Ольга Володарская
Его величество случай

День второй

Ева

Огромный черный джип затормозил у крыльца старинного здания, на фасаде которого красовалась золоченая вывеска «Арт-джи», и из недр его показалась роскошная блондинистая сука. Сука (только у них бывают такие хищно-прекрасные лица) плевать хотела на знак «Стоянка запрещена» и на возмущенно сопящего охранника рядом с ним, поэтому не стала отгонять машину на стоянку, а бесстрастно щелкнула брелоком сигнализации и стремительно проследовала к зеркальным дверям особняка.

Нужное ей помещение находилось в конце коридора и пряталось за мощной железной дверью с табличкой «Студия звукозаписи». В данный момент она была не заперта, поэтому Ева вошла в студию беспрепятственно. Как она и ожидала, в помещении никого не было, кроме сидящего за огромным пультом парня. Парень с умным видом передвигал рычажки, тыкал в кнопки, щелкал тумблерами, короче говоря, игрался, так как в технике он не разбирался совершенно.

Она постояла немного, разглядывая его трогательно-беззащитный затылок, хрупкие плечи, нежные руки, и не верила своим глазам: Денису никак нельзя было дать его полные тридцать два года, скорее двадцать три, а то и девятнадцать.

«Хорошо сохранился, чертяка, мне бы так», – с завистью подумала Ева, а вслух произнесла:

– Дусик, ты играешь в космический корабль? Или в капитана Немо, как в детстве?

Денис вздрогнул и резко обернулся. Вот тут сразу стало ясно, что Ева с завистью поторопилась, потому что лицо его, в отличие от фигуры, не походило на мальчишечье: оно было по-взрослому порочным, испитым, помятым, а от уголков глаз в разные стороны бежали лучики морщинок.

Ева подошла к парню и коснулась губами его лба.

– Здравствуй, братик.

– Привет, сестричка, – проворковал Денис, одарив Еву своей фирменной улыбкой (именно она, по мнению газетчиков, делала его лицо юным и прекрасным). – Давно тебя не видел…

Ева кивнула – они действительно давно не виделись. Обычно брат с сестрой общались посредством телефона или Интернета, а в последнее время, когда Денис подался в звезды эстрады, даже такое общение стало для них роскошью.

– Как идет запись второго альбома? – поинтересовалась Ева, садясь в кресло. – Путем?

– Путем, – бодро ответил Денис, пряча глаза.

На самом деле ничего путного из второго альбома не выходило. А все потому, что продюсер решил экономить на всем: на композиторе, на аранжировщике, на звукорежиссере, даже на бэк-вокале, а без хорошего бэк-вокала Денис не мог вытянуть даже простейший мотивчик…

– Ты чего один сидишь? Где все? – спросила Ева, оглядываясь на дверь.

– Пошли обедать. А я на диете…

– На кокаиновой?

– С ума сошла! – возмутился Денис. – Я наркотики не употребляю!

– Тогда почему так хреново выглядишь?

– Сплю плохо… И вообще… – Он нервно дернул ртом. – Жизнь поп-идола не сахар…

– Не рановато ты себя в идолы записал? – насмешливо спросила Ева.

– В самый раз, – оскалился Денис.

– Смотри, прокатит тебя твой продюсер с бабками, мигом с пьедестала свалишься…

– С чего бы ему меня прокатывать? – насторожился он.

– Слышала, новый фаворит у него появился, не то казах, не то бурят, говорят, жутко красивый… Так что будь начеку, в большие долги не влезай, а то опять по гей-кабакам придется задом крутить, а зад у тебя уже не первой свежести, так что…

– Ты приехала только за тем, чтобы облажать мой зад? – зло воскликнул Денис.

– Нет, Дусик, я здесь, чтобы сообщить тебе одну новость… – Ева выдержала театральную паузу и прошептала: – Старуха умерла!

