Паола Волкова
Лекции по искусству. Книга 2

Лекция №3 Греция

Регуляторы – Античное искусство – Обнажение – Полис и школы эфебов – Художественный союз – Хиазм

Волкова: Что касается античности то мы остановились на очень интересной и уникальной проблеме. Сейчас слово «история» имеет такую буквально дешифровку – нечто случившееся, потому что историей становится то, что прошло, а пока что-то творится – это еще не история, это еще находится в некоем процессе. Поэтому, когда творится история, люди еще не знают, что там творится. Они не имеют об этом понятие. А когда все это прошло, мы оглядываемся назад и говорим: «часть истории» Тогда люди сами к своему прошлому относятся, как к чему-то историческому. У меня есть очень острое ощущение того, что сейчас в истории творится что-то очень мощное. Я это не просто чувствую, я это точно знаю. Надо читать Гумилева «Этногенез и биосфера земли». Абсолютно точно, что все процессы, которые сейчас происходят в мире, лишены некой видимой объяснимости. Мы живем в ситуации видимой необъяснимости. Процессы происходят невероятные, страшные. Непонятно «куда ты скачешь гордый конь, куда опустишь ты копыта». Ну, не ясно. Вот скачет этот безумный конь времени. И свои копыта он не опустит скоро, если это именно то, что полагаю я. А я полагаю, что все мы находимся внутри пассионарного толчка или пассионарного ожога, потому что только тогда начинают происходить события, не имеющие видимой причины. Люди ее ищут, людям необходимо объяснение того, что происходит и в чем они участвуют. И наша слепота внутри этого процесса достигает абсурда и безумия, и мы делаем неправильные умозаключения и совершаем неправильные поступки. Именно мы. Все политики невежественны – они слепы, и никто не хочет взять в руки этот томик и прочитать, что там написано. Истории нет, она была, а сейчас творится будущая история. Пассионарный ожог или состояние пассионарного возбуждения не имеют взрыва логики, ибо, как говорил Гумилев: «это очень мощная энергия, идущая из межгалактических глубин». И все, что приходит в состояние пассионарного возбуждения, не имеет причин и следствий. Как когда-то замечательно написал Мандельштам: «И море, и Гомер – все движется любовью».

Все исторические процессы очень активны, но не всегда то, что стало затвердевшей классической историей, понятно нам. В мировой истории нет того исторического эпизода, который был бы более описан, более досконально проанализирован, с датировками, чем античная история. И если с Римом все понятно, потому что его история смоделировала и дала миру две модели: демократию и империю монархии, и все повторяют эти модели, то с Грецией совсем все иначе. Нет ничего более загадочного, чем Греция. Объяснить сейчас, что с ней происходило тогда не возможно. Это единственная модель, которая никогда не была повторена. Она была одна. Повторяются модели империй, модели демократий, модели тоталитарные, модели общинные, но никогда не повторяется модель метафизическая. История живет в двух системах, где одна реальна, но таковой кажется, а вторая кажется, но на самом деле реальна. Их сон – реальность, а реальность – сон, потому что то, что осталось от той Греции или от Древней Греции это результат ее метафизической деятельности, а они реальны. Абсолютно все – «от и до». Когда вы читаете любую историю, то видите, что она всегда начинается одними и теми же словами: «к началу 5 века, после окончания греко-персидской войны, окончательную форму обрело полисное государство… там строили, там создавали скульптуры и прочее…» А, с чего так писать? Мы понимаем, что в Афинах невозможно строить метро. Знаете, сколько времени в Афинах строилась одна ветка? Они, только копать начинают, а оттуда эти шедевры прут. (смех). И они сами перепугались. Это маленькое крошечное государство испугалось.

