Петр Ингвин
Кваздапил. История одной любви. Начало
– А вот и нет! – Машка вырывалась, перекручивалась и одновременно сыпала словами. – Во-первых, невеста, во-вторых, черная! Тили-тили-тесто, жених и невеста… Один белый, другой черный… Черный, черный, чернозадый, убил дедушку рассадой…
Не над всем можно смеяться. Терпение и самообладание полетели к чертям, сдерживающие рамки лопнули, из глубин подсознания поднялось что-то темное и злое. Я до середины содрал с мерзавки тканевую завесу приличий, и от всей оплеванной души ладонь звучно приложилась по живому.
– Ойёй!
– Как урок? Доходчиво объясняю?
– Лучше всех. Я уже все поняла. Кроме одного. Санька, а у нее задница черная? Ой, да больно же!
С извивающейся змеей сладить проще, но я пока справлялся.
– Как у тебя, даже белее. – Рука ритмично продолжала начатое с механической точностью ментально заклинившего метронома. – Приятно, если буду называть тебя белозадой?
– Пожалуйста, это факт, это не обидно. «Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи: я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?..»
– Сейчас станешь самой румяной, спору нет. Отныне ты не Машка, а Белопопик, буду при всех называть, чтобы запомнили и поддержали.
– Только попробуй!
– Обидно? А другим, думаешь, не обидно, когда их по-всякому называют?
– Все-все, поняла. Воспитательный эффект достигнут.
Ну, наконец-то. Я снизил прилагаемые усилия.
– Ты мазохистка? Нравится, когда бьют?
– Нравится злить. Видел бы свое лицо!
– Тогда получи еще, за неправильное воспитание.
В момент удара над головой раздалось:
– Не двигаться, полиция!
Звук передернутого затвора заставил вздрогнуть: два словно бы материализовавшихся из ниоткуда стража порядка взяли меня на мушку. А говорят, что они долго едут по вызову. Наверное, рядом были. Один спрятал оружие в кобуру и с заломом руки уронил меня лицом в ящики. Второй собирался что-то спросить у Машки, но она с кулаками налетела на опешившего спасителя:
– Отпустите! Это мой брат!
Второму пришлось так же стреноживать и класть на ящики сестренку:
– Черт возьми, что здесь происходит?
Я вывернул лицо:
– Воспитываю молодое поколение, товарищ… как вас по званию?
– Сержант.
– Товарищ сержант. Или надо говорить «господин сержант»?
– Говори как хочешь. Брат, значит? – Сестренку отпустили, а удержание меня в болевом заломе ослабилось.
– Старший, – буркнула Машка, вдруг вспомнившая, в каком виде находится, и начавшая срочно оправляться.
А то по нам с ней не видно, кто старший, а кто младший.
– Это важное дополнение. – Некоторое время не сводившие с нее глаз полицейские задорно переглянулись.
Оба – примерно мои ровесники, молодые парни, для которых Машка с ее созревшей фигуркой и смазливым личиком – возможная кандидатка в подружки. Поскольку я брат, а не хахаль, то почему бы не познакомиться с шалуньей-сестрицей поближе? Напряжение разрядилось, меня полностью отпустили.
Второй полицейский вспомнил про обязанности:
– Ваши документы.
Мы предъявили. Прочитавший их указал сержанту на Машеньку:
– Малолетка.
– Сам такой, – надулась сестренка.
– Расскажите ваше видение ситуации, Мария Егоровна.
– Брату правда глаза колет, и он руки распускает.
– Часто?
Даже Машка поняла всю серьезность заявления. Хорошо, что она у меня сообразительная, а то ведь заберут меня «для галочки», и доказывай потом, что ты не гималайский верблюд.
– В первый раз в жизни, – сказала она, с вызовом поглядев на меня: «Видишь, спасаю, из петли вытаскиваю! А ты, мерин недоделанный, меня по мягкому месту…»
– За дело, – вставил я.
Сержант жестом попросил не встревать:
– Вашу версию выслушаем позже.
– А я уже все рассказала, – резюмировала Машка.
Сержант обернулся ко мне:
– Что же Мария Егоровна такого натворила, что заслужила рукоприкладство с нанесением легких телесных повреждений, которое было совершено сознательно и в присутствии многочисленных свидетелей, а, Алексантий Егорович?