Дусик ошарашенно уставился на сестру, потом всплеснул руками (Ева терпеть не могла его пидорестичные жесты) и выдохнул:

– Не может быть!

– А ты решил, что она, как Дункан Маклауд, бессмертна?

– Честно говоря, да… – Он нервно заправил непокорную русую прядь за ухо. – Вернее, я всегда был уверен, что она всех нас переживет…

– Радуйся, твои мрачные пророчества не сбылись!

– От чего она умерла? Сердце или что?

– А тебе не по фигу? – зло прищурилась Ева, став сразу жутко некрасивой, даже отталкивающей.

– По фигу, конечно, просто… – Он потерянно посмотрел на сестру. – Бабушка ведь… А мы не знаем…

– Бабушка! – передразнила его Ева. – Забыл, как тебя эта бабушка из дома вышвырнула…

– Так за дело же…

– Подумаешь, с парнем в подъезде целовался…

– Это сейчас «подумаешь», а десять лет назад…

– Даже десять лет назад этим уже никого нельзя было удивить… А тем более оскорбить!

– Все равно, – упрямо возразил он, – все равно…

– Еще скажи, что тебе ее жалко!

Дусик ничего не сказал, он лишь шмыгнул носом.

– И не вздумай реветь! – разозлилась Ева.

– Не буду, – прошептал он, незаметно вытирая пальцем выступившие слезы.

Ева страдальчески закатила глаза – она не могла видеть, как брат плачет: сразу вспоминала, как рыдал он десять лет назад, стоя перед бабкой на коленях и умоляя простить его. Но старуха прощать не умела, поэтому Дусику пришлось уйти…

Только спустя год брат объявился. Худой, больной, жалкий. Он бродяжничал, занимался проституцией, по случаю подворовывал. Ева сняла ему квартиру, отмыла его, откормила, подлечила, дала денег. Для этого пришлось втихаря продать одно из своих колечек. Ведь Дусика нужно было где-то поселить, а то мыкался по каким-то углам, ночевал у таких же беспутных дружков. Ева попыталась уговорить бабку позволить Денису вернуться в дом, но все ее старания были напрасны: переступать порог квартиры ему так и не дозволили, а деньги, полученные от сестры, парень быстро пропил – за год совсем непьющий Дениска стал заправским алкоголиком, спасибо, хоть на наркоту не подсел.

Потом он опять пропал и вновь объявился. Только на этот раз в менее потрепанном виде, оказалось, пристроился в какой-то заштатный гей-клубешник стриптизером. К счастью, там он недолго ошивался, через полтора года его заметил некий продюсер, известный в тусовке своим пристрастием к хрупким голубоглазым юношам, и ввел в мир шоу-бизнеса. Три года Дусик был на подтанцовке у одного поющего гея, искусно выдающего себя за гетеросексуала (чему немало способствовало его семейное положение и наличие двоих детей), а недавно запел сам. И несмотря на то, что пел Дусик (ныне Дэнис) слабенько, его дебютный сингл стал хитом, а альбом вошел в двадцатку самых продаваемых.

Можно сказать, что Дусик хорошо устроился, и, скорее всего, он не добился бы такого успеха, не выгони его бабка из дома, ведь на тот момент он учился на экономиста и, хотя имел отвращение к экономике и слабые к ней способности, собирался им стать… Но разве мимолетный успех (Ева не сомневалась в его скоротечности) компенсирует многолетние страдания?! Разве он помогает забыть ту боль, которую испытал Дусик, когда любимая бабушка вышвырнула его из дома, будто лишайного котенка, только за то, что он, по ее мнению, поступил непотребно? Нет, нет и нет! И пусть с того ужасного дня прошло уже десять лет, Ева до сих пор не может простить Элеоноре ее непримиримость, жестокость, ханжество… Даже теперь, когда старуха умерла, она не смогла отпустить ей грехи – Ева была истинной внучкой своей непримиримой бабки.