У меня в Афинах живут очень хорошие знакомые. Богатые люди. Он – владелец «газет, заводов и пароходов», она какие-то жуткие картины малюет. И у них в потрясающе-красивом месте, которое называется Марафон, есть имение. И как-то я к ним туда приехала. Пошли погулять. Потрясающе! – все пахнет Элладой, камни эти, пьют, едят. И я им говорю: «Чего вы сидите? У вас детские лопатки есть? Совки какие-нибудь? Пошли, землю покапаем! (смех) Немного, между обедом и ужином. Нам много не надо». Они аж скривились. Конечно, когда у тебя дома колонны стоят, а большой, круглый, стеклянный стол закреплен на найденной где-то античной голове, то чего копать-то?! Они этого даже не чувствуют. Надо уметь правильно выбирать родителей. Вот, как они хорошо выбрали себе родителей, а теперь колонну античную ставят в доме и рядом с ней сок жмут. А туристы стоят, сок пьют и смотрят на голову. Вот тебе и бизнес.

Все, что связано с Грецией, за всю ее историю, связано всего лишь с одним эпизодом – с античностью. А какая в Греции Византия! И что? Кто-нибудь ездит туда церкви смотреть? Едут античностью любоваться. А Афины просто набиты церквями 4-го, 5-го веков, а в них никто не заходит. Все шлепают на Акрополь. У него уже, как правильно написал Бродский, «язва от человеческих глаз». Глаза разрушают этот мрамор. А что там произошло? Я уже говорила: Геракл основал Олимпиаду, и что бы мы с вами не смотрели, какие бы мы с вами не рассматривали варианты, скульптура или рисунок на вазе, все равно – это Олимпиада.

Видите, бегут как? Стараются.. Когда я вам про вазу буду рассказывать, вот тогда вы перепугаетесь.

Греческая ваза

Греческая ваза

А эти? Глаз не оторвешь, с ума можно сойти – такой красоты в жизни никогда не видела. А что изображено? К чему относятся эти изображения? К Олимпиадам. И все сводится к совершенно одному образу – образу героя. И никаких других вариантов.

Эта скульптура стоит в афинском музее. Огромный зал и в центре подлинная бронза.

И вы ходите вокруг, а она с каждой точки разная. Этот размах и понимание того, что никто и никогда больше подобную скульптуру не делал. Это был единственный момент в мировой культуре, когда была создана такая скульптура. Она гениальна, и никто больше такое сотворить не сможет. И их это интересовало больше всего на свете. А что осталось от греческой истории? Ничего. Только это.

А что такое Олимпиада, как не вырезка из жизни, как нулевое время между двумя мордобоями. Морду как следует побили себе и другим, и пошли играть. А почему били? Из-за спичек, из-за еще чего-то. Одним словом – из-за пустяков. Пассионарии. Чего там говорить! Но осталось только это. А ведь это искусственные священные периоды раз в четыре года, раз в три года. И священное перемирие – главное. А во время перемирия строят храмы, делают скульптуры. Остановка времени. Я вам говорила, что это вечность. Это бессмертие. И в этот момент точки истины творится божественное «нечто». Ты можешь проиграть во время войны или победить – это ничего не значит, но, если ты победил на Олимпиадах, то ты обессмертил свой Полис. Ты сам стал бессмертным и твой Полис идет к бессмертию. Это, как говорила Ахматова, «бег времени», а эта точка бессмертия. Остановка времени. Точка истины.

Когда перед Пилатом стоял Иешуа, то у него в голове, не понятно почему, пронеслось: «Бессмертие, пришло бессмертие». И тот момент стал точкой истины. Две линии скрестились в одной точке. Он сам не знал, почему, но пришло бессмертие.

Древняя Греция прямо противоположна, скажем Египту или чему-то еще, но фраза Гумилева «Культура – есть отношение к смерти» указывает на то, что для греков культура, действительно, имеет отношение к смерти и к бессмертию, которое у них выражалось в творении всех этих образов.

