Ольга Владимировна Писаренко
Чижик-Пыжик
– Что, трудно зажигать свет в темной комнате, где ни выключателя, ни спичек на тумбочке, ни фонарика на гвоздике?
– Я, Саша, ничего не зажигаю. Просто слушаю человека и переживаю с ним, а потом выхожу к своему свету, и так получается, что и он со мной.
– Может быть, когда Вы умрете, Вас сделают святым и назовут Всеволод-утешитель.
– Как Богу будет угодно. – Отец Всеволод растолкал облепивших землю возле скамейки голубей – Я, Саша, не понимаю, что значит «святой». Если размышлять, то все люди святые, кроме заблудших, потому что выполняют волю Бога.
– А заблудшие?
– А заблудшие, пока блуждают – ведомы дьяволом, а как перестают блуждать, и начинают выполнять волю Бога, – тоже святые.
– А как узнать, в чем воля Бога?
– Никак, только слушать себя.
– А как узнать, человек выполняет волю Бога, или он заблудший?
– Думаю, надо поговорить, или посмотреть в глаза. – Один голубь склонил голову вбок и смотрел на нового человека выжидающе, отец Всеволод повторил его позу и так же выжидающе уставился на него.
– А можно ошибиться?
– Конечно.
–А что, если ошибешься?
– Ничего. Не суди, сказано.
– А Бог может ошибиться?
– Нет. – Отец Всеволод выпрямился, голубь отошел в сторону.
– Почему?
– Потому, Саша, что это и есть вера. Кто ошибается – тот уже не Бог.
– А можно жить без веры?
– Конечно, живут же.
– И они все заблудшие?
– Не думаю.
– Как же так, не верят, и не заблудшие?
– Вот так. Кому верить, кому сомневаться, у Бога много заданий.
– А тетя Лена говорит, что все, кто не верит в Иегову, не спасутся.
– Ну, тетя Лена…
– Заблудшая?
– Да что ты, Саша, нет, конечно. Заблудшие – это лживые души, а тетя Лена никогда такой не была.
– А кто был?
– Не знаю.
– Ну, Вы подумайте.
– Не могу обещать, Саша.
– Почему?
– Не имею желания думать о лживых душах, да и ошибиться боюсь.
– Вы все-таки странный. Я вот смотрю на других священников здесь – они не такие.
– А я вот смотрю на людей – так все одинаковые, что здесь, что там, что священники, что прихожане.
Отец Всеволод говорил более резко и отрывисто, чем обычно. Саша понял, что выход к свету с кем-то из заблудших в сумрачный лес был тернистым и решил, что лучше сейчас помолчать. Он протянул Отцу Всеволоду остаток батона. Голуби оживились.
В 2017 году исполнилось 40 лет со дня смерти Александры Африкановой и дня рождения ее внучки и случайной тезки, и 10 лет как не стало Станислава Нежнова. Шура всегда имела навязчивое желание собирать вместе всех родственников на все праздники, но у нее это редко получалось. Наступающий 2018 год давал Шуре уникальный шанс: в Петербурге были Петя и Коля. Ромкиной жене не нравилась идея собираться вдесятером в одной комнате, пусть и просторной. Сам Ромка тоже считал, что кроме сумбура вряд ли из этой затеи что-нибудь выйдет, но Сашу она очень вдохновляла: ему давно уже надоело встречать каждый год втроем или в лучшем случае вчетвером с тетей Леной. Скучно ему не было, а просто надоело, ему хотелось общаться со своей веселой сестрой Шурой, а уж встретить новый год с дядями-американцами – это вообще приключение. Ленка не горела желанием встречаться со своими шестидесятилетними братьями-близнецами: они и до Америки были слишком далеки от нее, а после и вовсе как бы перестали существовать. Тот факт, что они подарили ее дочери квартиру, она не расценивала никак: на эту квартиру были одинаковые моральные права у всех Африкановых. А вот в том, что мать скиталась и не хотела там жить, она отчасти винила Петю и Колю. Сами близнецы Шурино приглашение восприняли как логичное и ожидаемое: уехав в Америку, они посчитали своим долгом не терять связи с родственниками и иногда общаться, и этот приезд был хоть и не из числа частых, но все же не первым за 24 года. Арслан Абдуллаев тоже считал встречу родственников логичным и естественным событием, сам он вместе с семьей ездил в родную Фергану каждый год. Тимур и Бахтияр в сравнении с ферганскими встречами не воспринимали 10 человек как большое количество родственников, а деда Петю и деда Колю они хорошо знали не только по редким встречам, но и по довольно частому общению через интернет. Ни Петины, ни Колины дети не стали музыкантами, а внуков у них обоих пока еще не было. В этих обстоятельствах они испытывали особую нежность к юным петербургским скрипачам.