– Когда похороны? – подавив всхлип, спросил Дусик.

– Мне по хрену, я на них не пойду!

– Зря ты так… Бабка была неплохим человеком… Просто она никогда не меняла своих решений…

– Я тоже их не меняю! – огрызнулась сестра. – Десять лет назад я решила, что поквитаюсь с ней за тебя…

– И ты поквиталась, – устало проговорил Дусик. – Выжила ее из собственной квартиры…

– …и даже не приду к ней на похороны! – закончила свою мысль Ева. – Если хочешь узнать, когда старую мымру закопают, спроси у кого-нибудь другого!

После этих слов Ева резко поднялась с кресла, схватила сумку и, не попрощавшись, выскочила из студии. А Дусик, проводив сестру взглядом, вернулся к своим тумблерам, но, перед тем как погрузиться в игру целиком, подумал: «До чего она похожа на бабушку!»

Аня

Аня стояла на площадке первого этажа напротив квартиры шестьдесят два и все никак не решалась позвонить. Во-первых, старуха, проживающая в ней, была сущая ведьма, и лишний раз на нее нарываться не хотелось, а во-вторых, не было никакой уверенности в том, что ведьма знает ответ на интересующий Анюту вопрос. Но больше спросить было не у кого, и Аня собрала в кулак все свое мужество и надавила на звонок. Сначала за дверью не было слышно ни звука, но спустя минуту раздался старческий голос:

– Кто тама?

– Извините, пожалуйста, за беспокойство…

– Сейчас милицию вызову! – предупредительно прокаркала бабка.

– Не надо… Я просто хотела узнать… Кто будет Элеонору Георгиевну хоронить? Вы не в курсе?

– Ты кто?

– Это Анна, я к ней ходила, из собеса…

Договорить Аня не успела, дверь резко распахнулась, и на пороге показалась костлявая старуха в двух очках, надетых одни на другие.

– Помню тебя, – сказала она, снимая одни очки и пристально вглядываясь в Анино лицо. – Нюркой тебя звать… помню… Так чего тебе?

– Я хотела спросить…

– Громче говори, я плохо слышу.

– Хотела спросить, – закричала Аня во все горло, – кто будет хоронить бабу Лину…

– Вот орать тоже не обязательно, – проворчала старуха. – Я не глухая, просто недослышиваю… Доживешь до моих лет, узнаешь, что это такое…

– Так что там с похоронами? – не очень вежливо перебила ее Аня.

– Это у тебя надо спросить, ты в собесе работаешь, – окрысилась бабка, после чего захлопнула перед ней дверь.

Аня отошла на безопасное расстояние от старухиной квартиры и, прислонившись спиной к перилам, задумалась. Где же узнать? У кого? Наверное, надо было действительно в собесе поспрашивать – раз бабуля была одинокой, то ее похоронами займется государственная организация, но коль бабу Лину убили, то, наверное, труп еще в морге, и тогда он может там пролежать гораздо дольше положенных христианским обычаем трех дней…

Так и не решив, что делать: то ли в собес идти, то ли в милицию, то ли прямиком в морг, Аня зашагала по лестнице вверх. Ей хотелось в последний раз постоять у дверей любимой квартирки, где, несмотря на убогость, пахло дворцом и где она бывала по-настоящему счастлива.

Когда она поднялась на четвертый этаж, первое, что бросилось в глаза, – это яркая бумажная лента, наклеенная на замок квартиры (опечатана, значит), а второе – лента-то надорвана… А это значит, что в квартиру кто-то проник!

Ане стало жутко. Но вместо того чтобы в панике бежать вон из подъезда, она сделала шаг к двери. Была не была! Если убьют, значит, такова судьба, тем более цепляться за жизнь в ее положении просто глупо – умрет, никто и не заплачет…

Стоило ей прикоснуться пальцами к ручке, как дверь распахнулась – скорее всего, в квартире было открыто окно.

