Гай Юлий Орловский
Ричард де Амальфи

– Господи, – вздохнул я. – Все такие большие, прям огромные! Наверное, по три хаты, а то и по четыре в каждом селе.

– И еще деревня Куманг, – закончил Гунтер.

– Тоже большая?

– Нет, просто Куманг, – пояснил Гунтер. – Это ж не село, а просто деревня.

– Ага, – сказал я и постарался запомнить разницу между селом и деревней, она куда больше, чем между плотником и столяром или человеком и собакой. – Просто деревня… ну да ладно, на безрыбье и сам… А в каком месте мы позволили свершиться быстрому и праведному пролетарскому суду Линча над Генрихом Гунландским?

– В Больших Таганцах, – сообщил Гунтер. – Это самое большое и богатое село.

– Села и деревни, – сказал я, – оставим на потом. Один раз я в них уже побывал, теперь надо посмотреть на кордоны. Замок Крысы видел, но, боюсь, другие соседи выглядят повнушительнее.

Гунтер смотрел исподлобья, сказал осторожно:

– Это точно.

– Объедем наши земли по краю, – решил я, – посмотрим, на крепком ли замкé государственная граница, не проползет ли подлый враг. Сразу определим, есть ли какие-то метки, легко ли к нам вторгнуться.

Проехав мост, кони снова взбодрились, лучники с гиканьем понеслись вперед, рассыпались в стороны, хозяина надо оберегать.

После получасовой скачки открытое пространство осталось за спиной, кони на рысях влетели под высокую зеленую крышу леса. Сильный запах молодых листьев, муравьиной кислоты, аромат вытекающей из разломов могучих стволов янтарной смолы…

В лесу пришлось перейти на шаг, деревья по обе стороны тропки поплыли неспешно, исполненные мощи титанов: толстые, приземистые, с покрученными ревматизмом ветвями. Черные дупла пугающе бездонны, иногда такие огромные, что вообще внутри деревьев пусто, сам ствол вздымается, как тонкостенная труба, однако ветви зеленые, роскошные, тянутся во все стороны, везде множество гнезд, птицы долбят кору, вылавливая короедов, есть деревья страшно расколотые молнией либо чем-то еще ужасным, обугленные, но из уцелевших частей развиваются побеги, что берут на себя фамильное имя и все обязанности погибшего исполина.

Гунтер направил коня по едва заметной тропке, протоптанной то ли людьми, то ли зверьем. Впереди медленно приподнялся горбик земли прямо там, где мы должны будем проехать, осыпались комочки, в щель проглянуло нечто страшное, белесое, скользкое. Гунтер однако не обратил внимания, конь спокойно переступил через подземное существо, и, когда я с сильно бьющимся сердцем приблизился, понял, что это просто толстый корень дерева, что расширяет жизненное пространство.

По сторонам то и дело вспучивается зеленый мох, иногда – гора опавших листьев, но все это должно свершаться медленно и величаво, в смысле – незаметно для человека. Мы должны видеть только вздутости, но чтоб вот так прямо на глазах, да еще на утоптанной до твердости камня тропке…

По спине пробежал нехороший холодок. И хотя знаю, что нежные шампиньоны взламывают асфальт и бетонные плиты, но одно дело читать о каких-то ненаших грибах, другое дело видеть такое вспучивание. Жутковато живучие деревья, невольно поверишь в деревья-людоеды и прочую дурь.

Почти все стволы покрыты толстым зеленым, а иногда и коричневым до красноватости мхом. Иные до самого верха, будто укрылись шубой от холода, ветра и насекомых, другие только с одной стороны, третьи даже без коры, блестят как политые жидким стеклом, жуки и муравьи на глазах скользят и срываются наземь.

Мой конь то и дело останавливался почесать морду о ствол, чего раньше никогда не делал. Я наконец пробурчал:

– Eсли чешется спина – растут крылья. Если грудь – выпускаются шасси, если нос – к выпивке… А морда? Гунтер к чему чешется морда?

– К чесотке, ваша милость, – ответил он мудро.

