Павел Гушинец
Сообразим на троих, или Требуется пожарный
Ребята с нашего двора
Приключения гопника
Знакомство
Давным-давно обещал я читателю истории про гопников. Да всё как-то руки не доходили. Но ведь надо выполнять обещания.
Лет в шестнадцать, видимо под воздействием гормонов, моя крыша решила развернуться на 180 градусов. Я спрятал подальше кассеты с «Морбид Айнджел» и «Нирваной», безжалостно обкорнал свои патлы до плеч и ушел к гопникам. Благо ходить далеко не пришлось. Стан бывших врагов располагался в соседнем подъезде.
Среди гопников было немало моих одноклассников, поэтому слияние с коллективом прошло без особых эксцессов. Подошёл, сел на ступеньки рядом с главным. Протянул руку:
– Паша.
– Лёха, – хриплым от курения юношеским дискантом ответил главный.
Я вытянул из кармана пачку ЛМ. Со всех сторон потянулись руки. Пачка опустела. Вход в стаю состоялся.
Стая была небольшая. Пятнадцать-двадцать парней в возрасте от 13-то до 17-ти и десяток девушек. Главным был, конечно, Лёха. Гроза района, три года кикбоксинга, условное за кражу старенького монитора в родной школе, второй курс строительного ПТУ. Причёска под бокс, семки, торчащие уши.
Лёха был эпичен. Во-первых, он был классический гопник. Спортивные штаны, рваная джинсовая куртка, белые носки и черные кожаные туфли. Красавец, глаз не оторвать. Во-вторых, он умел рассказывать истории. Точнее «толкать рОманы». Врал так чистосердечно, что ему верили. Писал бы истории в Интернете – собрал бы тысячи поклонников. Но в 95-м году весь талант Лёхи тратился на нас, на тех, кто сидел рядом с ним на ступеньках в подъезде или на спинке дворовой скамейки. Истории не отличались разнообразием. Они вертелись вокруг трёх основных тем: как Лёха лихо выпил какое-то количество алкоголя, а потом ничего не помнил; как ловко и много раз проявил себя в общении с девушками; и как одним ударом обратил в бегство огромную армию врагов. В алкоголь и врагов как-то верилось, а вот с девушками у Лёхи точно не клеилось.
И вот с этим великолепным экземпляром породы случилась как-то замечательная по своему идиотизму история. Она могла произойти только с Лёхой.
Основная проблема подростка середины девяностых – отсутствие денег. Каждый решал её как мог. Кто-то клянчил у родителей, кто-то по ночам разгружал вагоны, а кто-то становился на кривую преступную дорожку. Лёха относился к третьей категории. Будние дни проводил он в учёбе и посиделках в подъезде, а ближе к выходным ощущал острый недостаток денежных средств. Стипендии училища ему хватало на один день, денег у отчима особо не допросишься, а выпить в субботу хочется. Иначе о чём же рассказывать нам на следующий день. Поэтому Леха занимался традиционным бизнесом всех гопников. Собирались они с двумя товарищами покрепче и подкарауливали на темных улицах одиноких прохожих. Классика. Если повезет – то и на пиво хватит, и на сигареты.
И вот как-то обходит Леха с товарищами свои охотничьи владения и в свете одинокого фонаря обнаруживает потенциальную жертву. Одинокого, покачивающегося на нетвердых и нетрезвых ногах мужичка. А вокруг – тишина и пустота. Поэзия. Сумерки весеннего вечера.
Леха разговаривать долго не стал. «Ты с какова района?» и «Дай закурить» – это для неопытных малолеток. Молодецки подлетел к жертве, богатырским ударом свалил с ног нетрезвого гражданина и принялся обшаривать карманы. Деловито снял часы, переложил в свой карман кошелёк, ощупал пальцы в поисках колец или печатки.
И уже в процессе совершения противоправного действия Леха встретился с пострадавшим глазами. И с ужасом узнал в нем одного из своих преподов из училища.
– Б…! – негромко воскликнул Лёха и тут же бросился наутёк.
За ним, недоумевая, понеслись его подельники.
