так сексуально уговаривала его согласиться.

– Разумеется, – сказал Коко, – вам следует поступить так, как советует ваша очаровательная «сопроводительница», осмотреть все достопримечательности, а сейчас задержитесь на минутку, выпейте что-нибудь и позвольте мне тем временем взглянуть на то, что вы принесли…

Роберто Ортис не заметил, как зарделась мисс Баландран, услышав «сопроводительницу».

Два паспорта?

Изящно одетые, с безукоризненными манерами, они сидели в креслах и улыбались ему с таким доверием и уверенностью в себе, ни секунды не сомневаясь, что через несколько минут они уже будут на пути к ночному клубу, где их ждут ужин, и напитки, и прочие удовольствия.

– Двойное гражданство, – пояснил Ортис, украдкой глянув на мисс Баландран. – Гондурас и США. В папке, помимо уже знакомых вам публикаций, имеется подборка и на испанском.

– Очень интересно, – сказал Коко. – В самом деле, весьма интересно! Я на секундочку – принесу вам напитки, и мы сможем поднять бокалы за успех нашего предприятия, а также за ваш незабываемый вечер в этом городе.

Зайдя за кресла сзади, он вышел на кухню, включил и выключил кран холодной воды, выдвинул и задвинул со стуком ящик буфета.

– Хотел вам сказать, мне очень нравятся ваши книги, – прилетел из гостиной голос Роберта Ортиса.

На разделочной доске рядом с раковиной лежали молоток, мясницкий нож, автоматический пистолет, нераспакованный рулон обвязочной ленты и маленький коричневый бумажный пакет.

– А из них «Расчлененный», пожалуй, больше всех, – продолжал свою мысль Роберто Ортис.

Коко положил пистолет в карман пиджака и взвесил в руке молоток.

– Благодарю! – откликнулся он.

Оба оставались в своих креслах, дожидаясь его. Коко неслышно выскользнул из кухни – он был невидим и бесшумен. Они просто сидели и ждали напитков. Коко подошел сзади к Роберто Ортису и поднял руку, и мисс Баландран даже не поняла, что он здесь, пока не услышала «шмяк» молотка, влепившегося в голову Роберта Ортиса.

– Тихо! – скомандовал Коко.

Роберто Ортис сложился в кресле – без сознания, но не мертвый. Струйка крови, словно след улитки, медленно выползла из его носа.

Коко бросил молоток и быстро прошел между креслами.

Мисс Баландран, вцепившись пальцами в подлокотники, смотрела на него глазами величиной с блюдце.

– Хорошенькая какая… – проговорил Коко, достал из кармана пистолет и выстрелил ей в живот.

Люди по-разному реагируют на боль и страх. Но оказавшись на пороге вечности, они неизменно обнажают свою истинную сущность. «Ни одна часть животных не пропала понапрасну». Воспоминания – все, чем они были, – вроде как взяли верх. Коко прикинул, что девица может встать и пойти к нему, сделать пару шагов, прежде чем поймет, что половина ее внутренностей осталась в кресле. На вид девчонка, подумал он, забияка, в обиду себя не даст, прямо настоящий боец. Однако сейчас она была не в силах даже подняться с кресла – ей это даже в голову не приходило. Долго-долго она ослабляла пальцы и снимала руки с подлокотников, она не хотела опускать взгляда. Она обделалась, как лейтенант Боб Биверс тогда в Драконовой долине. Ноги ее вытянулись, голова затряслась. И на мгновение она вдруг постарела лет на пять.

– Господи боже, – проговорил Коко и выстрелил ей в грудь.

Грохот больно ударил по ушам, мгновенно отразившись от оштукатуренных стен. Девушка словно растаяла в кресле, и Коко показалось, будто звук выстрела убил ее до того, как вторая пуля вошла в тело.

– А веревка у меня только одна, – посетовал Коко. – Видишь?

Он опустился на колени и сунул руки меж скрюченных ног Роберто Ортиса, чтобы вытянуть веревку из-под кресла.

Роберто Ортис негромко стонал, пока Коко связывал его. Когда веревка затянулась у него на груди, зажав руки, он издал несильный выдох, пахнув жидкостью для полоскания рта. Шишка размером с бейсбольный мяч багровела около его виска, и струйка крови позади нее легла на волосы красной змейкой, напомнившей Коко дорогу на карте.