Аня вошла, настороженно оглядываясь по сторонам. В прихожей она никого не обнаружила, как и в кухне, которая просматривалась даже с порога… Но Аня сразу поняла, что в квартире кто-то есть, так как в ней появился запах, но не тот, что был при бабуле (он испарился сразу, как хозяйки не стало), другой… Анюта нервно поводила ноздрями, принюхиваясь. Хм… Пахло мужчиной, причем не абы каким – абы какие смердели перегаром и «Примой», – а богатым, мужественным и… полным: к аромату изысканного парфюма и дорогого табака примешивался легкий запах пота…

От этого ей почему-то стало спокойнее, и Аня смело вошла в комнату.

Бабулина спальня была именно такой, какой она привыкла ее видеть. Выгоревшие обои, пожелтевший потолок, с которого свисала пластмассовая люстра, шкаф, тумбочка, кровать, застеленная пледом, в углу круглый стол с белыми разводами от горячего, на нем книжка, любимый бабулин роман «Ярмарка тщеславия», который она настоятельно рекомендовала Ане почитать… Аня так засмотрелась на этот истрепанный том, что не сразу заметила мужчину, который застыл в напряженной позе у окна. Был он отлично одет, сед, высок и, как она ранее предположила, очень тучен. На вид мужчине было лет шестьдесят, но стариком Аня назвать бы его не посмела…

Когда незнакомец услышал шаги, он резко обернулся, обратив к Ане породистое лицо с пронзительными карими глазами, и неприветливо спросил:

– Чего надо?

– Простите, ради бога… – залепетала Аня, мигом растеряв всю смелость. – Я хотела узнать…

– Ты кто такая? – грозно рыкнул мужчина, делая шаг в ее сторону.

«Сейчас прибьет, – обреченно подумала Аня. – Стукнет кулачищем по лбу, и нет меня».

И, чтобы не видеть, как он будет замахиваться, она закрыла глаза. Но вместо ожидаемого удара на нее обрушился грубый окрик:

– Я тебя спрашиваю или нет?! А ну отвечай!

Аня приоткрыла один глаз и увидела, что полный господин убивать ее не собирается, он даже рук из карманов не вынул. Это ее успокоило, но не сильно, потому что глаза дяденьки, как два пистолетных дула, были нацелены на ее лицо, и от его взгляда у Ани по телу побежали мурашки.

– Я из собеса… – чуть слышно произнесла она, вытирая вспотевшие ладони. – Меня зовут Анна…

– И что дальше?

– Я хотела узнать, кто будет Элеонору Георгиевну хоронить…

– Ну я.

– А вы кто? – удивленно заморгала Аня.

– Сын. Кто же еще?

Аня ойкнула и уставилась на бабы Лининого сына с таким ужасом, будто он был привидением.

Эдуард

Эдик хмуро смотрел на перепуганную девушку в задрипанном пальто и не мог понять, что ей нужно. Сначала он решил, что она пришла просить подаяния (уж слишком бедно была одета) или попробовать что-нибудь украсть, а теперь и не знал, что думать. Девушка, несмотря на затрапезный гардероб, производила впечатление честного человека.

– Сын? – переспросила она, растерянно приоткрыв красивые пухлые губы.

– И чего тут странного? – привычно рявкнул он, но, увидев, как вздрогнула девушка, постарался говорить мягче. – У вас в собесе разве не знают, что у нее есть сын?

– Нет. Она одинокая…

Эдик раскатисто рассмеялся, чем привел Аню в неописуемое волнение – не девка, а трусливый заяц какой-то.

– Ну старуха, ну дает! Даже государство умудрилась обдурить!

– Вы правда ее сын? – все еще не верила Аня.

– Сын, сын, – закивал он, по-прежнему улыбаясь. – Эдуард Петрович Новицкий, к вашим услугам.