– Каких таких повреждений? – Машенька хлопнула ресницами.
– Мы видели. – Полицейские едва подавили улыбки. – Можно сейчас же пройти медицинское освидетельствование, чтобы задокументировать следы побоев. В любом случае, мы видели и подтвердим.
Следы побоев… Видели…
У Машки вспыхнули щеки.
– А статьи за подглядывание в уголовном кодексе не найдется? У меня появилось, что заявить.
Полицейские поняли, что разговор пошел не туда. Проблем не любит никто.
– Претензии к брату имеются, гражданочка? Может, вас проводить, чтобы ваш брат вас больше не обижал?
– Попробуете проводить, и брат вас самих обидит, всю жизнь обиженными ходить будете.
– Рот-тердам столица Дании, – ругнулся младший напарник сержанта, принявшись ступней тереться о траву, – вляпался все-таки. Не каждая свинья такую грязь найдет.
– Столица Дании – Копенгаген. – Машка победно улыбнулась. – И не льстите себе. Каждая.
Когда до полицейских дошло, один прыснул в кулак, второй едва не поперхнулся.
– Бойкая девица. – Сержант уважительно качнул головой. – Если побудительные мотивы Алексантия Егоровича похожи на те, что сейчас возникли у меня, то отныне все понимаю и сочувствую. Вердикт присяжных был бы – «Оправдан полностью».
Как бы Машку ни склоняли и не выставляли в невыгодном свете, она купалась в обрушившемся мужском внимании. Думаю, прояви стражи порядка больше напора, и, возможно, завязалось бы знакомство. В обе стороны плыли флюиды соблазна, атмосфера стала почти романтической.
Очень своевременно (с моей точки зрения) у сестры зазвонил телефон. Она резко развернулась с трубкой около уха, юбка заложила вираж, и часть того, что всех румяней и белее, вновь ударило по глазам. Паршивка знала, что делает, и то ли насмехалась, то ли подстрекала.
– Да. – Разговаривая, Машка ходила вдоль площадки. – Почти. Когда? Хорошо. И я. Обязательно.
Останки разбитого асфальта взбивались в пыль подошвами кроссовок, глазки сестренки стреляли по сторонам и, намного чаще, под ноги, где легко утонуть в чем-то не самом благоухающем. Ветерок развевал и трепал юбочку, и взоры полицейских, которые, не отрываясь, следили за ней, казалось, молили о резком порыве. Я прокашлялся.
– Товарищ сержант, а меня выслушаете?
– Естественно, мы же задали вопрос.
– Однако забыли получить ответ. Как вас по фамилии?
Сержант мгновенно подобрался, мне в переносицу уперся суровый взгляд.
– Сержант Старомоев, а что?
– Сержант Старомоев, родная сестра обзывает мою девушку нехорошими словами, а мне нечем ответить, кроме, как в детстве, «лещом» по попе. Подскажите, каким еще способом воспитывать потерянное поколение?
Оценив подход, сержант хмыкнул, глаза подобрели.
– Раньше говорили: будешь баловаться, отдам дяде милиционеру. Времена и названия сменились, но преемственность сохранилась, и мы не против оправдавших себя методов. Можете использовать на полную катушку. Если балуется или шалит, с удовольствием заберем прямо сейчас.
Полицейские хитро переглянулись. В их глазах до сих пор маячила картинка нанесенных мной «легких телесных повреждений», сделавших сестренку всех румяней и краснее. Машка оказалась рядом, и я толкнул ее локтем – легонько, чтобы органы правопорядка вновь не вспомнили об обязанностях:
– Слыхала?
– Пусть забирают, я согласная.
– А маме что сказать?
– Пала смертью храбрых в борьбе с внутренними органами.
– Тогда мама подключит внешние.
– Но ты меня защитишь?
– Тогда папа отвоспитает твои внешние органы похлеще моего, и уже никто не поможет, потому что от папы защиты нет, кроме баллистической ракеты прямого наведения с противолобной боеголовкой из чугуна. У тебя есть такие?
– Как говорит тетя Вера, которая работает в магазине, «были, но только что кончились». Неужели все так плохо?