– Хороший ответ, – буркнул я. – Мудрый. Взвешенный. Быть тебе, Гунтер, помимо всего, еще и сенешалем замка… Ноздря чешется, как известно, к крестинам, губа – к орбакайтам, стюардесса по имени Жанна чешется понятно от кого, а мой конь, который никогда не чесался…

Конь остановился перед могучим дубом и трижды ударил рогом в ствол. Брызнули щепки, на белой коре остались глубокие вмятины, будто дерево на полном ходу задел танк.

– Хорошо-хорошо, – сказал я успокаивающе. – А теперь пошли, пошли дальше…

Промелькнул зверек, толстенький и неуклюжий, как крохотный медвежонок, круглоголовый. Оглянулся прежде, чем исчезнуть, помедлил в нерешительности, словно что-то побуждало подойти к незнакомцу. Поразила круглая мордочка с большими печальными глазами, мне остро захотелось схватить его на руки и прижать к груди. Зверек застыл, смотрит умоляюще, но когда я сделал движение к нему, вздрогнул и отступил в кусты.

Гунтер коротко хохотнул:

– Понравилось?

– Да, – ответил я. – Что это было?

– Никто не знает, – ответил он с сожалением. – То ли пользуется какой-то магией… но зачем, не знаю. Людям не вредит. Никто не говорит, что от них зло. Но зачем они здесь, никто не знает.

Глава 6

Двое стрелков, повинуясь взмаху руки Гунтера, унеслись вперед. Дальше Гунтер ехал молча, сеньору нельзя докучать, а я снова вспомнил зверька с умоляющими глазами, задумался над желанием схватить и прижать к груди. Либо детеныш, к ним всегда животная симпатия, все любят хватать на руки и тискать щенков, котят, хомячков. Даже лягушат не боятся брать в руки те, кто ни за что не прикоснется ко взрослой лягушке… либо в самом деле защитная магия, внушает всем, что я маленький, безобидный, никого не трогаю, пожалейте…

Но ведь в самом деле и маленький, и безобидный, если Гунтер точно знает, что этот зверек не губит людей.

Мелькнула мысль, что это вполне мог быть одичавший пес или кот… ну, в смысле, домашний любимец, не знавший другой жизни, как в квартире человека. Выведенный для удовольствия, для тисканья и целования, как выводим породы декоративных кошек и собак, абсолютно не пригодных для жизни на воле. Этот, правда, как-то прижился. Или прижилась одна из пород, ведь одних собачьих пород сотни.

Миновали открытое пространство, Гунтер поерзал в седле, а когда понял, что проедем вдали от весьма роскошной рощи, вздохнул с немалым облегчением.

– Что-то не нравится? – спросил я.

– Нет-нет, – заверил он, – все хорошо! Просто ту облюбовала стая собак… Не смотрите на меня так, ваша милость. Не простые собаки! Пока что никому не удалось с ними справиться. Потому все объезжают. Земли хватает, люди селятся в хороших местах. А куда не стоит ходить – узнают быстро. Там гибли и крестьяне, и воины, и даже рыцари, так что теперь объезжают.

Я поморщился, оскорбительно опасаться на своей же земле каких-то одичавших собак, но по старому опыту знаю, что собаки вообще-то опаснее волков и любых других зверей, так как многому научились у человека, а их мушкетерский девиз: один за всех, все за одного – выручал стаю всегда и позволяет доминировать в любом ареале, вытесняя даже львов и тигров.

– Хорошо, – ответил я нехотя, – объедем. Но когда-нибудь разберемся. Сейчас просто некогда.

Гунтер перевел дыхание.

– Вот и хорошо, ваша милость. Не дело с каждой собакой драться. Но вот там слева густые заросли осоки, хоть болота давно нет…

– И что там?

– Цапли, – ответил он хмуро. – Но странные какие-то… Научились в землю зарываться. Кто подъедет ближе, они прямо из-под земли бьют клювами. Не один там потерял коня…

Я кивнул.

– Объедем. Не рыцарское дело – с цаплями драться.

– Правильно, ваша милость, – согласился он очень поспешно. – Вы же убиватель драконов, как настоящий рыцарь, а что вам эти пернатые?.. Так, смешно даже. Урон рыцарскому званию. Как и вон те болотные черви… которых можем увидеть, если сдуру попрем прямо. Там такое нехорошее болото… Говорят, со дня сотворения мира не меняется. Что в нем еще живет, никто не знает! Нет сумасшедших, чтобы подойти и заглянуть. В старину бывали, от них только кости на берегу остались…

Я пробурчал:

– Объедем и болото. А вот тот лесок чем опасен?