Вопрос о том, что вся культура: театр, скульптура, архитектура и еще несколько форм вам вовсе незнакомых, были между собой очень связаны. Они были вполне искусственными, поэтому и я считаю, что это был единственный во всей мировой истории культуры эпизод о метафизической истории, державшейся на искусственных регуляторах. Их был четыре. Вернее, их было больше, но главных четыре. Первый – это то главное событие, которое дало название им и их культуре – «Эллада», и которое отец Флоренский расшифровывал, как «остановка времени». Помните? И тогда они эллины, а главное, что от них осталось это Олимпиада и Пифийские игры. Второе – это армия эфебов, третье – художники и их межинтернациональный союз художников. Четвертый – это Пиры.

Поскольку у нас речь идет об искусстве, то мы обязаны ответить на следующий вопрос: «Как могло так случиться, что от Греции до нас дошли только гениальные произведения искусства?» А кто их делал? Кто строил? Кто ими руководил? Кто были эти художники и откуда они брались? Для того, чтобы это осуществилось, должен был кто-то, кто это творил. И вот на этот вопрос мы с вами будем стараться ответить.

В прошлый раз мы с вами говорили о том, что историки давным-давно отмечают несколько периодов в истории культуры. И это правильно. Первый период, о котором мало что осталось – это период догомеровский или период троянских войн, но по нашему понятию он, действительно, догреческий. Это совсем другая культурная идея. Затем гомеровский период, от которого тоже мало что дошло, как бы то, с чего учитывается или то, с чего все начинается. Они называются «античной архаикой». А мы с вами говорили, что архаика связана с малоазийской Грецией и центр этого периода находится в городе Милет. Можете сразу выделить глазом. Предмет изображения тот же. Юноша, молодой человек, обнаженный, но с несколько иным этническим типом. Кроме этих, таких пучеглазых молодых людей.., а чего вы смеетесь?

Голоса: СлепОк!

Волкова: И полный слепОк с этим самым луком Купидона, такой улыбающийся. Есть еще очень интересные женские изображения. Я на них хочу остановиться – они настолько загадочны, как и их названия. Эти изображения архаического периода. Вот, перед вами архаические парни. Когда вы на них смотрите, то вам кажется, что если представить себе мраморный блок, то они, как бы, содержаться в нем. Я хочу рассказать вам одну замечательную историю. Это редкое описание Пифагором того, как он в Дельфах хотел посмотреть главное святилище Аполлона. Чтобы вы знали – в Дельфах находится главное святилище Аполлона, а Олимпия – это святилище Зевса. Аполлон является патроном Дельфы, а Дельфы – это центр пифийских игр. У Пифагора была написана работа «Пять качеств в Аполлоне». Он вообще был помешан на явлении Аполлона и просто умолял жреца туда пустить. А в святилище не пускают, но Пифагор был неумолим и обладал такой огромной магической аурой, что смог договориться. И когда он, трепеща, вошел в это святилище, то увидал каменный или мраморный столб. Он это все описал в своей работе. Когда он стал всматриваться в этот столб, то увидал, что на нем начертаны контуры рук и что-то вроде головы с огромными глазами, инкрустированными зеленым камнем. А потом он увидал, что из этого камня торчат стопы и осознал, что Аполлон был спрятан в этом таинственном блоке. Он был не совсем видим – таинственно там скрыт. И скрыт, и выходил наружу. Пифагор испытал трепет и ужас к одухотворенному и мощному началу одухотворенности уже существующего с этими таинственно мерцающими глазами, но не явленному, а только являющемуся. Аполлон не явился – он только подал знак о себе из этого камня. Он еще в двойном состоянии, он уже там, но его еще нет. И поэтому первая архаическая скульптура содержит в себе такую скованность, как-будто тот, на кого мы пришли посмотреть, только что освободился из этого камня.

