Павел Викторович Норвилло
Факторы эффективности взаимодействия руководителя с группой
1. Руководитель и группа.
Научно выверенное определение того, образуют ли подчинённые и их официальный руководитель единую группу, или же последний занимает некое особое положение не только в административной, но и социально-психологической системе отношений (на этот счёт, как мы видели, в литературе высказываются разные мнения), вовсе не является третьестепенной мелочью, способной волновать лишь досужих теоретиков. От того, кем «на самом деле» является руководитель для возглавляемых им людей – «своим» или «чужим», зависит, например, будем ли мы считать, что более адекватно ведут себя те начальники, которые держатся наравне с подчинёнными, или же те, кто всегда сохраняет дистанцию между собой и направляемым контингентом. Можно указать и немало других предельно практических обстоятельств, связанных с необходимостью решать, какой формат контактов с подчинёнными будет здесь и сейчас нормальным, подобающим статусу руководителя, а какие проявления противоречат этому статусу и должны быть признаны «ненормальными».
Так что вопрос о положении руководителя в собственно человеческой структуре возглавляемого им производственного, учебного, административного, военного или какого-то иного подразделения становится весьма актуальным как раз при решении задач практической организации объединений людей. И рассуждать об эффективности взаимодействия без определения личной позиции по этому вопросу явно не удастся. Однако, с другой стороны, просто присоединиться к одному из уже упоминавшихся ответов тоже не выход, поскольку на развилке «руководитель является членом группы – руководитель не является членом группы» априорный выбор любого варианта оставляет нас в более широком концептуальном тупике.
Дело в том, что любые попытки в психологическом плане жёстко привязать руководителя к его подчинённым или, напротив, категорически отлучить от них игнорируют следующий немаловажный момент: проблема групповой принадлежности руководителя – при всей своей значимости для теории и практики – не является самостоятельной, но есть лишь частный случай общей проблемы группового членства. И служить обоснованием ответа на вопрос о статусе руководителя по отношению к группе должны не указания на те или иные особенности положения официальных должностных лиц на производстве или где-то ещё, а то или иное понимание группы и вытекающее из него определение члена группы. Поэтому мы пока отложим рассмотрение вопроса о групповой принадлежности руководителя и попробуем прежде выяснить, что представляет собой группа как таковая.
1.1. К определению понятия «группа».
Воспользуемся тем, что работа по сопоставлению многочисленных определений группы уже проделана, и обратимся сразу к наиболее «синтетическому»: «Под малой группой понимается немногочисленная по составу группа, члены которой объединены общей социальной деятельностью и находятся в непосредственном личном общении, что является основой для возникновения эмоциональных отношений, групповых норм и групповых процессов» (Андреева, 1980, с. 237).
При этом, «кристаллизовав» приведённое определение и справедливо указав, что трактовка понятий и «центры тяжести» в этом наборе признаков могут быть различными, сама Г. М. Андреева предлагает: а) считать наиболее значимым для группы факт общей социальной деятельности; б) под «общей социальной деятельностью» понимать то, что «сразу задаёт группу как элемент социальной структуры общества, как ячейку в более широкой системе разделения труда» (там же). Проще говоря, предлагается считать деятельностью работу по специальности, т. е. сделать тот самый «первый шаг», который «состоит … обычно в отождествлении трудовой деятельности как таковой с производственной функцией» (Хараш, 1977, с. 27).
Характеризуя такой ход мысли как типичный для социологических исследований деятельности производственных групп и коллективов, А. У. Хараш предупреждает, что подобная позиция допустима только в начальной стадии, и если отношение исследователя к деятельности людей на производстве не изменится, то все последующие интерпретации и выводы будут ничем иным, как социологическим редукционизмом со всеми вытекающими отсюда ограничениями и прямыми ошибками. В том, насколько серьёзно это предупреждение, мы не раз сможем убедиться в дальнейшем и в том числе на тезисах Г. М. Андреевой. Однако не будем слишком сильно забегать вперёд и вернёмся к выяснению того, что есть группа с психологической точки зрения.