– Еще хуже.
– Что же делать? Молчи, я знаю, ты мне все детство твердил ответ на этот сакраментальный вопрос: снять штаны и бегать. Молодые люди в форме, как мне почему-то кажется, не возразят против такого решения проблемы, хотя форма на молодых людях обяжет их прекратить нарушение общественного порядка. Форма и содержание вступят в противоречие, наступит аннигиляция, и на месте хороших с виду людей возникнет черная дыра. Обидно, правда?
Сержант с улыбкой покачал головой, мне в руку вернулись документы:
– Алексантий Егорович, вы очень терпеливый человек. На вашем месте я бы сделал уже много большее, чем «легкие телесные», и статья, боюсь, была бы другая. Но постарайтесь сдерживаться и в дальнейшем, иначе внутренним органам придется забрать для воспитания вас. Всего хорошего.
Маша с удивлением проследила за исчезновением полиции.
– Санька, а ты бы меня отдал?
– Легко. Невоспитанным девочкам туда и дорога.
– Туда – куда?
Сестренке удалось меня смутить.
– Ну… во внутренние органы.
– Что-то путаешь. Это внешним органам дорога во внутренние органы невоспитанных девочек.
– Хочешь стать еще румяней и милее? – У меня снова руки зачесались. – Могу устроить.
– Тогда эти бравые полиционеры вернутся, и ты отправишься туда, где некоторых мужчин, бывает, тоже превращают в невоспитанных девочек.
– Теперь я буду умнее, следующее воспитание проведу в глухом мечте, а труп спрячу.
Машенька со вздохом поджала губки:
– Кроме шуток: зря я за тебя заступилась. Посидел бы пятнадцать суток в тюрьме за избиение несовершеннолетней, вот это было бы воспитание.
– Пятнадцать суток сидят в камере предварительного заключения, сокращенно КПЗ, а в тюрьме – годами. По предъявленной статье меня выпустили бы перед пенсией.
– Это еще лучше. Никогда не поднял бы на меня руку. Просто не смог бы от старости.
– Ты так меня не любишь?
– А за что тебя любить? За то, что бьешь?
– Говорят: «Бьет, значит, любит». Брат тебя любит, сестра.
– Вот подрасту, силенок наберусь для отпора, и тоже тебя полюблю.
Привычная юморная перепалка вернула мир в души, и мы под ручку зашагали дальше.
В отличие от женских шопингов с их бесконечными прикидками и приглядками, я заставил Машу покупать то, что приглянулось, сразу же, а стандартное, где не требовалось примерок, брал сам, не спрашивая, нравится или нет. Машка не сопротивлялась, убедившись в бесполезности возражений. Примерно через четыре часа хождений мы обросли пакетами, как по весне деревья листвой. Руки грозились оторваться. Я направился к остановке автобуса:
– Поехали домой, разгрузимся. Все основное купили, после обеда смогу тебе город показать.
– Езжай, а я сама погуляю и посмотрю. Есть не хочется, хотя твоя чо… – Машка плутовски сощурилась, – чопорная подружка очень вкусно готовит. Вечером отъемся за весь день.
Переубедить было невозможно, а применить силу мешали пакеты. Мы разошлись с обещанием, что если Машка заблудится или что-то случиться, она мне позвонит.
До вечера я сам дважды звонил узнать, как дела. Ничего не случилось, она гуляла, настроение у нее было отличное. У нее-то отличное, а я чувствовал себя матерью, отправившей дитя в темный лес. В сказке про Красную Шапочку на месте дровосеков я бы, следующим после волка, зарубил сбрендившую мамашу, которая настолько не любит дочь.
Вернулась Машка довольная, порозовевшая и голодная до чертиков. Пока Хадя накладывала в тарелки, сестренка – ну, вся в родительницу – как бы «вспомнила»:
– Мама сказала, что если будешь упорствовать в размещении меня в ущерб вашим отношениям, то сразу набирать ее и передать телефон тебе для выговора. Значит, сегодня я сплю на кухне.
– А вчера насчет маминых слов почему промолчала?
– Хотелось побыть наедине с твоей девушкой. Теперь любопытство удовлетворено, смогу уснуть спокойно.