Гунтер проследил взглядом за моим пальцем.

– Этот? – переспросил он, просияв. – Да ничем, там все хорошо! И олени там водятся, и зайцы, и кабаны!.. Ручей там хорош. Если бы и вот тот, что за ним, тоже таким был – цены бы этим местам не было бы…

Я вздохнул.

Лес оборвался так же вдруг, как и начался, впереди зеленый простор, тоже окаймленный лесом. На этой гигантской поляне разместилась бы не одна деревня, а то и целое село с богатыми полями, пашнями и лугами: вон речушка, небольшая, но для жителей свежей воды вполне хватит.

Гунтер, заметив, как я хмурю брови, пустил коня рядом с моим однорогом, сказал с почтительностью гида:

– Совсем недавно эти земли были наши, христианские. Беда в том, что сразу же после победы бросаемся отмечать успех, а потом празднование затягивается… насколько я знаю, там затянулось чуть ли не на столетие. А то и больше. И с каждым годом победа выглядела все сокрушительнее, а враги разгромленными, уничтоженными, стертыми в пыль.

Я буркнул:

– Знакомо.

Он проворчал:

– Думаю, так везде. Такой род человеческий… И потому для всех было как гром с ясного неба, когда в лазурном чистом море вдруг – черные паруса! Но даже тогда сбежались на берег глазеть вместо того, чтобы созывать всех, кто мог носить оружие!

Я насторожился, поинтересовался:

– А что, близко море?

– Нет, до ближайшего залива две сотни миль. Если по прямой.

– Понятно. И что насчет чужаков под черными парусами?

– Я ж говорю, сбежались глазеть, как дураки.

Я кивнул:

– Знакомо. Еще как знакомо. Везде дураки поступают одинаково. А в чем-то мы все… не гении. Отпор дать не сумели?

– Как раз сумели! – возразил он. – Отважный король Ридьярл вывел всю дружину. Захватчики грабили прибрежные села, а он обрушился всей мощью. Завязалась кровавая битва, пришельцев начали теснить, они уже начали отступать к кораблям, началась резня убегающих… И тут сосед Ридьярла, король Гудлум Залесский спешно ударил на беззащитный стольный град Ридьярла, выбил врата и захватил город, где полонил всю семью Ридьярла. Нет, он не был на стороне чужеземцев из-за моря, но как не воспользоваться удобным случаем? Словом, Ридьярл бросил избивать чужаков, спешно вернулся с потрепанной дружиной, сгоряча осадил собственный замок, но Гудлум успел ввести туда сильный гарнизон, а когда Ридьярл пытался штурмовать, с другой частью ударил в спину. Битва была кровавая, Ридьярл погиб, а сам Гудлум, все-таки король был отважный, трижды ранен. Короче говоря, хотя Гудлум и сумел удержать в своих руках захваченное королевство, но недолго наслаждался двумя коронами… Захватчики вернулись, и обескровленная дружина Гудлума была разбита в первом же сражении.

Я спросил хмуро:

– А что другие короли? Хотя нет, не надо, уже догадываюсь.

– Вы правы, ваша милость. Все больше думали, как нагреть руки на несчастьях соседа, чем о совместном выступлении. Чужаки – это что-то непонятное, к ним нет даже вражды, кроме памяти, что когда с ними воевали прапрапрадеды, а вот проклятый сосед то лес тайком рубит, то уток бьет на его лугу, то пошлину с купцов незаконно взял…

Зигфрид прислушивался с некоторой ревностью, все-таки мы с ним единственные настоящие рыцари, а Гунтер… не совсем, но разговариваю больше с Гунтером, вмешался:

– А что с местным населением?

– Простым людям приходилось на время войны прятаться, – объяснил Гунтер, – а потом отстраиваться снова. Только замок Тудоров никто и никогда не мог захватить! Мы его сегодня увидим, ваша милость.

Я спросил заинтересованно:

– Почему не могли захватить?