Всё воскресенье малолетний преступник просидел дома, вздрагивая от каждого звонка и ожидая немедленного ареста. Но правосудие почему-то не торопилось. В понедельник, замирая от страха, он пришёл в училище. И в коридоре тут же столкнулся со своей жертвой. Препод щеголял свежим фингалом и распухшим носом. На Лёху посмотрел с подозрением, но бросаться и тащить ученика в отделение почему-то не стал.
– Здравствуйте, – буркнул Лёха, торопясь пройти мимо.
– Здра…, Макеев! – внезапно остановился препод.
Внутри Лёхи всё упало. Сейчас начнётся.
– А я тебя в выходные случайно нигде не встречал? – единственным целым глазом прищурился препод.
– Не-е-ет, я все выходные дома просидел, – пряча за спину сбитые костяшки кулаков, затараторил Лёха. – Телик смотрел.
– Телик, говоришь? Ну-ну, – и к облегчению Лёхи, препод пошёл дальше.
Очевидно, не рассмотрел в темноте лиц нападавших. Или нетрезв был чрезмерно.
И вот сошло бы Лёхе с рук очередное преступление, если бы от эйфории пролетевшей мимо опасности, он не потерял осторожность. И всего через неделю после совершенного ограбления, не надел в училище часы, снятые с препода. Часы в тот же день были опознаны. Лёха был отчислен, имел неприятности с милицией, и, дабы избежать серьёзного срока, бросился сдаваться военкому. Военком принял во внимание уголовное прошлое призывника и, несмотря на богатырское здоровье, отправил его исправляться в стройбат. Впрочем Лёха и там не пропал. Но это уже другая история.
Стройбат
В армии Лёха быстро сориентировался и начал бодро подниматься по карьерной лестнице. Молнией пролетев ефрейтора и сержантов, он получил звание старшины и был назначен бригадиром на одну из столичных строек. Тут же наладил бизнес. Ведро краски – туда, мешок гвоздей – сюда. Вот и на сигареты собралось. Лёха почувствовал, что наткнулся на золотую жилу и всерьёз задумался о контракте.
В подчинении у старшины оказалась бригада, наполовину состоявшая из выходцев из Средней Азии и Кавказа. Среди них Лёха быстро навёл порядок. Но вскоре к бригаде добавили пятерых «блатных». То есть солдат, до армии имевших проблемы с законом. Лёха и сам был таким, поэтому решил наладить контакт. Его тут же послали. Слово за слово – дошло до открытого конфликта. Лёха понял, что отступать нельзя. На них смотрят остальные «бандерлоги». Если сейчас дать слабину – прощай репутация. Его начнёт посылать последний узбек. И старшина бросился в бой.
Как рассказывал мне потом сам Лёха, один из «блатных» успел полоснуть его бритвенным лезвием «Нева» зажатым между пальцев. Отсёк, между прочим, мочку знаменитого лёхиного уха. Но и сам свалился от удара в челюсть. А потом Лёха подхватил из раствора шуфельную лопату и погнал оставшихся блатарей по стройке. «Бандерлоги» в восторге заорали.
Оставшиеся без главаря уголовники были деморализованы. Поэтому пробежав пару кругов вокруг котлована, взмолились о пощаде. Победа была полной.
Лёхина армейская карьера кончилась внезапно. Однажды вечером в одном из углов стройки раздался шум, крики и звуки ударов. Через минуту «бандерлоги» приволокли бригадиру на расправу какого-то старичка в лыжной шапочке и синем спортивном костюме.
– Что за дед? – грозно спросил Лёха.
– Вот, старшина-джан, этот гражданин доски у второго котлована п…л.
– Дед, ты чего? Это же военная стройка! – принялся допрашивать вора Лёха. Обида его была искренней. Он ещё вчера договорился продать эти доски мужику из соседнего дома. И дед фактически посягнул на его собственность.
– Да я вас – сгною! – неожиданно рявкнул дед. – Да вы знаете, кто я?!
– Не перебивай старшину, – ткнул вора в бок один из «блатных».
Дед согнулся от боли.
– Завтра же все под трибунал пойдёте! – прохрипел он.
– Какие мы грозные слова знаем, – съехидничал Лёха. – Трибунал, сгноит. Кино про войну смотрел?
– Да я генерал Иванов!
