Пьер Изместиефф
Воспоминания Пьера Изместиефф, потомка русского княжеского рода Долгоруких и французского рода Блукет, талантливого шпиона, успешного бизнесмена, любителя и ценителя красивых женщин

Воспоминания Пьера Изместиефф, потомка русского княжеского рода Долгоруких и французского рода Блукет, талантливого шпиона, успешного бизнесмена, любителя и ценителя красивых женщин

Предисловие

Не помню точно, когда мне пришла мысль написать свои воспоминания. Я обдумывал это некоторое время, и в 2011 году наконец-то решился начать писать свои воспоминания. Скажу вам честно, дорогой читатель, я совершенно не представлял себе, какая это трудная задача. Я никогда не вел никаких дневников и всё описываю по памяти, которую постоянно напрягаю, вспоминая те или иные события и факты. Это было похоже на клубок с нитью, которую я распутываю, постепенно двигаясь к цели – написать книгу моих мемуаров.

Иногда бывало так, что я начинал описывать события, происходившие со мной в давние времена, и вдруг в памяти всплывал какой-то давно забытый факт, какие-то подробности, которые были зарыты в глубине моего сознания.

За 2011 год я смог написать 15 глав. На это у меня ушло целых два месяца кропотливого труда. Пишу «кропотливого труда», потому что это действительно очень непросто, особенно для меня, непрофессионального писателя. Но в то же время это занятие принесло мне и удовольствие, так как, копаясь в глубинах своей памяти, вспоминая события тридцати, сорока, и даже пятидесятилетней давности всплывали какие-то забытые интересные моменты моей жизни. И я как будто снова их переживал…

Из-за обострения моей болезни, иногда из-за недостаточной твердости, силы воли что ли, а когда-то из-за неблагоприятных обстоятельств, получилось так, что я остановился на написанных 15 главах.

В 2020 году случилась эпидемия коронавируса и мы все оказались на карантине. У меня появилось много свободного времени. В общем, мои воспоминания спас коронавирус! Он подтолкнул меня к работе над дальнейшими главами моих воспоминаний. Я начал работать. Процесс пошел довольно быстро и за двадцать дней я написал следующие семнадцать глав моей книги.

Но это было еще не все! Теперь мне нужно было буквально добывать необходимые фотографии, которые помогут создать наиболее яркую картину моего рассказа и сделают книгу более увлекательной. Когда я пишу эти строчки, я практически закончил все главы, но еще не договорился с издательством, а там много работы: корректура, верстка и масса других сопутствующих дел, в том числе маркетинговый план, и прочее. Но это уже дело техники, а не творчества.

Все персонажи в моей книге реальные, с настоящими именами. Исключением стали только мафиозный авторитет и глава «Гвардии Сивил», их имена я изменил по понятным причинам. Все описанные истории моих мемуаров абсолютно достоверны и не выдуманы – все было именно так.

Предлагаю на ваш суд, дорогой читатель, мои воспоминания. Хочется надеяться, что они будут вам интересны, а может быть, помогут вам в сложных жизненных ситуациях принять правильное решение.

Хотелось бы, дорогой читатель, чтобы знакомство с моей книгой было для вас и приятным, и познавательным.

Ваш Пьер Изместиефф

Май 2020 год

Глава 1

Я родился 15 января 1944 года в Лейпциге. В этот месяц город интенсивно бомбили. День моего рождения не стал исключением, поэтому все прятались в бомбоубежище, где мама меня и родила. До 18 лет я знал, кто был мой отец, но увы… это оказалось совсем не так.

Непростая история меня и моей семьи потребуют у читателя некоторого терпения, но вы будете вознаграждены интересными рассказами. Но, давайте все по порядку.

Мою маму зовут Наталья, она была очень красивой женщиной. В девичестве она носила фамилию Блукет. Один из пращуров семьи Блукет, мой прадедушка, был французским офицером, который уехал во время турецкой войны в Россию. Там он женился на княжне Долгорукой.