– Говорят, такая судьба. Тудорам дарована неуязвимость… в своем замке. Здесь проходили армии не только императора Карла, Иммануила Третьего или Рогнара Дикого, но и те, древние, которых уже забыли! Но замок всегда оставался за Тудорами!

Я подумал, что-то не состыковывается, поинтересовался:

– Замок Тудора, как понимаю, не заброшенная деревушка… Его должны были обязательно захватить, если построить осаду грамотно. В замке хорошо отбиваться от разбойников, годится и для обороны от такого же барона, но против армии…

Гунтер хмыкнул, сказал странным голосом:

– Поговаривают, что не только войска, даже нечисть обходит земли Тудоров стороной. Как будто им кто-то сказал, вот по эту сторону луга грабить можно, а по эту – нельзя!..

– Нечисть? – спросил я.

– Да, ваша милость.

Я смолчал. Нечисть я отношу к широкой популяции животных, которым приказать невозможно. Есть, правда, и разумные, какой-то мутационный вывих, но эти твари, к счастью, индивидуалисты, в стаи не сбиваются. Трудно представить, что ими можно хоть в чем-то руководить.

– Может быть, – предположил я, – в том замке святой? И своей святостью сумел оградить…

Осекся, лицо Гунтера слишком ясно выражало, что он думает о святости Тудора.

Он начал рассказывать их историю, но я уже не слушал.

С полчаса кони шли резво, некоторое время ничего не попадалось, кроме беспрестанно выпрыгивающих из-под копыт зайцев и взлетающих птиц, – богатая здесь земля, затем впереди послышались крики, лучники рассыпались, как вспугнутые воробьи.

Мы пришпорили коней, Гунтер выхватил меч, со стороны лучников свистнули первые стрелы. В густой траве раздался скрежещущий звук, вихрем взлетели комья земли, словно в почву с огромной скоростью зарывалась газонокосилка.

– Близко не подходить! – прокричал Гунтер.

С высоты седла я видел нечто бледно-зеленое, что быстро уменьшается, остатки травы трепещут, в небо взлетают комья, а стрелы со злым вжиканьем втыкаются в это зеленое.

Когда я наконец замахнулся для броска, в земле чернела темная нора, лучники подъезжали безбоязненно, но первым у норы оказался Гунтер, сплюнул, спрятал меч.

– Развелось их… Видать, осенью наводнение будет.

Лучники снимали тетивы и укладывали люки в чехлы, я спросил Гунтера:

– Это кто, крот-мутант? Или медведка-переросток?

– Ламарк, – ответил он хмуро. – Если проворонить, то может утащить в нору. А так не очень опасны, если знать… наверное, в самом деле будет наводнение. Говорят, у деревни Большие Таганцы тоже видели двух ламарков.

Когда взъехали на очередной холм, справа в долине открылась деревня с множеством домов, не меньше сотни, по внешнюю сторону тянутся огороды, а в середине, на площади, массивный каменный храм с крестом на крыше. Зигфрид благочестиво перекрестился, однако Ульман проворчал злобно:

– Не спеши, благородный рыцарь… Я слыхивал, что здесь укореняется ересь.

Зигфрид охнул, побледнел. Я промолчал, все понятно, еретики – это свои же христиане, но не так толкующие ту или иную строчку в довольно туманном Писании. Такие всегда кажутся опаснее не только мусульман, но даже заморских чудищ, нежити, дивов…

Зигфрид бросил ладонь на рукоять меча, грудь сразу колесом, глаза выкатил так, что вот-вот выпадут.

– Может быть, вызвать людей, чтобы окружить деревню?

– Зачем? – спросил я.

– Чтобы ни один не улизнул! – ответил он с готовностью. – Еретики – люди заразные. Вот, помню, в землях Каролингов появился лжепророк, утверждавший, что Господь после великой битвы с Сатаной разделил мир: светлым – небо, темным – ад и геенну огненную, а тем ангелам, которые не присоединились ни к тем, ни к другим и стали таким образом серыми ангелами, отдал всю землю и все народы… Так что, мол, надо забыть о Боге, а вместо него…

Он умолк, настороженно посмотрел в небо. Гунтер тоже вскинул голову, буркнул:

– Мне тоже не нравится тот орел, но что мы можем сделать?.. Он не опустится ниже.