Здесь очень много интересных вещей. История античного искусства рассматривает архаический период, как этап в развитии по пути к классике. Я, Паола Дмитриевна Волкова, не согласна с таким определением. Нет! Никакой такой прямой диалектики нет. Вот игры состоялись, и эта идея осталась навсегда. Причем, прежде всего, обнаженного мужского тела. И все равно, когда оно было сделано – в 6-ом, в 7-ом или другом веке. Обнаженное мужское тело – это всегда есть главный предмет изображения. Но, если в 5-ом веке это все-таки ярко выраженный тип эфебов и победителей, то позже, это таинственно-прекрасная вещь, которая в одних списках называется «курос», то есть воин, тип юноши-атлета, а в других – «Аполлон» – такое, как бы, интегрированное изображение. Это была такая задача. Ну, а в третьих – «победитель в беге».

Таким было художественное недифференцированное мышление – неразложенное, а интегрированное, как то, что описывал Пифагор: вся архаика напряжена, вытянутые ноги, от этих ног идет напряжение во всем теле, главная опорность на плечевом поясе. Все подтянуто, легкая нижняя часть, анатомически сильно разработана коленная чашечка. Его подвижность, его способность к действию, к движению, шарнирность ног и мощь плечевого пояса. Загадочность улыбок. То же самое можно наблюдать и на женских изображениях. Есть очень интересная картина художника Леона Бакста, я ее видела в Ленинграде, в запаснике русского музея.

Называется «Древний ужас» или «Гибель Атлантиды» – огромное полотно, где на переднем плане изображена женщина – она стоит, как и эти молодые люди, с такой же загадочной улыбкой.

Гибель Атлантиды – Леон Бакст

А, согласитесь, улыбки-то у них ледяные. У них никогда не бывает приветливости, ласковости – это ледяные улыбки мерзавцев – не оскаленный оскал. Глаза навыкате и улыбки ледяные. И у нее такая же страшная улыбка. Крайнее состояние, когда в улыбке не улыбка, а наоборот. Угроза какая-то, что-то не очень милое. Завитые волосы, туники, женщины – все одетые. Какое великое искусство. И вот она стоит и держит птицу – голубя. А за спиной все в тартарары валится – молнии сверкают, дома рушатся. Картина производит сильное впечатление. Она, как воплощение этой катастрофы. Но, вот кто эти кариатиды? Я не смогу ответить вам. И никто не сможет сказать, что означают эти изображения. Почему такое количество этих изображений именно в архаический период, а самое главное, что трактует их улыбка. Очень часто приводится цитата из работы Платона «Пир», и я очень советую ее посмотреть. Там есть такой замечательный разговор. Солон, которому, как бы приписывается, что он вместе с Поликратом, по поручению Геракла, создал Олимпийские игры. Что, якобы, Геракл поручил ему разработать и написать программу олимпийских игр. Действительно, а зачем Гераклу самому писаниной заниматься, если у него есть два секретаря? И вот он разговаривает с египтянином. И египтянин говорит Солону: «Ну, вы же молодые, вы юные совсем. Юная нация, вы ничего не знаете, потому что у вас нет прошлого. Вы встали на дорогу и идете вперед, а у вас за спиной нет прошлого, вы только начинаете идти, потому что вы не прошли ни через воду, ни через огонь. То есть, у вас не было потопа и вас не сжигало дотла. Вы еще дети, вы улыбаетесь и идете вперед. Вы только встали на ноги». И, тем не менее, это сложившаяся система. Олимпийский комплекс складывался, как нечто законченное, но он имел вот эту задачу, а потом она изменилась. Я хочу привести маленький пример. В русском искусстве есть такой эпизод, кстати он есть везде. До 18 века, в русском искусстве не существовало светского искусства. Была только иконопись. Потом пришел Петр и сказал: «Ребята, быстро пишем теткин портрет! Пишем Екатерину, меня на коне и вообще друг друга. У них так полагается». И сразу одного учиться в одно место, второго в другое. За деньги! Начал налаживать 18 век. А искусство церковное куда делось? Никуда. Более того, оно в таком же виде осталось и до сих пор. Церковный канон меняется? Нет. Богородицу как писали, так и пишут. А что они будут делать, если ее начнут писать иначе? Она исчезнет. Она не может быть иной. Поэтому искусство имеет два таких направления. Но в 17 веке, в русском искусстве появляется как бы нечто, очень интересное, что во всем мировом опыте входит в понятие «парсуна». И всюду написано одно и то же: парсуна – это переходная форма. Это не икона, но и не портрет. В диалектике искусства – это «среднее состояние». И я с этим не согласна! Нет! Категорически нет! Парсуна есть и в 18-ом, и в 19-ом, и в 20-ом, и в 21-ом веке. Парсуна – это совсем другая идея. Она не переходная. Она самостоятельная, потому что икона – искусство ликовое. Это надличностное искусство. Портрет – это личностное искусство, а парсуна – это ваша кукла, изображение ни того и ни другого. Вы знаете, что такое кукла? Это моя или ваша, или чья-то болваночка. Манекен. И самое главное в кукле не ее сущность, а то, как вы ее нарядили. В иконе над личностным стоит абсолютно духовная содержательность. А кукла всегда анти-духовна. Она манекен – очень красивый, разодетый, но имеющий совсем другое значение. Вот есть такие формы – они не очень развиты, но имеют место быть. Такая отдельная архаика.