Мой дедушка Владимир Блукет и бабушка Елена Моисеенко-Великая уехали из России в конце 21-го года в Турцию. Бабушка уже была беременна мамой, которая и родилась в 22-м году в Константинополе. Уехали они потому, что в России уже произошла революция. Мои бабушка и дедушка были дворяне из Курска, и если бы они не уехали из страны, их бы, скорее всего, расстреляли. И дедушка, и бабушка были очень красивые. Дед был двухметровый красавец, истинный джентльмен, вылитый Гэри Купер.

Их последний месяц в России прошел не без приключений. В 19-м году они находились на Кавказе. Деда арестовали красноармейцы и собирались расстрелять. Бабушка была в ужасе: «Что делать?»

Бабушка вспомнила, что ее родная тетя, Александра Коллонтай, в то время была министром у большевиков, а также близкой соратницей Ленина. А следовательно, решила бабушка, что Коллонтай сможет помочь. Она обратилась в НКВД с просьбой послать телеграмму товарищу Коллонтай. Чекисты были не дураки. Телеграмму отправить разрешили, и деда не только не расстреляли, а назначили его военным следователем Кавказского фронта (у деда было хорошее образование – он был выпускником юридического факультета учебного заведения, которое после революции стало МГИМО). Это было только на руку моим бабушке и дедушке, чтобы осуществить план побега – сесть на последний пароход, уходящий из Одессы в Константинополь. И их план благополучно осуществился.

Уже через несколько месяцев они переехали из Турции в Сербию, где бабушка стала работать медсестрой. Через год жизни в Сербии у них родился мальчик – мой дядя Виктор Блукет. У бабушки было хорошее медицинское образование, полученное в России, французский язык она учила в Сорбонне, в Париже. Бабушка знала несколько языков, в том числе немецкий. Ее папа, мой прадед Борис Моисеенко-Великий имел чин генерала и служил в Генштабе при Николае II.

Дедушке жизнь в Сербии в 20-х годах не очень нравилась, и он решил уехать во Францию. Он предложил бабушке уехать с ним, но одним, без детей. Бабушка отказалась, и дед уехал один в свободный Париж, где стал работать таксистом. Через два года жизни в Париже он познакомился с очень богатой и интересной женщиной – Павлиной Гильван, которая влюбилась в деда. Дед добился развода от бабушки, женился на Павлине. Позже он решил эмигрировать в Марокко, куда и приплыл в 28-м году. Сразу устроился в американскую компанию Mobil Oil, где и проработал всю свою оставшуюся жизнь.

Бабушка с моей мамой и дядей Витей осталась в Сербии и прожила там 21 год. Дети ходили в русскую школу и гимназию. В 1943-м они переехали в Германию, в Лейпциг.

Через несколько месяцев после моего рождения бабушка, мама, дядя Витя и маленький я переехали из Лейпцига в лагерь Фишбек для «перемещенных лиц» под Гамбургом. Там мы жили до конца 1949 года. Есть было нечего, но несмотря на голодные годы, у меня о том времени остались прекрасные воспоминания. Раз в неделю в одной палатке лагеря показывали кино для взрослых, и я обязательно пролезал в щель под брезентом и наслаждался зрелищем. Меня неоднократно выгоняли, но я почти всегда умудрялся залезать в палатку с другой стороны, особенно когда показывали интересный фильм.

Я любил пошалить и попроказничать. Однажды, в один прекрасный день я решил прогуляться вне лагеря, за забором. Залез на высокую ограду и спрыгнул на то, что казалось горкой песка, но оказалось горячей золой. Я обжегся, но был на свободе, и решил продолжить мое путешествие. Добрался я до большого поля, где росла уже спелая кукуруза, нарвал штук десять початков и вернулся в лагерь со своей добычей. Мой отец, Изместьев Юрий, был так рад моему трофею, что в этот день он даже пропустил стандартное наказание: пороть меня ремнем. Правда, он это делал, не снимая с меня штанов, не очень сильно и без злости. Мне доставалось таким образом довольно часто, но не каждый день, были «выходные». Профилактическое наказание иногда отменялось, но никогда не зависело от моего конкретного поведения.