– А я Аня, Аня Железнова, – немного осмелела девушка. – Я за вашей мамой ухаживала… Я очень ее полюбила, она была такая… такая… добрая…

Эдик еще внимательнее посмотрел на девчонку – на самом деле наивная или притворяется? Девчонка от его пристального взгляда стушевалась: покраснела, опустила очи долу и тут же замолчала. Нет, эта не притворяется, эта от природы такая, решил Эдуард (он хорошо читал по лицам – тюрьма научила), одно непонятно, как она умудрилась эту наивность сохранить, тем более живя в Москве – столица и не таких развращала…

Угораздило же бедняжку родиться в конце XX века. Подобным тут не место, им бы в век XVII, а то и к рыцарям! Сразу видно, к современной жизни не приспособлена и от того несчастна и одинока, у таких девчушек даже подруг нет, не говоря уж о друзьях…

– С кем живешь-то, Анна Железнова? – спросил Эдик приветливо, ему больше не хотелось нагонять на девчушку страху.

– Одна, вернее, с соседями… У меня комната в коммуналке…

– Родители где?

– Мать умерла, а отца у меня никогда не было… – Аня запнулась, – нагуляли меня…

Эдуард Петрович удивленно приподнял брови – у гулящей матери выросла эдакая незабудка. Надо же!

– А жених у тебя, Аня, есть? – решил уточнить он.

– Смеетесь? – смутилась она. – Кто на меня позарится?

Вот тут Эдуард был с девушкой не согласен. Позариться на нее мог кто угодно, поскольку внешность у нее была очень приятная, единственное – эту приятность под лохмотьями очень трудно разглядеть. Сам он, например, сначала посчитал Аню дурнушкой – уж очень уродовала ее дурацкая мохеровая шапка, старил темный, намотанный на шею шарф, а мешковатое пальто делало фигуру бесформенной, но теперь, когда девушка стянула с головы безобразный головной убор и расслабила удавку, оказалось, что у нее густые волнистые волосы, нежное овальное личико, большие серые глаза и тонкий, с небольшой горбинкой, нос. Хламиду свою она еще не сняла, но Эдик мог поклясться, что Анютка еще и стройненькая.

– А ты по-другому одеваться не пробовала? – задумчиво спросил Эдуард, закончив осмотр Аниной внешности.

– Нет, – честно призналась она.

– Почему?

– Не пробовала, и все.

Маленькая гордячка, с симпатией подумал Эдуард, не хочет признаваться, что денег ей хватает только на еду и это тряпье.

– Хочешь, бабок дам, – неожиданно предложил он. – Пальто себе купишь…

Аня вспыхнула и резко ответила:

– Не надо!

– Просто так, а не за то, о чем ты подумала, – с досадой протянул он. – В благодарность за заботу о матери…

– Все равно не надо. Пальто я себе на следующий год куплю сама.

– Как знаешь, – хмуро проговорил Эдик. – Только мой тебе совет, не отказывайся от помощи, когда ее предлагают искренне… – Он остро глянул на нее, потом опустил глаза и привычно грубо бросил: – Приходи завтра к двенадцати на похороны. С ментами я договорился, тело сегодня отдадут…

– Я обязательно приду… Но, может, чем помочь?

– До завтра, – отрезал Эдуард, отворачиваясь к окну.

– До свидания, – прошептала Аня в ответ, но не ушла, а помявшись в нерешительности, привычно робко попросила: – А можно мне взять что-нибудь на память?

Эдуард Петрович резко обернулся, его глаза горели, рот кривился. В этот миг он был страшен, он всегда становился отталкивающе злобным в минуты разочарования. А в данный момент он был жутко разочарован! Как же! Принял обычную попрошайку, аферистку, мародерку за честную девушку. Посчитал ее невинной, искренней, даже пальто ей хотел купить, старый дурень, а девка просто-напросто хотела поживиться: заграбастать пару антикварных штучек (Эдик, правда, ни одной пока не видел, но не сомневался, что они есть – мать всю жизнь собирала старинные вещи и не могла без них жить).

