Петр Вяземский
Грибоедовская Москва

В подтвержденье наших оценок укажем, например, на письма подлежащие рассмотрению нашему. Они, по большой части, не заслуживают гласности, которую им придали. Писавшая их была, без сомнения, умная девица, часто с воззрениями довольно верными и меткими, но все не выходят они из разряда обыкновенного. Если наши издатели знали бы покороче среду, из которой эти письма вышли, они знали бы, что можно в этой среде отыскать двадцать, тридцать переписов не только равных, но и много превосходящих ту, которую они предлагают любопытству читателей. Они думают, что отрыли новинку, редкость: а в этой новинке ничего нет нового. В этой редкости ничего нет редкого, по крайней мере для тех, которым среда эта знакома и так сказать родственна. Для других же посторонних людей тут не найдется пищи заманчивой, лакомой. Писавшая их достаточно была умна, чтобы осмеять предприятие обнародования этих писем, если могла бы она предвидеть, что попадет она за них в журналистику и в историю. Самое заглавие, приданное этой переписке, не кстати и произвольно. В этих письмах нисколько не обрисовывается Грибоедовская Москва. Скорее тут проглядывает Москва анти-грибоедовская. Тут не видать ни Фамусова, ни многих домочадцев и посетителей кружка его. Да и пора, наконец, перестать искать Москву в комедии Грибоедова. Это разве часть, закоулок Москвы. Рядом или над этою выставленною Москвою была другая светлая, образованная Москва. Вольно-же было Чацкому закабалить себя в темной Москве. Впрочем в каждом городе не только у нас, но и за границею, найдутся Фамусовы своего рода: найдутся и другие лица, сбивающиеся на лица, возникшие под кистью нашего комика. Суетность, низкопоклонство, сплетни и все тому подобное не одной Москве прирожденные свойства: найдешь их и в других Европейских городах. Во всяком случае Грибоедовская Мосвва не отражается в письмах М. П. Волковой. Ни в ней, ни в той, к которой они писаны нет и оттенков, которые оправдали бы заглавия предлагаемой картины. Обе были родные Москвички: они могли сблизиться и подружиться вследствие обстоятельств, некоторых общих сочувствий; но впрочем они друг на друга мало походили. Из самих писем Волковой видно, что во многих мнениях и суждениях они расходились. Может быть в этих противоречиях и таилась главная связь их взаимных отношений. Посредственные и слабоумные люди любят одних своих прихожан, они отворачиваются от людей, записанных в другом приходе. Княжна Одоевская (вышедшая после замуж за Сергея Степановича Ланского) была особенно миловидна и грациозна, он был влюблен в нее и воспитание её было совершенно особенное. её мать, которую прозвали в Москве Madame de Genlis, по образовательным и педагогическим наклонностям её, прилежно и своеобразно пеклась о дочери своей. Заботы её удались, вероятно и по даровитой натуре воспитанницы. После смерти родителей своих жила она у дяди своего, Ланского, который был кажется, Московским губернатором. Показалась она в свете и выезжала с теткою. Появление её в обществе, на частных балах, в Московском Благородном Собрании было блистательно и победительно. В тогдашней Москве было много красавиц, но эта новая звезда заняла свое и почетное место в сияющем созвездии. В те счастливые года Московского процветания молодежь из гвардии приезжала зимою на отпуск в Москву: себя показать и на красавиц посмотреть. В одну из таких зим явился молодой гусар, тогда известный более проказами своими и некоторыми бойкими стихами. Это был Денис Давыдов. Он не замедлил влюбиться в княжну Одоевскую и прозвал ее Галатеею: а соперника, который также вздыхал по ней и тяжело за нею увивался, рослого гвардейского офицера, прозвал он Полифемом. Тогда поэтическое баснословие было у нас еще в ходу и всем понятно. Но ни Аткреон под доломаном, ни дюжий циклоп, хотя и двуглазый не тронули сердца Московской Нереиды. Неуязвленное и свободное, по крайней мере по-видимому, перенесла она его в Петербург, куда переселилась с родственниками. Позднее вышла она замуж за С. С. Ланского. В двадцатых годах находим их в Москве: муж и жена имели порядочное, скорее блестящее состояние, дом их сделался из первых в столице. Лучшее общество в Москве пристало к нему и водворилось в нем. Навещающие Москву иностранцы, особенно Англичане, пользовались в нем не только хлебосольством, этою Славянскою и особенною Московскою доблестью, но и просвещенным гостеприимством. Хозяйка знакомила их с Москвою, с её достопримечательностями, а лучше всего знакомила их с прирожденным достоинством и пленительными свойствами Русской образованной женщины. Не чуждая Русской и иностранной литературе, в особенности Английской и Французской, она иногда переводила для иноплеменных гостей своих замечательнейшие страницы, обратившие внимание её в Русских журналах или вновь появившейся книге.