– Иванов? Не слышал о таком, – Лёха чуть сбавил тон. Кто их знает, этих столичных дедов. Может у него и вправду связи. Хотя спортивный костюм, доски. Трындит дед. Точно трындит.
– Вот что, бойцы, – наконец решил бравый старшина. – Выбросьте-ка этого генерала с территории стройки и пару пенделей ему дайте. Пусть своей бабкой дома командует.
«Бандерлоги» подняли генерала на руки и вынесли за забор.
Стоит ли говорить, что наутро возле КПП части остановился чёрный автомобиль с «нулевыми» номерами и из него вышли два полковника из Министерства Обороны. Дед действительно оказался генералом, правда уже лет десять, как в отставке. Но связи сохранил.
Лёху разжаловали в рядовые, лишили должности бригадира и для дальнейшего разбирательства поместили на гауптвахту. Место, кстати, историческое, выступающее в данной роли не одну сотню лет, но от этого не менее тоскливое. Сидел Лёха один, и от этого одиночества чуть с ума не сошёл. Спасало то, что большую часть дня, свет, падавший через решетку на пол, создавал какое-то подобие шахматной доски. Так Лёха налепил из хлебного мякиша шашек и играл сам с собой в выдуманные игры – обрезанные варианты шашек и нард. К вечеру доска уползала с пола, и узнику оставалось только зубрить выданный Устав, да сочинять матерные частушки.
– Самая большая пакость – это стены, – рассказывал потом Лёха. – Тот, кто их ровнял – наверное, раньше в гестапо подрабатывал. Вся поверхность стены была покрыта цементными шипами. Их никто не сгладил, а наоборот, старался побольше сделать. Так к стене не прислониться, не присесть. А лежать на койке днём запрещалось.
Готовился Лёха к самому страшному. Погибнуть в цвете лет в какой-нибудь «горячей точке», которую специально для него создаст мстительный генерал. Сгнить в дисбате. И даже тёмной ночью получить пулю в затылок.
Но почему-то обошлось. Через месяц его выпустили и даже отправили на ту же стройку, где Лёха и дослужил тише воды, ниже травы до самого дембеля.
Некоторые не меняются
Вернувшись из армии, Лёха восстановился в родное училище. Препод, павший жертвой его предприимчивости, к тому времени уволился, а больше никто про уголовное прошлое бравого вояки не вспомнил.
В начале двухтысячных я, студент медицинского университета, приехал в гости к родителям и, проходя мимо соседнего подъезда, услышал, как кто-то меня зовёт. Это был Лёха. Повзрослевший, серьёзный. Он сидел на ступеньках с кульком семечек, в окружении стайки пятнадцатилетних подростков и обнимал за «пятую точку» пышную крашеную блондинку. Мы поздоровались, и я присел рядом.
Лёха «толкал рОман». Один из тех, где он залпом выпивал неимоверное количество алкоголя, а потом ничего не помнил. Подростки угодливо хихикали и кивали. Блондинка липла к Лёхе с нежностями. Я посидел, послушал. И словно в прошлое меня забросило. Словно не было этих семи лет. Словно окружающие меня люди те самые, из моей юности, так и просидевшие всё это время на ступеньках.
Мне стало тоскливо. И я потихоньку попятился в темноту.
Лёха догнал меня возле моего подъезда.
– Ты куда?
– Да хочу к родителям наведаться, у меня поезд уже завтра. Не хотел тебя перебивать.
– А-а, – расплылся в ухмылке Лёха. – Понятно. Как тебе моя?
– Шикарная, – я догадался, что Лёха говорит о блондинке.
– Зову её 66–88. А она, то смеётся, то психует. Говорит, что 90-60-90.
– Почему 66–88? – удивился я.
– Ну ты чё, в школе не учился? – Лёха достал из заднего кармана безжалостно скомканную и грязную полуобщую тетрадь. Конспект по всем училищным предметам.
И раскрыл на первой странице, где традиционно размещалась таблица Менделеева. Лёха и Менделеев – поразительное сочетание. Ага, 66 – Диспрозий (Dy), 88 – Радий (Ra). А ларчик-то просто открывался. Если даже Лёха так её называет, то интеллектом девушка явно не отличается.