– Ну бери! – процедил он сквозь зубы, стараясь до поры сдержать свой гнев: ему было интересно узнать, где его мамаша устроила тайник.

Аня благодарно улыбнулась, быстро подошла к столу, бережно взяла с него толстую книгу в потрепанном перелете и, прижав ее к груди, вышла из квартиры.

День третий

Елена

Кладбищенские ворота были распахнуты, около них толпилась кучка неопрятных нищих, выклянчивающих подаяние у одиноких посетителей погоста. Это были жуткие люди: грязные, беззубые, пьяные, покалеченные, но не в чеченской войне, в чем они пытались уверить прохожих, а в пьяных драках. Завидев хорошо одетую женщину, они кинулись к ней, протягивая свои черные, в волдырях руки, и заныли на разные голоса. Лена попыталась обойти их, но не тут-то было, попрошайки встали стеной, преграждая дорогу. Мысленно выругавшись, она швырнула в самый центр кучи зловонных тел пачку десяток, после чего беспрепятственно прошла на кладбище.

«Надеюсь, бомжи не смотрят телевизор», – подумала она, торопливо вывернув на одну из основных дорожек. Ей не хотелось, чтобы ее здесь видели, и не только бродяги, но и никто другой, потому что приходить на кладбище ей было ни к чему. Ей и Алекс об этом сказал. Да и она это понимала, но ноги сами принесли ее сюда, так что ничего теперь не поделаешь…

Дорожка тем временем сделала плавный изгиб, и перед Лениным взором предстал ряд свежих могил, значит, ей сюда. Лена надвинула шляпу на глаза, погрузила лицо до самого носа в кольцо кашемирового шарфа, приподняла воротник (ей нужна стопроцентная уверенность в том, что ее не узнает ни одна живая душа) и только потом вышла на открытое пространство.

В нескольких метрах от нее у разрытой могилы стоял гроб. Судя по всему, панихида уже закончилась, и с минуты на минуту должно было состояться погребение – Лена поняла это, увидев, с каким нетерпением могильщики постукивают лопатами по мерзлой земле. Рядом с гробом стояли всего четыре человека, и двоих из них она узнала: старуху Голицыну и Эдика, двое других: молодая бедно одетая женщина и элегантный мужчина были ей не знакомы…

Но того, кого она мечтала увидеть, среди них не оказалось…

Господи, какая она дура! Почему ей пришло в голову, что именно сегодня она его встретит! Почему дала глупым мечтам заманить себя сюда… Почему позволила себе такую роскошь, как надежда… Дура, набитая дура, даром что депутат!

Лена устало опустилась на заснеженную лавочку. Волнение, охватившее ее, мешало немедленно уйти.

Сережа! Именно так звали того, ради кого она рискнула здесь появиться. Сергей Отрадов – любовь всей ее жизни. Боже, как она его обожала! Как мучилась, когда он ее бросил. Так мучилась, что выскочила замуж за первого встречного, и еще хорошо, что этот встречный оказался прекрасным человеком, а будь на месте Алекса кто-то другой, тогда бы ей не осталось ничего иного, как наложить на себя руки…