В 8 часов вечера 31 декабря Ромка, Петя, Коля и Арслан пыхтели, поднимая Сашу в коляске на третий этаж, лифта в старом доме не было. Саша чувствовал себя королем: Отец Всеволод давно уже научил его не стыдиться своей немощи, а любую помощь воспринимать просто и естественно. Ромкина жена хотела было немного подуться на Шуру за то, что Саша вынужден сейчас доставлять всем неудобство, но вспомнила разговор за графином воды в ночь, когда умер инженер Петренко, и успокоилась. За последние 40 лет в комнате на Фонтанке не часто, но бывали все из собравшихся. Все видели, как она постепенно менялась. Абдуллаевы не являлись сторонниками кардинальных перемен, да и средств на это у них не имелось.
За новогодним столом было весело: Шура рассказывала смешные истории, которые случались у нее на глазах чуть ли ни каждый день. Иногда ее поддерживал Арслан. Саша вспомнил несколько забавных моментов из жизни лаврских мастерских. Петя и Коля рассказывали о быте в Америке, стараясь, по мере сил, тоже украсить свои повествования чем-то веселым. Ромкина жена молча улыбалась, Ромка вспомнил своего друга Володьку Петренко, с которым довольно часто приключались удивительные истории. Ленка последнее время все больше общалась со свидетелями Иеговы, но оказалось, что и их жизнь не обходится без смешного.
Тимур и Бахтияр увлеченно жевали. По восточной традиции за столом чего только не было, а центральное место занимал плов. В полночь загремел салют. Дети побежали к окнам. Ленка подошла к тому подоконнику, с которого она смотрела когда-то на зимнюю воду Фонтанки. Подоконник был теперь пластиковым. А вода, как и в ту зиму, все еще не замерзла, и пять уток плавали под Аничковым мостом. Ромка тоже вспомнил тот вечер, когда Ленка разбила окно. Петя и Коля переглянулись.
– А может быть, мальчики нам что-нибудь сыграют? – неожиданно для данного момента предложила Ромкина жена.
– Да как они будут играть, когда здесь все гремит! – Ленка хотела освободить детей от работы в праздник, но оказалось, что обе пары близнецов только и ждали этого предложения.
– Да ничего! – с энтузиазмом откликнулся Бахтияр.
– Так даже интереснее! – поддержал Тимур.
– Вивальди. Концерт для двух скрипок, первая часть. – Объявил Коля.
Петя подозвал мальчиков к себе:
– Самое главное – начало, помните про лед на речке…
Шура рассмеялась:
– Какой там лед! Даже утки, наверное, не улетят в этом году!
– Улетят! – небесно-голубой шарик стукнулся вдруг о Ленкин висок – Улетят, еще как! И морозы будут! – Ленка рассмеялась от такого неожиданного пробуждения ее давно забытого кукловода. «Впадаю в детство?» – с осторожностью предположила она.