Пока Хадя возилась на кухне, сестренка весла себя странно – сидела как на иголках. Чувствовалось, что она нервничает, с каждой минутой все сильнее. Машку постоянно тянуло к окошкам, глаза то и дело косились на телефон. Наконец, она позвонила куда-то сама.
– Не отвечает. Саня, поможешь? Нужно во двор сходить.
Я сложил руки на груди.
– Рассказывай.
Машка смутилась, взгляд превратился в таракана и попытался уползти в щель под плинтусом.
– Захар тоже в городе, мы договорились, чтобы он ждал на улице. Но он не звонит, а телефон выключен.
– Телефон заряжать нужно, конспираторы, тогда в глупую ситуацию не попадете. Ну, пошли, Джульетта, искать твоего Ромео.
Захар нашелся на детской площадке, куртка оказалась порванной, нос в крови.
– Телефон украли, – сообщил он, слегка гундося.
Задранная голова должна была замедлить поток крови, который в реальности давно иссяк.
– Бедненький мой… – Машка принялась квохтать, как наседка, прыгая со всех сторон и отирая разбитое лицо парня носовым платком.
– Пойдем, ковбой. – Приглашающим жестом я указал Захару на подъезд.
Хотел сказать «каратист», напомнив о рекомендации при знакомстве, но я не растаптывать его репутацию окончательно. Он же тогда честно отнекивался, это меня и подкупило.
– Ковбой – коровий мальчик, – блеснула Машка знаниями английского. – Ты кем сейчас меня обозвал?
– Тебя? А-а, дошло. Прости, пусть будет делавар, повстречавшийся с недружественными индейцами. Пойдем, походный лазарет ждет.
– Нога очень болит, – пожаловался Захар.
– Сломана?
Придется везти его в травмпункт. Конечно, лучше бы полицию вызвать и «скорую», но дома – Хадя. Начнут докапываться, кто есть кто, а у каждого полицейского, наверняка, на руках ориентировка с фотографией…
Машка опередила с предложением государственной поддержки избитых и униженных:
– Надо в полицию звонить, отобранный телефон денег стоит.
– Ерунда, он старый, я давно хотел новый купить.
Конспираторы переглянулись. Они хотели остаться вдвоем, парень ради этого ехал в другой город, а вместо романтического вечера светят долгие допросы в полиции с заполнением протоколов и поиском возможных обидчиков. Оба не желали тратить время на глупости. Последнее – с их точки зрения. Хорошо, что желания юных дарований сегодня совпали с моими. На всякий случай я решил просветить:
– Украли – это когда без твоего ведома. Если нагло отобрали – значит, ограбили, совсем другая статья. Покажи ногу. Встань. Сделай пару шагов.
Придерживаемый сестренкой, парень сделал несколько трудных шагов. По-моему, он переборщил с хроманием, но дама впечатлилась геройством едва не павшего кавалера.
– Простой ушиб, – констатировал я. – При переломе или вывихе на ногу не наступить.
Скорее всего, Захару дали в нос и толкнули на бортик песочницы, на этом драка, с Голливудским размахом рисуемая в Машкиной голове, закончилась.
– Значит, в «Скорую помощь» звонить тоже не надо? – подытожила сестренка.
– Нет, – уверил Захар, – все нормально. Пройдет.
– Пойдем, герой, умоем и приведем в порядок. – Отодвинув суетившуюся Машеньку, я сам повел «героя». – Ужинал сегодня?
– Нет.
– Тогда ты пришел по адресу.
В квартире нас встретила испуганная Хадя.
– Это Захар, Машенькин парень.
Я указал парнишке на вешалку. Хадя улыбнулась:
– Здравствуйте. Наслышана.
Вот как? Ах да, ночные разговоры. Любопытно, что Хадя знает о сестре такого, чего не знаю я.
Машка ухаживала за кавалером. Йод и бинты из выпотрошенной аптечки не пригодились, оказалось достаточным смыть кровь и грязь и обработать намоченной ваткой. Боль в ноге постепенно проходила, но Захар еще хромал.
За ужином парочка держалась за ручки. Машка липла к Захару, тот стеснялся неуместных проявлений нежности. Недолго. Ощущение дружелюбия растопило лед, в жестах и словах появилась бравада, свойственная всем пытающимся пустить пыль в глаза мальчишкам, когда они чувствуют себя не в своей тарелке.