С полки на кухне он взял мясницкий нож, моток ленты и коричневый пакет. Нож он бросил на пол и достал из пакета чистую махровую тряпку. Зажав нос Ортиса между указательным и большим пальцами, Коко потянул вверх и засунул тряпку ему в рот. После чего оторвал кусок ленты и трижды обмотал вокруг нижней половины лица Ортиса, закрепив кляп.

Коко достал из кармана обе карточные колоды и уселся на полу, скрестив ноги. Карты он положил на пол рядом, а ручку ножа – себе на бедро. И принялся ждать, когда очнется Ортис, вглядываясь в его глаза.

Если вы думаете, что в жизни много хорошего, если вы из тех, кто считает, что в жизни существуют лучшие мгновения, то вот оно, хорошее, одно из лучших мгновений, – приближается.

У Ортиса вокруг глаз были паутинки крохотных морщин, и они казались грязными – забитыми грязью, потому что цвет кожи лица оливковый. Похоже, он недавно вымыл волосы – густые, черные, блестящие и волнистые, они и впрямь напоминали волны, бегущие одна за другой. Его можно было бы назвать красавцем, если бы не боксерский маленький, изогнутый нос-капля.

Наконец Ортис открыл глаза. Надо отдать ему должное: тотчас ухватив ситуацию, он попытался рвануться вперед. Путы мгновенно погасили его рывок еще до того, как он начал движение, и Ортис секунду боролся с ними, прежде чем понял тщетность усилий. Он просто сдался, сидел и осматривался по сторонам, силясь осмыслить происходящее. Он перестал крутить головой и застыл, когда увидел мисс Баландран, словно растаявшую в своем кресле, затем взглянул прямо на Коко и вновь попытался вырваться из кресла, но даже поняв, что не удастся, не сводил глаз с Коко.

– Ну вот мы с тобой и вдвоем, Ортис, – сказал Коко. Он поднял с пола полковую карточную колоду и показал ему рубашку карты – старого доброго слона, вставшего на дыбы. – Эмблему узнаешь?

Ортис покачал головой, в глазах его плавала боль.

– Ты должен рассказать мне правду, как все было на самом деле, – продолжил Коко. – Не лги, постарайся вспомнить все, не напрягай понапрасну ошметки своих мозгов. Ну-ка давай, смотри как следует.

Он внимательно наблюдал за тем, как Роберто Ортис пытается сосредоточиться и как в его глазах вспыхнула слабая искра пробуждения крохотной клеточки памяти.

– Я не сомневался, что вспомнишь. Ты тогда появился с остальными гиенами и наверняка видел ее где-то. Ты там шастал всюду и наверняка загонялся, что твои выдраенные до блеска башмаки заляпает грязью – ты был, был там, Роберто. Я вызвал тебя сюда, потому что хотел поговорить с тобой. Задать тебе пару серьезных вопросов.

Тряпка и лента не заглушили стона Роберто Ортиса. В его больших теплых карих глазах плескалась мольба.

– А говорить тебе ничего и не надо. Просто кивай.

Если ты видел, как дрожит лист.

Если курица замерла на одной ноге.

Если ты все это видел, то, значит, ни одна часть животного не пропала понапрасну.

– Слон – это символ 24-го пехотного, верно?

Ортис кивнул.

– И ты согласишься с тем, что слон воплощает в себе такие черты: благородство, изящество, уравновешенность, упорство и терпение, выносливость, силу и осторожность в мирное время, ярость и мощь – во время военное?

Ортис выглядел сбитым с толку, но кивнул.

– И как, по-твоему, можно ли назвать произошедшее на территории базирования Первого корпуса в деревне Я-Тук злодеянием?

Чуть замявшись, Ортис кивнул.

Сейчас Коко находился не в сумрачной комнате бунгало с розовой штукатуркой на стенах на окраине тропического города, а в промерзшей тундре под высоким темно-синим небом. Сильный ветер, не затихая, срывал снег, кружил его и выкладывал тонким ребристым слоем над толщей вечной мерзлоты в сотни ярдов. Далеко на западе темнела гряда ледников, похожих на обломанные зубы. И над всем этим где-то в недосягаемой выси виднелась рука Бога и указывала на него.

Коко вскочил на ноги и ударил рукояткой пистолета по шишке на голове Ортиса. Как в комиксе, глаза Ортиса как бы резко всплыли – вылезли из орбит. Тело обмякло. Коко уселся на пол и стал ждать, когда жертва очнется вновь.