Познакомилась она с Сергеем в доме покойницы Элеоноры Новицкой много лет назад. Елене тогда было тридцать, ему cорок девять. Он только что ушел в отставку, вернулся с Дальнего Востока в Москву и пришел в гости к своей сестре Линочке. Елена очень хорошо запомнила тот момент, когда Серж вошел в комнату, где, кроме хозяйки и самой Лены, была еще куча народу, запомнила, так как она чуть не лишилась чувств, увидев этого мужчину, – от внезапно вспыхнувшей любви у нее перехватило дыхание. Высокий статный военный в морской форме, с кортиком на поясе, с фуражкой в руке, он свел с ума не только ее – все женщины, присутствующие в комнате, в едином порыве возжелали этого красавца. Хотя, по большому счету, Сергея никто бы не назвал классическим красавцем, у него было обычное лицо: немного тяжеловатое, с крупным носом, чуть прищуренными глазами. Единственное, что красило его, так это рот, будто созданный для поцелуев, и густые волосы, уже тогда абсолютно седые… Но что-то в Сергее было такое, что волновало женщин, кружило им головы, заставляло трепетать. Сейчас бы сказали, что он был чертовски сексуален, но тогда целомудренно отмечали, что в нем есть изюминка…

Впрочем, до общего мнения Лене не было никакого дела. Даже если бы другие находили его уродливым, она все равно пошла бы за ним на край света. Оказалось, что она способна на всепоглощающую любовь… И для нее это стало полной неожиданностью! Ведь она считала себя абсолютным сухарем, синим чулком, занималась исключительно самообразованием: писала диссертацию, посещала всевозможные курсы, читала. За тридцать лет у нее не было ни одного серьезного романа. Да что там, у нее и несерьезного не было – мужчины боялись подойти к ней с непристойным предложением, а пристойного делать не хотели – кому нужна жена, которая умнее мужа. Еще она была девственницей. И если раньше это ее совсем не смущало, то теперь показалось постыдным… А самым постыдным было то, что она умирала от желания. День и ночь она мечтала о том, как он возьмет ее, причем обязательно на полу (из-за этих фантазий с ее лица не сходил стыдливый румянец – многие даже решили, что она заболела, простыла), хотя до этой встречи считала себя фригидной. Да, раньше ее секс совсем не волновал, она предполагала: из-за гинекологических проблем, а оказывается, ей просто не попадался достойный объект желания.

Мучилась она целый месяц, причем регулярно встречалась с Сергеем в доме Лины, распаляя себя этими встречами до неприличия. В итоге не выдержала, затащила его в ванную и… Нет, не отдалась – призналась в любви. Он назвал ее милой девчушкой, погладил по головке, чмокнул в нос и преспокойно ушел. Но история на этом не закончилась.

Спустя три недели он сам затащил ее в ванную, где под аккомпанемент льющейся из крана воды лишил девственности. Когда дефлорация была успешно завершена, Сергей признался в том, что Лена ему тоже очень нравилась, но он боялся отдаться чувству – считал себя слишком для нее старым («…мне ведь уже сорок девять, девочка!»).

Так начался их роман.

Встречались они урывками: он был постоянно занят, а она боялась ему навязываться. Ленина любовь расцвела пышным цветом, Сергей к ней тоже прекрасно относился, конечно, не так страстно, как ей бы хотелось, но пожаловаться на его невнимание она не могла.

Когда с начала их романа прошло четыре месяца, Лена, естественно, тайно стала мечтать о свадьбе. А почему нет? Он не женат, бездетен, к ней привязан, им есть о чем поговорить, и в сексе у них полная гармония. Самое же главное, она любит его так, как не полюбит ни одна другая, а какому мужчине это не понравится?

Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает! В случае Лены и Сергея в роли Бога выступила Элеонора Новицкая, милая сестренка, любящая мать… Да, Лина была Леночкиной матерью, правда, не родной, но так как воспитывала она девочку с пеленок, никто об этом не вспоминал.

Сколько же Элеоноре было лет, когда все это произошло? Никак не меньше шестидесяти, точно, тогда ей только-только исполнилось шестьдесят три, ведь она была старше брата на тринадцать лет. И она была еще очень хороша! Стройная, золотоволосая, гладкокожая, с хорошим цветом лица и голубыми, как у молодой, глазами. В нее по-прежнему влюблялись мужчины, а она все так же обожала ими вертеть. Всеми без исключения: и поклонниками, и мужем, и сыном, и братом. Она привыкла считать всех мужиков без исключения своими рабами. В этом было что-то противоестественное, потому что Элеонора ревновала их, даже сына и брата, к другим женщинам. Лина хотела властвовать над их сердцами безраздельно.