Машка долго ерзала и, наконец, решилась:
– Можно Захар останется?
– На ночь? – глупо переспросил я.
– Помнишь разговор о просьбе и твоем выводе, который я просила запомнить?
Интриганка. Обо всем знала и заранее все спланировала.
– А его родственники, к которым приехал, возражать не будут?
Машка расцвела:
– Если честно, он специально ко мне приехал, нет у него здесь никого, кроме меня.
«Кроме меня». Гордость так и прет. Любофф, понимаешь. Тем более – первая. Ну, надеюсь что первая. В мое время в ее возрасте случалась именно первая, если вообще случалась, но времена меняются.
Первая любовь недолговечна. Так и слышался обратный отсчет для сестренки: до разочарования в мужиках и принятия как непреложный факт, что все они козлы, осталось десять… девять… восемь…
До единицы еще есть время. Машка счастлива.
– Не знаю. – Я беспомощно пожал плечами.
Не люблю, когда ставят перед фактом. Отправлять для ночевки на вокзал – как-то не по-человечески. Для гостиницы нужны деньги и, в любом случае, таких постояльцев по возрасту не возьмут. Отвезти на мою койку в квартире-общаге?
– Ты как?
Хадя, на которую я оглянулся, ждала решения от меня, но ее спросили, и она ответила:
– Пусть остается, как-нибудь разместимся. К нам домой иногда столько родственников приезжало, что спать получалось только стоя. Ничего, справлялись.
Она взялась за посуду, которую требовалось убрать и вымыть. Мнение высказано, дальнейшее зависело от меня, мужчины.
– Значит, он остается?! Спасибо! – На меня налетел светловолосый вихрь. – Чтобы вам не мешать, мы разместимся здесь, а вы сможете, наконец, побыть вместе.
– Но…
Машка перебила меня:
– Только попробуй сказать, что на полу холодно или любую другую заботливую хрень. Ты же вчера спал? А если у Захара снова кровь пойдет или понадобится что-то принести-унести – кто бегать будет? И насчет нас с ним не переживай, мы днем говорили с тобой на эту тему. Ты сделал вывод…
– Хватит тыкать меня этим выводом.
Захар, как лицо заинтересованное, с жадностью вслушивался, Хадя тоже косилась, но суть ими не улавливалась. Машка объяснила:
– Санька сказал, что спокоен за меня, что мозги у меня работают, поэтому глупостей не натворю. Надя, я сама домою. Спасибо. Идите.
Мы с Хадей не заметили, как оказались перед закрытой дверью в кухню.
– Так не пойдет, – громко произнес я. – Оставьте открытой.
– Свою закройте, тогда откроем, – донесся оттуда звонкий голосок. – Люди имеют право на личное пространство, к тому же нам совершенно не хочется слушать, как вы там… в смысле, о чем будете разговаривать.
И мы остались одни. В комнате с единственной кроватью.
Я покосился на Хадю. Ее кожа напоминала мрамор, лицо застыло каменной маской.
– Повторим трюк со звонком-вызовом?
Но мне очень не хотелось уходить. Неужели не найдется веской причины?
– Тебе нельзя уходить. – Хадя словно прочитала мысли. Мотивы были другими, решение объяснялось безопасностью, но как же я обрадовался сказанному! – Здесь твоя сестра. Если что-то произойдет…
– Что же делать? – Во мне все ликовало, но взгляд убито рухнул в пол, чтобы не выдать искр праздничного салюта.
Хадя ждала, что проблемой займется мужчина, но чувства мужчины оказались слишком на виду.
– Я буду спать на полу, – объявила она.
– Мы все отдали, постелить больше нечего.
– Не имеет значения.
– Не могу представить ситуацию, в которой парень блаженствует на кровати, а девушка ютится на полу. На полу сплю я. Точка.
Такой язык Хадя понимала лучше всего. Она собрала все, что нашлось матерчатого, получилась неровная, но мягкая подстилка. Подушку и простыню Хадя тоже отдала мне, чтобы прослойка между телом и холодом бетона получилась как можно больше:
– Мне достаточно матраса.
