Ольга Викторовна Дашкова
Обрыв
– Проходи, – Егор открывает двери, пропуская меня вперед, в просторную прихожую. – Впереди кухня и гостиная, дальшеи левее– ванная.
Я киваю, мужчина смотрит, что я буду делать. Снимаю пальто и теплый шарф, скидываю сапоги, иду в сторону ванной, чтобы наконец-то согреться, меня колотит, как долбаную наркоманку. С трудом справляюсь с узким платьем, стягиваю его рывками, путаюсь, задыхаюсь. Наконец скидываю все на пол, черный кафель, белая душевая, как на контрасте, и я тут грязным пятном в этой стерильной, сверкающей чистоте.
Сажусь на дно душевой, настраиваю воду погорячее, растворяюсь в этом теплом потоке, кончики пальцев покалывает, начинает подташнивать, давление скачет, пульс бьет в висках.
Не знаю, сколько так сижу, меня окутывает пар, чувствую, что кто-то рядом, вода становится не такой горячей.
– Ну, что опять с тобой, малыш?
Егор поднимает меня с пола, прижимает к себе, гладит по лицу, убирая воду с глаз и заправляя волосы. В нем нет напора, только нежность и забота, он даже не пытается меня поцеловать, только проводит пальцами по губам.
–Ты словно девочка, что сбежала из дома и заблудилась в дремучем лесу, не знаешь, куда идти, но все равно идешь, даже дорогу не спросишь.
– Кто же тогда ты?
– А я пацан, который идет за этой девочкой, смотрит издали, чтобы не попала в беду. Ведь помощи она не попросит все равно. Гордая или глупая, не пойму.
– Глупая.
– Меня так кроет рядом с тобой, сам не пойму, что это. Так много всего. Ты безумно красивая и такая горячая, когда настоящая, хочется целовать и брать до смерти. А потом ты молчишь, ледяная, отстранённая от всего и закрытая. Расскажи мне, какая ты?
Мы стоим, совершенно обнаженные, я чувствую его возбужденный член, Егор гладит меня по мокрым волосам, спине, начинает невесомо целовать лицо и губы. Я не отвечаю, не хочу ничего говорить и портить такой момент.
– Пойдем, ты еле стоишь на ногах.
Обернув в махровый халат, ведет на кухню– именя накрывает дежавю: мы так уже ели ночью. Большая кухня, серые тона, мрамор, хром и стекло, этот мужчина определенно поклонник современных стилей, он такой же дорогой, как и все, что его окружает.
– Давай, ешь, а то на тебя смотреть страшно, того и гляди в обморок хлопнешься. У меня на тебя этой ночью грандиозные планы.
– Это какие такие планы? – с аппетитом, которого до этого не было, набрасываюсь на еду. – А чай есть зеленый?
– Будет тебе чай, а планы сто процентов интимного характера, так что набирайся сил.
Это звучит так мило и по-семейному, что ли. Интересно, каково это– вот так поздно ужинать или завтракать, иногда дурачиться, ходить в кино со своим мужем или парнем? Жить вместе, встречать его с работы, готовить обеды, а по выходным приглашать в гости друзей. Скорее всего, у Егора просто нет на это времени, как и не было его у моего мужа. Может быть, веди себя Толя по-другому, все могло сложиться иначе.
– Скажи, та девушка, в офисе– вы встречаетесь?
– Нет, уже нет, – ответ слишком резкий, видимо, ему не хочется говорить на эту тему.
– Ты был с ней слишком груб, не считаешь?
– Не считаю, она задела тебя. Единственное, не надо было ее трогать, тем более на твоих глазах. Не хочу быть монстром, способным поднять на женщину руку.
Он говорил отрывисто, сжимая в кулаке салфетку, смотрел куда-то в пол. Накрываю его руку своей, поглаживаю пальцы.
– Ты не монстр. Поверь мне, монстры не такие.
Долго смотрит на наши руки. Медленно притягивает за локоть, усаживая себе на колени. Гладит по влажным волосам, пальцы касаются лица. Я трогаю его волосы в ответ, они тоже все еще мокрые.
– Надо было высушить волосы, – говорю, заглядывая в его черные глаза, вижу там зарождающиеся огоньки пламени.
– Так высохнут.