Мальчики устроились со скрипками между дальним окном и камином, у камина встали Петя и Коля. Поближе к ним на коляске подъехал Саша. Ленка поставила стул у своего подоконника. Остальные остались сидеть за столом. Фонтанку сковало льдом. Мальчики вышли к его тонкой кромке в хоккейном обмундировании – и понеслись. Шайба летала от моста к мосту, они за ней еле успевали. Но лед не трескался. Шестидесятилетние Петя и Коля улыбались юношескому задору своих внучатых племянников, почти смеялись. А Ленка плакала. Она смотрела в лицо лепному ангелу на потолке, его почти не было видно в тусклом свете свечей, но она его хорошо помнила, оно было отстраненным и бесстрастным. В декабре 1967 года она возненавидела это лепное лицо как символ силы, которая не смогла ее защитить. А теперь она плакала и мысленно целовала его, и благодарила, благодарила, благодарила, сама точно не понимая, за что. Мальчики пригнали шайбу обратно к Аничкову мосту и поклонились. Раздались аплодисменты, самые громкие – от Саши. Тимур и Бахтияр подошли к бабушке.
– Ты почему плачешь?
– Растрогалась от того, как вы играли.
– Расстроилась? Плохо?
– Растрогалась. Хорошо.
Ленка сквозь слезы посмотрела в направлении камина, где стояли Петя с Колей, и помахала им рукой. Мысленно она обнимала белокурых братьев-ангелочков и прощала им все, и благодарила за эту музыку, за то, что они пронесли ее через свои жизни и отдали в руки ее кареглазых внуков, как драгоценный сосуд, целый и невредимый, и это было настоящим чудом, настоящим счастьем, настоящим новогодним волшебством.
Бахтияр подошел к окну и тоже помахал кому-то.
– Ты кого там увидел? – заинтересовалась Шура.
– Он Чижику-Пыжику машет, мы ему теперь молимся, – деловито объяснил матери Тимур.
– Иегове надо молиться! – вспомнила свои выводы последних лет Ленка, сморкаясь и утирая остатки слез.
– Да нет, теть Лен, это я их научил, Чижику-Пыжику – эффективнее: Иегова часто занят, он слушает только своих секретарей, а Чижик-Пыжик как раз один из них, в этом можно не сомневаться, потому что когда все твое существование сводится только к тому, чтобы не моргнув глазом принимать удары судьбы в виде летящих в темечко монеток, то ты точно слуга Иеговы.
– Но мы по темечку не бросаем, – упредил бабушкино беспокойство Бахтияр – мы сразу в воду!
– Эх, Сашка, уже и с Севой тебя познакомила, а ты все равно как шут гороховый! – махнула на него рукой Ленка.
– Отец Всеволод меня понимает.
– Да он всех понимает, у него работа такая, – рассмеялась Шура.
Ленке хотелось объяснить племяннику, что серьезные вещи нельзя извращать, что только теперь, познакомившись с Иеговой, она поняла, что все на Земле не случайно, что все будет в конце-концов хорошо, и лань обнимется со львом, и все будут любить друг друга, и будут счастливы, и живы, и здоровы, и вместе! И это непременно будет, только надо ждать и верить, и еще работать, и жить, и любить. Есть люди, которые знают все это лучше нее, и могут рассказать, и как же жаль, что их нет сейчас здесь! Ленка закрыла глаза и глубоко вздохнула. Сашка подъехал к ее подоконнику и тихо сказал, пока остальные возвращались к праздничному столу: «Теть Лен, Вы мне все хорошо про все объяснили, я понял, просто мальчикам еще рано, они же дети, пусть пока у них будет Чижик-Пыжик, тем более он тут рядом. А потом Вы им все объясните, как мне!» Ленка лукаво улыбнулась и привычным жестом потрепала Сашку по мягким русым волосам.