Помню, папа, который был «солидаристом», печатал в своей типографии антикоммунистическую пропаганду и надеялся скоро вернуться в свободную от коммунизма Россию.

С мамой они жили дружно, любили друг друга и, несмотря на тяжелые материальные условия, рожали детей. После меня на свет появились Катя, Алена и к концу жизни в лагере – Таня. Четверо детей за шесть лет.

После окончания войны восточная Германия оказалась под протекторатом Советского Союза. Мы были в западной части, но родители, да и многие русские боялись, что Союз может захватить и свободную часть. Было принято решение эмигрировать. Куда? Одна страна – Марокко, французская колония – принимала беженцев. А у нас там уже находился дедушка, и мы рассчитывали на его помощь.

В конце 49-го мы прилетели всей семьей в Касабланку с «нансовыми» паспортами, где было написано, что мы русские беженцы. Жили мы первое время в Бурназеле, где было много русских. Говорят, что русские способны к языкам, мое впечатление иное. Через три недели берберы, которые продавали нам все, что было нужно, спокойно понимали русский язык.

Юра Изместьев с несколькими коллегами то ли создал, то ли устроился (не помню точно) на новую геодезическую фирму La SOMEP, которой поручили составить подробную карту Марокко. Отец почти все время отсутствовал. Работа заставляла его подолгу, неделями находиться в отдаленных частях страны, где он жил в палатках. А когда возвращался, то часто привозил с собой змей, огромных ящериц, коробки скорпионов. Все это уже, конечно, было в сушеном виде. Алене и мне эти трофеи нравились, а Катя и Таня побаивались.

Для того чтобы нашей маме было легче растить четверых детей, папа вызвал из Югославии свою мать – бабушку Катю и его сестру – кстати, тоже Катю. Бабушка Елена работала медсестрой в больнице в Касабланке и жила отдельно от нас.

После нескольких месяцев в Бурназеле вместе с десятком русских семей, у которых кто-то из членов семьи работал в SOMEP, мы переехали в Айн Себаа, недалеко от Касабланки. Нас поселили вместе, все дома были одинаковые, новые, бетонные, с закругленной крышей и двумя садами – перед домом и позади. В нашем жилище была скромная кухня, где все промывали марганцовкой, душевая, три маленьких спальни и зал. Не было ни отопления, ни горячей воды. Тетка Катя сразу возненавидела нашу маму и нас тоже. Почему? Трудно сказать. Может быть, потому что сама не могла иметь детей. Во всяком случае, она нас постоянно оскорбляла. Маме было очень тяжело терпеть это самой, но больше всего она переживала за нас.

В Айн Себаа меня сразу устроили во французскую школу (orphelinat d’Ain Sebbaa), где учились все отбросы этого города. Нередко во время уроков у некоторых учеников случались приступы эпилепсии. На нас, здоровых и нормальных детей, это всегда производило сильное и угнетающее впечатление. Я не знал ни слова по-французски, но эта проблема решилась очень быстро. Наша учительница, наверное, полюбила меня и во время перемен возилась со мной. Она показывала мне картинки, заставляла повторять: chaise, maison, papillon и т.д. Через три месяца я уже говорил по-французски без акцента.

Примерно в тот же период состоялась первая поездка в Рабат к дедушке. Мы поехали не в полном составе: только папа, мама, моя сестра Катя и я. Алену и Таню не взяли. Таню – потому что слишком маленькая, а Алену – потому что побоялись, что ляпнет что-нибудь неприятное Павлине – жене деда. Дедушка мне безумно понравился. Он мне одолжил пневматическое ружье с дробью, и я бегал по саду и впервые стрелял по птицам, почти как в книжке «Записки охотника». Хорошие впечатления от поездки были только у меня. Дедушка и папа поругались из-за разногласий по каким-то политическим вопросам и больше никогда в жизни не общались. Мама расстроилась, что ее приняли, как просто знакомую. Контакт с дедом, едва начавшись, тут же разорвался. Только помню, что два или три раза на Рождество мы находили у порога корзинки с шоколадом, фруктами и орехами. Не было ни поздравления, ни крохотной записочки.