Итак, чтобы быть вполне справедливыми к ним, заметим, что сторонники отождествления группового состава с штатным расписанием небольших структурных единиц более широкой организации всё-таки не чужды здравого смысла. И среди прочего понимают, что в жизни персонал некоторого структурного подразделения (даже если оно официально называется группой, а не участком, отделом, департаментом и т. д.), не всегда действует сообща, а порой может разделяться на откровенно противостоящие друг другу фракции. Поэтому для описания ситуаций, когда подлинное единство взглядов и поступков складывается между людьми, числящимися в разных структурных подразделениях или вовсе не входящими в организацию, дополнительно к «группе членства» вводится понятие «референтной группы» и «референтных отношений». И предлагается думать, что если некий человек не следует нормам, не разделяет ценностей, третирует своих соседей по списку «ячейки в более широкой системе разделения труда», то это значит, что у данного человека нет со «своей группой» отношений референтности.
То есть фактически утверждается, что для осмысленного прогнозирования поведения людей, помимо их официального статуса, требуется ещё знать их личное отношение к этому статусу и всей связанной с ним организации. И с этим трудно не согласиться, стоит только представить себе сотрудника, который не дорожит своей должностью либо, будучи агентом политических или экономических конкурентов, прямо враждебен своим номинальным коллегам. Очевидно, что при подобном настрое любые самые детальные сведения о штатной позиции такого сотрудника не позволят сделать хоть сколько-нибудь надёжных предположений о том, как поведёт он себя в той или иной профессиональной ситуации (не говоря уже о бытовых).
Правда, после признания, что на данных об одном лишь служебном положении человека далеко не уедешь, адепты социологизаторского подхода к деятельности как будто спохватываются, что такая уступка реальности вплотную подводит их к отрицанию собственных исходных посылок. Во всяком случае делать следующий логически вытекающий из такого признания шаг и подобающим образом скорректировать своё определение группы они даже не пытаются. А значит, дальше придётся двигаться самим. Благо никаких сверхъестественных усилий для этого не требуется.
В самом деле, если из цитировавшегося определения группы и лежащей в его основе «общей социальной деятельности» убрать – по причине их полной практической и теоретической бесполезности – отсылки к общественному разделению труда и тарифно-квалификационному справочнику, то это определение обернётся хотя и несколько витиеватым, но в целом оправданным противопоставлением группы как объединения людей всевозможным стаям, прайдам, табунам и прочим объединениям существ, не являющихся людьми. Потому что эмоционально-насыщенные контакты, нередко очень жёсткие нормы поведения и сложные процессы организации совместного выживания можно наблюдать у многих видов животных. Но только человеческая деятельность является социальной в силу самого своего происхождения, и если человеческий индивид вскоре после рождения почему-либо оказывается вне сферы человеческих отношений, то, как показывают истории реальных «маугли», он так и остаётся животным. И наоборот, если уже зрелый человек вдруг оказывается за пределами социума, то и в полном одиночестве он продолжает действовать, опираясь на ту часть общечеловеческого опыта, которую успел усвоить. Так что вместо рассуждений о неких «членах, объединённых общей человеческой деятельностью», на наш взгляд, гораздо проще и понятнее будет сказать, что в психологии группа – это люди, занятые общей деятельностью.
К этому остаётся добавить, что признаком, с которым взаимооднозначно соотносится понятие деятельности, точнее, особенной деятельности, является предмет деятельности или мотив3*. А стало быть, чтобы сделаться «общей», деятельность должна, во-первых, выполняться сообща, совместно, а во-вторых, направляться к достижению единого для всех участников мотива.