Медленно приближается, его губы касаются моих без напора и натиска. Целует, словно пробуя на вкус, так долго, тягуче и сладко. Отвечаю, смакуя ощущения, глажу по лицу, по колючим, небритым щекам. Наши языки так же медленно сплетаются, словно танцуя свой особый танец.
– Хочу тебя видеть.
Резко сажает на стол, посуда со звоном отлетает в сторону. Распахивает халат, моя грудь с заостренными от возбуждения сосками напротив его лица. Нежно берет ее в руки, чуть сжимая, гладит, целует, обводит каждый сосок языком, вбирает по очереди в рот.
Мне мучительно-сладко, тело наливается возбуждением и истомой. Такого никогда не было, меня приучили к резкому и грубому сексу, а сейчас происходит что-то совершенно другое.
Губы Егора спускаются ниже, на живот, я отклоняюсь назад, давая ему больше места. Но он на мгновенье застывает, смотрит на два шрама, один ровно посередине, другой слева. Я инстинктивно напряглась, думая, что вот сейчас он меня оттолкнёт, увидев это уродство. Но он молчит, гладит ихпальцами. Я снова вздрагиваю, и тут он целует– нет, не шрамы, а рядом, спускаясь к обнаженной и уже такой возбужденной промежности.
Разводит шире колени, раскрывая максимально. Не трогая пальцами, скользит языком по складочкам, надавливая на клитор, всасывая его, играет, дразнит. Начинаю задыхаться, развожу колени еще шире. Почему все так медленно и безумно сладко? Подаюсь бедрами вперед, хочу прижать его голову и умолять, чтобы не останавливался.
– Такая нетерпеливая малышка. Подожди, сейчас все будет.
Он точно издевается, отрывается от моих набухших складочек, подхватывает на руки и несет куда-то в темноту.
Глава 26
Егор
Вера безумно нежная и отзывчивая, она невероятно страстная и требовательная, это все фантастически сочетается в такой хрупкой девушке. Наши тела горят. Я не тороплюсь, хотя очень трудно себя сдерживать. Покрываю поцелуями все ее тело.
Она периодически перехватывает инициативу, кусает за шею, царапает спину. Спускается к самому паху, вбирает глубоко в рот мой истекающий смазкой член. Облизывает ствол, посасывает крупную от перевозбуждения головку, проводит языком по яичкам, я дурею от этих ласк.
С неохотой отрываю от себя, укладываю на спину, снова медленно и нежно целую сам, везде. Нежная шея с пульсирующей веной, мочка уха, тонкие запястья.
– Не мучай меня. Прошу… Егор, – Вера хнычет, с силой сжимая мои волосы на затылке.
Она толкается бедрами, трется возбужденной плотью о моё бедро. Развожу ноги шире, провожу членом вдоль истекающей киски. Медленно, очень медленно вхожу в нее. Безумно узко, горячо, влажно. Руку под поясницу, натягиваю сильнее, насаживая на себя. Громкий стон, Вера что-то шепчет, откидывая голову.
– Егор…сильнее.
– Нет, девочка, только не сегодня.
Сам сдерживаюсь, чтобы не сорваться на бешеный ритм, сегодня хочу любить ее, любить медленно. Заниматься любовью, как это делают с любимой и единственной женщиной. Меня переполняют эти эмоции, даже не похоть и страсть, как это было раньше, а именно что-то нежное вырывается наружу, заполняя собой все пространство вокруг.
Я дышу этой нежностью, ловлю губами стоны и крики своей женщины. Она моя. Сейчас. Была и будет всегда. Эмоции накрывают волной нас двоих.
– Моя девочка. Только моя. Сладкая, нежная, страстная, ненасытная.
Шепчу на ухо безумные слова, вбиваюсь глубоко, медленно. Вера начинает срываться на крик, вибрация прокатывается по ее телу, внутренние мышцы сжимают член, провоцируя и ускоряя мой оргазм. Она с силой обхватила меня за шею, тело колотит в сильном оргазме. Я сам, уткнувшись в ее влажную кожу, громко и сдавленно рычу, кончаю так, что сводит ноги, член пульсирует, обжигая горячей спермой влагалище.
– Люблю тебя.
Сам не узнаю свой голос, скорее всего, Вера не слышит. Неважно, признаюсь сам для себя. Это откровение – как истина, лично для меня, не требующая доказательства. Волна наслаждения постепенно отпускает, перекатываюсь на бок, прижимая податливое тело к себе.