А любопытный Тюрингем спросил нетерпеливо:

– И что с тем пророком?

Зигфрид отмахнулся:

– Сожгли, дабы очистить душу, но он успел посеять свою веру в сердцах нестойких. Пришлось на костер отправить еще с десяток, а потом долго искоренять огнем и мечом по всему краю, где он прошел. Жгли села, людей пришлось убивать, очень уж крепко держались за ложную веру… Потому и надо успеть как можно раньше! Чтобы меньше невинных душ пострадало.

– Души мы спасем, – ответил Ульман. – На костре. А вот с телами, которые так нужны для работ, придется расстаться.

Я нахмурился и, чтобы в голосе звучала угроза, заговорил медленно, внушительно, веско:

– Ульман… Ты, никак, начинаешь распоряжаться? Ты даже не рыцарь, даже оруженосцем Гунтера стал недавно, а уже дерешь нос и начинаешь рулить?

Все замолчали, я ощутил, что в самом деле в моем голосе звучит неприкрытая ярость. Ульман побледнел, вскрикнул:

– Ваша милость!.. Простите, с языка сорвалось! Просто, когда касается еретиков, то мы все, христиане – братья, должны, как один, вместе и дружно…

– …идти резать кавказцев, – договорил я. – Вот что, Ульман!.. Да и вы все, слушайте внимательно. Я – паладин, не забыли? Это значит, что я облачен доверием высших иерархов Церкви и даже святых угод… тьфу, праведников. Я определяю, кто еврей, а кто ариец… в смысле, кто еретик, а кто даже наоборот. Запомнили?

– Да, – почти прокричал он, – да, ваша милость!..

– Как скажете, – ответил и Тюрингем с поклоном.

– И еще, – продолжил я, – это чья деревня? Если на моей земле, то моя?

Гунтер замялся, Ульман и Тюрингем сделали вид, что не слышат моего вопроса и усиленно рассматривали село, прикладывая ладони козырьками к глазам.

– Это племя савиров, – ответил наконец Гунтер. – В основном, они на той стороне, там владения сэра Уландра… которого чаще называют Волком или Вервольфом. Он сам, кстати, зовет себя Волком. У него на щите черный волк, и вообще вроде бы весь его род ведет начало от огромного волка, что в древние времена спустился с гор в долины и превратился в человека. Благородный сэр Уландр много раз пытался подчинить их полностью, заставить работать в замке, служить челядью, но савиры, не отказываясь платить налоги, упорно держатся за остатки свободы.

– Вполне понятное желание, – проронил я.

Гунтер вздохнул:

– Но кому-то и работать надо? Словом, когда раздраженный Вервольф высылал вооруженные отряды, савиры уходили в леса, там из-за деревьев наносили такой урон, что барон всякий раз отзывал карательные отряды, подтверждал прежние налоги и льготы, клялся больше не требовать добавочных поборов.

– А что эти, которые со стороны реки?

– Общаются через реку, издавна перероднились, частично переняли их странноватые обычаи, даже одежду, а савиры, чувствуя доброжелательность соседей, делятся секретами изготовления добротного оружия, продают удивительно быстрых коней, оказывают помощь в сборе лечебных трав.

Я покачал головой:

– И что в этом плохого?

– Ваша милость, зараза проникает вместе со сладким.

Зигфрид смотрел с недоумением, смолчал. Гунтер тоже хмурился, я молча пустил коня шагом, чтобы не напугать сельчан видом скачущих в их сторону вооруженных людей.

С пастбища пастух гонит в сторону села огромное стадо ухоженных ленивых коров, а от озера идут, важно гогоча, крупные белые гуси. С поля, со стороны садов двигаются вереницами женщины, донесся веселый смех. Многие едут на подводах, сидят на краю, свесив босые ноги.

Из домов на околицу выбегают подростки, молодые девушки, совсем редко – немолодые женщины. У всех в руках хворостины, им навстречу двигается, поднимая пыль, ленивое стадо, мычащее, помахивающее хвостами, овода и слепни пользуются последним моментом попить кровушки. Со смехом и веселыми криками разбирают скотину, отделяют, гонят домой. Иных коров, как я заметил, никто не встретил, эти дорогу знают и двигаются прямо домой, затем толчок лобастой головой в калитку, а дальше знакомый хлев, тихий и защищенный.

