Ольга Викторовна Аверс
Соломон
Заметили сельчане, что изменилась вдова. Успокоилась быстро, траур скинула, брови стала подводить, глаза заблестели да румянец проступил на бледных щеках. Нехорошо это. Ведь сорок дней ещё не прошло, а вместо скорби у Прасковьи радость на лице. Люд деревенский дотошный, сердобольный. Прямо-то спросить боязно, а ну как в шею погонит любопытных. Так бабы с вопросами к сношельнице1 вдовиной пристали, которая прослыла в деревне честной и набожной женой, чего нельзя было сказать о Прасковье.
Вот Анна и вывела родственницу на откровенный разговор, и выяснила, что Прасковья каждый вечер с покойным мужем встречается, всю ночь разговоры ведут, она щами да пирогами его потчует. Приходит Соломон на зорьке вечерней. Сильным стуком в дверь возвещает о себе. Появится на пороге статный, как в молодости, каким Прасковье его и знать не знала, поскольку мала была и ещё под стол пешком ходила. Спросит Соломон разрешения в дом войти. Прасковья и рада-радёхонька. Позволения даст, за стол усадит и потчевать начнёт.
– Ох, и сильный он, Аннушка, – рассказывала Прасковья. – Совсем не устаёт. Не было при жизни такого. За одну ночь и дров наколол, и печку побелил, и… – в этом месте вдова краснела и глаза в сторону отводила. – Ступает бесшумно. И всё-то в руках у него спорится. Вот только к детям не подходит. При жизни-то он их любил. Придёт, бывало, поздно, дети уже спят, а он каждого по голове погладит да в маковку поцелует. А сейчас даже в переднюю не проходит.
– Ох, Параша! – всплеснула руками Анна. – Знаешь ли ты, кто по ночам к тебе приходит? Не муж это твой, а нечистый в мужнином обличье. Погубит он тебя, если не прекратить всё это!
Прасковья вытаращила полные ужаса глаза на сношельницу, будто откровение это никогда ей прежде и в голову не приходило. Холодом тело обдало, леденящий страх в сердце закрался.
– Что же мне теперь делать? – побледневшими губами прошептала Прасковья. – Он обещал и сегодня вернуться… Я боюсь, Аннушка!