– Спи, малыш, – целую в лоб, ее руки обхватывают мой торс, нога закидывается на бедро, дыхание выравнивается.
Улыбаюсь, глядя на спящую в моих объятиях девушку. Такая уютная, домашняя, родная. Я четко уверен в своих чувствах к ней. А что с ней происходит, чтоона скрывает, и откуда эти шрамы, узнаю позже.
Сон накрывает, прижимаю Веру еще крепче, накрываю наши обнаженные тела покрывалом и проваливаюсь в темноту.
***
Яркий свет слепит глаза, телефон разрывается на полу в ворохе одежды. Шторы не задернуты, в спальне очень ярко. Я один посередине большой кровати. Веры нет, как и ее одежды, неужели ушла? Телефон замолкает, нотут же снова начинает звонить. Нахожу его, на экране имя Морозов. Черт противный. Сажусь, потираю лицо ладонями, только потом отвечаю.
– Чего тебе, мой любезный друг?
– И тебе доброго утра, Егор. Вера с тобой?
– Тебе какое, на хер, дело?
– Да, я обещал к ней не лезть, но дела срочные.
– Слушаю.
Морозов начинает говорить– много, долго, грамотно расставляя акценты, чтобы до меня дошло уж наверняка и задело. Я слушаю, но лучше бы я этого не слышал.
И не знал.
Жалею, что ответил на звонок.
– Ты уверен?
– Все скинул на почту, посмотри сам.
Отключаюсь, иду в душ, надо подумать. Слышу шум в стороне кухни, значит, Вера не ушла, даже не знаю сейчас, хорошо это или плохо. Долго стою под прохладными струями. Мозг начинает думать рационально, эмоции уходят на второй план. На душе противный осадок и горечь от услышанного.
Медленно одеваюсь– джинсы и рубаха. Иду на кухню, уже в коридоре запах чего-то вкусного, запах домашней еды. Вера стоит спиной, на ней моя белая футболка, она почти прозрачная, видны изгибы тела на фоне солнечного света из окна. Легкий поворот корпуса, открытое плечо, острый сосок выпирает сквозь тонкую ткань. Сглатываю слюну.
Она поворачивается, видит меня, улыбается. Открыто, искренне.
– Доброе утро. Я нашла творог, сделала сырники. Ты не против?
– Скажи, как тебя зовут?
Девушка замирает, взгляд становится нечитаемым, смотрит в глаза, не отрываясь, но в них нет ничего, снова лед и холод.
– Вера. Меня зовут Вера.
– Как на самом деле тебя зовут?
Глава 27
Вера
– Я жду ответа.
– Зачем ты его ждешь, если уже знаешь?
Откладываю на стол лопатку, выключаю плиту. Становится холодно и неуютно. Стою в почти прозрачной футболке на голое тело, хочется прикрыться и уйти.
– Не заставляй меня спрашивать несколько раз.
Слишком грубо, словно режет по живому. Отпираться и врать нет смысла, Егору все и так уже известно, он принял информацию, сделал выводы. Он успешный бизнесмен, аналитика – важный момент в бизнесе. Он проанализировал, сложил даже не два плюс два, а один плюс один. Но я продолжаю молчать, хотя знаю: говорить придется. Но душу наизнанку выворачивать не буду, никогда не умела.
– Как тебя зовут, говори!
Сильный удар ладони по мраморной столешнице. Голос вибрацией проносится по моему телу, вздрагиваю. Интересно, он сможет меня ударить? Если он чуть не задушил Снежану лишь за то, что она назвала меня подстилкой, то что он сделает со мной за ту правду, которую он хочет знать?
– Бессонова Вероника Геннадьевна, так меня зовут.
Отворачивается от меня, смотрит в окно, на залитую слепящим солнцем улицу.
– Кем приходится тебе Бессонов Анатолий?
Не хочу отвечать, вообще ничего не хочу. Не хочу, не могу больше находиться здесь, я задыхаюсь от той ненависти и злобы, что исходит от мужчины. Так же, но совсем по другой причине, я задыхалась под ним вчера, получая удовольствие. А сейчас начнется не разговор, а допрос. Что? Где? Когда? Зачем? Будет выворачивать меня наизнанку, вскрывать старые раны и выдавливать гной той моей жизни, которую я так пытаюсь забыть, и бегу, не оборачиваясь.