Когда веки Ортиса затрепетали, Коко влепил ему пощечину – Ортис рывком поднял голову и дико уставился на него.

– Ответ неправильный, – сказал Коко. – Даже военные трибуналы, как бы несправедливы они ни были, не смогли доказать, что там имело место какое-либо злодеяние. Это был Божий промысел. Сущий Божий промысел. Знаешь ли ты, что это значит?

Ортис покачал головой. Зрачки его глаз казались нечеткими – размытыми.

– Ладно, неважно. Вот что мне хотелось бы знать: помнишь ли ты конкретные имена. Например, имя Тина Пумо, Пумо по кличке Пума?

Ортис вновь покачал головой.

– Майкл Пул?

Ортис устало покачал головой.

– Конор Линклейтер?

Ответ тот же.

– Гарри Биверс?

Ортис поднял голову, припоминая, и кивнул.

– Понятное дело. Он же говорил с тобой, да? И был вполне доволен собой, без намека на раскаяние? «Дети тоже могут убивать, – сказал тогда он, верно? – И не важно, что ты сделаешь с убийцей». А еще он сказал: «Слон заботится о себе сам». Так все было?

Ортис кивнул.

– Какой же ты дебил, Роберто. Гарри Биверса помнишь, а всех остальных – нет. Все это люди, которых мне надо найти, выследить… Если, конечно, они сами не приедут ко мне. Шутка! Как, по-твоему, что я с ними сделаю, когда найду?

Ортис вскинул голову.

– В смысле, как по-твоему, должен я поговорить с ними? Эти люди были моими братьями. Мне удалось выбраться из всего этого дерьма, я мог бы сказать, что вычистил свою долю из выгребной ямы и теперь очередь кого-то другого, я мог бы сказать, что могу начать все сначала, и пусть ответственность берет на себя кто-то другой. Каково твое доброе мнение на этот счет, Роберто Ортис?

Посредством интеллектуальной телепатии Роберто Ортис сообщил, что Коко теперь должен позволить кому-то другому нести ответственность за чистку выгребной ямы.

– Не так-то это просто, Роберто. Пул был женат, когда мы были там, господи прости! Неужели ты думаешь, что он обо всем рассказал жене? У Пумо была еще и Дон Куччио, так неужели ты думаешь, что сейчас у него есть подружка, или жена, или то и другое? Лейтенант Биверс строчил письма женщине по имени Пэт Колдуэлл! Видишь, это никогда не кончается! Вот что значит вечность, Роберто! Это значит, что Коко должен продолжать и продолжать свое дело, вычищая мир… следя за тем, чтобы ни одна часть не пропадала понапрасну, чтобы то, что переходит из одного уха в другое, выкорчевывалось, искоренялось и ничего бы не оставалось, не пропадало понапрасну…

На секунду перед глазами Коко пала красная пелена. Мир превратился в бескрайний поток крови, смывающий все, уносящий с собой дома, и коровы, и железнодорожные составы – очищающий все.

– Знаешь, зачем я попросил тебя принести все копии твоих статей?

Ортис покачал головой.

Коко улыбнулся, протянул руку, поднял с пола толстую папку с копиями статей и раскрыл ее на коленях.

– О, классный заголовок, Роберто: «В самом ли деле погибли тридцать детей?» Скажи-ка, это из разряда желтой журналистики или что? Ты и впрямь можешь гордиться собой, Роберто. Можно поставить в один ряд с таким вот «Йети пожирает тибетского младенца». И каков же твой ответ? Неужто тридцать детей умерли?

Ортис не пошевелился.

– Не хочешь говорить – что ж, это нормально. Бесы являются нам в каких угодно личинах – их столько…

Пока Коко говорил, он достал из кармана коробок спичек, поджег папку и помахал ею, чтобы разгорелось хорошенько.

Когда пламя подползло к пальцам, Коко уронил горящие листы и раскидал их ногами. Невысокие язычки пламени оставляли на деревянном полу жирные черные отметины.

– Обожаю запах огня, – сказал Коко. – И запах пороха. И запах крови. Знаешь ли ты, что это запахи очищения?

Обожаю запах пороха.

Обожаю запах крови.

Он улыбнулся трепещущим на полу маленьким язычкам пламени.