– Ну, бывай, – Лёха стиснул мне руку и отправился обратно к стайке и блондинке. А я пошёл домой.
На этом история не кончилась. Недавно спешил вечером с работы и на людной минской улице внезапно столкнулся с Лехой. «Кореш» пополнел, остепенился, купил себе дорогую дубленку и массивную золотую печатку. Постояли, покурили. И солидный дядька с лицом Моргунова и с кожаным портфелем, посмеиваясь, рассказал мне о своём очередном приключении.
В прошлом году поехал Леха в Польшу на заработки. В какой-то там полуподпольный швейный цех. То ли хозяин цеха обманул его, то ли пропил Леха деньги и не сознается, но факт в том, что остался «кореш» на улице Кракова без копейки денег, без крыши над головой и пустым брюхом. Что сделал бы обычный человек в такой ситуации? Пошел бы в консульство своего государства, принялся бы просить мелочь на билет, сдался бы полиции? И это понятно.
Но Леха не такой. Он дождался вечера и замер в засаде у ряда небольших баров. Смеркалось. Из ближайшего питейного заведения на нетрезвых ногах выбрался одинокий поляк. Леха прокрался за ним до ближайшего темного переулка, где сбил с ног поставленным ударом в челюсть, снял часы, вытащил бумажник. Денег хватило и на билет, и на пиво, и ещё немного осталось. Документы и карточки Леха благородно положил сверху на стонущего европейца. Так что вернулся из поездки с прибылью.
Передо мной стоял солидный дядька в возрасте, с намечающимся пузом и вальяжными жестами. И с шуточками рассказывал мне эту историю. А потом пожал руку, и мы разошлись.
Все-таки гопник – это не спортивный костюм и кепка. Гопник – это образ мыслей и состояние души.
Когда стыдно за своих
В молодости поехали мы с женой в страну пирамид. Море, солнце, арабы пристают. Впрочем, всё, как всегда. Белый незагорелый турист – потенциальная жертва для любого торговца. В первые дни отбивались от предложений купить настоящий папирус из бананов и каменные статуэтки из гипса, потом примелькались и от нас отстали.
В соседнем номере жили две девахи под тридцать, без мужей, но с детьми. Как-то подсели к нам за завтраком, разговорились. Девахи бойкие, с утра по макушку заряженные пивом. Олл-инклюзив же, чего добру пропадать! Дети – мальчишка лет девяти и девочка лет семи – носятся по всему залу, любопытничают, путаются у всех под ногами. Ну дети, чего с них взять.
Девахи в пять минут вывалили нам истории своих жизней (классика – кулинарное ПТУ в родном городке, понаехали в Москву, вышли замуж, развелись, и закрутилось), почувствовали, что мы с ними почти что родня. Говорят мне:
– Пошли с нами по магазинам, а то мы боимся чурок этих. А если с мужчиной будем ходить, они приставать не будут.
Отчего же не помочь почти соотечественникам. Да и жена при слове «магазины» оживилась. Согласился. Вечером собрались и пошли в город.
И впрямь не пристают. В магазинчике подошёл один:
– Твои?
– Мои, – говорю.
– Все три?
– Все три.
– Ай, молодец, – улыбается араб. – Только детей мало.
Вот и пойми его – то ли пошутил, то ли серьёзно поверил.
Соседки затариваются какими-то маечками, полотенцами. Дети зевают и ноют, я в состоянии дзена (мужчины, которые ходят с женами по супермаркетами поймут). Моя тоже что-то присмотрела, уже тащит добычу в примерочную.
Но в следующем магазине я уже пожалел, что согласился. Пока меряли маечки, малой пробежал по полочкам с сувенирами. И начал что-то тырить по мелочи. Воровато озираясь, сунул в карман пару металлических брелоков, какой-то магнитик, миниатюрную статуэтку.
Причём вор из него пока никакой, опыта толком нет. Я его действия вижу, продавец тоже всё это безобразие видит, не дурак. Но почему-то игнорирует. У них к детям вообще какое-то особенное отношение. Думает видно счёт за ворованное в стоимость маечек включить, чтобы внакладе не остаться. Или не хочет скандалить из-за грошовых побрякушек.
Соседки набрали по вороху маечек, яростно поторговались с арабом, вышли довольные.