Сука!
– Он приходится мне мужем.
Буду говорить максимальную правду, пусть подавится. Глебушка уже постарался, рассказал в лицах, кому и кем я прихожусь. Наверняка сделал меня боевой подругой, помогающей перевозить дрянь и подавать патроны.
– Что ты делала в моем доме?
– Работала экономкой.
– И только?
– Да.
Видно, он не хочет верить тому, что ему сказали, а зря. Пусть верит, так легче. Так было бы проще, задавай он другие вопросы. Рассказала, встала, ушла, забыли друг друга. А в нем идет сопротивление и борьба. Нет хуже борьбы с самим собой.
– Как ты попала в мой дом?
– Я приехала в этот город за несколько дней до того, как пришла в твой дом. Мне нужна была работа. В кафе торгового центра услышала разговор двух женщин, видимо, одна, представитель агентства, предлагала работу другой. На столе был оставлен буклет с написанным от руки телефоном Тамары Степановны. Я позвонила и через два дня приехала в особняк.
– Как у тебя все складно. Ты думаешь, я поверю в твои сказки? Вся такая правильная и гордая, строила из себя снежную королеву, а на деле…
– А на деле оказалась подстилкой, – резко перебиваю. – Ты это хотел сказать? Словами Снежаны? Теми словами, за которые ты ее душил. Еще не поздно попросить прощения, она простит.
Поворачивается, бледный, челюсти плотно сжаты, слышно, как скрипят зубы. Делает шаг навстречу, но пошатывается и отступаетна два назад.
– Уходи. Я хочу, чтобы ты ушла, как бы тебя ни звали.
Дважды меня просить не надо. Вытирая вспотевшие руки о края футболки, иду мимо, удерживаю себя, чтобы не бежать. К горлу подкатывает предательский ком обиды и слез. Прикусываю внутреннюю сторону щеки, отвлекая себя физической болью, когда так безумно больно на душе. Я уговаривала себя не любить, не привыкать, не давать себе слабину. Но меня так накрыли эти чувства, о которых я никогда не знала. Ну вот, теперь рыдай, идиотка.
Ищу свои вещи, белье, черное платье, черное пальто, все печально-черное, как моя жизнь. Слезы текут сами, я не в силах их остановить, вытираю рукавом, чтобы Егор их не видел. Жалкое зрелище. Вообще, я никогда не думала, что мои слезы должны кого-то тронуть, они – это моя личная трагедия, эмоции, гормоны– назовите это как хотите.
Никто не подходил и не спрашивал: что со мной? Почему я плачу? Толя считал, что это моя блажь, ну, мол, иди поплачь, может, станет легче. Его они не трогали, как и мою мать, но при ней я старалась не плакать и ничего не просить. Как можно просить заботу, ласку, любовь?
Надеваю сапоги, щека искусана в кровь, чувствую ее мерзкий стальной вкус во рту. Ищу сумку, там паспорт, хоть и не мой, и деньги– без них никуда. Тянусь рукой за шарфом Егора, но отдергиваю, я не имею права на его вещи, на его жизнь, на него самого.
С третьего раза получается открыть замки на входной двери, каблуки громко стучат по каменному полу. Лифт. Консьерж. Все в точности до наоборот, как было вчера, но я одна со своими ненужными никому слезами и вагоном обид на эту гребаную жизнь.
На улице солнце, оно слепит глаза, и мороз, жуткий мороз. Чувствую, как леденеют щеки и руки. Не знаю, где нахожусь, куда идти, надо было вызвать такси и поехать на вокзал. Но как дура, поперлась на улицу, лишь бы уйти, лишь бы не видеть разочарование с примесью презрения в глазах Егора.
– Стой! Постой! Вера…Вероника!
Слышу, меня зовут, голос Егора, а я стою, словно застывшая, не в силах повернуться. Позади быстрые шаги, возникает впереди меня, закрывая собой солнце.
– Постой, послушай, я не хотел, черт…как трудно, – пытается отдышаться, пальто распахнуто, от него идет пар, он всегда такой горячий.
– Что ты не хотел? – мой голос скрипит, как снег под каблуками.
– Не хотел тебя оскорбить, я совсем так не считаю.