– Обожаю даже запах горящей пыли, – он с улыбкой повернулся к Ортису. – Хотел бы я, чтобы на этом работа моя завершилась. Но по крайней мере я обзавелся двумя недурными паспортами, пригодятся. Может статься, когда закончу дело в Штатах, отправлюсь в Гондурас. А что, вполне логично. Отправиться туда после того, как рассчитаюсь со всеми, с кем должен рассчитаться, – он закрыл глаза и принялся раскачиваться взад-вперед. – Работа никогда не дает скучать, верно? – Он перестал раскачиваться. – Хочешь, прямо сейчас развяжу тебя?

Ортис испытующе посмотрел на него, затем медленно-медленно кивнул.

– Какой же ты тупой… – вздохнул Коко.

Он покачал головой, грустно улыбаясь, поднял с пола пистолет и направил его в середину груди Роберто Ортиса. Затем посмотрел прямо в глаза жертве, снова покачал головой, сохраняя на лице грустную улыбку, обхватил правое запястье левой рукой и нажал на спуск.

И стал наблюдать за тем, как расстается с жизнью Роберто Ортис, – подергиваясь в агонии, силясь что-то сказать. Кровь напитала темным красивый блейзер, погубила великолепную рубашку и роскошный галстук.

Вечность, ревностная и бдительная, наблюдала вместе с Коко.

Когда все кончилось, Коко написал свое имя на одной из игральных карт сувенирной колоды, крепко сжал в руке рукоять тесака и рывком поднялся с пола, чтобы выполнить грязную часть работы.

Часть третья. Сады Тигрового бальзама^[53]

12. Начало положено

1

– Вы позволите мне оставить эти книги себе? – обратился Майкл Пул к застывшей рядом с его креслом бортпроводнице – миниатюрной и всей как будто состоящей из облака черных блестящих волос и соблазнительных ямочек. На ее бейджике значилось «Пун Инь». Она наклонила к Пулу его сумку ручной клади, и он вынул из открытого бокового кармана томики «Увидеть зверя» и «Расчлененный». Улыбнувшись ему, стюардесса пошла дальше по проходу салона, наполненному педиатрами.

Доктора начали выпускать пар, как только лайнер набрал крейсерскую высоту. На земле, на виду у своих пациентов и прочих неспециалистов, коллеги Майкла предпочитали казаться знающими, осмотрительными и настолько юными, насколько позволяла традиционная американская этика. В воздухе же они вели себя как мальчишки из студенческого братства. Педиатры в домашней одежде, в махровых спортивных костюмах и свитерах с эмблемами колледжей, педиатры в красных блейзерах и клетчатых брюках бродили по проходам огромного лайнера, раздавая приветствия и выкрикивая неудачные шутки.

Пун Инь не прошла и полпути к носовой части самолета с сумкой Майкла, когда приземистый, обрюзгший доктор с плотоядным, злым, как у хеллоуинской тыквы, взглядом, преградил ей путь и изобразил похабное движение бедрами.

– Ну, что ребята, мы в пути! – сказал Биверс.

– Скажем хором: «С»! – Конор поднял бокал.

– Книжки захватить не забыл? Или голова опять отказала?

– Они у меня в сумке, – ответил Пул. С портрета автора на обороте последней книги Андерхилла «Кровь орхидеи» он сделал пятьдесят ксерокопий.

Все трое наблюдали, как незнакомый доктор подергивается вокруг Пун Инь, вдохновленный поощрительными выкриками группы медиков. Хорошенькая стюардесса похлопала толстяка по плечу и протиснулась мимо него, отгородившись сумкой Майкла.

– Нам предстоит столкнуться лицом к лицу со слоном, – сказал Биверс. – Помните?

– Разве такое забудешь? – проговорил Майкл.

Их полк был сформирован во времена Гражданской войны, и в нем бытовало выражение «лицом к лицу со слоном», означавшее «идти в бой».

Громким, нечетким голосом Конор спросил:

– А какие такие качества воплощает в себе слон?

– В мирное время или военное? – уточнил Биверс.

– И в то и в другое. Давай выкладывай все по полной программе.

Биверс глянул на Пула:

– В мирное время слон олицетворяет благородство, изящество, уравновешенность, упорство, выносливость, силу и осторожность. В военное же – ярость и мощь.

Несколько сидевших рядом педиатров смотрели на него в приветливом недоумении, пытаясь, по-видимому, разделить с ним его шутку.

Биверс и Пул начали смеяться.

– В яблочко! – сказал Конор. – И никаких гвоздей!