Малой подбегает к матери:
– Мама, смотри, что я достал! – и вываливает из кармана кучу побрякушек.
Думал, что она сейчас ему подзатыльник отвесит и назад всё понесёт, ну или по крайней мере нотацию прочитает. Но следующей фразы точно не ожидал:
– Молодец, сыночка, так им чуркам и надо.
А девочка разревелась, что ей не удалось ничего стащить.
Не ходил больше с ними. Перед арабами стыдно.
Как я попал в телевизор
В школе я играл в «Что? Где? Когда?». Конечно же, кроме этого я играл в футбол и баскетбол, но в ЧГК мне нравилось играть больше, потому что ноги у меня были косые, а руки неуклюжие и мяч не соглашался лететь туда, куда я его бросал или пинал. А в ЧГК не было мячей, и никто не грозился оторвать мне голову, когда я в очередной раз мазал мимо кольца или ворот. Вот я и играл.
В команду самых умных собрались пятеро ребят из лицейских классов и я. Каждый из моих партнеров по команде специализировался в какой-нибудь сфере. Кто-то отлично знал физику и математику, кто-то говорил на иностранном языке лучше, чем я на родном, кто-то заканчивал музыкальную школу с золотой медалью.
Я умел и любил читать. Собственно этим мои достижения в интеллектуальной сфере заканчивались. Что вы хотите от подростка, который с четырнадцати лет решил поступать в Военную Академию и все свои силы направил исключительно в этом направлении.
На городских играх среди школьных команд мы неожиданно заняли какое-то призовое место, и директриса решила отправить нас на область. По тем временам это было очень круто. Нам дали билеты на электричку в областной центр, сопровождающего учителя. И мы поехали.
Областной чемпионат по интеллектуальным играм традиционно проводился в Доме Пионеров. С командами из других школ и городов прибыли учителя русского языка, истории или физики, а то и директора этих самых школ. С нами поехал физрук. Был он в общем неплохой мужик – спортсмен-тяжелоатлет, непьющий и весёлый. А то, что он потом ушел в валютчики – так это не он виноват – время такое было.
Звали его Сергей Сергеич. Но вся школа иначе как СерСерычем его не называла. От плохих препаратов для начинающих качков и от чрезмерных нагрузок на ниве тренировок с железом, у нашего учителя было весьма плохое зрение. На всех школьных и городских соревнованиях, которые судил СерСерыч, самой популярной кричалкой была: «Это что же за судья, он не видит ни….. чего!» СерСерыч не обижался. Носил круглые очки с толстенными стёклами и вводил в ступор молодых практиканток своей надутой фигурой.
Отыграли первый день довольно прилично. Вошли в тройку лидеров, что уже было не стыдно. А в наступающих сумерках к Дому Пионеров подъехали несколько Икарусов. Два десятка детских команд загрузились в автобусы и поехали ночевать загород, на какую-то турбазу Дубровно.
Едем. За окнами темно. Зима. Снег. Выехали за город. Едем. Уже надоело нам ехать. СерСерыч, раздвигаю стоящих широченными плечами, пробирается к водиле.
– Слышь, братан, долго ещё? Дети устали.
– Да хрен его знает, – ворчит водитель. – Я знать не знаю, где это Дубровно. Сказали свернуть с Ленина направо, километров через десять будет табличка. Я и свернул. Уже все двадцать проехал – никакой таблички.
– А другие водители?
– Та же история. Никто про эту турбазу не слышал.
СерСерыч нахмурился.
– Разворачивайся. Будем искать.
Развернулись. Поехали с черепашьей скоростью обратно. И вот счастье – среди заметённых снегом деревьев мелькнул указатель «Дубровно». Свернули на боковую дорогу. Замелькали деревенские дома с сиротливо горящими окошками. Зато пропал асфальт. Ещё километра через полтора автобусы завязли в снегу и встали.
– Всё, б… приехали, – не стесняясь детей, плюнул водила. – Автобус дальше не пройдёт.
– Тогда выходим! – рявкнул СерСерыч.
Толпа детей вывалила на узкую деревенскую улочку и начала испуганно озираться. Видимо, чтобы добавить жути, автобусы как по команде развернулись и дёрнули в сторону города.