На телегах везут бревна, пойманную рыбу, забитую дичь, какую-то рыжую землю, рыхлую и неприятную… ну да, это же руда для кузницы, все стягиваются в село перед приходом ночи, когда нужно запереть все двери, обезопасить заклятиями от нечисти, а для защиты от волков спустить с цепи здоровенных злющих псов.

Зигфрид сказал многозначительно:

– Вон то здание… это что? Церковь? На пороге трава моему коню до брюха.

– И от часовни одни развалины, – добавил Гунтер.

Я ответил, не оборачиваясь:

– Насколько знаю, только в православии с Богом общаются через посредника, будто Богу надобны толмачи. В католицизме с Богом можно разговаривать и без церкви. У нас ведь католицизм?

Они переглянулись в недоумении. Наконец Зигфрид проговорил медленно:

– Сэр Ричард, я не знаю, что это такое, но с Богом предпочтительнее общаться в специально отведенных местах. В самых красивых и благородных! Из уважения. Общаться в других местах – все равно, что принимать короля в свинарнике. Мудрый повелитель ничего не скажет, но разве самим не стыдно?

Гунтер и остальные молчали, но во взглядах я видел осуждение.

– Ты прав, – сказал я с неловкостью. – Прав, извини.

Он развел руками.

– Вам не за что извиняться, сэр Ричард. Вы – паладин, с Господом говорите напрямую, но остальной народ сперва должен вымыть руки и вытереть ноги.

– Извини, – повторил я. – Я в самом деле все примеряю к себе.

Гунтер пробормотал:

– И к своему коню…

– Что? – переспросил я. – А конь причем?

– Ваша милость, у нас не столь резвые кони…

Я перевел взгляд на их взмыленных животных. Под Гунтером роняет хлопья пены, у остальных блестят бока и морды в мыле.

– Виноват, – сказал я. – Но дареному коню кулаками не машут. Какого мне Бог дал…

Они поспешно перекрестились, в глазах Зигфрида мелькнул восторг, на лице Гунтера – страх и замешательство.

По широкой улице женщина несет впереди себя, сильно откинувшись назад всем корпусом, огромную глиняную кринку с парующим молоком, сверху густая кружевная пена в несколько этажей. Завидев нас, опасливо свернула с дороги и прошла под стеной дома.

Гунтер шумно потянул носом, вечерний воздух наполняется ароматами отварных овощей, печеной рыбы, жареного мяса, пахучим дымком дров из старых вишен.

– Люди здесь, – сказал он с сомнением, – все же нехорошие… Раз уж остались в этих краях, то им пришлось… гм, как-то с нечистью уживаться.

Я насторожился:

– Сдружились?

– Нет, – ответил он с той же запинкой, – однако… вот рыцари в горном краю Ливадии уже семьсот лет как оставили коней, сражаются только пешими, там везде камни, горы, кони не пройдут и шагу, но человек… человек везде пройдет! И рыцари там все безконные. А в Уларии голая степь, рыцарям пришлось отказаться от тяжелой брони, иначе не могли сражаться с юркими степняками на неподкованных конях… Увидите тех рыцарей – ни за что не поверите, что рыцари. Так и здесь, ваша милость, чтобы воевать с нечистью, пришлось кое-что позаимствовать у самой нечисти. Священники таких предают анафеме, а упорных жгут на кострах, но что делать, если священники поспевают не везде? Приходится крестьянам самим…

Я взглянул искоса:

– Ты вроде бы одобряешь? Нет-нет, можешь не отвечать. Я понимаю, что когда тебе и подножку, и ниже пояса, и в спину, то и ты, чтобы не проиграть, начинаешь по их правилам… но в этом есть что-то и нехорошее. Не пойму что, но не нравится это «…нам нужна победа, одна на всех, а за ценой не постоим…». Что-то в этом очень уж нехорошее. Подленькое. Нет, не подленькое – ошибочное. Иная победа хуже поражения. Здесь не слыхивали о пирровой победе? Пирровой может быть не только по людским потерям, но и… как бы это сказать… я не хотел бы оказаться победителем в бою на мечах или копьях, но потерять при этом душу. Или даже честь.