Мы легли полностью одетыми, как ходили дома. По полу ощутимо сквозило, с боков поддувало. Впрочем, терпимо, если сжаться в клубочек.
– Спокойной ночи. – Приподнявшись, я потушил свет.
– Спокойной.
В голове крутились мысли, вызванные невообразимой ситуацией – мы с Хадей спим в одной комнате. Одни. За закрытой дверью. Просто не верилось.
Было видно, как блестят открытые глаза соседки. Возможно, она думала о том же. Вернее, мне хотелось, чтобы она думала о том же. Она же не железная. Люди слабы. По себе знаю.
На кухне слышалась возня, затем донеслись звуки поцелуев. Молодежь дорвалась до свободы. Желание дать ремня мелким поганцам боролось с чувством собственного достоинства: как буду выглядеть, вмешиваясь в налаживавшиеся чужие отношения? На дворе давно не пещерные времена, «Домострой» отменили. Если юная парочка не будет осторожно заниматься интимным знакомством здесь под братским присмотром – кто знает, до чего они додумаются в каком-нибудь подвале или на чердаке, или куда еще занесет нелегкая. Возраст познания, ничего не попишешь.
Еще и пришлось извиняться за них:
– Прости.
Хадя странно улыбнулась.
– Я думала, что только у нас детей сводят с детства.
Не сразу до меня дошел смысл.
– Захара не родители сватали, они с Машенькой с одного двора, сами познакомились. О свадьбе даже речи не идет, они просто встречаются.
Пояснение ударило как кнутом.
– Считаешь это нормальным?
– Нет.
– Почему же не прекратишь? Если бы мой брат увидел меня так… – Лицо Хади приподнялось и указало на кухню, а новая мысль заставила глаза нервно закатиться. – Да и так, как мы сейчас, тоже…
Даже нахождение в одной комнате с мужчиной, который Хаде не близкий родственник, напрягало ее, что же говорить о смущавшей слух парочке и их чувственных исследованиях за хлипким фанерным полотном.
Я объяснил свою позицию:
– Я тоже не считаю это правильным, но я знаю сестренку. Если выгоню Захара, уйдет и Машка. Запереть в доме? Она вылезет в окно. Переживать о том, где ее носит ночью, спасать с чужого балкона или соскребать с асфальта – варианты хуже нынешнего.
Скрипнула дверь, кто-то занял туалет. У совмещенных санузлов есть большой минус – все идут туда в порядке очереди, как бы кто другой ни спешил. А мне как раз понадобилось.
– Тот самый выбор из двух зол, – довел я мысль до конца, – когда правильного ответа не существует.
– Маша это понимает и пользуется.
– Время упущено. Так, как тебя, ее уже не воспитать.
Едва туалет отворился, я появился в дверях.
Машка застопорилась, на губах возникла соучастническая улыбка:
– Тоже не спится? – Сестренка была в одних трусиках, ладони закрывали грудь. – А почему у вас тишина? Нас стесняетесь?
Меня затрясло.
– Не представляешь, как хочется тебе ремня дать.
– Все, прошли те времена.
На этот раз улыбка у сестренки вышла высокомерно-издевательской. Я с трудом преодолел позыв снова отшлепать. Она права, мы ушли из детства. Передо мной стояла современная девушка, она знала жизнь и свои права. В школе правам учат с первых классов, почему-то забывая упомянуть про обязанности. Спорить с такой – себе дороже, и я лишь тяжко вздохнул:
– Да, прошли, к сожалению. Хотя…
– Никаких «хотя». И – к счастью, а не к сожалению. Теперь мы взрослые, мы сами за себя отвечаем.
– За всех не говори. Я взрослый, а ты нет. Ставлю условие: немедленно одеться и вести себя предельно тихо, иначе…
Машка скривилась:
– Хватит строить из себя ханжу. А то мы не знаем, чем вы там занимаетесь. А вы, типа, не догадывались, чем здесь занимаемся мы.
Трудно описать, как внутри взбурлило. Дыхание стало тяжелым, взгляд налился чем-то нехорошим.
Сестренку пробрало, она оглянулась на дверь: успеет ли добежать и закрыться? Чтобы не смылась, я крепко схватил ее тоненькое предплечье – до боли.