На мгновение вдали в голове салона мелькнула Пун Инь, затем задернула перед собой занавеску и исчезла.

2

Самолет неспешно поглощал тысячи миль между Лос-Анджелесом и Сингапуром, где в укрытом зеленью брошенном бунгало сидели никем не обнаруженные трупы мисс Баландран и Роберто Ортиса. Летевшие на форум педиатры разошлись по своим креслам и дремали, убаюканные алкоголем и длительным перелетом. Стали разносить пресную еду, далеко не такую приятную для восприятия, как улыбка Пун Инь, с которой та выкладывала порции на столики пассажирам. Немного погодя стюардесса собрала подносы, разлила бренди, взбила подушечки перед долгой ночью.

– Я ведь не рассказал тебе, что бывший агент Андерхилла сообщил Тине Пумо, – сказал Пул Биверсу, перегнувшись через дремлющего Линклейтера.

Лучи света пронизали длинный темный салон 747-го: начали показывать фильм «Улыбки Саванны», за которым последовал второй фильм, в котором снялись Карл Молден^[54] и несколько югославов.

– То есть ты не хотел рассказывать мне, – заметил Биверс. – Что-то, наверное, очень хорошее.

– Вполне, – допустил Пул.

Биверс ждал. Не дождавшись, наконец проговорил:

– Ладно. Часов двадцать у нас еще есть.

– Да я просто пытаюсь собрать мысли в кучку, – Пул прочистил горло. – Поначалу Андерхилл вел себя как любой другой автор. Ворчал по поводу тиражей его книг, по поводу сроков выплаты гонораров и тому подобное. Был он, по-видимому, более покладистым, чем большинство авторов или, по крайней мере, не хуже. Не без странностей, разумеется, но они не казались из ряда вон. Жил он в Сингапуре, и работники «Гладстоун хаус» не могли писать ему напрямую, поскольку даже у его агента имелся лишь номер его почтового ящика.

– Дай угадаю. Потом все изменилось к худшему.

– Далеко не сразу, постепенно. Он написал несколько писем маркетологам и в отдел рекламы. Мол, они вкладывают в него недостаточно средств, не воспринимают его всерьез; ему не по вкусу оформление издания в мягкой обложке; тираж слишком мал. Ладно. «Гладстоун» решил вложиться немного больше в его вторую книгу «Расчлененный», и усилия окупились. Книга попала в список бестселлеров изданий в мягкой обложке, продержалась там месяц или два и очень хорошо продавалась.

– И что наш юноша – остался доволен? Отправил букет роз в отдел маркетинга?

– Пустился во все тяжкие. Как только книга попала в хит-парад, он отправил им длинное бредовое письмо: дескать, она должна была подняться выше и быстрее, рекламная кампания никуда не годится, ему осточертело получать от них удары в спину и все в таком духе. На следующий день прилетело еще одно гневное письмо. Ежедневно в течение недели «Гладстоун» получал его длинные, пяти-шестистраничные злопыхательские послания. Последние два несли в себе угрозы физическим насилием.

Биверс ухмыльнулся.

– Те письма изобиловали всяким вздором о том, что его якобы третируют за то, что он ветеран Вьетнама. Не удивлюсь, если он даже упомянул там Я-Тук.

– Ха!

– Позже, когда книга покинула хит-парад, он затеял долгое дуракаваляние насчет судебного разбирательства. В «Гладстоун хаус» стали приходить странные письма от сингапурского адвоката по имени Онг Пхин. Андерхилл предъявил издательству иск на два миллиона долларов – именно такую, по расчетам адвоката, сумму потерял его клиент из-за непрофессионализма «Гладстоуна». С другой стороны, если «Гладстоун» желает избежать расходов и огласки судебного разбирательства, клиент Онг Пхина был готов пойти на соглашение за единовременную выплату в размере полумиллиона долларов.

– И издательство платить отказалось.

– Тем более после того, как они установили, что адрес Онг Пхина суть тот же почтовый ящик, на который агент Андерхилла Фенвик Тронг отправлял ему почту и чеки с гонорарами.

– Узнаю нашего мальчика!

– Они направили Андерхиллу ответ, предоставив возможность предложить свою книгу какому-нибудь другому издательству, раз уж он не удовлетворен их усилиями, – и он как будто пришел в себя. Даже прислал им письмо с извинениями за то, что потерял самообладание. В этом же письме он объяснил, что Онг Пхин – его друг, юрист, который остался без офиса и временно проживает у него.