Наверное, поэтому любовь дочери и брата она расценила как предательство. Она запретила им встречаться. Заявила, что проклянет дочь, если та ее ослушается…

И тут впервые за всю жизнь Лена взбунтовалась, ответила матери, что та может проклинать ее сколько хочет, но от Сергея она не отступится. Что тут началось…

– Дура! – орала Лина, тряся дочь за плечи. – Идиотка! Он тебе в отцы годится! К тому же он бабник, циник, сволочь! Думаешь, если он тебя отымел, то уже любит, да он перетрахал всех моих подружек, смотри, и твоих перетрахает! Я запрещаю тебе его любить!

Но, как известно, запретить любить невозможно, поэтому Лена собрала вещи и ушла из дома. Неизвестно, чем бы все кончилось, не исключено, что хеппи-эндом, если бы Сергея не посадили. Да, да, да, в тот момент, когда «счастье было так возможно, так близко», Сержа отдали под суд, обвинив в зверском избиении какого-то гражданского. Как потом выяснилось, побит был рогатый муж одной из подружек Элеоноры, застукавший капитана Отрадова со своей супругой и решивший прелюбодеев поколотить.

Больше всего Лену в этой истории поразило не то, что ее любимый параллельно встречался еще с какой-то бабой, а то, что рогатого мужа на Сергея натравила Элеонора. Она не ожидала от матери такой подлости, такого хладнокровия, бескомпромиссности, ведь Элеонора прекрасно знала, как вспыльчив Сергей, знала, что если его попробуют ударить, он тут же ввяжется в драку, и понимала, чем эта драка закончится: без последствий она не могла остаться, ведь побитый муж был очень большим правительственным чиновником.

Сергея посадили на восемь лет. Перед тем как отправиться по этапу, он встретился с Леной и приказал ей его забыть: мол, он ее никогда не любил и считает нужным сообщить ей об этом именно сейчас, чтобы она не разыгрывала из себя жену декабриста (так и сказал «чтоб не разыгрывала»), а устраивала свою жизнь без него…

После чего Лена серьезно заболела и провалялась в больнице чуть ли не год – врачи не знали, от чего ее лечить: у нее обнаружилась дисфункция всех жизненно важных органов. Когда же ее все-таки выписали, в дом матери она не вернулась. Лена не желала ее видеть – и не видела много-много лет…

Елена схватила с лавки пригоршню снега, слепила комок и провела им по лицу. Надо успокоиться! И постараться все забыть – с прошлым ее больше ничто не связывает! Мать умерла, Сергей, быть может, тоже. Ведь ему сейчас должно быть за семьдесят, а в нашей стране, как известно, мужики долго не жи…

Мысль оборвалась. Дыхание перехватило. Перед глазами поплыли черные круги. Но даже сквозь них она видела… нет, нет, это не он… не может быть… просто похож…

– Сережа! – выдохнула Лена и сползла на припорошенную снегом землю.

Ее Сережа! Вот он, в каких-то десяти метрах от нее! Живой!

Он идет по параллельной дорожке, направляясь к разрытой могиле. Он ничуть не изменился, такой же стройный и высокий, такой же седовласый и так же не любит головные уборы. Старость его нисколько не изуродовала, напротив, сделала еще более привлекательным.

Сергей не заметил ее, он не смотрел по сторонам, и Лена была благодарна за это богу – меньше всего она хотела сейчас встретиться с ним глазами. Лена понимала, что как только она заглянет в любимые, чуть близорукие глаза, плюнет на все: на мужа, на партию, на Думу, на своих избирателей и даже на любимую собаку Дулю, и пойдет за Сергеем хоть на край света.