– Завтра же вернешься домой, а сегодня чтоб ни звука, ни намека на что-то такое, за что захочется тебя выпороть. Иди.
Когда я вернулся, на выход поднялась Хадя. Очередь, однако.
Прошло две секунды, и она ворвалась обратно, испуганным жестом накрывая ладонью губы:
– Выхожу, а Захар тоже идет туда же. Он в одних трусах!
– Но ведь в трусах.
– В чужом доме, в чужом присутствии? «И скажет Иблис обитателям Огня: «У меня не было над вами никакой власти. Я лишь позвал вас, и вы вняли моему зову».
– Ты верующая? Не знал.
– Слово «верующий» имеет разное наполнение. Религия – часть традиции. Когда ты говоришь «Боже мой» или поздравляешь кого-то с Пасхой – это доказательства, что ты верующий?
– Но цитировать святые тексты…
– Когда говоришь «Око за око», «В чужом глазу бревна не замечает» – ты приводишь аргументы для некой ситуации или молишься?
– Понял.
Я насупился. Хадя взбудоражено продолжала:
– Благими намерениями известно куда вымощена дорога. Если воспитывать недеянием, это не воспитание, а самоотстранение от воспитания, отмазка, чтобы не быть виноватым.
– Я же объяснил – поздно вмешиваться. Они просто уйдут в ночь, где может случиться нечто похуже.
Хадя не удостоила меня ответом. Она дождалась, пока туалет освободится, а по возвращении легла и отвернулась от меня. Через какое-то время донесся тихий голос:
– Если тебе интересно, то дверь на кухню закрыта, а на ручке висит бейсболка. Мое мнение, конечно, не важно, ты из другого мира, и Маша – именно твоя сестра, поэтому тебе решать, согласуется ли то, что происходит, с тем, что ты говорил о воспитании.
Меня не подняло – подбросило. Ведь наказал же негоднице. И если там то, что думаю…
Как ребята ни старались, а звуки, едва доносившиеся из-за двери, сомнений не оставили. Крышка вскипевшего внутри меня котла слетела, он взорвался. Удар плечом чуть не разнес в щепы косяки и не вырвал петли. Дверь распахнулась.
То, что я увидел… лучше бы не видел.
– Ты чего?! – взвилась Машка. – Мы же к вам не ввалива…
Я схватил ее поперек тела, впереди в воздух взвились брыкающиеся ноги, сзади меня колотили кулачки:
– Отпусти!
Вскочил Захар: глаза круглые, лицо в пятнах, ладони безуспешно прикрываются. Он попытался броситься Машке на помощь. Молодец, хоть в чем-то мужик, но у меня силы удесятерились. Отлетевший защитник сполз по стеночке, и намерение помогать у него резко улетучилось.
– Так орать буду, весь квартал разбужу! – верещала Машка, пока кулаки молотили, а когти царапали. – Отпусти немедленно! Чем я хуже тебя?! Почему то, что можно тебе, другим нельзя?!
– Заткнись! Если соседи вызовут полицию, сдам пацана как насильника, свидетели и свидетельства налицо.
– Н… не надо! – пролепетал Захар, растерявший весь боевой задор, – я не думал… Она сказала…
Казалось, еще миг, и он расплачется.
В дверях спальни стояла Хадя и стекленела от происходящего.
– Подай ремень, – бросил я ей, в то время как руки продолжали укрощать брыкавшегося дикого зверя.
Когда брючной ремень оказался у меня, хрупкое тело в руках поняло, что обратного пути нет. В ожидании неизбежного оно съежилось, перекинутое через коленку. Голова свесилась, ладони уперлись в пол.
– А-а! – вылетел отклик на первую встречу белой и черной кож.
Побледневшая Хадя отвернулась. Захар скрючился в позе эмбриона.
– Ой! – второй крик боли разнесся где-то внизу, у моих ступней, далеко от места событий.
За ним последовал третий, четвертый, пятый… Белые луны вспухали кометными хвостами, а когда Захар попытался что-то пикнуть, сдвоенный плоский змей уставился ему в лоб:
– Ты следующий!
В ответ Захар подхватил вещи и был таков.