Надо сказать, что вопрос об общей деятельности в её психологическом понимании не так очевиден, как может показаться на первый взгляд, и выяснение этого вопроса невозможно без углубления в сферы, подчас весьма далёкие от социальной психологии. Поэтому, чтобы не нарушать смыслового единства данного изложения, более детальный разговор об общности и разности человеческих мотивов было признано целесообразным вынести в Приложение (см. стр. 293 и далее). Здесь же ограничимся ссылкой на итоговый вывод, а именно: у человека имеется потребность, самодостаточным предметом которой могут служить изменения во внешнем мире, и на основе этой потребности могут возникать тождественные мотивы и полностью одинаковая деятельность. Отсюда окончательно получаем следующее определение группы: «Группу образуют люди, совместно действующие ради достижения общего мотива».
А в качестве общего резюме теперь можно со всей определённостью сказать, что вопрос о групповом членстве руководителя не имеет и не может иметь никакого универсального решения. Ответ на этот вопрос должен даваться на основе анализа каждой конкретной ситуации с точки зрения того, совпадают или не совпадают мотивы данного руководителя и хоть кого-нибудь из его подчинённых. Да, на сегодняшний день такой анализ чаще будет давать отрицательный результат. Но даже если бы оказалось, что ни один из действующих руководителей не является членом работающей с ним группы, для теории это не имеет ровно никакого значения, а принципиально лишь то, что там, где подчинённые образуют группу, руководитель может в неё входить. А может и не входить, если не разделяет мотива, объединяющего его подчинённых.
2. Руководитель и взаимодействие.
Предыдущая глава позволила нам убедиться, что, переходя от умозрительных схем к обсуждению реальных обстоятельств, даже идеологи референтности по сути соглашаются с тем, что личные мотивы и цели человека не всегда совпадают с его официальными служебными предписаниями и, более того, могут прямо противоречить им. Однако, как мы тоже уже видели, это не мешает зарубежным знатокам организационной психологии и старающимся не отстать от них отечественным авторам трактовать отношения в иерархически упорядоченных объединениях людей исключительно как одностороннее воздействие руководителей на подчинённых.
И как это ни грустно, но приходится признать, что в истории и современности можно встретить в том числе такой формат отношений. Вместе с тем хочется заметить, что если подчинённые не доведены до полной утраты человеческого облика и сохраняют свою индивидуальность – а большинству это всё-таки удаётся, – то для таких людей хотя бы чисто теоретически следует допустить, что их отношения с руководством могут носить взаимный характер, быть взаимо-отношениями. А если спуститься с концептуальных высот и посмотреть на жизнь, как она есть, то становится ясно, что по содержанию воздействие на руководителя снизу может быть как со знаком «плюс», так и со знаком «минус». Ибо подчинённые могут не только содействовать руководителю в достижении более общих целей организации, но и активно мешать «начальству» выполнять свои функции. Предельными формами отношений последнего типа являются такие, может, не очень добрые, но точно старые явления, как саботаж, восстание, государственный переворот. А уж подсчитать число разных мелких интриг по «подсиживанию» руководителя ради занятия его места или просто из личной неприязни и подавно никто не возьмётся.
Возвращаясь же к теории, остаётся констатировать, что принципиальная возможность складывания между руководителем и подчинёнными по крайней мере трёх существенно различных видов отношений означает, что для претендующего на систематичность исследования этой тематики требуется:
– во-первых, выявить полную структуру межличностных процессов, способных протекать в связке «руководитель-подчиненный»;
– во-вторых, определить систему терминов, позволяющих не «по крайней», в полной мере описать подлежащие учёту и анализу разновидности отношений руководителя и подчинённых.
Впрочем, задача несколько упрощается, если вспомнить, что огромное большинство как управляющих, так и управляемых в основе своей являются обычными нормальными людьми. И при изучении их взаимоотношений нет необходимости всё время подчёркивать, что речь идёт именно о руководителе и подчинённых, а достаточно будет рассмотреть эту коллизию в общем виде, то есть просто как типологию межличностных процессов.