Что такое обнажение? Давайте сразу этот вопрос и установим. Обнажение – это совлеченные покровы. Это истина и свобода. Изображение обнаженного тела – это изображение свободы.

Свободного существования в пространстве. Моя душа обнажена. Она открыта перед вами и она свободна. А сама по себе и этимология обнажения связана с понятием абсолютной ясности и свободы. И поэтому, они сформулировали свое абсолютное первое кредо, как изображение свободного человека. И это Посейдон – идеальное изображение свободного человека.

Посейдон

Давид

И как только речь об этом зашла в Италии, Микеланджело начал делать Давида. Это тема гиганта, тема победителя.

И вдруг, меняется этнический тип, меняется образ и место. Поскольку до нас мало что дошло, то мы можем делать с вами какие-либо умозаключения только на основании того, что мы знаем.

Вот, перед вами изображение Грегора – Возничего из Дельф – подлинник, бронза.

Грегори – возничий

А центр-то переезжает на Пелопоннес, где здравствует и процветает совершенно другая этническая идея, где со своей этикой главенствуют спартанцы или дорийцы. И этот греческий малоазийский тип очень быстро линяет и обнажается новый тип, ведущий как бы к «эврике» – это дорийский тип, спартанский, потому что Олимпийские игры – это Олимпия, Спарта, Лакония. За основу берутся: и фигура, и эстетика, и образ спартанца; этнический тип дорийца, а малоазийский тип меняется на дорический и воспринимается, как эталонный. Видите, как они последовательны по отношению к канону, к поискам совершенного образца мужской красоты. Даже прическа, ушко оттопыренное, подбородок, рот, нос, форма глаза, близость к переносице. И, конечно, этот тип утверждается. Они вовсе все такими не были, но они к этому стремились. Это их совершенный образец.

А сейчас я хочу рассказать вам, кто все это делал. В Милете сложились все формы антично-греческой метафизики. Философская школа, малоазийская, которая имеет, как вам известно, очень высокий рейтинг, самая большая и серьезная философская школа. Но, когда после определенных событий, центр переехал на Пелопоннес, осталось все то же самое, но очень изменились требования к эстетике и красоте. Именно в 8 веке до н.э., в Греции, по нашим сведениям, сложилась очень интересная вещь. Начала складываться Полисная система. Или Полисные образования. Что могло называться Полисом? Что должно было находиться в местечке, претендующем на название Полис? Отвечаю точно и определенно. Должны были быть агора, то есть рыночная площадь, где еще находилась демократическая система управления и школа эфебов. Только эти два признака. Что такое школа эфебов? Это гимназия для мальчиков. Все мужское население Греции, начиная с момента, когда были созданы школы эфебов, обязаны было ее посещать. До 6—7 лет они находились около мамок, на женской половине, но потом оставаться дома они не могли. Они обязаны были пойти в школу эфебов. На уровне всех сословий! И вот, если такое местечко способно было содержать школу эфебов и агору, оно могло быть названо Полисом.