– «Цветочек»!

– Ну, в любом случае… Он преподнес угрозу двухмиллионного иска как пьяную шутку. Все утряслось. Но как только он представил свою следующую книгу, «Кровь орхидеи», то снова сбрендил и стал угрожать судебными исками. Онг Пхин настрочил несколько бредовых депеш на таком английском, каким японцы составляют инструкции по эксплуатации. А когда книга вышла, Андерхилл отправил по почте коробку с засохшими экскрементами президенту «Гладстоуна» Джеффри Пенмейдену, известному и весьма уважаемому человеку. Это было все равно, что прислать дерьмо Максвеллу Перкинсу^[55]. А книга вышла и… провалилась. Вот просто раз – и исчезла из виду. С тех пор в издательстве о Тиме не слышали ни слова, и я не думаю, что они горят желанием возобновить с ним сотрудничество.

– Он прислал посылку с дерьмом Джеффри Пенмейдену? Самому знаменитому издателю Америки? – спросил Биверс.

– Полагаю, здесь дело скорее не в сумасшествии, а в ненависти к себе, – предположил Пул.

– Ты всерьез думаешь, что это не одно и то же? – Биверс потянулся и похлопал Майкла по колену.

Когда Биверс опустил спинку кресла, откинулся на нее и закрыл глаза, Майкл включил лампочку для чтения и взял в руки книгу «Видеть зверя».

Действие в первом романе Андерхилла начиналось с того, что юношу из богатой семьи по имени Генри Харпер призвали в армию и отправили на Юг в учебный центр основной подготовки. Он представляет собой тип человека, который постепенно, но основательно подрывает благоприятное первое впечатление о себе. Харпер внешне обаятелен, высокомерен, эгоистичен. Другие люди по большей части либо производят на него впечатление, либо вызывают отвращение. Само собой, военную подготовку он ненавидит, а его ненавидят все остальные новобранцы на базе. Он знакомится с парнем по имени Нэт Бисли, чернокожим солдатом, который, похоже, симпатизирует ему, несмотря на его недостатки, и который под снобизмом и самосознанием Генри обнаруживает порядочного человека. Нэт Бисли берет Харпера под свою опеку и всячески помогает пройти курс боевой подготовки. Во многом к облегчению Харпера, его отец, федеральный судья в Мичигане, похлопотал, чтобы Генри и Бисли попали в одно подразделение во Вьетнаме. Судье даже удалось посадить Генри и Бисли на один рейс из Сан-Франциско в Таншоннят^[56]. И во время перелета Генри Харпер заключает с Нэтом Бисли сделку. Суть ее такова: Нэт продолжает защищать его, а Генри гарантирует ему выплату половины всех денег, которые заработает когда-либо или унаследует. Речь шла о сумме не менее двух-трех миллионов долларов, и Бисли дает согласие.

Спустя примерно месяц пребывания в стране оба солдата во время патрулирования отстают от своего подразделения. Нэт Бисли поднимает свою М-16, нажимает на спуск и делает в груди Генри Харпера дыру размером с семейную Библию, меняется с покойником жетонами^[57], после чего уродует тело Харпера до неузнаваемости. Затем по пересеченной местности отправляется в сторону Таиланда.

Майкл читал, перелистывая страницы в свете желтого луча лампы, в то время как на маленьком экране перед ним как бы сам по себе крутился невразумительный кинофильм. Ровно гудящую тишину салона то и дело прорезали храп и отрыжки забывшихся сном педиатров. Нэт Бисли наживает целое состояние на торговле гашишем в Бангкоке, женится на красивой шлюхе из Чиангмая и летит обратно в Америку с паспортом на имя Генри Харпера. Пун Инь или, возможно, какая-то другая стюардесса, сидевшая в последнем ряду, шумно вздохнула.

В аэропорту Нэт Бисли арендует автомобиль, и они вместе с красавицей-шлюхой из Чиангмая едут в Гросс-Пойнт. Майкл представил себе, как Нэт, сидя за рулем, повернулся к жене и показал ей на большой белый особняк судьи Харпера перед зеленым простором безупречной лужайки. Вслед за этими образами, словно сопровождая их, стали всплывать другие: Пул никогда не проводил столько времени в воздухе, начиная с 1967 года, и моменты его непростого полета во Вьетнам, заключенные в оболочку такого же беспокойства, переплетались с приключениями Нэта Бисли, рядового-дезертира.