Петр Вяземский
О двух статьях напечатанных в Вестнике Европы
Grand et sublime effort d'une imaginative
Qui ne le cède point à personne qui vive.
L'Etourdi, Comédie de Molière, Acte III, se V.
Поздравляю его с таким усилием воображения, если он им радуется; но жалею, что доказательство его в сем случае, как и в прочих, ничего не доказывает. Можно б было, угадывая умысел критика, оставить слова его без строгого исследования и притвориться, что принимаем их за простосердечное выражение искреннего его мнения. – Противники неизвестного рыцаря имеют ту выгоду, сражаясь с ним, что могут по произволу действовать против него стрелами шутки или орудиями истины и рассуждения. Победа равно их ожидает. «Тайну писать как говорить[5], по словам г-на М. И., давно проповедовал Тредьяковский». Положим так; но тайны в литературе, как и во многих других отраслях, приносят честь и пользу не Сфинксами хранящим их про себя; но Эдипам, умеющим оные разгадывать. На поприще литературного действия, более нежели во всяком другом, намерения без исполнения остаются тщетными и пропадают бесплодно. Тредьяковский, как умный и образованный европейским воспитанием человек (в этом никто ему не отказывает), мог знать для своего времени чего желать языку; но, как писатель без дарования и искусства, не мог ничего сделать в его пользу. Тредьяковский хотел проложить новую дорогу; но, не имея вожатыми себе ни вкуса, ни авторского дарования, путался в своих поисках, погиб и не имел даже бедственной чести погубить с собою ни одного последователя. Карамзин нигде не выдавал себя за указателя нового пути; но внимательный к потребностям языка, отставшего от образованности народной, возвел его трудами своими на степень, ей соответственную, и одною силою примера повлек за собою и ученых, и светских, и государственных писателей, и самое общество. Довершим опровержение слов г-на М. И. коротким отступлением, которое однако ж не уклоняется от настоящего предмета. Г. Каченовский выдает себя и некоторыми почитается за проповедника классического учения. Но если классические сведения со временем еще более распространятся у нас, если явится новый Лагарп, который наставлением и примером утвердит классическое учение, то неужели можно будет сказать, что сие благодетельное направление дано г. Каченовским и что тайна следовать образцам классическим была ему известна? Несколько слов, сказанных в пользу мертвых, и то может быть с одним желанием уязвить живых, будут недостаточны для присвоения ему этой чести. Необольстимый суд потомства потребует творений в доказательство, и с чем предстанет пред зерцало наш классический писатель? Предстанет ли он с романом Тереза и Фальдони, с Библиотекою повестей и анекдотов, с холодным и бездушным переводом некоторых поем Бейрона, в коем пересушена сухая Французская проза[6]; предстанет ли с рассуждением о похвальных словах Ломоносова, содержащем много выписок и мало мыслей и в коем сочинитель, говоря о витии нашем, как о заразе, потопе, или другом Божием гневе – торжественно объявляет, что «Всеблагое Провидение, по недоведомым судьбам своим, иногда являет миру людей великих»[7], или сравнивает его изложение правил об употреблении слов с упадшим с дерева яблоком, вразумившим Невтона к объяснению притягательной силы в системе всемирной; предстанет ли с сухими извлечениями из Шлецерова Нестора, которые он назвал своим сочинением; – с журналом, который, похитил имя Вестника Европы, не имеет ничего Европейского и распространяет вкус к классическому учению сообщением публике стихов подобных Союзу поэтов, Французских загадок, которые в ребячестве затвердили мы от старых своих дядек, сообщением Прозаической Галиматьи[8], не знаю почему так названной – не в пример другим – как будто она выродок, отличенный таким заглавием.