Школа имела четыре класса. Вернее, четыре уровня подготовки. Первый уровень – от 6—7 лет до, примерно, 9—10 лет. Второй класс до 12—14 лет. Третий класс – до 16—17 и четвертый до 21 года. А сейчас я сообщу вам самую страшную тайну. Олимпиада – это экзамен на аттестат зрелости школы эфебов. Раз в четыре года выпускались юноши в школах эфебов. Вы поняли или нет? Потому что, когда спрашивают: «А кто принимал участие в олимпиадах?», то в книжках написано – Греция… Привет! Как может вся Греция принимать участие? Или, кто там еще… военные, герои Советского Союза… Нет! Это экзамен на аттестат зрелости. После 21 года молодой человек должен отрастить себе бороду, жениться, иметь дело, но Олимпийские игры – это школа эфебов, это экзамен публичный, перед лицом эллинских союзов.

Цвет нации! Наши мальчики! Свет эфеба! И все видят, что они такое. Каждый Полис сидит и болеет за своего. И победа в Олимпийских играх – это будет похлеще, чем военные победы или поражения. Потому что это сила – наше будущее. Они же не только кидали копье и бегали, но и кое-что еще делали, о чем поговорим впереди.

Голоса: Все ученики принимали участие?

Волкова: Все.

Голоса: Но у них же победитель был только один.

Волкова: Конечно, разумеется один. В каждом виде спорта. Иногда были двое. А Пифийские игры были для тех, кто закончил третий уровень, поэтому они проходили раз в три года. Не все кончали четыре уровня.

Вот Грегор – победитель Пифийских игр, он закончил третий уровень. Вообще, к концу третьего уровня, то есть примерно к 18 годам, среди учащихся школы выявляли тех, кто отличался художественными способностями, а это был очень важный предмет. И те, кто был способен, вне зависимости от того из какой они были среды, заканчивали только три класса и их отдавали в школу мастеров. Остальные, кто мог, учился дальше. Поэтому Пифийские игры были очень важны. К тому же, в них принимали участие девочки из школы гетер, но об этом я вам рассказывать не буду – вы должны заслужить (смех).

Голоса: Какова была продолжительность обучения на одном уровне?

Волкова: Зависело от Полиса, но, вообще, четыре года. И каждая ступень этапа длилась два-три года. А теперь обратите внимание на эту работу. Она находится в Лондоне, в Британском Музее. Когда я там бываю, то первое, что я делаю, мчусь туда. И это правда. Это фрагмент удивительной работы – то, что до сих пор является предметом совершенно нескончаемого спора между греками и англичанами. В 19 веке, один очень опытный английский дипломат и богач, при очень странных обстоятельствах, выиграл у турецкого султана этот ионийский фриз с изображением шествия эфебов.

Ионийский фриз с изображением шествия эфебов

Это часть скульптурного декора Парфенона. Интересно, а что турки там делали? А они там пороховой склад устроили. В Парфеноне. А их султан просто обожал играть в шахматы и ему нужен был хороший противник. Он просто умирал, этот «Ботвинник». Ну, англичанин и сел с ним играть, и выиграл этот фриз. Снял его с фронтонов Парфенона и увез в Лондон. А сейчас греки, вернее потомки тех турков, говорят:

Ионийский фриз с изображением шествия эфебов

– Отдавайте!

А те:

– Не отдадим!

Греки:

– Но это наш Парфенон!