– А как ты считаешь? – срываюсь на крик, ком обиды, злости, отчаяния разрывается внутри. – Ты именно так считаешь, не надо себя обманывать, Егор! Посмотри на себя, ты весь такой идеальный и правильный, вешаешь ярлыки, делаешь выводы!
– Я далеко не идеальный и правильный.
– Ты получил информацию и сделал вывод, что я жена Толи Беса, пришла в твой дом обмануть, что я притворялась и играла. Что во мне нет ни капли правды, только ложь. Но скажи, какова моя цель? Не знаешь? Так вот я скажу: ее нет! Ты и твой Морозов ничего не знаете о моей жизни, почему и как я стала женой Бессонова, как жила, почему ушла… Да не трогай меня!
Егор пытается взять меня за руки, прижать к себе, я в полнейшей накрывшей меня истерике, меня колотит, как одержимую.
– Успокойся, Вера, прошу тебя. Пойдем поговорим.
– Не хочу с тобой ни о чем говорить, ты выгнал меня, сказал уходить. Я ушла! Отпусти меня!
Сквозь пелену слез ничего не вижу, горло сдавливает крик и хрип. Пытаюсь убрать его руки от себя, сажусь на корточки, накрываю голову и вою от боли, от дикой, скручивающей все тело боли.
Глава 28
Вера
– Всем лежать! Руки за голову! Сука, ты не поняла меня? Лежать, сказал!
Девушку-официантку, встретившуюся на пути человека с оружием, резким ударом кулака в голову валят на пол. Она падает, как куль, наверняка больно ударяясь, поднос с посудой и едой летит на нее, красное вино на белой блузке словно кровь.
Их было трое, огромные, с озверевшими, ничем не прикрытыми лицами. Десять часов утра, зал «Олимпии», одного из дорогих и пафосных ресторанов нашего города. Золото, белый мрамор, хрусталь, французский классицизм –Геша Штольц не любитель современного стиля, в нем нет истории, а значит, жизни.
Трое мужчин смотрятся совершенно неуместно в этой роскоши. Высокие берцы, тренированные тела под черной одеждой, начищенные стволы оружия и короткие стрижки, а еще совершенно озверевшие глаза.
В первое мгновение я решила, что это розыгрыш, абсурд, не может быть здесь этих персонажей. У кого пуля застряла в голове, и он решился на такое? Все знают– это ресторан моего приемного отца, не последнего человека в городе.
Уважаемого человека среди бизнесменов, чиновников и криминала. Все знают, кто его зять, и чем Толя Бес занимается. И тут такое представление.
Но от происходящего дальше накрыл страх. Мужчины действовали жестко, грубо, люди, что находились в зале, падали на пол. Дядя Геша, который так неожиданно пригласил меня на поздний завтрак, бормотал что-то невнятное. Я поднялась, прикрывая уже порядком увеличившийся животик руками.
Нам было уже пять месяцев. Пять месяцев пребывания в полной эйфории. Я снова придумала и создала свой собственный мир, но там нас уже было двое. Меня не волновало ничего вокруг, только мой ребенок, цветочный салон, мир полного счастья, красоты и невероятных цветочных ароматов.
Толя смотрел странно, но что-то изменилось и в нем. В глазах было больше мягкости, в прикосновениях к животу – тепла и нежности. В эти моменты я замирала, но его руки не отдергивала, и сама не отстранялась.
Я, то есть мы– ждали сына. Я знала, у него будет все самое лучшее, его отец, каким бы он ни был, свернет горы, а скорее, головы всем, кто посмеет его тронуть или отобрать. Даже его матери. Поэтому я добровольно приняла свою клетку, это мой дом, другого нет и не будет, пока в нем мой сын.
Дядя Геша стал говорить о документах, хотя я решила, что он пригласил меня так неожиданно к себе в ресторан, чтобы обговорить мой предстоящий день рождения. Он будет через два дня, сырой и ветреный февраль – не самое радостное время года, но, как всегда, даже из этого устраивали событие.
Очередь мужчин с оружием дошла до нашего столика в дальнем углу. За это время можно было уйти по-тихому, рядом дверь в подсобку, но я не подумала о ней, не воспринимая всерьез происходящее.
– Что тебе неясно, сука?! На пол всем, и тебе тоже! Всех касается, давай, дед, на пол!