И ещё одно уточнение по поводу терминологии. Выше, при обсуждении употребления в психологии понятия «взаимодействие», уже отмечалось, что есть трактовки, зачисляющие в разряд «межличностных» сопутствующие человеческому общежитию объективные связи и отношения. Формально тут не к чему придраться, поскольку между людьми действительно совершается немало чисто механических соударений, в которых участники не усматривают ничего личного и воспринимают друг друга практически наравне с неодушевлёнными элементами внешней обстановки. И даже если партнёр по доступному для внешнего наблюдения процессу воспринимается как живое существо, то это ещё не означает, что в достающихся ему действиях будет хоть как-то учитываться его неповторимая личностная составляющая. (К примеру, объект каннибализма распредмечивается не как человек суть носитель сознания, а просто как средоточие органических веществ, которое должно сохранять свойство жизни лишь до определённого момента и не более того.) Так что отнесение к «межличностным» тех межчеловеческих взаимодействий, участники которых не видят разницы между человеком-личностью и человеком-физическим объектом, хотя и не нарушает правил логики, но в содержательном плане ничего нам не даёт, а только вносит дополнительную путаницу в и без того непростую ситуацию. Поэтому, говоря о межличностных процессах, мы здесь и в дальнейшем будем иметь в виду только такие межчеловеческие проявления, в которых хотя бы один из субъектов воспринимает другого как самодеятельную личность с некоторыми особыми интересами.
Ну а теперь, зафиксировав все эти необходимые предварительные замечания, самое время заняться непосредственно типологией межличностных процессов.
2.1. К определению понятий «межличностные отношения»
и «межличностные взаимоотношения».
Сопоставляя между собой уже выделенные виды человеческих взаимодействий, нетрудно заметить, что в основе их разграничения лежат два признака – субъективная включённость участников в фактически связывающий их процесс и отношение к целям и мотивам друг друга. И так как субъективная включённость может быть односторонней или взаимной, а отношение к интересам другого человека – положительным, отрицательным или нейтральным (никаким), то всё множество межличностных процессов, классифицированных по этим признакам, можно наглядно представить в виде следующей матрицы:
Три элемента этой матрицы нам уже встречались: фигура 1, соответствующая ситуации, когда один человек (объединение людей), не обращая внимания на интересы другого человека (людей), приспосабливает его (их) к обслуживанию собственных замыслов – это и есть одностороннее воздействие в бихевиористском духе. Фигура 5, соответствующая осознанной включённости в процесс отношений при заинтересованности в успехе друг друга, – это взаимное со-действие, взаимопомощь. Фигура 6, соответствующая сознательному участию в межличностном процессе всех его сторон при взаимно отрицательном отношении к интересам друг друга, – это противодействие. Которое, ещё раз подчеркнём, может и не превращаться в войну на уничтожение, а протекать в сравнительно умеренных формах. Тем не менее, с точки зрения психологического позиционирования вовлечённых сторон, тяжба соседей из-за расположения забора и борьба государей за влияние в далёком заморском регионе являют собой вполне сопоставимые процессы.
Что касается фигур 2 и 3, то это тоже достаточно хорошо известные виды отношений. Вспомним хотя бы неоднократно описанные в исторической и художественной литературе ситуации тайного покровительства и тайного же вредительства, в которых только одна из сторон межличностного процесса знает о его подлинном содержании, а вторая разве что чувствует присутствие в своих успехах или провалах какого-то внешнего влияния, но не понимает, чьего именно. Или же совсем ни о чём не догадывается и видит в происходящем вокруг себя обычное стечение обстоятельств. К фигуре 3 с полным правом следует отнести также отношения людей, один из которых знает о попытках другого напакостить себе, но считает создаваемые данным партнёром угрозы малосущественными и не видит смысла на них отвечать. Вот как в своё время объяснял эту позицию М. В. Ломоносов:
Отмщать завистнику меня вооружают,
Хотя мне от него беды отнюдь не чают,
Когда Зоилова хула мне не вредит,
Могу ли на него за то я быть сердит?
Однако ж осержусь! Я встал, ищу обуха;
Уж понял, замахнул… А кто сидит тут? Муха!