Англичане:

– Нет, не ваш! Он был у тех греков, а вы какое имеете отношение? Это раз. А во-вторых, вы там устроили пороховой склад. А мы спасли!

И вот это «тяни-толкай» 200 лет продолжается. Но англичане никогда не отдадут, это как Лувру «Джоконду» отдать. Как это можно отдать?

И вот вы входите, а через весь зал идет эта вещь. Вы смотрите и понимаете, что то, что вы видите- это лучшее из созданного человечеством. В этом зале находится не только гениальное произведение, но и великий документ – ибо это «Шествие эфебов».

Школа эфебов, в каждом Полисе, размещалась сразу в двух точках: одна на Востоке, у восточных ворот, а вторая на Западе, у западных. На Востоке помещались дормиции, где эфебы ночевали. С восходом солнца, из восточных ворот выезжала армия эфебов и ехала через весь город к западным воротам, где располагались гимназии и полестры. Там тренировались и учились эфебы. Они ехали, сидя только на белых лошадях, чьи копыта, хвосты и гривы были позолочены или посеребрены. И вот едут на таких лошадях юноши от 8-ми до 20-ти лет, бронзовые от загара, с завитыми волосами, припудренными серебряной или золотой краской, обнаженные и весь город их встречает. И поди там найди своего сына! Они первым делом, когда вставали, все тело натирали специальным составом оливкового масла. И младшие помогали старшим Они все так делали. Перед боем натирались, перед Пиром или в торжественных случаях.

И город смотрел: едут наши мальчики, наши защитники, будущие мужи, победители, наш свет. Вы знали об этом? Нет! Если окажетесь в Лондоне, первое что надо сделать, это идти в Британский Музей и смотреть там античность. Такой античности нет больше нигде. Ну, еще Пергамский алтарь в Берлине. В Берлине гениальная коллекция античности, просто умопомрачительная. Но она другая. Потому что той эпохи, того периода, к тому же подлинного, как в Лондоне нигде нет. В Лондоне Парфенон, но в Лондоне нет такой коллекции, как в Берлине. В обоих этих музеях есть нечто невероятное, о чем мы будем говорить позже. В Лувре плохая коллекция – 3—4 вещи.

Посмотрите, что на них надето. Плащ. Они обнажены, а плащи, как драпировка… Такой плащ называется хламида. (смех) Это плащ эфеба. Греки одежду не шили. Они шить не умели – ткали готовую. Хламида, это что-то вроде юбки-солнца, только разрезанной сбоку (смех). Одевался он на левую руку, чтобы правая была свободна и наверху, на правой руке застегивался пряжкой – фибулой. Вот и вся одежда эфеба. Вообще, все что носили греки – это то или иное качество выделки шерсти. Греция – это запах козьей шерсти. О костюме позже. Дойдем до Пира, там и погуляем.

Я бы очень хотела видеть эфебов разными, но они, в принципе, как мультипликация – проекция одного и того же типа. Среди них есть совсем маленькие мальчики, а есть уже взрослые. Но есть и еще одна вещь. Как на очень невысоком рельефе умещается такая пространственная глубина? Как-будто это не барельеф, а горельеф, становящийся круглой скульптурой. Когда вы на него смотрите, то видите все стадии ваяния: от очень низко поднятого над мраморным блоком барельефа, до глубины ноги лошади, которая почти отделяется

Он такой многослойный и камень необычайной красоты. Все, начиная от материала и кончая деталями: изображение коней, юношеских тел, как они едут без стремян и без седла, как они свободно сидят на своих лошадях. Дело даже не в том, с каким техническим совершенством сделан этот барельеф, с какой утонченностью ваяния, а в том, как они могли добиться такого эффекта и такой глубины?