В Бостоне в это время 86-летняя Людмила Нежнова вышла на вечернюю прогулку с Арабеллой. В синей бухте плавали куски льда. Арабелла села возле скамейки и не хотела приближаться к воде. Тетя Люся решила, что собака чувствует скользкие булыжники и тоже остановилась. В морозном воздухе сконцентрировалось предновогоднее настроение. Нежнова подумала, что ей будет очень тяжело, если Арабелла умрет раньше нее, и мысленно попросила кого-то, чтобы такого не случилось. В этот момент зажегся фонарь. Тетя Люся испугалась своей просьбы, потому что поняла, что если она умрет раньше собаки, то собаке тоже будет тяжело. «Лучше умереть в один день», – подумала она. Зажегся второй фонарь. И тетя Люся опять испугалась своих мыслей. «Если мы умрем в один день, мальчикам будет двойное огорчение, двойная забота, и вообще – какое я имею право распоряжаться жизнью другого живого существа? Знаешь что, – обратилась она неизвестно к кому – не слушай людей, они ничего не понимают, не знают, не помнят и не думают ни о ком, кроме себя или себе подобных, а мир…» – она задумалась, а что же «мир», и тут вдруг он сжался в маленький разноцветный шарик и закружился вокруг ее головы, как Земля вокруг Солнца. Тетя Люся опустилась на скамейку и закрыла глаза. Ей было смешно, ей даже казалось, что она смеется. Арабелла спряталась в мягкий шерстяной подол ее новогоднего платья. Тетя Люся опустила руку на острую собачью мордочку, и мир скатился к ее ногам, уткнулся мокрым носом в ее колени и тихо заскулил, прощаясь с ней навсегда. Так они сидели до следующего года, а вода все поднималась, заливая булыжники. Когда она начала приближаться к тети Люсиным ногам, Арабелла вскочила на скамейку и громко завыла.
Зима 2018-го была необычайно, изнурительно, безысходно долгой. Первым весенним лучам люди боялись верить. Растроганная поздним апрельским солнцем, Шура решила сделать что-нибудь хорошее и вывезла Сашку погулять на Невский проспект. У вздыбленных лошадей они привычно свернули к Летнему саду. Везти коляску по узкой набережной Фонтанки, выложенной неровными разнокалиберными плитами, было трудно, но Шура знала, что это любимый Сашкин маршрут. Проезжая мимо цирка, он начал готовиться: привычно сложил ладони перед грудью лодочкой, опустил в них свой нос и деловито забормотал:
– Милый Чижик-Пыжик, сделай, пожалуйста, счастливыми все-всех-всех.
Шура, как обычно, рассмеялась:
– Почему ты всегда молишься за всех?
– А как выбирать?
– Обычно молятся за знакомых людей или за тех, кому плохо.
– Но их так много, тех, кому плохо, и все должны быть счастливыми.
– Это не возможно, так никогда не будет.
– Будет. Только так и будет.
– Почему ты так думаешь?
– Я так не думаю, я так верю.
Мостик, на котором Чижик-Пыжик обломал себе ножку, был облеплен оживленными людьми. Саша попросил Шуру остановиться чуть поодаль, не доезжая. Он помолчал, любовно поглаживая теплые чугунные перила, потом заговорил мечтательно:
– Не должно быть ни войн, ни насилия, ни катастроф, ни болезней, ничего этого быть в мире не должно, тетя Лена так считает, и я в этом твердо убедился.
– Когда?
– В Новый год, когда твои дети играли на скрипках, и я понял, что все умирают рано или поздно.
– И что же?
– Ну, подумай: если каждый все равно умрет, и он знает это, зачем тогда болезни, катастрофы, войны, зачем?
– Не знаю.
– В них нет смысла. А если нет смысла, значит этого быть не должно.
– Почему же тогда оно есть?
– Потому что не все слушают музыку и помнят, что они умрут, и им приходится напоминать через болезни, войны и катастрофы.
– А что если бы помнили?
– Тогда не было бы ни войн, ни катастроф, ни болезней.
– И что бы было?
– Счастье. Все бы были счастливы, каждый бы знал, когда он умрет тихой и спокойной смертью, и просто жил бы отведенное ему время, и был счастливым.
– Вот я не уверена, что каждый сможет так просто быть счастливым.
– Но он должен, должен! Как ты со своим Арсланом и детьми, как тетя Лена со своими свидетелями, как дядя Петя и дядя Коля со своей музыкой, как отец Всеволод со своим Богом, и как мы с Чижиком, и как инженер Петренко… Он должен!
– Кому?
Сашка поднял счастливое лицо к солнцу и широко заулыбался:
– Я знаю, но не скажу, ты будешь смеяться.
– Ну и что? Я всегда смеюсь, тебе не привыкать, да и тебе же это нравится.
– Нравится. Но все равно не скажу. Не сейчас. Да и не важно это. Просто: должен!
В оформлении обложки использованы фотографии из личного архива автора