С сестрами Катей и Аленой, которые были еще маленькими для школы, возилась бабушка Катя и давала им уроки русского языка. Меня тоже не забывала и заставляла после школы переписывать целые главы из «Записок охотника». До сих пор ей благодарен. Я ходил в школу один, через поля, развлекаясь как мог по дороге. Я переворачивал камни и находил скорпионов и змей.

И вот в один из дней, а именно 6 октября 1950 года, я возвратился из школы, и меня встретила бабушка Елена в слезах. Она обнимала меня и своим ласковым и нежным голосом объяснила мне, что мама умерла, и теперь будет жить с Боженькой в раю, а ее тело скоро будет похоронено на кладбище. Я запасся бумагой и карандашами и стал рисовать картинки, чтобы положить маме в гроб. Похороны состоялись на кладбище Бен М’Сик. Дед не присутствовал на похоронах, но оплатил все расходы.

После смерти мамы наша жизнь с теткой Катей стала настоящей каторгой. Она смогла передать нам с полным размахом всю свою ненависть и злобу, а особенно в мой адрес. Когда я уходил в школу, она меня сопровождала до порога дома самыми мерзкими словами: «Что б тебя раздавил грузовик, и кишки твои размазались по мостовой». Это только один, но хороший и точный пример ее «ласковых» слов для меня. В адрес Алены произносились тоже подобные «любезности». Насчет Кати не помню, но помню, что вдруг маленькая Таня стала любимицей. Мы ей не завидовали, воспринимали все это как реальность.

Иногда меня наказывали, причем почти всегда без малейшего повода (учился я очень хорошо). Тетка выгоняла меня спать в сад, в собачью будку. Иной раз мне не позволялось есть с сестрами за столом, и я ел свой суп, сидя на полу. Мне поручались все грязные работы – чистить туалет, собирать навоз на мостовой для удобрения сада. Помню, что я особенно из-за этого не переживал, радовался чему мог и как мог. Я читал русские книжки, играл с мальчишками, ходил в церковь, записался в школу пения при церкви, куда моих приятелей заставляли ходить, а меня, из-за отсутствия слуха, вежливо попросили не приходить больше!

Пару раз тетка все-таки меня достала, да так, что я решил сбежать из дома. Первый раз я сбежал и поселился на арабском кладбище, недалеко от дома. Расположился спать так: головой на одной могиле, а ногами на другой, и так две или три ночи. Мои приятели, мальчишки, приносили мне кто печенье, кто сахар. Для меня это было интересным приключением. Во второй раз решил убежать к Стогофф. Они жили в Маариф, километров двадцать пять от нас. Дороги я не знал, даже названия улицы не помнил, но как-то после целого дня брожения по Касабланке, добрался до Миши Стогофф и его жены Эме. Меня напоили чаем с печениями, посадили в машину и отвезли обратно к тете Кате, и приключение закончилось. Мне было тогда лет восемь.

По дороге в школу я частенько проходил мимо большого склада, который всегда был закрыт. Как-то раз я набрался храбрости и разбил окно. Будучи очень худым, я смог пролезть внутрь. Какой сюрприз ждал меня там! Я попал прямо в «детскую сокровищницу Али Бабы». В помещении были сотни коробок с игрушками! Я набил карманы металлическими машинками, но когда я вернулся домой, тетка обнаружила мои богатства и все отобрала. Но я не расстроился. Я забирался в склад чуть ли не каждый день, а в школе раздавал игрушки моим приятелям. Домой «трофеи» больше не приносил.

После смерти мамы моя бабушка Елена переехала с сыном Виктором в Марракеш и работала медсестрой в местной больнице. Дядя Витя работал геодезистом, также как и мой папа в SOMEP. Бабушка и дядя Витя часто посылали мне посылки с вещами, но тетка обязательно все отбирала и отправляла кому-то из своих родственников в Югославию. Иной раз доходило до того, что я отправлялся в школу босиком. А однажды тетка отправила меня в школу с наполовину обритой головой.