Когда мы видим подлинники, то понимаем, какая перед нами бесконечная одухотворенность формы. Бесподобная одухотворенность! И сравнить это можно только с иконой. Несмотря на то, что эта вещь выражена через плоть и через объем, а икона плоская и лишена плоти, этот барельеф одухотворен. Это почти невозможно передать, это можно только почувствовать. Я буду показывать разные вещи и, поскольку античная тема – это все-таки тема, в основном мужского тела, тела эфеба и делалась для того, чтобы запечатлеть эфеба, то, конечно, равному этому изображению мировое искусство еще не имело. Поверьте мне. Есть замечательная легенда. Она о Пигмалионе и Галатее. В ней главное то, что, когда Пигмалион обожал свое изделие, оно оживало. Я хочу сказать, что степень одухотворенности такова, что, когда вы смотрите в подлиннике, то создается такое впечатление, что в этой святости они непревзойденные мастера. В форме, в этой удивительной драпировке. В обнаженных женских телах есть что-то и это «что-то» удивительное, а именно, что они застряли на полпути между воодушевленностью камня, который становится живым существом или существа, становящимся камнем. Там есть трепет жизни. Я не могу понять, как это делается! Трепетно-чувственное дыхание жизни. Вам хочется погладить этот камень-существо. Словно это только что было явью и становится на ваших глазах камнем, либо наоборот.

Чтобы немного перейти к тем мастерам, которые так работали, нужно вспомнить о художественном союзе – фантастической организации, единственной в мире и никогда больше не повторившейся. Эфебы учились очень мощно. Они все время проводили между палестрами и гимназией. В гимназии они изучали следующие предметы: арифметику, письменность, историю, музыку, литературу. Они должны были сочинять стихи, играть на кифаре, которая была инструментом Аполлона, петь и танцевать. Конечно, они занимались спортом и знали Гомера. Начиная с 8-го века до н.э. и до 2-го века н.э. все мужское и практически женское население Греции было грамотным. Все знали Гомера, всю историю Олимпийских игр и всю мифологию. Это было необходимо для их жизни.

Олимпийские игры были не только играми со спортивным комплексом, означавшим божественно-гармоническое развитие человека, это были также соревнования на кифарах и в стихосложении. Обязательно. Кроме того, Олимпиады сопровождались тем, что театр давал новые пьесы. Игры – это не только смотр того, что мы имеем на сегодняшний день, как ребята владеют грамотой, как они знают историю, как они танцуют, поют или читают стихи, но игры – это еще и театры. Много историй сохранилось о том, как Софокл, принимавший участие в одной из битв греко-персидской войны, в честь победы разделся догола, взял кифару и начал танцевать, декламируя свои монологи – это был настоящий триумф. Это были очень серьезные художественные формы проявления себя, что было гораздо важнее, чем все остальное.

Забегая вперед хочу сказать, что античный дом представлял собой временные постройки, которые до нас не дошли. Но любой дом назывался триклиниум. Почему? Три клина – три ложа, которые ставились буквой П – потому что это Пир, начало Пира. Это место для него, а не для жизни. А римский дом назывался атриум и в нем все сосредотачивалось вокруг общественной жизни дома, которую представлял собой внутренний двор. Все постройки находились вокруг атриума. Всюду, везде и до сих пор. Это внутренний двор. Как коммунальная кухня, а вокруг нее все. Когда есть жизнь, тогда есть еще один этаж и все, что до нас дошло, то это именно этот этаж. Гений нации был вложен в это. Вопрос в том, а во что вложен гений нации? Вопрос римского гения нации – в строительстве государства, а потому они строили водопровод, армию и гражданские сооружения. А гений Греции не был вложен в нацию, он был вложен в метафизику, и потому вы видите, что от них осталось. Именно поэтому существует противоречивая информация о греках. Никто не хочет смотреть в суть того, чем-то было. Мы извлекаем эти фрагменты и понимаем, что так больше никто делать не умел. А почему? Потому что задача ваятеля была в другом. Они нарабатывали в себе другое.