– Молодые люди, вы делаете огромную ошибку. Даю вам несколько минут, чтобы уйти, иначе у вас будут проблемы, – дядя Геша, как всегда, был вежлив и культурен даже с отморозками.
– Закрой пасть, дед!
За приказом следует удар в живот, мужчина сгибается, начинает задыхаться, падает коленями на пол. Я подрываюсь к нему, чтобы помочь, но меня резко дергают за руку. Боль пронзает плечо, на глаза тут же наворачиваются слезы. Его дыхание у самого лица, курево и алкоголь.
– Я сказал: на пол, тварь! Что, на деньги повелась, ноги раздвинула перед стариком? Фу, бля…ь, шкура!
Толкает на пол, падаю, но не больно, здоровой рукой придерживая живот. Мужик сплевывает рядом со мной, как на что-то мерзкое и низкое. Отворачивается, идет к своим. В зал загоняют персонал – повара, охрана, официанты. У некоторых разбиты губы, носы, у девочек порваны блузки и юбки. Это что, захват заложников? Будут просить выкуп?
Один из отморозков проходится по всем, собирая деньги, драгоценности, телефоны. Снова удары, женский плач. Начинаю искать свой телефон, он остался в сумке. Ищу ее глазами, она на стуле у нашего столика. Дядя Геша, отдышавшись, сидит очень бледный, прислонившись к стене, кожа у рта посинела, держится за сердце.
Как можно незаметнее встаю на колени, ползу в сторону сумки. Лихорадочно ищу среди вороха ненужных вещей телефон. С третьего раза только получается разблокировать навороченный аппарат. Идут гудки, один второй…пятый, Толя не берет.
Продолжая набирать, ползу к дяде Геше, он еще бледнее.
– Как ты? – ищу в его карманах таблетки, а в телефоне только гудки. – Где твои таблетки?
– Они в…в кабинете, – кивает в сторону той двери, куда я могла уйти и не ушла. Рука безумно больно ноет, до слез, видимо, вывих.
– Да что ж такое? Говорила же, носи с собой.
– Прости, доченька, я так виноват.
– Да теперь-то уж что, чертов Бес не отвечает, когда он нужен.
В зале продолжается потасовка, но как только я собираюсь набрать охрану, что привезла меня сюда, телефон выбивают. Тяжелая рука обрушивается на мое лицо в пощечине. Голова запрокидывается, щека горит, словно меня протащили по асфальту. Чувствую, как лопается губа, и кровь стекает по подбородку.
– Я же сказал, тварь, чтобы ты лежала, а не ползала около своего ебаря! А ты такая сочная лялька, я и не посмотрю, что пузатая, даже интересней будет.
Сглатываю, дышу через раз. Лучше сразу пусть убьет, я сама направлю дуло его пистолета и помогу нажать на курок. Только не насилие.
Его мерзкие пальцы стальной хваткой впиваются в лицо. Снова очень близко, от запаха пота и крови начинает тошнить. Глаза совершенно пустые, лишь на самом дне толстый осадок ненависти и злобы. Нет, он не наркоман или отморозок, он точно знает, что делает.
В зале раздаются выстрелы, меня отпускают. Стараюсь не упасть слишком больно. Но чьи-то руки сзади удерживают на месте. Дядя Геша еле стоит на ногах, но пытается задвинуть за свою спину меня.
– Какого хуя, парни, бл…ь, я просил без стрельбы!
На ходу достает оружие, я смотрю на него, словно в замедленной съемке, по телу прокатывается холодная волна. В зале сущая суета, становится больше людей, руки дрожат, обхватываю живот.
От криков закладывает уши, слишком много людей в масках с автоматами. Это ОМОН, он работает быстро, мужчина, что ударил меня, вскидывает оружие, но не палит без разбора. Поворачивается в нашу сторону, стреляет точно в упор, словно именно для этого пришел.
Глава 29
Вера
Что было потом, помню плохо. Дуло пистолета в руках мужчины переводится на дядю Гешу, я вскидываю руку в жалкой попытке его остановить, одновременно звучит выстрел. Затем второй, более оглушительный, следом целая очередь, шквал огня.
Острая боль пронзает правый бок, прошибает, скручивает все тело. Смотрю на мужчину, он оседает на пол, вокруг бойцы группы захвата. Лежит, смотрит на меня стеклянными, ничего не видящими, мертвыми глазами. Обнимаю руками живот, чувствую что-то мокрое и теплое под ладонями, понимаю– это кровь, ей пропитано все светлое платье.