На каникулы я часто ездил к бабушке и Виктору в Марракеш на автобусе. Я попадал в рай на земле! Бабушка и дядя меня баловали, я объедался бананами, а еще там у меня был велосипед. Я мечтал жить с ними всегда, но папе это не нравилось. Он не разрешил мне переехать в Марракеш насовсем. В Марракеше тоже были русские дети, и я очень дружил с Мишей Миркович и Майкой Безак. Их родители относились ко мне очень хорошо, особенно Федор Петрович Миркович, его жена и бабушка Миши со стороны отца.

Когда мне было уже девять с половиной лет, в Касабланке я прошел через кухню и заметил, что тетка Катя держит в руке иголки и готовит мясные котлеты к приезду отца. Когда мы все сели за стол, тетка начала кричать, что у нее в котлете две иголки. Она пожаловалась отцу на меня: «Вот что творит твой сын! Он хочет меня отправить на тот свет!» Я, конечно же, протестовал, но все было бесполезно, отец безоговорочно верил своей сестре. Он предупредил меня перед всеми, что если я буду продолжать себя так вести, то он будет вынужден отправить меня жить к бабушке в Марракеш. Вот правильно говорят: нет худа без добра – это было мечтой всей моей короткой, но насыщенной жизни! В ту же ночь я встал, пробрался с ножницами к шкафу тетки и разрезал весь ее гардероб. На следующий день отец купил мне апельсин и билет на автобус… Я навсегда уехал к бабушке Елене и дяде Вите в Марракеш.

Глава 2

Отец отправил меня жить к бабушке Елене и дяде Вите в августе. Помню, потому что стояла дикая изнуряющая жара, температура поднялась выше 40 градусов. Ночью приходилось вставать с постели и залезать под холодный душ, мочить белье… Час спустя кровать снова была абсолютно сухой.

Я приехал к бабушке не с пустыми руками: у меня уже был мой первый «диплом» – поступление в лицей. В то время нельзя было просто перейти из школы в гимназию, нужно было сдать экзамен. Учитывая уровень школы, в которой я учился, мое поступление в лицей было очень хорошим результатом.

Приняли меня в Марракеше во французский лицей Mangin. Лицей располагался в красивом здании темно-красного цвета. Но главное в лицее было другое – высокий профессиональный уровень преподавателей и… очень много красивых девушек разных национальностей. Конечно, большинство было француженок, но немало и арабок, берберок, евреек и даже несколько русских. Подчеркиваю присутствие женского пола, потому что оно существенно влияло на мое поведение.

С начального класса, шестого по французской системе, я не только увлекался подружками, но вел себя вызывающе по отношению к некоторым преподавателям, чтобы привлечь внимание к себе и вызвать интерес девочек. Учителя терпели меня лишь потому, что учился я очень хорошо, но на «Доске почета» не был отмечен по причине моего скверного поведения. Я учился в одном классе с Мишей Миркович и Майкой Безак, с Даниелем Израелем, Даниелем Мюллер, Патриком де ла Фонтен, дружба с которыми продолжается и по сегодняшний день! Из подружек помню прекрасно стройную красавицу Анну-Марию Картье, мое первое и взаимное увлечение. Времени, чтобы научиться целоваться по-настоящему нам потребовалось чуть более получаса.

Жили мы в Медине, в арабском квартале. Бабушка уезжала на работу в больницу на автобусе (в основном она работала по ночам), а я в лицей на велосипеде. Вскоре у меня появилась дрессированная овчарка, подарок французского полицейского, который возвращался во Францию и не мог взять пса с собой. Овчарку звали Дик, она сопровождала меня в лицей и сидела смирно у моего велосипеда, пока я учился и проказничал.

На каникулы я очень часто уезжал к дедушке в Рабат. Он присылал деньги на билет на поезд, но я почти всегда путешествовал «на пальце» – так дед называл автостоп, а деньги оставлял себе, как карманные. Обратно было сложнее. Дед довозил меня до вокзала, покупал мне билет, но, к счастью, не ждал отправления поезда. Я сдавал билет в кассу и снова отправлялся автостопом.