Коль жаль мне для неё напрасного труда.
Бедняжка, ты летай, ты пой, мне нет вреда.
И, пожалуй, только фигура 4 может показаться несколько искусственной, чересчур теоретической, поскольку обозначает ситуацию, когда каждый из участников межличностного процесса стремится обратить в свою пользу поступки партнёра и при этом, во-первых, не придаёт значения аналогичным попыткам с его стороны или вовсе их не замечает, а во-вторых, не собирается помогать или препятствовать партнёру в достижении его целей. Но, думается, что если присмотреться под этим ракурсом к одной только европейской истории, то в клубках придворных интриг найдутся подобные случаи. И даже если бы в практике человеческих отношений не обнаружилось ни одного примера с признаками фигуры 4, то, в конце концов, логически возможное на то и логически возможное, чтобы быть шире фактически существующего. Было бы гораздо хуже, если бы полученная теоретическая схема вместо того, чтобы с запасом покрывать встречающиеся в жизни формы межличностных процессов, оказалась беднее и уже наблюдаемой реальности.
Теперь о терминах.
Если допустить, что содержание понятия «отношения» отличает от «взаимоотношений» прежде всего то, что во взаимоотношениях, помимо естественной механической реактивности, присутствует также психологическая взаимность, то в такой интерпретации наиболее естественным объёмом для понятия «межличностные отношения» предстанут межличностные процессы с односторонней субъективной включённостью (верхняя строка в таблице). А межличностные процессы с обоюдной субъективной включённостью (нижняя строка в таблице) логично будет именовать «межличностными взаимоотношениями».
Переходя же к названиям для отдельных фигур, прежде всего хочется обратить внимание на то, что субъективно односторонние межличностные процессы представляют собой явление, для классификации которого сходство формы играет более важную роль, чем различия во внутреннем содержании. Ведь когда человек (объединение людей) в своих отношениях с другими людьми – пусть даже из самых лучших побуждений – избегает открытости и предпочитает, внешне оставаясь в стороне, закулисно «дёргать за ниточки», то такой характер контактов уже упоминавшееся понятие «воздействие» отражает просто идеально. И точно также в ситуациях, когда человек знает, кто желает оказать ему поддержку или, наоборот, навредить, но никаких взаимных действий в связи с этим не предпринимает, межличностный процесс по сути своей остаётся односторонним воздействием независимо от того, достигают усилия активной стороны своей цели или же оканчиваются ничем. Так что для обозначения отдельных разновидностей этого формата отношений лучше всего подойдут двусложные термины, в которых родовое имя «воздействие» дополняется соответствующим видовым определением (например, «позитивное» или «поддерживающее воздействие» для фигуры 2 и «негативное» или «угрожающее воздействие» для фигуры 3).
Определённо примыкает к межличностным отношениям и фигура 4. Да, «нулевое» отношение к интересам другого человека может проявляться в разных формах и с массой оттенков. И по своим причинам и последствиям снисходительное равнодушие некоторых родителей к занятиям детей, когда известно лишь, что ребёнок куда-то «ходит», а на бокс или танцы уже давно забыто, безусловно, многим отличается от высокомерного пренебрежения колонизаторов к покорённым народам, когда аборигенов в принципе не считают заслуживающими звания людей. Тем не менее в психологическом плане эти и многие другие межличностные коллизии объединяет то, что один из участников изначально даже не пытается выяснить, в чём состоят личные интересы контактирующего с ним человека.
В силу такого настроя «старшего» партнёра ребёнку или подвластному колониальной администрации местному жителю могут доставаться персональные и в том числе очень жёсткие санкции, например, при попытках выйти за те или иные отведённые для них территориальные или процедурные границы. Но бороться авторы санкций будут именно с внешне наблюдаемым поведением, нарушающим установленные рамки, а вовсе не с планами и пожеланиями нарушителей. Потому что не может быть целенаправленного противодействия тому, что признаётся не заслуживающим внимания и заранее выносится за скобки всех расчётов как пренебрежимо малая величина.