Боль пронзает еще больше, дикий страх и ужас заполняют сознание. Медленно оседаю рядом с бездыханным телом дяди Геши. Подбегают люди, узнаю свою охрану, в этой суматохе и диком ужасе ничего не разобрать. Несут на улицу, даже не чувствую холода, из меня словно вытекает жизнь, между ног тепло и липко. Ослабевшими руками закрываю живот, чтобы согреть малыша.
Теряю сознание, но сквозь пелену беспамятства слышу сирены машин, крики людей. Холодно, очень холодно. Меня снова куда-то несут, голос зовет настойчиво, требовательно.
– Вероника, очнись! Вероника, слушай мой голос, не отключайся! Вероника! – у Толи в голосе тревога и боль. Неужели это мой муж?– Быстро работайте! Чего застыли? Сделайте все, сука, возможное и невозможное! Иначе я закатаю вас в асфальт!
Жесткая кушетка, автомобиль реанимации, пищат приборы, меня трогают. Не могу даже поднять руки, чтобы оттолкнуть, чтобы никто не трогал моего малыша, ему и так больно. Острая игла входит в сгиб локтя, сквозь этот шум, крик врачей, угрозы моего мужа я отключаюсь.
***
– Прошло трое суток, ваша жена все еще без сознания. Состояние тяжелое, но стабильное. Огнестрельное ранение в брюшную полость, печень задета по касательной, большая удача, что не задеты желчные протоки, кровопотеря, шок. Проведено две операции, к сожалению, ребенка не удалось спасти. Вы сами скажете жене, когда она очнется?
– Ничего нельзя было сделать?
– К сожалению, нет, даже не стоял выбор между мамой и малышом.
Я все слышала, очнулась недавно, не было сил даже открыть глаза или пошевелить рукой. Я все слышала, каждое слово. Они колокольным набатом проносились по телу, оставляя в голове дикий, страшный, истошный вой моей души. Она кричала, металась, она хотела вырваться из клетки моего тела. На подушку текут слезы, оглушительно пищат аппараты, в палату вбегают еще люди. Кто-то берет за руку.
– Вероника, посмотри на меня, – с трудом узнала голос мужа. Севший, хриплый, без оттенков гнева и приказного тона.
Я не хотела открывать глаза, я не хотела вообще ничего. Я не хотела жить.
– Птичка моя, Вероника, посмотри на меня.
С трудом разлепила веки, в глазах стоят слезы, силуэт Толи размыт. Он вытирает лицо, прикосновения нежные, рядом суетится медперсонал.
– Всем выйти! – тихий, но грозный рык Анатолия заставляет всех подчиниться.
– Пить, дай пить, – только сейчас чувствую жуткую жажду, словно меня выжали, и во мне ни капли влаги.
– Нельзя, птичка. Потерпи.
– Что с малышом? – задаю вопрос, хотя знаю ответ, я его слышала.
– Его нет, мы потеряли его.
С силой закусываю пересохшую губу, чувствую привкус крови. Толя смотрит на меня, глаза потерянные, челюсти плотно сжаты, так, что играют желваки на скулах. Он бледный, растерянный, первый раз вижу его таким открытым, раненым. Но там, в глубине глаз, бурлит вулкан гнева.
– Толя, кто? Кто это сделал? Почему? За что?
– Не плачь, птичка, не плачь. Я все сделаю, я во всем разберусь, я перережу весь город, но узнаю, кто это сделал. Город захлебнётся в собственной крови. Только не плачь, не рви мне сердце, не плачь, не плачь.
Он хаотично гладит меня по волосам, покрывает поцелуями лицо, собирает губами слезы, его трясет так, что начинает колотить меня. Всхлипываю, из горла вырывается крик, похожий на вой. Приборы пищат с новой силой, Толю отрывают от меня, снова игла в вену, и меня уносит.
***
Геннадия Штольца, убитого при бандитском нападении на собственный ресторан залетными гастролёрами, похоронили без меня, как и моего сына. Я не могла поверить в реальность происходящего. Это все сон, это неправда, это все не со мной.
Реабилитация после ранения и кесарева была долгой. Я сама не желала выбираться из этой ямы боли, отчаяния, горя. Свернулась клубочком на самом ее дне, просила не трогать меня, не лезть, не прикасаться. Оплакивала свою потерю, заливая ее бездонным океаном слез.