У дедушки было хорошо. Телевизора в то время не было. Мне позволялось читать книги для взрослых, слушать радио и решать «крестословицы» (так дедушка называл кроссворды). Жена деда – бабушка Павлина – относилась ко мне просто замечательно, любила меня как собственного внука.

Жили они на 3 rue de Taza, около башни Хасана. У них не было своих детей, но зато было много друзей, и они вели активную светскую жизнь. Дед в то время занимал пост представителя Mobil Oil в Марокко. Его постоянно приглашали, и он часто бывал на приемах всех посольств, и даже у короля Марокко Мухаммеда V, пока французы не убрали короля и не выслали его на Мадагаскар. Дедушка прилично говорил по-французски, но с сильным русским акцентом, и кроме французского не знал другого иностранного языка. Павлина отлично владела немецким, английским, французским и русским, на которых говорила без акцента.

Так как готовил повар, а убиралась прислуга, у Павлины было много свободного времени, которое она посвящала чтению книг на всех четырех языках. До обеда она соблюдала неизменный ритуал – разговаривала по телефону с женами послов, на приеме у которых они побывали накануне.

Дед и Павлина спали в разных комнатах, а я располагался в комнате деда на раскладушке. У деда был прекрасный сад, который цвел круглый год, благодаря рабатскому климату и трудам садовника. Я продолжал охотиться на воробьев из дедушкиной винтовки, часто ходил один или ездил с дедом в яхт-клуб, где купался в бассейне, плавал, нырял с трамплина, два раза заработал отит (пришлось прокалывать ухо – очень неприятные ощущения) и неплохо играл в пинг-понг.

Вечером у меня был свой ритуал – поливание сада из «кишки», которое занимало больше часа. Ужинали и обедали всегда вместе. Подавал блюда повар. В доме соблюдался строгий этикет: сначала подавались блюда бабушке, потом дедушке и последнему мне. Даже гранат, который рос в саду, мне надо было аккуратно разрезать и есть десертной вилкой, помогая десертным ножом. За столом дед обожал рассказывать про свою бабушку – княжну Долгорукую, о том, как однажды он сыграл в бильярд с Лениным в Москве, про охоту на кабанов и куропаток в Марокко, про время, когда работал в Париже таксистом. Про деньги разговоров не было, но все-таки один раз мне рассказали, что все состояние Павлины, которое хранилось в марках в Германии, пропало во время немецкой инфляции. К концу месяца дедушка садился за печатную машинку и писал доклад о ситуации в Марокко на французском языке с помощью словаря.

Своего родного сына – моего дядю Витю дед принимал очень редко. Он стеснялся, что Витя плохо слышал и должен был пользоваться слуховым аппаратом. Моя бабушка Елена, его первая жена, так его любила до конца своей жизни, что прощала ему даже это.

Пожалуй, уважаемые читатели, пора временно расстаться с дедом и Рабатом и вернуться в Марракеш.

Бабушка моя позволяла мне все и несмотря на то, что мы жили очень скромно, умудрялась с дядей Витей баловать меня «по полной программе». Я любил ходить в кино, особенно в жаркие дни, в кинотеатр под открытым небом, посещать кафешки, где стояли Flipper (американские автоматы, где нужно было гонять металлический шарик, и при успешной игре получить дополнительные бесплатные игры), рыбачить в Oued Tensifte, местной речке, в десяти километрах от Марракеша. Я ездил на речку на велосипеде, иногда даже ночью в одиночку, чтобы наловить угрей, которых бабушка потом жарила. В выходные мы часто ездили на рыбалку с ребятами. В основном попадались «усачи» – совершенно несъедобная рыба. Еще мы любили с мальчишками ездить играть в городской бассейн, где мы покупали себе бутылки Judor, напитка из апельсинов, который нужно было встряхивать перед тем, как пить.