С другой стороны, не только старания родителей, но и некоторые шаги оккупационных властей могут приносить управляемым известную пользу. Однако если отношение к личным интересам благодетельствуемых остаётся безразлично-нулевым, то психологически для подобных благотворителей их деяния оказываются гораздо ближе к регламентным работам по обслуживанию неодушевлённых устройств, нежели к осознанной помощи конкретному человеку в достижении интересующего его результата.
Заметим попутно, что если восприятие другого человека как не вполне самодеятельного субъекта и неравноценной себе величины связывается с определёнными индивидуальными особенностями4*, то по мере устранения этих особенностей отношение к их недавнему обладателю, скорее всего, будет меняться. Если же игнорирование чьих-либо стремлений и пожеланий вызывается универсальными представлениями о превосходстве своей расы, нации или социальной группы и распространяться на всех «неполноценных» в любое время и в любом месте, то тогда человеку (людям) для прекращения подобных отношений становится необходим серьёзный переворот во взглядах (что, в свою очередь, обычно совершается только при наличии очень веских внутренних или внешних причин.). Зато на теоретическую классификацию межличностных процессов наличие или отсутствие между людьми явных объективных различий не влияет никак. Раз один из участников не придаёт значения интересам другого, то это значит, что перед нами отношения воздействия независимо от того, имеется ли в положении сторон некое действительное существенное различие или же неравноценность партнёра существует лишь в чьём-то воображении.
А самое главное, ничего принципиально не изменится, если подобный настрой окажется взаимным. Просто в этом случае все участники будут считать себя единственной полноценной стороной контакта и на этом основании в одностороннем порядке добиваться от партнёров нужного им поведения. Так что в рамках предлагаемой схемы разворачивающийся между ними процесс логичнее всего будет квалифицировать как «встречное воздействие». Которое теоретически тоже может быть результативным. Ведь если нашим героям удастся быстро получить желаемое, то их контакт так и завершится, не выходя из взаимно-одностороннего режима. Если же попытки встречного манипулирования долгое время будут оставаться безрезультатными, то их авторы могут опять-таки либо выйти из контакта, признав его неудачным, либо перевести свои отношения в иной формат. Например, открыто заявить и согласовать свои цели и в дальнейшем координировать общие усилия по их достижению либо, убедившись в противоположности базовых мотивов друг друга, вступить в осознанный конфликт.
К этим же видам межличностных взаимоотношений пора перейти и нам. Выше для обозначения процесса, в котором участники целенаправленно мешают друг другу осуществлять неприемлемые для себя планы (фигура 6), уже использовалось слово «противодействие». И данное понятие настолько точно характеризует последствия обоюдной субъективной включённости в межличностный процесс людей, негативно относящихся к интересам партнёра, что, на наш взгляд, гораздо проще возвести его в ранг официального термина, нежели пытаться подобрать ещё какой-нибудь синоним к активным встречным столкновениям намерений и действий.
После чего остаётся лишь определиться с наименованием для межличностных проявлений, относящихся к фигуре 5 – взаимные отношения с встречной поддержкой. Причём для благозвучного завершения уже наметившегося ряда из «воздействия» с его четырьмя разновидностями и «противодействия» буквально просится слово «взаимодействие». Но под ним, как мы видели, могут подразумеваться совсем иные реальности. И при всех разногласиях имеющиеся версии едины в том, что объём понятия «взаимодействие», во всяком случае, не уже объёма понятия «взаимоотношения», а споры сводятся в основном к тому, считать ли взаимодействие синонимом взаимоотношений или лучше зарезервировать его для обозначения более широкого круга процессов. Так что признание «взаимодействия» разновидностью «взаимоотношений», а значит, трактовка его как понятия более узкого, чем понятие «взаимоотношения», противоречило бы всем современным версиям вместе взятым. В связи с чем настаивать на подключении к и так уже задёрганному в самые разные стороны «взаимодействию» ещё одной интерпретации было бы шагом очень самонадеянным и вряд ли продуктивным.