Едва донесся звук захлопнувшейся входной двери, мой запал иссяк. Провинившееся создание выскользнуло из рук, Хадя накинула на него свой халат. Все молчали.
– А где Захар? – Бегающий Машкин взгляд только сейчас заметил отсутствие бойфренда.
– Где-то на пути домой.
– Трус. Будто я одна виновата. Даже не заступился.
Хотелось сказать, что парень пытался вступиться, но припомнилась история во дворе, где тот притворялся героем. Я промолчал.
Выпоротая всхлипнула, прошлепала к зеркалу и осторожно потрогала под задранной полой халата место моего гнева.
– Дома меня никогда не били ремнем, – с неким обреченным спокойствием сообщила Машка, закончив рассматривать результат воспитания.
– А зря. – Я протянул ладонь. – Дай телефон.
– Чего это?
– Дай, говорю. А то… – Я снова поднял ремень.
Машка затравленно оглянулась, но Хадя устранилась из наших разборок. Помощи ждать неоткуда, все вопросы следовало решать со мной, а я был не в том состоянии, чтобы в чем-то пойти навстречу. Сгорбленная фигурка покорно поплелась на кухню и вернулась с телефоном.
– Сними блокировку.
– Блокировки нет. Саня, не надо…
– Надо. Теперь точно надо.
Открыв галерею, я листал фотографии, и волосы потихоньку вставали дыбом. Наша сладкая парочка фиксировала все экзерсисы с прилежностью отличников. Забавы юных натуралистов сначала отличались разнообразием и развитием сюжета, затем исключительно декорациями. Вот они дома, вот они в городе – сегодня, пока я ждал сестренку на ужин, и в конце альбома – они здесь, на моей кухне. Будто на десерт. Самое лакомое и неприглядное в одном флаконе.
Машка сжалась так, что превратилась в величину отрицательную.
– Только папе с мамой не говори, – выдавила она, пряча лицо в ладонях. Сквозь бледные пальцы проступили красные пятна.
И тут меня взнуздало и подбросило: на одном фото была Хадя, сфотографированная исподтишка!
– Я же просил!
– Всего один или два раза… я же никому не собиралась показывать…
Меня корежило изнутри, и отшатнувшаяся Машка на всякий случай осталась на небольшой дистанции. Я стал быстро листать в обратную сторону, и в какой-то миг выкатился снимок из следующего альбома.
– А это что?!!
Черная рука на белой груди. Черная – в прямом смысле, а не как недавно подкалывала сестренка.
Бывает так: на мониторе все исчезает, и – мертвый фон без проблеска. Такое преображение произошло с Машкиным лицом. Про фигуру и говорить нечего, крюк мясника показался бы примером правильной осанки. Сестра даже не взглянула на экран, бледные губы прошептали:
– У нас в классе есть негр, он ходит с Катькой Крапивциной. Но он же негр, мне было интересно, какие они. Он был не против.
Еще бы он был против. Покажите мне того, кто откажется. Даже если на тот момент с кем-то «ходит». Телефон в руке задрожал. И это не виброзвонок, это мой пульс с ума сошел. Казалось, что в груди сейчас что-то треснет и сломается.
Следующее изображение показало ту же пятерню, черное на белом, но не на груди. Совсем не на груди. Моя рука вновь потянулась к ремню.
– Саня! – Машка попятилась.
– Кваздик!
С другой стороны ремень перехватила Хадя. Я молча оттолкнул ее и вырвал ремень. Силой инерции Хадю отбросило в стене. Машка раскрыла рот в немом крике. Тушка содранного с нее халата спланировала павшей птицей на сердобольную защитницу маленьких. Машка убегала, пряталась, прикрывалась, а я стегал, куда придется.
– Интересно, говоришь? – Злость из меня лилась, как пена из перекипевшего кофе. – А вот это не интересно?
Подхваченная поперек тела сестренка полетела на кровать лицом вниз, воспитание продолжилось.
– И это же я еще не все посмотрел, не так ли, Машулька?
Звонок в дверь совместился с громким стуком:
– Откройте, полиция!
И снова получилась немая сцена почти по Гоголю. Что-то везет мне в последнее время на Гоголя. Надо бы перечитать на досуге. Может быть, судьба на что-то намекает?