В то время Марракеш был очень красивым и спокойным городом средней величины, с малоразвитым, но элитным туризмом, центром которого являлась шикарная гостиница под названием La Mamounia. Улицы в центре города были засажены апельсиновыми деревьями, благодаря этому во время цветения воздух наполнялся изысканным ароматом. На двух главных улицах росли жакаранды – высокие деревья, цветущие синими кистями. Чтобы избежать ослепления от ярких лучей солнца, красить здания в белый цвет было запрещено, поэтому все дома красили в темно-красный. На южном горизонте возвеличивался хребет Атлас, который находится в восьмидесяти километрах от Марракеша, а зимой он покрывался снегом. Город был спокойным, но не для меня. В свои десять лет я был красивым мальчиком с белокурыми волосами и голубыми глазами, и мне постоянно приходилось отбиваться от некоторых приставучих марокканцев.

По субботам и воскресеньям с бабушкой и дядей Витей мы ходили в православную церковь, которая была устроена в гараже дома Мирковичей. Миша Миркович и я прислуживали. Исповедовались и причащались каждое воскресенье. В отличие от касабланкского священника отца Митрофана, марракешский батюшка не передавал содержание исповедей детей родителям. Больше всего нам нравилось готовить кадило и незаметно отпивать глоток вина для причастия. Я стал прислуживать потому, что батюшка, несмотря на то что очень любил меня и был полуглухим, быстро определил, что мое любимое занятие – петь на клиросе… но это было невыполнимо. По четвергам мы, русские ребятишки, ходили в русскую школу, тоже у Мирковичей, где родители преподавали нам русский язык, историю, географию и литературу Родины.

Первый год лицея закончился благополучно для всех нас. Мы были переведены в пятый класс, никто не остался на второй год. Летом, в августе, с бабушкой и дядей Витей я поехал на две недели жить в палатке в селе Oualidia, на берегу океана. Там я плавал в заливе, рыбачил с лодки одного милого старика-марокканца (помню, что к леске привязывали три крючка и нередко попадались три рыбки одновременно), ночью я опускал в залив на веревке пустые консервные банки, в каждой из которых утром находил осьминога. Одного осьминога оставлял нам, бил его об скалу, чтобы размягчить, и бабушка готовила прямо из сырого салат, а других раздавал соседям.

Один раз поехали рыбачить на другое место, чуть дальше летнего дворца короля. Я увидел на дне много ракушек и собрал штук сто. А когда мы вернулись в наш палаточный городок, одна интеллигентная русская дама сказала нам, что это устрицы, и что их едят сырыми с лимоном. Устроили бесплатный пир. Всем очень понравилось. Кто-то вспомнил, что у Пушкина они «пищат», но оказалось только не марокканские.

В пятом классе особых изменений в нашей компании не произошло, наша группа осталась прежней. Перевели в следующий класс даже моего друга Даниеля Израеля и меня. Учились мы хорошо, но поведение у обоих было с замечаниями.

В 1955 году в Марокко еще шла борьба за независимость от Франции. Происходили теракты. В Марракеше редко, но все-таки иногда были слышны взрывы бомб.

Ближе к концу года в нашем лицее проходил экзамен для школьников, поступающих в лицей. Мы с Даниелем решили отличиться. Купили петарды, и в день экзамена подожгли и бросили их под окна зала, где сидели школьники под наблюдением ответственного преподавателя. Петарды бабахнули, открылись окна, и первым выскочил наблюдатель. Детишки разбежались, и экзамен пришлось проводить в другой день. Нас никто не поймал, и все сошло с рук. Об этом была статья в газете, и мы даже гордились этим.

С бабушкой, дядей Витей и овчаркой нам удалось переехать в Palmeraie (пальмовую рощу) напротив садов Majorell, где мы поселились в маленьком домике при большой вилле одного француза, которую мы «охраняли», когда он уезжал на родину. Бабушка убиралась на вилле, за что она получала жалование, плюс наше проживание.