Ночь. Тишина. Падает снег, кружась в ленивой метели. Над нами покачивается одинокий фонарь, бросая на снег желтые отблески. Никакой турбазы в округе не наблюдается. Мобильники уже изобрели, но до наших краёв они не дошли. Мёрзнем.
Вот поехали бы мы с учителем музыки – пропали бы нафиг. Замерзли в полях Витебщины. А СерСерыч не дал нам погибнуть. Он привычно взял командование на себя. Директора и историки притихли перед его несгибаемой волей.
– Так, все стойте здесь! Мои – пошли со мной! – рявкнул он так, что услышали все полторы сотни человек.
Мы пошли за физруком. Мы были уверены, что он знает, что делает. А СерСерыч направился к ближайшему дому и принялся с грохотом ломиться в двери.
– Кого там черти принесли? – послышался из-за дверей старческий голос.
Представьте. 93-й год. Сидите вы в родной деревне, вечером у телевизора, всякие ужасы про городских бандюков смотрите. А тут кто-то в дверь стучит. Да не просто стучит – ломает её к чертовой матери. А мобильники…, ну вы помните.
– Дед, открывай!
– Да хто там?!
– Школьники, твою маковку! Заблудились мы. Турбазу ищем.
Со скрипом начала открываться дверь. Я честное слово подумал, что сейчас из-за неё высунется дуло охотничьего ружья. Дед явно помнил те далёкие времена, как в сорок третьем он спокойно грелся на печи, жевал сало и благословлял своё плоскостопие, а тут в его дверь постучали партизаны.
– Дед, где здесь Дубровно? – басом осведомился СерСерыч.
Старожил открыл пошире дверь и офигел. На него, улыбаясь, смотрел бритый накачанный мужик самого бандитского вида. За его спиной маячили какие-то темные фигуры. А вдалеке, под фонарем безмолвствовала огромная толпа.
– Дубровно, спрашиваю, где? – повторил СерСерыч.
Дед высунул трясущуюся руку.
– Вон туда идите. По улице до конца. Там ещё с полкилометра и будут двухэтажки. Это и есть Дубровно.
И тут смелость изменила аборигену. Он захлопнул дверь и принялся запираться на все замки.
– Направление определили, – обрадовался СерСерыч. – Пошли!
И мы пошли. Молчаливой толпой по пустой притихшей деревне. Дед не обманул. За околицей, в поле, темнели три пустые тёмные двухэтажки. Всё было заперто и мертво. Но ночевать-то где-то надо.
– К черту дверь! – в духе мультяшного Слепого Пью скомандовал сам себе СерСерыч. Легкую фанерную преграду он выломал легким толчком и поставил рядом – чтобы не мешала.
– Заходите, пацаны!
И мы рванули внутрь. Холодно, выключатели сухо щёлкают, но свет не зажигается. У пульта ругаются два физика, пытаясь вспомнить основы электрики. Зато нашли кучу кроватей, матрасов. Из кранов текла вода. Мы повеселели. До утра дотянем.
Тут прибежала испуганная комендантша, потрясая бесполезными ключами – оказывается, нас должны были селить в другом корпусе. Который с утра протопили, и свет в нём был. Но пока она нас ждала – задремала маленько.
За двери СерСерыч извиняться не стал. Устроил нас в лучшей по его мнению комнате и пошёл знакомиться с молоденькой русичкой, поражённой его мужественностью. А мы, предоставленные сами себе, начали дуреть и носиться по коридорам. Это была жизнь и приключения. Вдали от родителей, в чужом городе, в сырой, замерзшей за зиму панельке турбазы. Такого счастья, как тогда, у меня, наверное, никогда ещё не было.
В один момент я остановился и посмотрел в окно. Ярко освещённый коридор, в котором мы творили всякие безобразия, отлично просматривался с улицы. А там, в заснеженной беседке, попивая недорогое, но качественное вино местного розлива сидели философствующие клошары местного розлива и, словно в телевизор, не отрываясь смотрели в яркие окна нашего временного общежития. Они что-то обсуждали, показывая на нас пальцами, им было интересно не меньше, чем нам. И мы почувствовали себя по меньшей мере кинозвёздами. Вот так я попал в телевизор.