Однако подобрать другой термин, способный адекватно отразить интересующее нас содержание, тоже оказывается не самой простой задачей. Например, по смыслу «взаимо-со-действию» весьма созвучно «сотрудничество», но для психологического термина это понятие на сегодняшний день всё-таки слишком политизировано. А этимологически близкая к взаимодействию «интеракция» тоже используется для обозначения любых видов взаимоотношений и далеко не всегда адресуется собственно взаимно-доброжелательным действиям. Наконец, из освоенного отечественной психологией терминологического арсенала на роль краткого названия для отношений людей, сознательно и активно поддерживающих друг друга, мог бы претендовать ещё один термин-калька «кооперация», в буквальном переложении как раз и означающий «согласованные действия». Так что при принятии этого варианта возмущения, вносимые им в существующую систему понятий, были бы, пожалуй, сравнительно наименее серьёзными. Если бы опять-таки не одно «но».
Дело в том, что как средство противопоставления отношений, состоящих либо в объединении усилий, либо в их разъединении, «кооперация» уже имеет свой традиционный термин-антипод, естественно, тоже кальку – «конкуренция». В связи с чем разрыв этой пары, отказ от «конкуренции» и отдельное использование «кооперации» в комплекте с «противодействием» представляется мерой не совсем оправданной и способной скорее усложнить понятийный аппарат, описывающий межличностные процессы, нежели сделать его более логичным и понятным. В виду таких последствий подлинными альтернативами для выбора предстают не изолированные «взаимодействие» и «кооперация», а целостные оппозиции «взаимодействие-противодействие» и «кооперация-конкуренция».
Теперь о «за» и «против» каждого из вариантов.
Что касается триады «воздействие-взаимодействие-противодействие», то единственным, но очень весомым доводом не в её пользу является необходимость кардинального пересмотра содержания понятия «взаимодействие». Зато «воздействие» и «противодействие», во-первых, как психологические термины используются гораздо менее активно и потому практически свободны от разных привходящих ассоциаций, а во-вторых, прекрасно отражают смысл тех межличностных процессов, с которыми мы собираемся их соотносить.
При взгляде же на связку «воздействие-кооперация-конкуренция», безусловно, первым делом бросается в глаза неоднородность её элементов. Но форма – это всё-таки только форма, и ради научной строгости красотами стиля, в конце концов, можно было бы и пренебречь. Гораздо более весомым противопоказанием для широкого применения этого состава терминов является устоявшееся содержание понятия «конкуренция».
Ведь на сегодняшний день о конкуренции говорят там и тогда, где и когда люди (объединения людей) стремятся достичь одного и того же объекта или состояния, но при этом успех одной из сторон автоматически лишает другую возможности заполучить желаемое, будь то некий почётный приз, ценный клад, сектор рынка или приоритет появления в определённом месте Вселенной. Если такое стремление к неделимому результату сопровождается прямыми тормозящими вмешательствами в дела друг друга, то – для усиления впечатления – процесс может именоваться «конкурентной борьбой». Если же опережающее движение к спорному предмету совершается строго параллельно и обходится без втыкания палок в чужие колёса, то такая конкуренция нередко возводится в ранг «честного соревнования».
Таким образом, следуя указанной логике, остаётся принять, что в условиях, если угодно, объективной конкуренции могут оказаться в том числе люди, даже не подозревающие, что они с кем-то ведут соревнование. Как это случалось, например, в истории науки, когда разные исследователи независимо друг от друга совершали одинаковые открытия или сходные изобретения, а затем, узнав о наличии у себя партнёров-соперников, могли вступать уже в очные и подчас жаркие, вплоть до судебных процессов, дискуссии об относительной значимости своих свершений. (Так что отзвуки споров об истинных авторах ряда научных достижений, к примеру, лампы накаливания или радиосвязи, порой докатываются и до наших дней.)