Около нашего дома в Palmeraie начиналась сеть «ретара». Это мелкие речки, которые находились довольно глубоко под землей (метра три-четыре), по которым можно было обойти весь город. Летом там было довольно прохладно, и мы любили влезать в «ретару» через отверстие рядом с нашим домом, а выбраться в нескольких километрах оттуда, представляя, что мы террористы или сбежавшие из соседней тюрьмы заключенные. Иногда в действительности происходили побеги из тюрьмы по этим речкам.

На день рождения я получил в подарок от бабушки и дяди Вити девятимиллиметровую винтовку, с которой я стал забираться в сады Majorell и стрелял в самых разнообразных красивых птиц пестрых расцветок. Это было строго запрещено, но я знал почти всех охранников, и мне все позволялось.

В один прекрасный день мы с ребятами решили построить довольно большой плот из бамбука, чтобы плавать на плотине, которая находилась в километрах пятидесяти от Марракеша. Мы нарубили в Majorell целую кучу красивых, крупных и редких бамбуков. Трудились несколько дней. Плот получился, но нам так и не удалось донести его до плотины. В конце концов мы стали вынимать толстые бамбуковые палки и резать из них стаканы, кружки и пепельницы.

В это время у дяди Вити появился мопед NSU (49 кубиков), которым можно было управлять без прав. Дядя Витя иногда мне его давал, и я гонял на нем с бешеной скоростью по округе. Соседской девочке, лет шестнадцати, с очень хорошенькой фигуркой, очень хотелось прокатиться на мопеде, и она попросила меня об этом. Я согласился при условии, что буду сидеть сзади и держать ее за талию.

В том году произошло тяжелое событие, а для меня это было вообще настоящее горе – отравили Дика. Он жутко мучился, но спасти его не удалось. Мне тяжело было это пережить, я плакал и горевал. После этого я часто по ночам залезал на крышу нашего домика с моей девятимиллиметровой винтовкой и часами караулил вора, который, по моим соображениям, отравил мою собаку, чтобы нас обокрасть, и обязательно должен был появиться. Пока караулил, решал куда стрелять – в голову или ноги? До сих пор не знаю, хватило бы у меня смелости выстрелить?

В пятом классе, продолжая оказывать внимание Анне-Марии, я приударил и за Бриджит Вакмют, дочерью преподавательницы по математике. Увлечение это было по-детски невинным. Мы обменивались письмами и записками, иногда я ездил к ней на ферму, где ее отец – консул Швейцарии – выращивал розы. Он угощал меня чаем.

К концу года мы переехали на rue Marie Lay, рядом с больницей, где работала бабушка, в маленький домишко: две комнаты, кухня и внутренний садик. Дядя Витя часто и надолго уезжал в командировки, бабушка продолжала работать по ночам, так что я был полновластным хозяином дома, особенно по ночам.

Я превратил свою комнату в ночной клуб, расписав стены. С Даниелем Мюллер и Даниелем Израелем мы пригласили танцевать девочек. Но ни о чем серьезном не могло быть и речи, нравы в те времена были строгие.

Этим летом я решил поехать на пару недель в Мазаган, на берег океана. Уговорил бабушку купить мне маленькую палатку с приклеенным дном. Добрался до Мазаган «на пальце», поставил палатку на окраине этого маленького городка, разобрал рюкзак, закрыл палатку на замок и отправился в центр Мазаган искать моих знакомых по Марракешу. Я их нашел, и мы хорошо проводили время. Там я познакомился с Жаком Пижолем, который учился в Касабланке и тоже приехал отдыхать в Мазаган. В один день поздно вечером я направился к себе в палатку спать. Поздно, темно, ничего не видно, фонарика нет. Шел осторожно, чтобы не запутаться в веревках, привязанных к столбикам и натягивающих дно палатки. И так целый час. Меня услышали соседи, приехавшие на караване – машине с прицепленным домиком на колесах – это была семья Кайер, дантиста из Марракеша с сыном Филиппом, которого я уже знал. Они взяли с собой фонарик, и мы пошли искать палатку вместе. Палатки не было. Ее просто вырвали из земли со всем моим багажом и унесли. Кайер очень мило предложил мне переночевать в их караване. После этого случая мы стали очень близкими приятелями.