Четыре месяца психологов, долгих с ними бесед сделали свое дело. Но редкие поездки на кладбище выворачивали душу наизнанку. Я стойко отказывалась принимать какие-либо препараты и становиться овощем. Пропадала в цветочном салоне, вникала в бухгалтерию, во все тонкости и особенности бизнеса, лишь бы чем-то занять голову и мысли. Лишь бы не думать.
Анатолий лишний раз ко мне не лез. Пропадал неделями, бизнес, тусовки, алкоголь, наркотики. Я все видела, все понимала, но мне было абсолютно безразлично на всех и на все вокруг. Я снова жила в своём собственном мире, теперь уже в мире моей боли и потери.
– Вероника, поехали отдохнуть. Ты ведь любишь там, где жарко и есть море. Куда ты хочешь? Говори.
– Я не устала и никуда не хочу.
– Ну что ты как неживая, птичка? Мне тоже больно, я чуть не сдох тогда вместе с нашим ребёнком, когда увидел тебя, истекающую кровью. Я тоже живой, а ты всегда холодная, полная ко мне презрения и ненависти. Что мне сделать для того, чтобы ты стала ближе? Я уже несколько лет выворачиваюсь наизнанку рядом с тобой. Я одержимый, больной. Больной тобой, а ты ничего не замечаешь.
Толя яростно жестикулировал, потирал лоб и переносицу, обдумывая и подбирая нужные слова. Эти откровения мужа хлестали, словно плетью по телу. Оказывается, у него ко мне чувства, но они невероятно искажены, безобразны и непонятны мне.
– Но твои действия всегда говорят о другом. Ты унижаешь, ломаешь, играешь со мной, но я не кукла. Я живая. Так нельзя, Толя. Ты знал, беря меня в жены, я не любила тебя.
– А я люблю, всегда любил, как одержимый и ненормальный. Как только увидел тебя тогда, в первый раз у Штольца.
– В том-то и дело, пойми, Толя, это не любовь. Это одержимость, болезнь. Так неправильно, так нельзя. Отпусти меня, пожалуйста. Если любишь, отпусти.
– Нет. Даже не думай об этом.
Глава 30
Егор
Ее снова накрыла истерика. Сидела на корточках, зажав голову руками, раскачивалась и повторяла только одно: «Не стреляй, не стреляй, не стреляй…» Да что ж с ней такое было? Что пережила эта девочка, что ее так мучает?
Я сам не лучше, устроил допрос, она сразу закрылась, а я не выношу лжи и неправды. Вспылил. Кто вообще она такая? Что их может связывать, Толю Беса и эту хрупкую девочку? Словно поломанная кукла, кто же тебя поломал, Вероника? Вероника, пробую это имя, произношу вслух, пока она спит. Неужели муж?Ну и ублюдок.
Толя Бес оказался занятным персонажем. Такой интеллигент с оскалом шакала и замашками отморозка. Сидел по малолетке, взялся за ум, большие и серьезные дяденьки вправили мозги, выдвинули смотреть за несколькими областями на юге. В политику пока не лезет, все стандартно: наркотики, оружие, бои без правил, проституция. Через связи и каналы Штольца Геннадия контрабанда антиквариата. А сама Вероника – дочь Штольца, вот это ребус.
Что эта женщина делала с ним? Как она стала его женой? Любовь? Расчет? Одни, сука, ебучие загадки. Не поверю, что любовь. Хотя нет, не знаю, не стану гадать, а то снова понесет, сорвусь.
Спит, свернувшись калачиком, лоб горячий, в испарине. Ну, все, загонял девочку, теперь лечи. Ищу аптечку, где-то она должна быть в этом доме. На кухне так и стоят нетронутые сырники, зависаю, глядя на них. На душе становится еще хуже, сердце сдавливает. Аптечка, конечно, пустая, зеленка и презервативы, сука, хоть смейся, хоть плачь.
– Морозов, ты мне нужен, – без приветствия набираю начальника своей долбаной бездарной охраны.
– Говори.
– Скупи в аптеке все от простуды и вирусов, порошки, таблетки, антибиотики, что там вообще есть. Вези все мне на квартиру, быстро. Да, и еще еды– всякой, разной, много.