Гунтер кивнул, он отвел взор, пробурчал с неохотой:

– Вы не один такой, ваша милость. Немало христианских рыцарей отправлялись в эти края, чтобы снискать любовь Господа, признательность короля и нежный взгляд дамы сердца. Мало вернулись, но проредили нечисть так, что уцелевшая затаилась в самых дремучих лесах, укрылась в болотах, пещерах. Конечно, на одиноких нападает, но здесь никто не рискует поодиночке.

Мы въехали в середину села, оставив позади десяток домов, Зигфрид проговорил негромко, но таким напряженным голосом, что услышали все:

– Советую всем ехать, как едем. С обеих сторон в нашу сторону смотрят арбалеты.

Они с Гунтером чуть подали коней вперед и закрыли меня с обеих сторон. Я подивился, с какой легкостью и без колебаний все сделано: само собой разумеется, что сеньор первым скачет в бой, но так же само собой, что вся команда старается не дать его убить.

– Вот почему, – проговорил я, – они все еще сохраняют независимость. И почему я хочу вооружить своих крестьян хотя бы луками.

– Композитными, – пробормотал Гунтер. – Это не просто луки…

Улица впереди пустела на глазах, только однажды выскочил подросток и быстро-быстро закрыл окно толстыми ставнями из дубовой доски. Теперь и я видел блеск на отполированных частях арбалетов. В нас целились из всех щелей, спина напряглась, а во внутренностях, напротив, разлилась неприятная слабость.

– Да, – пробормотал Зигфрид, – это было мудро, сэр Ричард.

– Что?

– Ваше решение въехать в село шагом.

– А-а-а… ну да, я же умный, сам удивляюсь. Иногда даже впопад.

У самого большого дома на пороге сидел очень дряхлый старец с седой бородой до пояса. В белой одежде, похожей на халат, он напоминал большую полярную сову.

При нашем приближении поднялся, с кряхтением перегнулся в медленном поклоне. Я помахал рукой и сказал самым доброжелательным тоном:

– Я – Ричард Длинные Руки, а теперь еще и де Амальфи. Это значит, что овладел замком, теперь вот объезжаю землю, знакомлюсь.

Гунтер проговорил с достоинством:

– Его милость не собирается здесь останавливается, нам еще до заката смотреть кордоны с Кабаном и Тудором.

– В следующий раз, – пообещал Зигфрид, – пробудем дольше.

Я наклонил голову, подтверждая. Старик поклонился еще ниже, в его выцветших глазах я увидел огромное облегчение. Старые люди ненавидят насилие, и даже то, что сельские арбалетчики могут положить нас всех, не прибавит радости. За убитого сеньора придут мстить другие, оставят здесь только пепел, не считаясь с потерями.

На околице Тюрингем оглянулся, бледный до синевы, прошептал:

– Никогда еще так не трусил!

– Я тоже, – неожиданно сказал Ульман. – Одно дело сражаться, другое – вот так…

Я велел, не оглядываясь:

– Гунтер, ускорь подготовку лучников.

– Ваша милость, только ночью отдыхают!

– Зачем им такая роскошь? – спросил я.

От реки идут двое крепких молодых мужчин, но с совершенно белыми головами. Промокшие портки засучены до колен, у каждого мешок через плечо, там трепыхается, я уловил сильный запах рыбы. У одного еще и свернутый бредень.

С пастбища возвращается еще стадо, заполняя улицу по всю ширь, постепенно редеет, со дворов слышится муканье, донеслась брань. Я оглянулся, одна корова поленилась идти до калитки, проломила ветхий плетень и пошла напрямик через огороды.

Гунтер тоже оглянулся, хохотнул:

– Вот так за лень расплачиваются! Есть коровы, что каждый день ломают. Из вредности. Проще бы поставить забор из крепких кольев.

– Уже привыкла, – заметил я. – Теперь будет ломать и колья.

Гунтер призадумался, кивнул.

– И то верно говорите, ваша милость. Надо приучать народ пораньше.